Торговца по имени Тогола я нашла легко, он живет ниже по течению реки. Вокруг его обиталища густо воняет тухлятиной, повсюду множество содранных с животных шкур; две жены и неисчислимое количество детей за работой: режут, скоблят, солят, сушат. Я показала ему артефакт оло, он пристально его рассмотрел. Сначала на его лице я увидела страх, потом он сменился недружелюбным безразличием. Я сказала ему, что хочу, чтобы он сопроводил меня туда, где нашел эту вещь. Я предложила ему деньги, начала выкладывать на циновку двадцатки одну за другой; Тогола смотрел на них словно загипнотизированная курица. Выложила пятьдесят банкнот, разделила пачку пополам. Первую половину отдам, когда мы отправимся в дорогу, вторую — когда приедем на место. И еще столько же, когда вернемся сюда. У. с презрением смотрел на меня, проклятую неоколониалистку, лучше бы вспомнил о том, как я благодаря своей решительности, напору и деньгам уладила его дело с полковником Мусой.

У. вместе с нашим водителем Маликом уехал в Носомбугу за продовольствием, я же осталась при Тоголе, чтобы он не смылся с моим авансом. Он боится поездки, уверяет, что все оло — колдуны; если они не захотят, чтобы вы их нашли, вы ни за что не найдете; говорит, что в реке там полно джиннов, злых духов, а оло едят человеческое мясо. Мне до смерти хочется познакомиться с ними.

Позже. У. и Малик вернулись. Я спросила У., была ли поездка удачной, он ответил, что да, и даже отпустил какую-то немудреную шуточку — впервые за последнее время. Видимо, он понемногу приходит в себя. Я отправила Малика назад в Бамако с поручением к Долорес: пусть позвонит или телеграфирует Гриру в Лагос и сообщит о том, куда мы направляемся, и о том, что в «командировке» мы пробудем примерно месяц.

Мы плывем по реке на восемнадцатифутовой пироге с подвесным мотором. Тогола на корме, мы двое посередине лодки под навесом из рафии, в окружении корзин с продовольствием и прочим имуществом. Место, куда мы направляемся, называется по-французски Букль-де-Бауле, «букль» в переводе обозначает внутреннюю дельту реки у впадения в Нигер; площадь ее составляет около трех тысяч квадратных километров, там нет искусственно проложенных дорог. Фарватер варьирует по ширине от шестидесяти до двадцати метров, глубина от трех до пяти метров. Высокие берега густо поросли зеленью, в основном это кустарник и небольшие деревья акации, изредка попадаются более крупные экземпляры железного дерева. Большинство деревьев представляют собой безлистные скелеты. Тогола говорит, что в прежние времена река была гораздо полноводнее, достигая верхнего края нынешних берегов, а в половодье и заливая их. Я верю ему: вся страна Мали пересыхает, пустыня наступает к югу. Тем не менее здесь полно птиц, и мы плывем, сопровождаемые их неумолчным щебетом и резкими вскриками.

Я давно не плавала в лодке и чувствую себя до смешного счастливой. Когда мне было лет восемь, а Джози одиннадцать, мы с ним путешествовали на ялике по Саунду, воображая, что это Африка или Амазония. Теперь это и в самом деле Африка, и со мною У. и наш верный проводник-туземец. Смешно, ведь этот проводник далеко не заслуживает доверия, а моего друга и мужа сменил угрюмый чужак. Но я знаю, что он станет прежним, я вижу это по искоркам в глазах, появляющимся в те минуты, когда он позволяет себе расслабиться; он иногда шутит и сегодня утром пошутил, сказав, что мы заблудимся и тогда нам придется питаться человечиной. У нее, если судить с его слов, вкус цыпленка. Грустные надежды. Но что мне еще остается…

Мы понемногу продвигаемся. Пшенная каша и кофе на завтрак, на второй завтрак рис, бобы, арахисовый соус и чай, в четыре часа снова чай с кунжутными палочками. Когда темнеет, пристаем к низкому участку берега и разбиваем лагерь под неумолчное гудение вездесущих москитов. Тогола разводит костер, я натягиваю палатку (образчик французского военного снаряжения, совершенно нелепый!), У. большей частью бездельничает. Потом я готовлю ужин. Тогола наблюдает за мной как завороженный: он ни разу не видел, чтобы белая женщина готовила еду. Не могу не отметить, что У. предпочитает меня в качестве африканской (то есть «настоящей») женщины. Абсурдный человек!

Сегодня проплывали мимо стада бегемотов. Т., стиснув зубы, вел лодку как можно дальше от них. Жутковато находиться в воде по соседству с ними, испытывая чувство своей полной уязвимости, незнакомое посетителям зоопарков. Вероятно, бегемоты убили больше людей, чем леопарды и львы, вместе взятые. Отвратительно и мерзко быть растерзанным гиппопотамом. Для храбрости я запела песню о бегемотах, которую исполняет группа «Флендерс и Сван». У. тоже знает ее, но он ко мне не присоединился, а Т. велел мне замолчать.

Видела первых птиц-носорогов и целые стайки бульбулей. Река становится все глубже и шире по мере нашего приближения к главному руслу. Спросила Т., долго ли нам еще плыть, но он теперь не отвечает на мои вопросы, поскольку я всего лишь женщина. Он разговаривает только с У., а тот отвечает ему на своем школьном французском. У. проявил ко мне интерес ночью, и я ему не отказала.

Прекрасная нектарница (Nectarina pulchella) опустилась сегодня на нос лодки. Кроме этого ничего нового. Фарватер сужается. Т. толкает лодку шестом, чтобы сэкономить горючее. Он стал более нервным, видит по ночам кошмары, и мы слышим, как он кричит. Мы никого не встретили за все время пути и не видели никаких признаков человеческого жилья в последние три дня. Припасы приходят к концу.

Поймала сегодня на блесну большого нильского окуня. Фарватер сузился до четырех метров, а глубина два с половиной метра. Говорить не о чем. На ужин ели окуня с арахисовым (каким же еще!) соусом и рисом. У. и Т. повели себя как мелкие жулики. У Т., оказывается, припрятана бутылка рома (ничего себе мусульманин!). Они передавали ее один другому, а мне не предложили ни капли.

Думала о папе. Как же мне его не хватает, но не такого, каким он стал теперь, а такого, каким он был во времена моего детства, когда я его отождествляла с Отцом Небесным. Как хорошо было бы, если бы я могла поговорить о своих чувствах с мужем!

Риса и соуса у нас хватит еще на две недели. Может, мне повезет поймать рыбу.

Успех и беда меняются в быстрой последовательности. Сегодня около полудня река превратилась в широкий (50 метров) и неглубокий (3 метра) водоем, западная сторона которого представляла собой длинный глинистый берег с уткнувшимися в него носами одна возле другой долблеными деревянными лодками. Тогола причалил к этому берегу. Вот это место, сказал он. Лицо у него было потное, а взгляд дикий. Он помог мне выгрузить на берег наше снаряжение и вернулся в лодку, как он сказал, за своими вещами и продовольствием.

У. первым заметил их. Женщина стояла в просвете между листвой в самом начале тропы, и с женщиной была девочка лет восьми. Я помахала им, они обе в ответ кивнули и приложили ладони к груди. Я повторила этот жест. Потом я услышала глухой удар — это Тогола ударил шестом о борт лодки, отталкиваясь от берега, — и увидела, как лодка скользнула к середине водоема. Как полная идиотка, я вбежала в воду и заорала, но Тогола уже включил мотор и умчался прочь полным ходом. Я зашлепала назад, на беper, кляня себя за глупость, за то, что, вылезая из лодки, не выдернула шнур зажигания, что не сообразила предложить Тоголе достаточно крупную сумму, чтобы побороть его иррациональный ужас. У. с комической ужимкой посмотрел на часы и сказал: «Не беспокойся, мы еще успеем на шесть семнадцать», и мы оба разразились истерическим смехом. Право, стоило очутиться в центре Африки, чтобы услышать его смех, да еще и посмеяться с ним вместе. Две представительницы племени оло наблюдали за нами молча. Обе были одеты в просторные белые халаты из домотканого холста, у обеих на головах были повязки из той же ткани, закрученные таким образом, что на лоб спускался треугольный конец. В их облике мне почудилось нечто от Средневековья. Девочка подошла ко мне и сказала несколько слов, которые я не поняла. Тогда она заговорила медленнее, и я сообразила, что она говорит на неизвестном мне диалекте бамбара: «и ка на, ан кан таа», что можно понять «идемте с нами, идем». Женщина пожелала нам доброго утра на бамбара, я ответила тем же, и, когда ритуал приветствия был завершен, женщина сказала, что ее имя Ава, а девочку зовут Кани, она ее имасефуне (?). Она добавила, что сейчас отведет нас на наше место. Я спросила, оло ли она. Женщина как будто удивилась, потом подумала и сказала: «Осо, нин йоро того ко Даноло», то есть «Да, это место называется Даноло». Это один из великих моментов в антропологии. Мы надели рюкзаки, взяли в руки свои сумки и последовали за ней.

Тропинка вывела нас к более широкой дороге, которая, в свою очередь, привела к воротам в высокой глинобитной стене; пройдя в ворота, мы оказались в деревне. Я остановилась потрясенная. Передо мной возникла словно бы часть большого города, возведенная в центре пустого пространства. Одноэтажные и двухэтажные дома из глиняных кирпичей были оштукатурены и выкрашены в белый или какой-нибудь светлый цвет — розовый, голубой, сиреневатый; входные двери деревянные, украшенные резьбой; улицы правильные, широкие, засаженные деревьями; посреди деревни площадь, мощенная керамической плиткой, уложенной «елочкой» со вставками из белых камней. Великое, великое открытие!!! Йоруба использовали точно такую же технологию во время, которое они сами назвали «эрой мостовых», и было это за тысячу лет до Рождества Христова. На площади, в самом ее центре, возвышалась тонкая каменная колонна примерно двадцати футов высотой со вбитыми в нее по спирали рядами железных гвоздей. Она выглядела почти в точности как опа-оран-мийан в Ифе. У. спросил меня, что это, и я ответила, что ничего подобного не встретишь ближе чем за две тысячи километров отсюда, а по времени — за тысячу лет. Это жезл Оранмийана, сына Огуна и мифического основателя монархии Ойо.

На площади было много народу, большинство людей сидели или стояли в тени огромного баобаба. Каждый одет в белое или серовато-коричневое. Дом, в который нас привели, был выстроен вокруг центрального двора, вымощенного в том же античном стиле. Здание двухэтажное, розовато-оранжевого цвета, на второй этаж вела наружная лестница. Ава привела нас в комнату на первом этаже, вся обстановка которой состояла из множества подушек и низенького столика. Она сказала, что принесет нам поесть, и вышла вместе со своей девочкой.

Что казалось необычным в этой картине? Двое американцев прибыли в изолированную африканскую деревню, причем один из них — белая женщина. Нас должна бы окружить толпа любопытных, а детвора — прилипнуть к окнам. Но люди продолжали заниматься своими делами, проявив не больше любопытства к приезжим, чем случайные прохожие к пассажирам, вышедшим из автобуса на нью-йоркском автовокзале. Еще одна странность: ни футболок, ни шортов, ни спортивной обуви на резине. Западные благотворительные организации отправляют в Африку груды бывшей в употреблении одежды и обуви, все это можно увидеть на туземцах в самых отдаленных районах буша. Даноло оказалось исключением. Все, кого мы успели увидеть, одеты традиционно: женщины в халатах и наголовных повязках, мужчины в чем-то вроде саронгов, пожилые мужчины еще и в свободных накидках на плечах. Материя во всех случаях домотканая. И никакой пластмассы. До сих пор я не встречала ни одного африканского хозяйства, в котором не было бы пластмассовых тазов или канистр, а также утвари, переделанной из консервных жестянок. Здесь пользуются глиняной посудой и металлическими изделиями собственного производства. У всех взрослых людей на лицах либо параллельные келоидные рубцы, либо татуировка. Я еще ни разу не видела такого в Мали. Это йоруба, древние йоруба, это марка их цивилизации.

Вернулась Ава и принесла еду. Большие куски жареной рыбы, выложенные на кускус, нет, это не кускус, а какой-то соус, содержащий кокосовый орех и еще что-то, чего я не могла распознать. Мы поели, запивая еду пивом из больших медных кружек, украшенных великолепным орнаментом. В Мали такого рода посуду теперь можно увидеть только в музейных экспозициях. У. сказал, что нас, видимо, откармливают к каннибальскому празднеству. Он явно был доволен собой, сложившейся ситуацией и моим смущением. Добавил, что это настоящая Африка. Да, и к тому же устрашающая, подумала я, но не стала говорить ему об этом.

Другая женщина унесла посуду. Немного погодя явилось трое пожилых мужчин, облаченных в белую одежду и держащих в руках резные деревянные трости. Они увели У. с собой. Он весьма развеселился по такому случаю и сказал мне на прощание: «Увидимся в котле, Джейн».

Через час или чуть позже Ава и вторая женщина, постарше, пришли за мной. Женщина постарше сказала, что ее зовут Секли. Обе они провели меня по деревне к высокой глинобитной стене, в которой были деревянные ворота, украшенные резьбой в стиле, характерном для искусства древних йоруба. Мы миновали эти ворота так быстро, что я не успела их рассмотреть. Во дворе я увидела несколько домов с красивыми остроконечными крышами из искусно сплетенных циновок и не менее красивыми, покрытыми резьбой верандами. Двор был вымощен, плитка уложена концентрическими кругами, посередине стоял грубый каменный столб, от которого тянулись дорожки к дверям домов. Женщина жестом предложила мне сесть и удалилась.

Я распаковала и осмотрела свой «Никон», портативную видеокамеру «Сони» и микрокассетник той же фирмы. Обнаружила, что батарейка видеокамеры села, а записывающее устройство намокло во время нашего путешествия, и батарейки пришли в негодность. Достала солнечное зарядное устройство, отошла в сторону, развернула устройство и подставила солнечным лучам. Вставила пленку в «Никон» и сделала несколько снимков двора. Что-то не ладилось с перемоткой. Открыла камеру и увидела, что большая петля отснятой пленки торчит наружу. Выбросила ролик, вставила новый, очень осторожно, закрыла камеру. Навела ее на группу женщин, нажала на затвор. Ничего. Я решила, что в камеру попал песок, когда я ее открывала. Я повесила камеру на шею, надо будет потом продуть ее. В этой части Африки песок — постоянная проблема. Проверила солнечное зарядное устройство и обратила внимание, что маленький контрольный огонек «Сони» не горит. Но помнится, он горел, когда я подключала проводок. Или нет? Порядком озадаченная, я села и проверила проводок, он был в полном порядке, но когда я посмотрела на маленькое контрольное окошечко зарядника, то увидела, что вместо пяти вольт он установлен на двенадцать, и значит, я сожгла батарейку «Сони». Я ругнулась, вытащила батарейку и пулей понеслась к своему домику, собираясь достать запасную из своей сумки.

Однако я споткнулась и упала на твердую мостовую лицом вниз. «Сони» и «Никон» разбились вдребезги. Плача громко, как ребенок, — не из-за разбитой аппаратуры, а от испуга, стыдясь своего плача, но… я не в силах была победить страх. Deja vu, как говорят французы. Уже было. То же самое, что и у ченка. Слишком дотошная особа со снаряжением — и произошло Нечто. Я сидела некоторое время на пороге маленького домика, тряслась и жалко всхлипывала. Когда я наконец подняла глаза, он стоял передо мной, маленький старичок в белом одеянии и сандалиях, с черным резным жезлом в руке. Я не слышала, как он подошел. Он произнес что-то на бамбара, но я не уловила смысл. Я подняла разбитую камеру и спросила по-английски: «Не знаете ли вы случайно, можно ли в вашем городе отремонтировать сертифицированную камеру "Никон"?» Он ответил мне на бамбара, но я опять не поняла его. Тогда я впервые посмотрела на его лицо.

Трудно его описать. На лицах некоторых монахинь или индийских святых можно увидеть выражение неземной доброты в том смысле, что в глазах у них вы читаете не отпечаток личности, подобной вашей, но нечто божественное. Я сама видела это в глазах одной или двух монахинь, но об индусских святых судить не вправе. В глазах этого человека я увидела примерно то же, но не совсем. Они как бы вобрали в себя частицу всего сущего — неба, животных и деревьев, обретших сознание. Сердце у меня вдруг забилось сильно-сильно. Он подошел ближе и произнес что-то еще, я разобрала слова «дусу бе каси» («сердце плачет») и еще вопросительную частицу, поэтому вообразила, будто он спрашивает меня, отчего я несчастна. Я пожала плечами и указала на разбитые вещи, хотя сердце мое плакало вовсе не из-за них. Он спросил, говорю ли я на бамбара, я ответила, что очень слабо. Он подошел еще ближе и опустился на порог рядом со мной.

Превратись он в страуса, я не удивилась бы больше. А он сказал: «Быть может, вам удобнее, чтобы мы говорили по-французски? Мое имя Улуне Па. Дом, в котором вы находитесь, принадлежит мне. А как зовут вас? Гдездикамаи? Закройте рот, чтобы в него не залетели мухи». Я сказала: «Джейн. Меня зовут Джейн. А что это за имя, которым вы меня назвали?. Он повторил: «Гдездикамаи» — и объяснил мне, что это значит. Поднял руку и коснулся моих волос: «Мы ждали тебя, Жанна Гдездикамаи».

Несколько дней я не делала записи и не знаю, какое сегодня в точности число. Сегодня новолуние, разве что вести отсчет дням по фазам Луны, как делали в древности. Боже, как это было бы антропологично с моей стороны! Нет нужды говорить, что мои дешевые часы остановились, а в местной лавке батарейки не заменяют. Запишу хоть что-то, не торопясь.

Со мной явно не все в порядке. Мне трудно написать связное письмо, не могу сосредоточиться. Это не то, что было у ченка. Быть может, это совершенно непознанная зона? Вот перечень фактов:

— место, в котором я обитаю, именуется ганбабандоле. Это некий очаг колдовства. Человек приходит сюда затем, чтобы его расколдовали, сняли с него зловещие чары, сделали предсказание, — приходит, как приходят на почту купить марок. Занимается этим тот самый Улуне. Он и есть бабандоле, то есть главный колдун и прорицатель;

— люди здесь говорят на оло, языке, в котором есть и корни йоруба, и корни бамбара, но система ударений и грамматика самобытные, не похожие ни на тот ни на другой язык. Я никогда ни о чем подобном не слышала, но я не специалист по африканским языкам. Возможно, по типу это один из так называемых креольских языков, сформировавшийся на основе какого-то из упрощенных языков межнационального общения;

— Улуне утверждает, что заранее знал о моем приезде. По каким-то причинам я — важная персона, однако Улуне пока не объяснил мне, в чем дело;

— мой муж — тоже важная персона и также без объяснений. Я его не видела уже не помню сколько дней. Четыре? Неделю?

— меня должны научить ндол, колдовству, которому не учат женщин. Это потому, что я не признана женщиной официально. Это заключает в себе данное мне имя: Гдездикамаи примерно значит «чужестранка с золотистой головой, не вполне женщина». Этой «неопределенностью пола» я обязана либо своему высокому росту, либо своему положению. Так мне, во всяком случае, кажется. Сам Улуне будет моим овабандолетс, то есть «отцом в колдовстве». Это большая честь, но может, и смертный приговор. Все члены сообщества обращаются со мной с подозрительной почтительностью;

— оло, как утверждает Улуне, пришли в Даноло очень давно. Прежде они жили в Иле-Ифе, на земле йоруба. Они научили людей йоруба почитанию богов, духов. Оруна поведали им о потустороннем мире, который они здесь называют м'арун, научили поклоняться Ифе, немного рассказали о м'доли — невидимом мире, который служит мостом между м'арун и м'фа, то есть миром здешним, реальным. Право, не знаю, верю ли я этому. Некоторые вещи это объясняет, а некоторые затемняет. Но подтверждает сведения Тура де Монтея. Хочу позвонить Гриру и спросить у него;

— Улуне показал мне фотографию. Насколько я могу судить, это единственный здесь фотоснимок. Старый, потрескавшийся, выцветший. Изображен на снимке человек в форме французской колониальной пехоты, какую носили до Первой мировой войны, вроде бы похожий на Улуне. Но это невозможно, ему тогда должно быть больше ста лет, неужели он считает, что я в это поверю? Задаю каверзные вопросы. Почему он позволил себя сфотографировать? Неужели не боялся, что таким образом завладеют его душой? Я был тогда другим человеком, отвечает он. Этот человек мертв.

Улуне всегда был против того, чтобы я вела записи. Написанное убивает дух мысли, утверждал он. Хотел, чтобы я тренирован ла память. Слишком поздно, привычка записывать укоренилась чересчур глубоко. Тем не менее теперь я стараюсь все запоминать, а по ночам веду записи. У меня накопилось уже очень много материала, в том числе стихи и заговоры.

В доме Улуне обитают Ава и ее девочка Кани, еще Секли, которая, вероятно, является самостоятельной колдуньей (у меня, правда, нет прямых тому доказательств). Кстати, Секли в этой маленькой семейной общности исполняет роль мажордома. Далее Лолтси, низенькая тучная женщина, еще Мвапуне, очень спокойная, у нее тоже есть дочь лет пяти по имени Тола. Потом моя любимица Турма, очаровательное существо не старше восемнадцати лет, она беременна первым ребенком. Вначале я считала, что все эти женщины — жены Улуне, но когда я высказала ему это предположение, он был потрясен. Колдуны оло блюдут почти постоянное целомудрие. Секс вносит слишком много беспорядка в невидимый мир (м'доли), духи и ориша ревнивы, а враждебные тебе колдуны могут воспользоваться тем, что ты расслабился, и наведут порчу. Тот же ответ я получила, когда спросила об У.: я не должна видеться с ним, чтобы мы не поддались неодолимому желанию заняться сексом.

Женщины в таком кружке играют важную роль и пользуются уважением. Они ведут все хозяйство. У каждой есть муж, и жена отправляется к нему в свой свободный день; так поступают они все, за исключением Секли, у которой, видимо из-за ее темперамента, особые права. Кстати, Кани и Тола вовсе не родные дочери Авы и Мвапуне. Эти девочки — имасефуне, духовные дочери. Оло считают, что в трехлетнем возрасте природная связь между матерью и ребенком ослабевает, и ребенок передается на воспитание другому лицу, которое формирует мелжду ним и собой духовную близость. Чаще всего это кто-то из родственников, тетка или дядя, но может быть таким воспитателем и посторонний человек с другого конца деревни.

Что касается У., то, как мне сказали в ответ на мой вопрос, он здоров и выполняет свое предназначение. Улуне не желает пояснять, что это значит. Сосредоточь внимание на твоем собственном предназначении, говорит он. По-видимому, это самое предназначение, иначе можно сказать: рок, судьба, играет огромную роль в жизни оло. Я спросила Улуне, неужели никто не может избежать своей судьбы. Да, ответил он небрежным тоном, ведь на то и существуем мы, колдуны. И рассмеялся. Это совершенно в духе оло — выразить мысль в форме глупой шутки.

Позже я снова пристала к нему с этим. У него существуют два выражения лица, когда он не хочет отвечать на мои расспросы. Одно доброе, как у папочки, когда он говорит своему дитяти: это слишком сложно, дружок, ты не поймешь, подожди, пока подрастешь. Другое почти смущенное, будто он чего-то стыдится. Последнее я вижу, когда задаю вопросы о перемене судьбы, манипулировании временем или о том, откуда произошли оло. Кажется, все это взаимосвязано.

Я, кажется, пропустила Рождество и Новый год. Луна во второй четверти, но еще немного вогнутая.

Я очень плохо чувствую себя от того, чем кормит и поит меня Улуне в эти дни. Он говорит, что мое тело должно измениться для того, чтобы часть его постоянно пребывала в невидимом мире. Я это знала под именем химической магии, как твердил мне о том Марсель, но я ему не верила. Сегодня я проделала свой первый колдовской трюк после трех дней подготовки, сопровождаемой тошнотой, ночными потами и кошмарами. Все это считается хорошим знаком. До сих пор я никогда не помнила свои сны, а здесь мы с Улуне каждое утро начинали с того, что я подробно рассказывала ему о своих жутких сновидениях, необычайно живых и почти ощутимых. Улуне вовсе не считает, что сны — бессмысленная чепуха, возникающая у спящего в мозгу.

Мое первое колдовское деяние заключалось в том, чтобы я оказалась способной «унюхать» ауру магии. Мы вышли за пределы города, и я нашла маленький мешочек, закопанный Улуне под акацией, как специально обученная свинья находит трюфели. Я до смешного была довольна собой и наконец-то поняла, что это за острый, но не определяемый запах преследовал меня в последние два дня.

По пути домой я увидела, что какой-то парень вышел из кустов и последовал за нами. От него так и тянуло духом колдовства, и я спросила Улуне, не колдун ли это, но Улуне рассмеялся и сказал, что это всего лишь пааролаватс. На языке оло это означает, как мне уже было известно, «разрушенная личность». Когда ветер усилился, нас обдало тяжелым запахом гниющего мяса. Улуне не показался мне особенно обеспокоенным, но я его спросила, почему это существо преследует нас. Он ответил, что это Дуракне Ден, колдун, следит за нами, вселившись в оболочку пааролаватса. Я спросила, не мертвец ли это, но Улуне снова засмеялся. Нет, Жанна, мертвецы спят, они не могут ходить. Существо, в которое вселяются, чтобы использовать его, лишено разума, и колдун пользуется им как лошадью. Никогда не позволяй таким существам дотрагиваться до тебя. Улуне произнес эти слова с особым ударением.

У меня месячные, и если они наступили с обычной для меня регулярностью, значит, сегодня тридцать третий день нашего пребывания в Даноло. Полнолуние. Улуне немного раздражителен со мной, не понимаю почему. Но ко мне подошла Секли, и все стало ясно. Дело в моем состоянии. Можно относиться ко мне как к почетному гостю-мужчине, но духов не обманешь. Она дает мне подробные указания, как поступать с моими «тряпочками», чтобы не дать возможность враждебным колдунам и демонам воспользоваться моей уязвимостью. Я должна следующие три дня провести среди женщин, но, поскольку никто против этого не возражает, большую часть времени я провожу с Турмой. Она совершенно не похожа на большинство здешних людей, она обладает душевной чистотой высокой пробы, и это скорее личное качество, а не результат воздействия культурной среды. Турма счастлива, распевает целый день, пока ткет на плоском деревянном стане длинные полосы из пестрых бумажных ниток, а потом шьет из них сумки, мешочки, большие платки.

Мы с ней много разговариваем; своими рассказами Турма помогает мне понять психологию оло и сама расспрашивает меня о моей стране. Какие демоны (оло называют их грелет, это множественное число, а единственное — грел) существуют у нас? Я вынуждена ответить ей, что в нашей стране люди не верят в демонов. Тогда она спрашивает, верят ли они в краски? воду? бобы? Это вызывает шумное оживление среди присутствующих при нашем разговоре женщин, и я смеюсь вместе с ними.

Привела Турму к себе, в мой маленький домик (бон), чтобы показать ей свои сокровища. На нее они не произвели особого впечатления. Она хотела знать, сама ли я сделала шариковые авторучки, фонарик, цветные карандаши, разные другие предметы и инструменты, и сразу поскучнела, когда я сказала, что нет, и попыталась объяснить ей, что такое поздний капитализм. Торговцы не пользуются особой популярностью у оло. Визит кончился плачевно, едва я показала ей без всякого умысла свой артефакт оло. Я увидела это свое приобретение в сумке и спросила Турму, что это такое. Видимо, идубде? Турма закричала, отпрянула и бросилась бежать к большому дому с такой поспешностью, словно за ней гнались все демоны ада.

Позже я поговорила с ней, но она наотрез отказалась ответить мне на вопрос, для чего предназначен этот амулет. Секли сделала мне выговор за то, что я показала его Турме: это самое худшее, что можно показать беременной женщине, — ч'андоултет, самый сильный амулет колдовства. Неужели я этого не знала? Я сказала, что знаю пока немногое.

Турма поет своему еще не рожденному ребенку и разговаривает с ним. У нее будет девочка, Турма это знает. Она надеется, что будет сефуне с этим ребенком. Такое иногда случается, и это великое знамение. Турма поет облакам и птицам, кустам и камням. Уверяет, будто они тоже ей поют. Неужели ты не слышишь, Гдездикамаи? Нет, я не слышу.

Улуне сегодня в разговорчивом настроении, точнее сказать, он склонен к рассуждениям, но нередко изъясняется афоризмами или просто загадками.

Его взгляд на время. Каждый миг времени находится во власти невидимого мира, м'доли, существующего вне обычного времени и пространства. Ифа — хранитель времени, вот почему мы обращаемся к нему за предсказаниями, но он также и хранитель прошлого. А почему прошлое надо охранять? — задает вопрос неофит в моем лице. Улуне смотрит на меня с огорчением во взоре. Потому что оно может быть изменено. Однако это адонбана. Действие, которое причиняет миру страдания, переводит он. Причина наших странствий. Как я понимаю из дальнейшего, это и причина переселения оло из Ифе, великолепного Ифе, в это место, Даноло, что можно перевести словами «где люди должны остаться». Я загораюсь, полагая, что вот сейчас он изложит мне величайшую тайну, но Улуне этого не делает. Просто сказал, что сообщит мне обо всем, когда я буду в этом нуждаться. А как мне узнать, что я в этом нуждаюсь? Ты это узнаешь, заявил он и больше ничего не добавил.

Я спросила, как можно изменить прошлое. Оно свершилось, и все. Разве что в собственной памяти можно его изменить. Улуне осторожно постукивает пальцами меня по лбу. Жанна, Жанна, как же ты не можешь понять? Следует небольшой курс онтологии оло — философии их бытия. Реален только м'арун, потусторонний мир. Здешний мир, м'фа, — всего лишь видимость, тени, игра. Философия Платона в Африке! Но это подарок ориша. Они позволяют нам, чародеям, играть с ним, как отец позволяет маленькому сыну играть со своим копьем или луком. Но не пользоваться ими. Не ломать их. Мы должны соблюдать дебентчуайе. Новое слово, оно значит «гармоническая связь». Именно благодаря ей и существуют вещи? А что происходит, если чародей этого не соблюдает? Тогда приходит ориша, говорит Улуне. Я возразила, что ориша приходят постоянно. Ифа является в качестве оракула, Эшу приходит, чтобы отворить ворота, ориша вселяются в своих медиумов во время церемоний йоруба… Нет-нет, говорит он, я имею в виду, что ориша приходит сам, не дух его, как в церемониях йоруба и сонгаи. Истинный ориша. А что происходит потом? — спрашиваю я. Он пожимает плечами. Это зависит от обстоятельств. Несчастье. Великое проклятие. Я спрашиваю, видел ли он сам такое когда-нибудь. Однажды, ответил он, очень давно. И не хочу увидеть снова.