Глава 20

Великое молчание

Иногда за короткое время события следуют одно за другим такой непрерывной чередой, что ты не успеваешь вздохнуть. А затем неделями не происходит ничего.

И для меня, очевидно, настала та фаза, когда ничего не происходит.

Воцарилось молчание – оно буквально окружало меня со всех сторон. И это молчание меня тревожило.

Катрин старательно избегала меня. После скандала на кладбище она больше не приглашала меня зайти, а когда Артюр ходил к ней поиграть, то она провожала его до наших дверей и немедленно исчезала. Нечаянно столкнувшись со мной в подъезде, она спешила незаметно прошмыгнуть: мои резкие слова, наверное, сильно ее задели. Она затаилась, и было бы неудивительно, если бы она обиделась на меня. Катрин принадлежала к тому типу людей, которые замыкаются в молчании. Хотя ведь это она взяла мое письмо, вызвав тем самым мой гнев. Ну пускай я отреагировал слишком резко, но ведь я ее все-таки простил! Так что нечего ей корчить из себя невинную овечку.

Реставратор каменных скульптур словно сквозь землю провалилась. Сколько раз я за эти недели ездил на кладбище и высматривал Софи. Я даже спрашивал угрюмого садовника, не видел ли он ее, не заходила ли она в сарайчик убрать свои инструменты. Но садовник только отрицательно качал головой и недовольно бурчал, что реставраторша вроде бы вообще перестала ходить на кладбище.

Все это было очень странно. Куда пропала Софи? С тех пор как она исчезла, перестала меня окликать и заводить со мной разговор, я по ней заскучал.

Вспоминая, как я, разозлившись на Катрин, назвал Софи «случайной знакомой», я чувствовал укор совести. И теперь я по ней скучал: по ее непринужденным замечаниям, советам, нотациям, по ее черным глазам, весело глядящим из-под черной шапочки. По той иронической теплоте, которая звучала в ее голосе, когда она спрашивала: «Что так насупился, писатель?» По ней самой.

Уж не заболела ли она? Или закончила работу на Cimetière Montmartre? Не могла же она уйти вот так – даже не попрощавшись со мной!

Сначала ее отсутствие было не особенно заметно и не наводило меня на какие-то размышления. Она и раньше, бывало, пропадала на несколько дней, а затем знакомая фигурка вдруг снова появлялась поблизости: Софи трудилась над каким-нибудь памятником или сидела на скамейке либо на ограде и снова радовала меня каким-нибудь мудрым высказыванием и неизменно хорошим настроением.

До той роковой среды, когда я застал у могилы Катрин и настолько вышел из себя, что как безумный разорался на все кладбище и забыл про назначенную встречу с Софи, все шло как всегда. Она вела со мной обычный веселый треп. И ни слова не сказала о том, что ее работа на кладбище подходит к концу. Мне как-то не верилось, что она настолько обиделась на меня: да, я забыл о нашей встрече, но ведь ничего такого уж обязательного не было в нашей договоренности. К тому же на Софи было совершенно не похоже такое поведение – залезть в свою раковину и дуться от обиды.

Через два дня после случившегося, в пятницу, я успел еще раз съездить на кладбище, чтобы под каким-нибудь предлогом оправдаться перед Софи – отделаться подходящей отговоркой, почему я не смог встретиться с ней в среду. Я твердо решил загладить свою вину, пригласив Софи на обед в ресторан. На этот раз у меня даже не было готово очередное письмо: случившееся как-то отшибло у меня охоту писать, и я даже не сходил на могилу. Я действительно приехал только ради Софи.

Но Софи я так и не застал. Ни в тот день, ни в один из последовавших. Три недели от нее не было никаких известий.

Снова и снова я вспоминал нашу последнюю встречу. Софи упрекнула меня в том, что я пришел в плохом настроении, – и была права, притом что тогда еще, до встречи с Катрин у могилы Элен, настроение у меня было, можно сказать, распрекрасное. Я припомнил весь наш разговор: а ведь она сказала, что у нее дела идут не очень здорово, хотя и не так скверно, как у меня.

Что, если у нее тоже любовные неурядицы? Может быть, она хотела мне о них рассказать, и на этот раз уже не она меня, а я бы ее утешал. Может быть, этот Chouchou подло бросил Софи и сейчас она, заплаканная, с разбитым сердцем, страдает одна в пустой квартирке где-то на Монмартре.

Я не знал, где именно живет Софи и с кем она живет. Выйдя из кино, мы некоторое время шли вместе, а на площади Эмиля Гудо она остановилась и попрощалась со мной.

Как бы я хотел сейчас ей позвонить! Я застонал, вспомнив, как легкомысленно отказался тогда взять номер ее телефона: «Не потребуется!»

Надо же быть таким круглым идиотом!

Я уже раз сто пытался найти визитную карточку ее кузины, которую в тот вечер не глядя сунул в карман. Я даже не знал фамилии Сабины, а уж она-то наверняка могла бы подсказать мне нужный номер.

Я даже пробовал поискать в Интернете «Софи Клодель, скульптор», но ничего не нашел.

Сколько ни думай – а для этого у меня в те долгие недели было предостаточно времени, – получалось, что я, в сущности, ровным счетом ничего не знаю о Софи. Потому что во всех наших беседах речь шла только обо мне. О моих несчастьях, моей скорби, моем писательском кризисе, моем неправильном отношении к жизни. Только сейчас до меня дошло, что в своем горе я был целиком сосредоточен на себе. Существовал только я один, а вокруг – пустота. А Софи все это время внимательно меня слушала, обсуждала мои дела, пыталась дать мне совет и отвлечь меня от унылых мыслей. Потому что сердце у черноокой реставраторши было мягче воска. Сколько бы она ни иронизировала и ни изображала из себя грубоватого мальчишку. С какой стати ее должна была волновать моя душевная драма? Зачем ей было спрашивать, как там мой ребенок? И вообще так участливо относиться ко мне?

У Софи было все. Она была молода, хороша собой, и даже очень, – стоило только снять запыленный рабочий комбинезон; у нее была любимая профессия и друг, по крайней мере вплоть до недавнего времени, а все остальное – умозрительные рассуждения. Она была нерасчетлива по натуре, полна фантазий, импульсивна. Так что Софи – как раз такая девушка, которая прыгнет через стену и закинет туда свое сердце, если полюбит.

Мне вдруг пришло на ум множество вопросов, которые я хотел бы ей задать. Но Софи как в воду канула.

А мое письмо, которое вытащила из тайника и принялась читать Катрин, по-прежнему лежало на месте.

Каждый раз, приходя на кладбище, я проверял вскрытый конверт, который я после памятного происшествия вернул обратно в тайник. С тех пор его никто не забрал. Письмо под номером тридцать один так и пролежало в маленьком тайнике неделю, вторую и третью.

Новых знаков тоже не появлялось. Очевидно, я навлек на себя гнев всех существ женского пола. Никто со мной больше не разговаривал, никто не окликал, никто не оставлял никаких посланий. И через неделю я почувствовал себя совершенно покинутым, точно меня забыла даже Элен. Я был в таком отчаянии, что не мог сделать правильные выводы и только спрашивал себя, чем же я так провинился, чтобы разрушить все чары.

То обстоятельство, что игра закончилась ровно с того дня, когда я поймал с поличным Катрин, конечно, говорило о многом. Разве это могло быть простым совпадением? Если Александр прав, то не могло. И для него все было ясно.

– Да наплюй ты на пресловутое внутреннее чувство! – высказался он, как всегда, по-мужицки грубо, когда меня в очередной раз одолевали сомнения. – Катрин, естественно, сказала не всю правду. Я считаю, что все твои письма лежат у нее в ночном столике.

– Нет, Александр, в это я никогда не поверю, – сказал я, вспомнив, как она поклялась жизнью моего сына, что это не она забирала письма. – Она не могла так поступить.

– Ты уже один раз ошибся насчет Катрин. А факты говорят за себя: ты поймал ее на месте преступления и с тех пор больше никто не поинтересовался твоими письмами – даже Элен. Так что тут еще думать? Нельзя же быть таким слепым!

Возможно, я действительно был в эти недели на редкость слеп. Иногда, чтобы понять умом то, что сердцу давно известно, требуется некоторое время.

Но все-таки в конечном счете все оказалось не так, как думал Александр. Все было совсем иначе.

Настал август. Париж опустел, словно всех вымело из города метлой, и по жарким улицам слонялись только кучки туристов, не сообразивших вовремя, что август – самое неподходящее время для посещения Парижа. Я трудился над романом без прежней энергии, а все, кто мог, разъехались и теперь прогуливались по маленьким, продуваемым свежим ветром городкам Лазурного Берега или по бескрайним пляжам атлантического побережья.

Артюр с maman и своей маленькой подружкой Джульеттой тоже отправился на каникулы. Я проводил их и еще долго махал им вслед с железнодорожной платформы, хотя в окнах за бликующими стеклами поезда ничего не было видно.

Я чувствовал себя одиноким и покинутым, точно у меня выбили почву из-под ног, и сам не знал, куда деваться в этот четверг, который еще только начался.

И тут позвонил Александр:

– Ну что? Все твои уехали? И ты наверняка умираешь от тоски, да?

– Угадал! – сказал я, не подавая вида, как я тронут его звонком.

Александр – это чудо! Лучшего друга, чем он, невозможно найти.

– Послушай, я иду сегодня с небольшой компанией в новый джаз-клуб на площади Бастилии – давай пошли с нами!

Я сделал над собой усилие и согласился:

– Да, отчего же не пойти!

Все лучше, чем торчать дома и маяться от тоски. Так почему бы не джаз, почему бы не бокальчик-другой? В конце концов, мне не перед кем отчитываться.

Мы условились, что к концу рабочего дня я зайду за Александром в «L’espace des rêveurs». Шагая через несколько часов по пустынной, залитой солнцем улице Гренель, я и не предполагал найти там то, что уже и не надеялся отыскать.

Когда я открыл дверь ювелирной лавки, навстречу мне из дальней комнатки вышел Александр, на пальце у него, как на крючке, болталась маленькая коричневая сумка на длинном ремешке.

– Смотри-ка… – сказал он. – Ты оказался прав: она и правда была здесь. Габриэль подумала, что сумка моя: у меня есть точно такая же. Вот и убрала ее вместе с остальными вещами в шкаф.

Я чуть не задохнулся от радости.

– Ну знаешь, вот это неожиданность! – сказал я и схватил сумку, которую где только не искал всю неделю.

В конце концов у меня опустились руки: я решил, что в ту роковую среду забыл сумку где-то в баре. Такой уж тогда выдался злосчастный день: все, что только могло пойти не так, шло не так, не говоря уже о моих разбитых иллюзиях.

В тот день я узнал, кто таскал мои письма – по крайней мере, последнее письмо. У меня случилась ужасная сцена с Катрин, и с тех пор соседка обходила меня стороной. Из-за этого скандала я забыл, что договорился с Софи пойти в кафе, и с тех пор я ее больше не видел. Она как будто сквозь землю провалилась. Я зашел тогда в лавку Александра, чтобы излить ему мою злость и досаду. Потом мы пошли в бар, потом в другой бар. И когда я ночью на заплетающихся ногах притащился к себе домой (Артюр в тот день был в гостях и остался там ночевать), оказалось, что маленькая коричневая сумка на ремешке куда-то бесследно пропала, а вместе с ней и квадратный конверт с серебристым диском.

На следующий день я искал ее где только можно: у Александра, в барах, где мы побывали, спрашивал даже в бюро находок в метро, предполагая, что обронил ее где-то. Я залезал под кровать, рылся в корзине для бумаг. И в какой-то момент решил, что это безнадежно. Последнее послание, от кого бы оно ни пришло, бесследно пропало. Мне казалось, что именно этот серебристый диск открыл бы мне все тайны.

Александр посмотрел на меня с жалостью и сказал:

– Хочешь знать мое мнение?

– Нет! – закричал я, уже не владея собой.

– Ты ничего не потерял. Во всяком случае, невелика потеря. Диск же был от Катрин: что на нем могло быть такое особенное? Будь доволен, что твой бумажник не лежал в этой сумке, – вот это была бы трагедия.

И вот сейчас, когда я уже не ждал, сумка вернулась, точно с неба упала. Я торопливо расстегнул ее.

– Диск там лежит, – спокойно сказал Александр. – Я проверял.

– Спасибо, успокоил, – сказал я. – Может, ты его уже и включал?

– Нет. Конечно же нет, – ухмыльнулся Александр. – Я подумал, что мы можем сделать это вместе, прямо на моем компьютере. Хотел бы я посмотреть видеопризнания Катрин. Это будет забавно.

– Даже не надейся, – сказал я, крепко прижав к груди маленькую сумку.

Что бы ни было записано на этом диске, он предназначался только мне. Я строго посмотрел на Александра, и он больше не настаивал.

– Ну что ж… – сказал он. – Полагаю, ты уже не собираешься идти с нами в джаз-клуб.

Я кивнул:

– Ты верно угадал.

– Тогда напиши мне хотя бы эсэмэску. Мне ведь тоже интересно знать, что там записано. Хочешь пари? Это от прекрасной соседки.

– Я больше не держу пари, – заявил я.