2

Когда у Тары случился первый выкидыш, мы даже не поняли, что произошло. Это случилось через год после свадьбы. Мы безуспешно пытались зачать с медового месяца. Не то чтобы мы мало старались. Знаете старую поговорку про кроликов? Это про нас. Утром, днем и ночью, а когда Тара овулировала — в три раза чаще.

Однажды ее месячные задержались на несколько дней. Обычно они шли как по часам, поэтому мы сразу подумали — это беременность.

Тест нам так и не пригодился. У Тары начались острые боли, судороги и сильное кровотечение. Обильнее обычного. Когда всё закончилось, мы подумали, что это просто необычная менструация. И только после второго выкидыша мы узнали, что проходим через это не в первый раз.

Второй был в разы хуже. У нас не было сомнений. Тара купила первый тест за неделю до ожидаемых месячных. Он показал две полоски, но какие-то неяркие, так что мы решили подождать. После стольких попыток, несмотря на обещания не загадывать, мы всё же очень сильно надеялись. Второй тест тоже был положительным, а уж после похода к врачу всё встало на свои места. Бог услышал наши молитвы. Наконец-то у нас должен был появиться ребенок.

Тара начала планировать, в какой цвет выкрасить стены в детской, а я стал раздумывать, как попросить издателя о прибавке, чтобы не пришлось возвращаться на полную рабочую ставку только ради того, чтобы оплачивать счета. (В то время я работал несколько дней на бумажной фабрике, а в остальное время писал). Знать, что ты скоро станешь родителем, было странно, страшно и волнительно. Мы стали перебирать имена. Если будет мальчик, Тара хотела назвать его Джоном или Полом. Пережиток тщательно скрываемого католического «наследия». Мне они не нравились. Я склонялся к Хантеру в честь Хантера С. Томпсона, моего кумира. Ей не нравилось. В девчачьих именах согласия было больше: Эбигейл, Аманда или Эмили. Мы купили детское автокресло и минивэн вдогонку. Детская кроватка, качели, стульчик и целый шкаф детской одежды. Тара наконец-то решила покрасить комнату в светло-сиреневый и наклеить бордюр с осликом Иа. Чтобы Таре не пришлось дышать вредной краской, я в одиночку покрасил комнату за одни утомительные выходные.

Тара записалась на курсы будущих мам и начала читать всякие статьи и форумы, собирая информацию со всех просторов Сети. Мы обсуждали все за и против кормления грудью и кормления из бутылочки. Я заставал ее, рассматривающей себя в зеркало в полный рост: она вертелась перед ним, пытаясь разглядеть живот. «Я буду хорошей матерью?» — спрашивала она меня. «Лучшей», — отвечал я. Мы много держались за руки, чаще говорили и проводили больше времени вместе. Как будто снова влюбились друг в друга. Не знаю, были ли мы когда-либо так же счастливы, как в те дни.

Через шесть недель у Тары пошла кровь.

Естественно, мы испугались. Никто из нас не знал, что происходит. Всё произошло слишком внезапно. Одним утром Тара пошла в туалет и обнаружила кровь на туалетной бумаге. Не так много, как в первый раз. Несколько капель. Ярко-красных капель. Помню, она сказала с потрясением и сомнением в голосе:

— Она такая яркая. Так не должно быть.

Призрак выкидыша поднял уродливую голову, а вместе с ним пришли мысли о раке и всех других ужасных болезнях. Мы поехали к врачу и молчали всю поездку.

Ничего конкретного доктор не сказала. По ее словам, примерно четверть беременных женщин сталкиваются с подобным в первом триместре беременности. Даже мать Тары, когда носила ее, кровила так, что думала, что у нее месячные. Врачи проверили количество ХГТ. Он не рос, но и не падал. Из всего, что нам говорили, я понял только одно: если количество гормонов будет снижаться — это плохо.

Мы ждали, кровотечение продолжалось, страхи росли. Судороги начались рано утром на следующий день — поначалу мягкие и редкие, вскоре они стали сильнее, настойчивее. Я уложил Тару в кровать и лежал рядом с ней. Так прошел целый день. Мы не говорили. Плакали в основном. Я обнимал ее, когда рыдания вырывались наружу, и она делала то же самое, когда скручивало меня. Время от времени Тара уходила в туалет: крови было всё больше, она оставалась такой же яркой. В ее глазах поселилось мрачное предчувствие, которое не в силах были рассеять слабые попытки ободрить и себя, и меня.

— Может быть, кровь просто собирается, пока мы валяемся, — говорила она. — Может, мне только кажется, что ее много?

Я улыбался и соглашался. Она улыбалась в ответ.

Мы снова начинали плакать.

Я старался отвлечь ее игрой в «Скраббл» и «Уно», но сосредоточиться не получалось. Звонок врачу тоже ничего не дал: медсестра очень мягко и участливо сказала, что надо ждать. Я хотел наорать на нее, сказать, что нас уже тошнит от ожидания, но прикусил язык. По телевизору, будто назло, шли одни комедии и мыльные оперы, персонажи которых были либо беременны либо думали, что беременны. Новости тоже не помогли. Сплошь репортажи о похищенных детях, которых нашли мертвыми, и нежеланных младенцах, найденных в мусорных баках. Весь мир будто сговорился против нас.

В конце концов Тара заснула. Я лежал рядом и боялся. Подумывал о том, чтобы встать и пойти что-нибудь написать, но для этого пришлось бы идти вниз, в кабинет. Я не хотел оставлять Тару одну. К тому же, по правде говоря, вряд ли я смог бы выдавить из себя хоть слово.

Ожидание убивало нас. Я знал, что происходит: мы теряли ребенка, но ничего не могли с этим поделать. Беспомощность пропитала меня с ног до головы. Тара — моя жена, и это наш ребенок. Я должен был исправить ситуацию, ведь именно так поступают хорошие мужья. Я принес клятву в день нашей свадьбы. Это была моя работа: делать мир вокруг лучше, оберегать любимых от плохих вещей. Но я не мог защитить ее. Не мог ничего сделать. Время тянулось. Я взял новый роман о Ремонтнике Джекеи попытался погрузиться в историю, но сдался, когда понял, что читаю одно и то же предложение уже в шестой раз. Я не мог помочь своей семье. Всё, что мне было доступно — крепко обнять Тару и засунуть собственные рыдания куда подальше. Не разбудить ее. Я слушал ее дыхание, чувствовал, как поднимается и опускается ее грудь. Слышал, как она плачет во сне.

Сон, слезы и кровь, а я лихорадочно думал, что делать дальше.

Перед лицом отчаяния я ухватился за последнюю соломинку. Молитва. В первый раз, за очень долгое время. Меня нельзя назвать верующим. Тара иной раз посещала храм Божий по воскресеньям, а я оставался дома и писал. Родители водили меня в церковь, когда я был маленьким, — в церковь Методистов. Мне не нравилось. Я не ощущал присутствия Бога внутри большого белого дома. Не чувствовал ничего, за исключением скуки. Каждую неделю мы пели гимны, читали что-то в унисон, слушали проповедь (во время которой я рассматривал стариков, клевавших носом), делали пожертвования, потом общались после службы, попивая кофе и обсуждая футбол. Ничего из этого не пробуждало во мне желания говорить с Богом, но в ту ночь я с ним говорил. Той ночью он был мне нужен как никогда. Я думаю, так поступают все, независимо от того, верят они или нет. Когда тебе больше некуда податься, ты обращаешься к Богу. Я умолял Его, чтобы всё обернулось хорошо, просил уберечь мою жену и неродившегося ребенка от вреда, обещая взамен всё что угодно. Лишь бы Он мне помог.

Я молча молился, пока не заснул. Пришедшие сны были мрачными и темными, я много вертелся и ворочался.

В середине ночи Тара проснулась от сильной судороги. Она встала, пошла в туалет, и в этот момент всё и произошло. Меня разбудил крик. Я прибежал в ванную и увидел Тару: она сидела сгорбившись и безудержно рыдала. Я помог ей встать и отвел обратно в кровать. Она свернулась в комочек и стонала. Я позвонил врачу. Объясняя происходящее, я дошел до ванной комнаты и заглянул в унитаз. В темно-синей от дезинфекционных таблеток воде кровь обернулась зеленой слизью. Ее было много. Слишком много. А в середине темно-синей воды и туалетной бумаги плавал наш ребенок. Бесполый, еще не сформировавшийся. Он был размером не больше монетки, просто небольшой комочек. Когда мы только начали наблюдаться у врача, он дал нам календарь с маленькими заметками, в которых рассказывалось о том, как формируется ребенок в течение срока. В соответствии с календарем между шестью и семью неделями у эмбриона только-только начинают формироваться глаза, уши, рот и важные внутренние органы, такие как сердце, печень и легкие.

Эмбрион. Так они это называют. Не ребенок, просто эмбрион…

Но комочек, плавающий в унитазе не был эмбрионом. Он был нашим ребенком.

Нашим малышом. Нашей надеждой и нашими мечтами.

И он был мертв.

Когда я стоял над унитазом, мне показалось, что я увидел глаза, смотревшие прямо на меня. Два маленьких глаза, просившие меня всё исправить.

Пока я стоял и смотрел, комочек соскользнул с кровавого островка туалетной бумаги и опустился на дно.

Не выдержав, я закричал и до хруста в суставах вцепился в телефонную трубку. Женщина из офиса врача всё еще была на линии и спрашивала, всё ли в порядке. Я не слышал ее. Молитвы были напрасны, их никто не услышал. Я проклинал Бога, и если бы он был рядом в этот момент, с радостью выстрелил бы ему между глаз.

Мы были уничтожены. Я был зол, Тара ушла в себя. Она не ходила на работу. Я не мог писать, а на бумажной фабрике вел себя как зомби. Мы почти не ели и много плакали. Я пытался держаться за нас двоих, но ничего не получалось. Многие знали о том, что Тара беременна: ее родители и коллеги, некоторые из моих знакомых писателей. И все эти люди спрашивали: «Что случилось?» Рассказывая, мы будто переживали всё заново.

Я и Тара преодолели этот этап, если подобное вообще можно «преодолеть». Между нами долгое время была невысказанная глубокая печаль. И мы даже не обсуждали возможность снова стать родителями. Сексуальное желание Тары сошло на нет, и даже спустя год ничего не изменилось. Мне кажется, я понимаю ее. Заниматься любовью сейчас — значит напоминать себе о том, что случилось тогда.

Но через несколько месяцев она привела домой Большого Стива, и он скрасил нашу жизнь. И, если честно, это почти то же самое, что иметь ребенка.

Вроде… Почти…

Иногда ночью, когда я закрываю глаза, я всё еще вижу нашего малыша, который таращится на меня со дна унитаза. Вижу ребенка, плавающего в кровавой воде. Чувствую молчаливое обвинение в крошечных глазах и ручку слива под своими пальцами. И слышу звук сливающейся воды, звук, с которым наши мечты и надежды, наш малыш, исчезли в канализации.

В эти моменты я ненавижу Бога и всё еще хочу кричать. Но боюсь, что если начну, то не смогу остановиться. Каждый раз мое сердце разбивается заново.

Мы поздно поженились. Таре тридцать пять, мне почти сорок. Мы еще не старые, но наши шансы завести ребенка уменьшаются с каждым годом. Наверное, я никогда не отпраздную Дня Отца.

Думаю, Богу нельзя было становиться отцом.