Через две недели после коронации Изольды я решила, что пора записать мою историю. Потому что иногда по утрам, когда просыпаюсь в замке Фионн, и порой по вечерам, когда стою с Изольдой в тронном зале, я размышляю над тем, как все было.

Я села в своей комнате в гордом одиночестве, придвинула письменный стол к окну и начала облекать в форму свое прошлое, чернилами на бумаге, страницу за страницей, начиная со своего деда и девочек, с которыми росла и которых любила как сестер в Доме Магналии.

Я написала о господине Картье и как мы его когда-то боялись, потому что он никогда не улыбался, пока я однажды не уговорила его встать со мной на стул. В тот день я впервые услышала его смех.

За окном начал падать первый снег. Я почти дошла до того момента, как познакомилась с Журденом и узнала о восстании, когда в дверь постучал Люк.

– Ужин, сестренка.

Я осознала, что не ела весь день, поэтому отложила перо, попыталась вытереть чернила с пальцев и направилась в зал.

Отец улыбнулся при виде меня, и мы с Люком заняли свои места по обеим сторонам от него. Кила сидела с ткачихами, примостившись рядом с Нив.

Подумав о том, как сильно люблю это место и этих людей, я стала наливать себе еще одну кружку сидра.

В этот момент дверь в зал распахнулась, и въехал Картье на самой прекрасной лошади, какую я когда-либо видела.

Не знаю, что удивило меня больше: то, что он так смело заехал верхом в зал Журдена, или то, что он смотрел только на меня и больше ни на кого.

Я забыла про сидр и перелила кружку через верх. Жидкость потекла со стола.

Картье застал нас всех врасплох. Отец застыл так же, как и я, а Люк разинул рот. Только Нив не казалась изумленной. Сестра пыталась спрятать улыбку, прикрывая губы пальцами.

Картье проехал верхом до самого возвышения и тут остановился. Плащ страсти на его спине казался куском неба и блестел от снега, лицо разрумянилось от скачки, глаза были прикованы ко мне.

– Морган, – с запинкой проговорил Журден, первым придя в себя.

Только тогда Картье посмотрел на моего отца.

– Я приехал свататься к Бриенне Мак-Квин. Я привез лучшее, что есть в моем Доме, – лошадь Морганов, выносливую и быструю, если Бриенна изволит принять мой подарок.

Мое сердце танцевало, колотилось, болело.

Журден повернулся ко мне с широко раскрытыми глазами.

– Дочь?

И я поняла, что должна дать жениху традиционное для Мак-Квинов задание.

Я медленно поднялась со стула и посмотрела на Картье, пытаясь оценить этого человека, в котором не было ничего поверхностного и который всегда держался с таким истовым самообладанием.

Он вернул мне взгляд, и я увидела горящий в нем огонь, поняла, что он подчинится обычаю, потому что этого хочет, что он будет искать золотую ленту столько, сколько потребуется.

– Прошу, принесите гобелен, – сказала я.

Ткачихи вышли и вернулись в зал с пресловутым гобеленом, а мужчины начали подвешивать его за углы так, чтобы были видны обе стороны.

Диллон предложил отвести лошадь в конюшню, а жених терпеливо ждал, пока не подготовят гобелен. Все глаза были устремлены на него.

Мы с Картье смотрели друг на друга.

– В каждый гобелен Мак-Квинов ткачихи вплетают золотую ленту, – сказала я. – Принеси мне золотую ленту, что спрятана в этом гобелене, и я приму твою лошадь.

Лорд поклонился, продолжая стоять перед гобеленом и методично исследовать его, начиная с нижнего правого угла.

Прошло полчаса. Потом час. Но Картье не спешил, он взялся за дело обстоятельно. Поняв это, Журден сел и подозвал нового управляющего.

– Принесите еще эля и медовых булочек. Ночь будет долгой.

И ночь была долгой.

В какой-то момент в зал заскочил Эван, румяный, с горящими глазами, и я поняла, что он всю дорогу бежал, боясь пропустить самое интересное. Он сел рядом с Килой и грыз ногти. Брат и сестра в полном молчании смотрели, как Картье ищет ленту, которая не желает находиться.

Мак-Квины тоже сидели тихо. То тут, то там возникали разговоры, но никто не покинул зал. Все смотрели на лорда Быстрых. Некоторые положили головы на столы и заснули.

В конце концов я так устала стоять, что села на свое место и могла только представить, что испытывает Картье, стоя перед публикой и исследуя гобелен.

Когда он наконец нашел ленту, в восточных окнах забрезжила утренняя заря.

Я всю ночь не сводила с него глаз и едва дыша смотрела, как его изящные пальцы подцепляют край ленты и он осторожно вытаскивает ее – тонкую полоску золота.

Он повернулся ко мне и опустился на колени на ступенях возвышения, держа в руках ленту.

– Прежде чем ты примешь решение, – хрипло произнес он, – я хочу сказать несколько слов.

Люк, дремавший на стуле, встрепенулся, как и Журден, который сцепил пальцы и подпер ими подбородок, пытаясь спрятать улыбку в уголках губ.

Я кивнула, не в силах произнести ни слова. Но во мне поднималась песня, которую слышал и Картье, потому что его глаза заблестели, когда он посмотрел на меня.

– Я помню, словно это было вчера, тот день, когда ты попросила меня стать твоим наставником. Ты хотела стать госпожой Науки всего за три года. И я подумал: «Эта девочка хочет чего-то добиться в жизни, а я хочу стать человеком, который поможет ей осуществить мечты».

Он помолчал, и мне показалось, что он сейчас заплачет, потому что у меня тоже на глаза начали наворачиваться слезы.

– В день, когда я оставил тебя в Магналии, я хотел рассказать, кто я такой, и забрать тебя с собой домой, в Мэвану. И тем не менее не я привел тебя домой, а ты привела меня домой, Бриенна.

Теперь я заплакала. Не смогла сдержать слез, слушая его.

– Я люблю твое сердце, Бриенна. – Картье улыбнулся, и из его глаз тоже потекли слезы. – Люблю дух, из которого ты выкована. Если бы ты была грозой, я бы лег и лежал под твоим дождем. Если бы ты была рекой, я бы пил твою воду. Если бы ты была стихотворением, я бы никогда не устал читать тебя. Я обожаю девочку, которой ты когда-то была, и люблю женщину, которой ты стала. Выходи за меня замуж. Управляй моими землями и моими людьми и возьми меня в мужья.

Я встала, вытирая слезы, смеясь, плача и чувствуя, что сейчас сойду с ума от его слов. Но затем выдохнула, взяла себя в руки и посмотрела на него, все еще ожидавшего, стоя на коленях, все еще державшего золотую ленту.

Я подошла к нему. В зале было тихо, так тихо, что, наверное, в этот момент никто не осмеливался даже шевельнуться.

– Эодан… Эодан, – прошептала я его настоящее имя.

Я попробовала произнести его с возрастающей и убывающей интонацией, и он улыбнулся моим попыткам.

Я забрала ленту, взяла его за руки и подняла на ноги. Я зарылась пальцами в его волосы и прошептала ему в губы слова, которые мог услышать только он:

– Я люблю тебя, Эодан Морган. Возьми меня, я твоя.

Я поцеловала его перед отцом, братом, сестрой и моими людьми. Я целовала его перед всеми в зале. Вокруг приветственно закричали, пока ликование не отозвалось во всем моем теле, пока я не услышала стук кружек на столах и тосты за Мак-Квин и Моргана, радостный возглас Килы и ответ Эвана:

– Я же говорил тебе! Говорил, что это случится!

А потом Эодан разомкнул губы под моими, крепко прижал меня к себе, и я забыла обо всем на свете, кроме него. Шум, голоса и смех исчезли, остались только я и Эодан, наши дыхания, ласки и тайные обещания, которое вскоре расцветут между нами.

Наконец он отодвинулся назад и прошептал мне в губы так, что услышала только я:

– Леди Морган.

Я улыбнулась красоте этого имени и подумала о женщинах, носивших его до меня: матерях, женах, сестрах.

И приняла это имя как свое.