Глава семнадцатая

Ловушка

Максим не доверял Вяземскому. С какой стати питать доверие? Когда бьются две мощные силы, в ход пускаются всяческие уловки, расставляются капканы и острые рогатки.

Смущали два обстоятельства.

Первое, все явно шито белыми нитками. Вяземский всегда действовал намного умнее, более изощренно, у него снега зимой не выпросишь. А тут нате вам с кисточкой, сам предлагает предмет эксперимента на какой-то обмен. Если предположить, что Номер тринадцать утратил свою значимость, тогда, наоборот, его следовало держать как прикрытие, чтобы направить противника по ложному следу. А тут все наперекосяк. Определенно есть подвох.

Второе, Шахматист и Брюнетов из подслушанных фраз телефонного разговора Зовалевской принесли обычные, по его мнению, домыслы о четырнадцатом и пятнадцатом Номерах. Однако Максима не устраивали домыслы и догадки, ему нужны были точные данные. Поэтому, как гончих псов, спустил Шахматиста и Брюнетова на добычу новой информации.

А через три дня на одной из улиц города Максим сам неожиданно столкнулся с Вениамином. Перед этим у него на дороге спустило правое переднее колесо. Он припарковался у бордюра, сплюнул с досадой: все не вовремя. Махнул купюрой проходящему транспорту, зазывая заменить колесо. Резко затормозил внедорожник. Максим кинулся к нему и замер: из распахнутой дверцы вылез Вяземский. В джинсах, в бордовой рубахе с коротким рукавом и с красным галстуком. Наигранно улыбался. Улыбка вызвала у Максима отторжение. Встреча с Вениамином сейчас была некстати. Вдобавок тот выпалил Максиму в лицо раздражающие фразы:

– Привет, Макс! Вижу, ты обмозговал мое предложение и решил не тянуть кота за хвост. Останавливаешь меня прямо посреди дороги. Ты б хоть заранее сообщил, я бы галстук новый надел. – Ладонью подкинул кверху конец красного галстука.

Максим парировал:

– Я думал, ты чешешь за мной по пятам, чтобы пожать мне руку.

– Не переворачивай, – фальшиво хохотнул Вяземский, – и, кстати, не пытайся больше умыкнуть мою девушку.

– Обыкновенное любопытство, Вениамин, – хмыкнул Максим, – не могу избавиться от такой детской привычки. Интересно ведь, каким стервам теперь ты отдаешь предпочтение. И вижу, не меняешься, по-прежнему выбираешь красивые женские попки. Эта не хуже, чем прежние.

– Она лучшая, Максим, – серьезно ответил Вяземский. – Я всегда выбирал лучших, иначе все не имеет смысла. Обожаю женщин.

– А я их не люблю, Вениамин, – выплеснул недовольно Максим. – Им нельзя верить. Врут, воруют, предают. Разве ты не испытал этого?

– Пороки – их достоинство и преимущество, Макс. Именно с ними женщины становятся прекраснее, – удовлетворенно ухмыльнулся. – Все началось с Евы, и закончится лишь тогда, когда исчезнет последняя женщина. Но этого не случится, потому что Игалус пестует женщину.

Они внимательно наблюдали друг за другом. Вяземский не сомневался, что Максиму принесли информацию о четырнадцатом и пятнадцатом, следовало закрепить ее и заставить Макса поверить, что новые Номера лучше тринадцатого. Притормозила еще одна машина, водитель не раздумывая согласился заменить колесо. Максим и Вяземский сделали с десяток шагов вдоль тротуара.

– Насколько я тебя знаю, Вениамин, ты далеко не добряк, своего не упустишь, – напомнил противник. – А тут вдруг предлагаешь поделиться со мной. Что за возня? Не так много времени прошло с последней нашей встречи, тогда ты был другим. Я не верю тебе.

– Я тебе – тоже, – насупился Вениамин. – Ты всегда вставлял мне палки в колеса, но никогда не угрожал моим женщинам. Ты их даже не замечал, для тебя они не существовали, как и ты для них. И вот внезапно любопытство тебя заело. Но только ли любопытство к моим пристрастиям, Макс?

Противник поморщился:

– Давай не будем рассказывать друг другу сказки. Нас с тобой время не может изменить, мы посвященные.

– Но не вечные. Нам приходится много работать, чтобы наши места не достались другим, – отозвался с горечью Вяземский.

– К сожалению, ты прав, – покривился Максим. – Однако это не повод, чтобы отдавать мне тринадцатого. Не правда ли?

– Правда. Не повод, – кивнул Вяземский. – Но музейные экспонаты просто так не выбрасывают на улицу. Всегда есть собиратели этих ценностей. И всегда за них что-то получают взамен. Я готов поделиться тем, что знаю. Но, как понимаешь, не за одно спасибо. Это было бы глупо с моей стороны, тогда это был бы не я.

Максим приостановился. Черная рубаха с воротником стойкой, легкие серые брюки, широкий черный ремень. Пальцы правой руки нервно перебирали купюру. Прищурил правый глаз, по щеке пролегла складка:

– И что потребуешь взамен? При чем тут музейные экспонаты?

– Так ведь все древности хранятся в музеях, – легко улыбнулся Вяземский.

– Древности? – Максим почувствовал дискомфорт, и его от этого покоробило.

– Все движется, ничто не стоит на месте, рано или поздно все устаревает, – добавил Вяземский, продолжая игру.

Этой фразой он подталкивал Максима в ловушку, исподволь обращая к новым Номерам. В ответ Максим, вникая в иносказание Вяземского, пошевелил бровями, чуть набычился и дал задний ход:

– Знаешь, Вениамин, ты подал неплохую идею. Может, когда-нибудь я воспользуюсь ею и открою музей древностей, но… не теперь. Еще есть время подумать над твоим предложением.

Вяземский понял, что Максим пробует на вкус наживку, и тут же сменил тему разговора. Переборщить было нельзя, лучше недоговорить.

Колесо заменили.

Максим рассчитался за работу. И оглянулся на противника:

– Все-таки жаль, что мы не вечные, Вениамин. Впрочем, каждый жует свою кашу. Встречи с тобой мне не приносят удовольствия, – покривил лицо, – но на наших дорогах трудно разминуться.

– Взаимно, Макс, согласен, по одним дорогам ходим. – Чуть помолчал. – Жизнь коротка. А вечность нам неизвестна.

Максим кивнул и безразлично пробормотал:

– Да, все временно, все временно, Вениамин. Вместо нас придут другие.

– Затем наступит очередь следующих, – подхватил Вяземский. – И так будет продолжаться всегда. Они тоже будут соперничать, как мы с тобой. – Круто развернулся и направился к своей машине.

Максим, уже сидя за рулем, исподлобья наблюдал сквозь лобовое стекло, как автомобиль Вениамина растворился в дорожной суете. Хмуро молчал, опасаясь оказаться в дураках или попасть впросак. Наконец поднес к уху мобильник. Муруфул на другом конце выслушал и ответил резким подчиняющим тоном:

– Это заготовка Прондопула! Он издевается надо мной! Дает понять, что я, как голодный пес, грызу обглоданные кости. Ты плохо стал работать, Максим. Я плетусь за Прондопулом, а должен быть впереди. Мне не нужны его подачки, если сам отдает тринадцатого, значит, слишком уверен в себе. А я чую, пахнет жареным, где-то близко тот, кто нужен и мне и Прондопулу. Он явно между нами. И кто из нас сумеет первым преодолеть силу сопротивления соперника, тот и исполнит волю Игалуса. На всякий случай проверь, есть ли на самом деле новые Номера! Не мыльные ли пузыри?

– Я займусь этим, – поторопился заверить Максим.

– Действуй быстрее. Прондопул не должен быть первым! – Голос Муруфула умолк, и трубка пискнула.

Максим положил ее в карман и запустил мотор. Круто вырулил в гущу транспортного потока.

Шахматист и Брюнетов гончими псами кинулись по следу Зовалевской. Сутки не смыкали глаз, пока не нашли ее в салоне красоты в компании Ромба и Хвоста. Уже знакомые лица подельников вызвали недоумение, определенно не их хотели увидеть. Между тем выбирать не приходилось. Пару дней безотрывно следили. Поведение Ромба и Хвоста показалось непривычным и подозрительным. Те тыкались в городе слепыми котятами: никого и ничего вокруг себя не знали.

Максим распорядился изъять шатунов для проверки.

Ближе к ночи Шахматист и Брюнетов, оба в черных мятых брюках и цветных рубахах с длинным рукавом, сунулись в грязный подъезд со стенами в надписях. Остановились у нужной двери.

На звонок открыл Хвост в синей майке и красных джинсах, тупо отступил, пропуская в квартиру. Из комнаты в блеклой рубахе навыпуск и широких коричневых штанах выступил Ромб.

Брюнетов и Шахматист выхватили пистолеты.

– Мордами к стене, – мрачно рыкнул Шахматист.

Но Ромб и Хвост не шелохнулись.

Брюнетов ударил Хвоста в живот и скорчился от боли: кулак будто саданул по куску железа. Костяшки пальцев, казалось, раскололись на кусочки. Стены перед глазами закачались.

Следом Шахматист обрушил рукоять пистолета на шею Ромба. Но тот отклонился, выставив вперед плечо. Запястье Шахматиста от удара об это плечо обожгло огнем, как будто рука напоролась на глыбу бетона. Пол стал уходить из-под ног.

В дверях кухни выросла Зовалевская в джинсах и красном топе. В глазах Брюнетова и Шахматиста ее фигура странно преломилась, извиваясь туловищем змеи, а голос звуками флейты вошел в уши:

– Я рада, что вы по собственной воле заглянули ко мне на огонек. Не сомневалась, захотите копнуть четырнадцатого и пятнадцатого. Не ошиблась, – ее обжигающий взгляд прошелся по их лицам.

Странная легкость появилась в телах гостей, мысли улетучились, возникало ощущение парения в воздухе. Они по-собачьи преданно глянули на девушку, положили на пол пистолеты и шмыгнули в темную комнату мимо Хвоста и Ромба. Голос Зовалевской вкрадчиво пополз по извилинам их ушных раковин:

– Располагайтесь на диване и расслабьтесь, расслабьтесь, расслабьтесь.

Они сели, прижались к спинке, прикрыли глаза. Шахматист мгновенно захрапел, опустив голову на грудь, Брюнетов засопел, повалившись набок.

– Ну, вот и ладненько, – хлопнула в ладошки Зовалевская. – Теперь поработаем.

Хвост сорвался с места, подставил девушке стул, плюхнулся на диван рядом с Шахматистом. Кивком головы она отправила на диван и Ромба, усадив около Брюнетова. Когда все четверо сидели бок о бок, приступила к обработке их мозгов. Действо походило на тихое сумасшествие: ее взгляд стал жутким, движения рук хаотичными, вместо шепота она издала странное шипение. Четверо то дергались, то привскакивали, то обмякали, расплываясь комками теста. Установки Прондопула из мозгов Хвоста и Ромба Зовалевская переставляла в головы Шахматиста и Брюнетова.

Завершив работу, она отдышалась, прошлась по комнате, напичканной нелепой угловатой мебелью, выглянула в окно. По неярко освещенной улице медленно двигались автомобили с включенными фарами. Она задернула штору и щелкнула выключателем. Плафонная люстра под потолком тускло вспыхнула единственной лампочкой.

Зовалевская неторопливо вывела Шахматиста и Брюнетова из состояния транса. Оба оживились, нелепо заулыбались. Девушка спросила о Максиме, наблюдая за реакцией. Шахматист мрачно скорчил недобрую гримасу, а улыбка Брюнетова приобрела неприятный оттенок. Поняла, переустановка состоялась. Теперь они должны совершить то, что заложено в их мозг.

Она подала Шахматисту телефон. Тот, не спрашивая ни о чем, набрал номер Максима и сообщил о захвате новых Номеров. Максим, как и ожидалось, отреагировал мгновенно, распорядился, чтобы ждали его. Ромба и Хвоста связали. Оставшись без установок Прондопула, те не могли сообразить, что происходит. Затравленно возились на полу и дико таращились на Зовалевскую.

Вскоре появился Максим. В костюме в черную полоску, зеленой рубахе без галстука с тремя расстегнутыми пуговицами на груди. Прическа небрежная, но не безобразная. От входной двери прямиком направился в комнату. Ромб и Хвост сидели в углу. Брюнетов мотался, как мятник, от окна к двери и обратно с оружием в руке. Шахматист хмурился в кресле, не отрывал взгляда от одной точки, находившейся где-то далеко в пространстве. И покачивал перед собой стволом пистолета.

Максим остановился посередине и поежился от непонятного беспокойства. Это беспокойство не было обычным, какое ему приходилось испытывать прежде по разным поводам. Здесь тревожило что-то другое, с чем он еще не встречался и чего не мог предугадать. Как будто сквозь его защитное поле без труда проходил острый клинок и, как в масло, входил ему в сердце.

Не понимая причины возникновения такого ощущения, оглянулся на дверь и остолбенел. Брюнетов агрессивно наставлял на него пистолет. Максим повел рукой, приказывая положить оружие. Но Брюнетов не подчинился, только губы покривились в ответ. Неслыханно, дворняга вдруг сорвалась с поводка и оскалилась на своего хозяина. Жгучий укол испуга вошел в сердце Максима, он неожиданно ощутил, как стали таять силы, будто снег под горячими лучами солнца. Его защита затрещала по швам. Максим напрягся, преодолевая слабость, фальцетом приказал Шахматисту убить Брюнетова. Но Шахматист в ответ мрачно выругался, кресло под ним скрипнуло, и он тоже враждебно вскочил на ноги.

Максим оторопел. Предательство. Самое страшное, что могло произойти. Вот она, беспомощность. Попытался вновь надавить на голосовые связки, но Шахматист завернул ему за спину руки и намотал на запястья скотч. Максим был подавлен. Ужас овладел мозгом. Шахматист толкнул его в спину стволом пистолета:

– Вот так!

– Ты предал меня, Шахматист! – прошептал Максим. – Почему? Ты мог бы стать посвященным Муруфула.

– Я служу Прондопулу! – мрачно отозвался Шахматист.

В дверях появилась Зовалевская. Максим все понял. Вяземский может торжествовать. Но как же нестерпимо больно видеть торжествующего врага.

– Так это твои проделки, – неприязненно посмотрел на девушку. – Я должен был догадаться раньше.

– И что бы ты сделал? – Она широко во все зубы улыбалась.

Голос Максима надтреснул:

– Я бы уничтожил тебя. – Он болезненно исказил лицо.

Зовалевская качнулась к нему:

– Ты не способен уничтожить меня. Я, как и ты, посвященная, – с вызовом повела плечом.

– Я нашел бы способ. – Голос Максима наполнился досадой и раздражением.

– Я отыскала способ раньше, – насмешливо вскинула подбородок.

Ее взгляд уколол так сильно, что Максим заскрипел зубами и отчаянно уязвил:

– У тебя для этого не хватило бы мозгов!

– Не имеет значения, кто придумал, – поскучнела она, – важен результат. Тебя предали. Ты стал слабее. – Подошла к окну, оттянула штору, посмотрела в ночное небо. – Защита Муруфула не позволяет мне окончательно разделаться с тобой, однако ты уже и так в моих руках.

Да, Максим осознавал, они с Зовалевской поменялись ролями, теперь он действительно был в ее руках.

– И что тебе приказано делать дальше? – спросил, желая узнать, к чему ему готовиться.

– Я уже все сделала, – ответила, отступая от окна. – Дальше тебе самому принимать решение. Это непростое решение, но оно должно быть твоим. Ты знаешь. – Приблизилась почти вплотную, качнула головой, снова блеснула белыми ровными зубами. Видела, он все понял.

Максим дернул руками, словно хотел разорвать скотч, нервно поморщился, насупился, придавливая подбородок к груди. Потом в глазах мелькнула злая ухмылка. С отвращением поймал приятную улыбку Зовалевской. От нее пробила дрожь: он ненавидел сейчас милые женские лица. Брезгливо глянул на Шахматиста и Брюнетова. Противно осознавать, что предательство двух примитивов серьезно ослабило его. Элементарная ловушка круто изменила расклад сил.

Понятно, западня прежде всего устроена для Муруфула, хотя первым в нее угодил он, Максим. И виноват в этом именно он, потому что не разглядел подвоха, подставился и подставил хозяина. Тот никогда не простит. Вот так, в одночасье может все перевернуться, хотя никому не известно доподлинно, где перевернутое, а где настоящее. Ясно только одно: Муруфул не простит.

Он услыхал громкий хлопок входной двери. Повернул голову. На слух по шагам интуитивно определил Вяземского.

А через секунду тот переступил порог комнаты и с явным превосходством произнес:

– Так стремительно несется время и так часто мы стали с тобой встречаться, Максим.

– Ты можешь веселиться, Вениамин, ты переиграл меня, – с досадою выдавил тот.

– Я бы не спешил делать выводы, – остановил Вяземский. – У тебя есть возможность снова стать сильным и работать вместе с нами. Всегда выгодно оставаться с победителями.

– Ты тоже предлагаешь мне предательство, – кисло усмехнулся Максим.

– Цели, коим мы служим, не отвергают никаких средств, – выговорил Вяземский. – Муруфулу теперь труднее будет соперничать с Прондопулом. Это начало проигрыша. Конец все равно наступит, просто вопрос времени. Так зачем тянуть это время? Мы не бессмертные с тобой, у нас оно ограничено. Не мучай себя пустыми словесами. – Вяземский сделал паузу. – Подумай, что бы ты хотел получить взамен. – Косо глянул на Шахматиста. – Развяжи его!

Шахматист покорно кивнул, как прежде кивал Максиму, и мрачно разрезал скотч у того на запястьях.

Максим размял руки:

– Не надо мне разжевывать, Вениамин. Я понимаю, мое предательство надломит Муруфула и значительно увеличит силу Прондопула.

– И тебя тоже поднимет, ведь ты получишь защиту более сильного архидема! – парировал Вяземский. – Иначе тебе придется сыграть в ящик. А в преисподней Муруфул потешится над твоей душой. Ты готов к этому? Я не вижу смысла. Прими защиту Прондопула, тогда и в вечности, когда наступит срок, твоей душе найдется тепленькое местечко. И не ломай долго голову, ведь под крылом Прондопула у тебя остается прежняя работа, ибо задача архидема не меняется.

Сбоку приблизилась Зовалевская, чувство перевеса над Максимом распирало ее женское самолюбие.

– Думай быстрее, – прошептала она с удовольствием, – сейчас ты на краю. Однако ты еще жив, потому что тебе снова сделано предложение.

Максим вблизи увидал неприятно красивые глаза девушки и почувствовал ее дыхание, как дыхание конца света, откачнулся, перевел взгляд на Вяземского:

– Муруфул все еще защищает меня, – сказал потерянно, – предать не могу.

– Можешь, потому что жизнь лучше смерти! – уверенно проговорил Вениамин.

Максим с горечью вспомнил, как говорил подобные слова Зовалевской, когда хотел получить от нее информацию.

В общем-то, и он тогда и Вяземский сейчас были правы. Жить лучше, чем умереть.

– Ты повезешь меня к Прондопулу? – спросил, заранее зная ответ. – Но я не готов для встречи с ним, я ничего не решил.

– Но ведь ты не против встречи, не так ли? – отозвался Вениамин.