Книга вторая
Танганайский лев

— Судно! Судно! Ура! Сузи возвращается! — кричали в один голос гребцы на каноэ, рассекавшем тихие воды озера Танганайка, направляясь к устью Лувулунгу.

При этих словах своих чернокожих слуг белый молодой еще человек, правивший рулем, быстро поднялся на ноги и устремил вдаль, на север, пытливый взор. Действительно, на самом краю горизонта виднелась какая-то темная точка над обширной, ярко освещенной вечерним солнцем водяной поверхностью. Негры подняли весла и, оживленно жестикулируя указывали на темный предмет. Они прикладывали руки ко лбу, и некоторые снова воскликнули:

— Да, да, это судно! Большое судно! Очень большое. Без сомнения, это — Сузи!

Между тем белый, вооружившись бывшей при нем зрительной трубой, внимательно вглядывался в продолжение нескольких минут в показавшееся вдали судно. Гребцы притихли и с тревожным ожиданием смотрели на своего господина. Но напрасно старались они прочесть радостное удивление в мужественных, красивых чертах своего повелителя.

— Господин, — осмелился, наконец, выговорить один из них, — ведь это арабское судно! Ты узнаешь Сузи? Пора ему вернуться! Уже десять дней прошло с тех пор, как он отправился в Удшидши. А водой путь свободен, ничто не могло задержать его; бури за это время не было, водяные духи безмолвствуют!

— Да, да, конечно! — вмешался другой. — Нанять судно в Удшидши не так трудно, чтобы на это потребовалось много времени, а принять груз на судно он мог и в один день!

— Без сомнения, это — Сузи, который вытащит нас из этого глухого угла, — вымолвил третий, — да и пора уж нам выбраться отсюда: Руга-Руга уже пронюхал про нас. Не подлежит сомнению, что никто, как злой дух, прибил именно сюда нашу бедную «Утку», потому что на всем свете нет другого такого страшного, неприветливого места.

Теперь их господин медленно опустил свою зрительную трубу, и взгляд его скользнул по окрестным берегам озера. Как могли эти люди назвать «страшными и неприветливыми» эти места? Впрочем, для таких дикарей, как они, непонятны красоты природы.

В этот момент лодка остановилась у входа в глубокую бухту, далеко врезавшуюся в берег. На заднем плане, точно вырастая из воды, вырисовывались крутые высокие горы. Подножье их было скалистое, размытое и прорванное местами водой. Эти вековые гиганты, отражавшиеся в водах прозрачного озера, носили густо-зеленые покровы: местами их опоясывали темные леса, местами украшали роскошные луга с высокими, нежными травами. Даже вершины их не были вполне обнаженными и между темными зубчатыми скалами весело выделялась свежая яркая зелень трав и кустов. Казалось, эти громадные горы дышали могучей, жизненной силой; повсюду из недр их выбивались веселые обильные ключи, бурные гордые потоки и длинными, извилистыми серебристыми струйками устремлялись в широко раскрытые для них объятия голубого озера. А лесные великаны-гиганты древесного царства неподвижно стояли по берегу, точно погруженные в тихую, глубокую думу. Уже много веков, с ранней молодости своей, стоят они здесь и прислушиваются к вечному неумолчному шуму бурных потоков, и, верно, знают, что близок тот час, когда они, теперь уже старые и дряхлые, под напором могучих порывов сердитого ветра должны будут рухнуть и скатиться в глубокие волны, плещущие теперь у их ног.

Только шумные горные потоки оставались вечно юными и неизменно веселыми, оживляя угрюмые скалы и придавая ландшафту ту чарующую прелесть, которая невольно приковывает взгляд и волнует душу каждого сколько-нибудь впечатлительного человека.

Эта живописная бухта Танганайского озера была не менее величественна, чем норвежские фиорды, и не менее прекрасна, чем знаменитейшие горные озера Швейцарии, роскошный убор богатой тропической растительности делал ее еще более привлекательной и романтичной, чем ее северные сестры.

Тем не менее эти прекрасные места казались гребцам-неграм «страшными и неприветливыми», и, быть может, они были правы, потому что самый чудный ландшафт кажется нам мертвым и безжизненным, если мы не встречаем в нем признаков человеческого присутствия. Рыбачий челн оживляет прекрасный фиорд, затерянная хижинка альпийского охотника придает жизни снежным вершинам Альп. Но здесь глаз напрасно бы искал отрадных признаков близости человека. Лишь на самых вершинах, на недосягаемой, как казалось, высоте, ютились, прячась в расщелинах скал, едва заметные человеческие жилища. Но они не придавали местности уютного и приветливого характера, а наоборот, скорее возбуждали недоверие и опасения. При виде этих жилищ невольно хотелось спросить, почему эти люди бегут из прекрасной долины, селятся там, на этих недоступных высотах, где гнездятся одни только хищные птицы?

Казалось, что над этой прекрасной живописной местностью тяготеет какое-то проклятие.

Это тяжелое впечатление отразилось и на лице белого, который медленно перевел свой взгляд, сиявший восхищением при виде пенящихся вод горных потоков, и теперь озабоченно остановился на одной из зубчатых вершин, где высилась к небу грязная и неприступная маленькая крепость на высокой голой скале.

— Так это не Сузи? — нетерпеливо прервал один из негров тягостное для всех молчание.

— Нет, — коротко отвечал белый, — это лишь маленькая лодочка, которая при свете вечерней зари кажется вам довольно крупным судном. Как видно, вам еще придется потерпеть, хотя я, право, не вижу, чем вам худо здесь. Ведь в крепости Мудима спится хорошо и спокойно; там вам не грозит никакая опасность; туда не осмелится подступить ни один Руга-Руга!

Негры молча взялись за весла, и лодка быстро понеслась по гладкой поверхности тихого озера. Никто не проронил более ни слова до того момента, пока киль маленького судна не врезался в мокрый береговой песок.

Все высадились на берег, неподалеку от устья горного потока Лувулунгу, который, пенясь и бурля, перескакивал широким каскадом с одной каменной глыбы на другую, бешено устремляясь в тихие воды Танганайки. В каких-нибудь тридцати шагах от того места, где пристала лодка, виднелись на берегу обломки злополучного судна «Утка».

— Проклятая «Утка»! — воскликнул один из негров, грозя кулаком по направлению разбившегося судна. — Ей одной мы обязаны своим пребыванием в этой проклятой разбойничьей норе!

— Будь проклят и этот араб Магомет, который навязал нашему господину «Ленивую!» — вымолвил другой и при этом разразился целым потоком ругательств по адресу бедной «Утки», точно та была живое и разумное существо.

Негр, изливавший таким образом свою тщетно сдерживаемую досаду, был одет в полосатую белую с красным рубашку и белую феску, а за спиной у него было ружье. Остальные четыре негра носили тот же форменный костюм, по которому не трудно было узнать, что все они состояли на службе при какой-нибудь экспедиции. Кроме белого и его пяти негров, в лодке находился еще один негр, не имевший на себе никакого другого одеяния, кроме пояса из козлиной шкуры, и не носивший при себе ружья, которое ему заменяли лук и копье. Но наружность его была более внушительной и мужественной, а в лице было больше благородства и достоинства, чем в лицах тех пяти пестро одетых негров, которые, столпившись в кучу, злобно проклинали злосчастную «Утку».

Сойдя на берег вместе с остальными, этот шестой негр оставался вблизи белого, который в первую минуту окинул грустным взглядом обломки разбившегося судна, затем, сдвинув брови, стал наблюдать за пестрой группой негров.

— Вытащите лодку на сушу, Фераджи! — крикнул он тому из группы, который кричал и ругался громче всех. — Да поторапливайтесь, чтобы нам успеть еще до захода солнца пуститься в путь.

Но ни один из негров не шевельнулся, словно не спешил исполнить приказание своего господина.

— Поняли ли вы меня? — крикнул им белый, и жилы на высоком лбу его напряглись.

— Господин! — вымолвил тогда Фераджи. — Не прогневайтесь на нас, если мы осмелимся высказать вам свое мнение! Мы обязались за известное вознаграждение следовать за вами и служить вам… Но о том, что мы должны остаться в горах Кунгве, не было речи, иначе ни один из нас не согласился бы поступить к вам на службу. Ведь вы сами знаете, что влево бесчинствуют разбойники Ндэрее, вправо засел грозный Муриро, а все окрестные леса кишат бесчисленными Руга-Руга. Правда, в крепости Мудима можно спать спокойно, но путь туда далекий, гора крутая, лес темный, и на всем пути никто не может поручиться за свою жизнь. Вот уже десять дней, как мы беспрестанно находимся между жизнью и смертью. Конечно, все мы знаем, что вы носите имя Симба, то есть Лев, но Руга-Руга нисколько не боится спутников Льва. Им прекрасно известно, что нас всего-навсего девять человек, и потому не станут церемониться с нами и не задумаются отнять у нас ружья и рубашки, хотя подступиться к белому Льву они не так-то скоро осмелятся! Вот почему мы хотели предложить вам следующее: мы впятером отправимся теперь, же в Удшидши, чтобы узнать, почему Сузи не возвращается, и непременно захватим с собой остальную часть вашего каравана, которую привезем сюда на вновь нанятом нами для вас судне. Таким путем все мы будем выручены из беды; ведь, как знать, не случилось ли с Сузи какого-либо несчастья… Тогда нам долго придется его ожидать, а вы, господин, останетесь не одни: ведь в крепости Мудима находятся еще четверо ваших слуг!

Имя Лев было вполне заслуженным прозвищем для того белого человека, который носил его. Его мощная, сильная фигура, рельефно выделявшаяся в этот момент, когда он неподвижно стоял, опершись на свое ружье и выпрямясь во весь рост, производила поистине сильное впечатление. Густые волосы его спадали, подобно львиной гриве, на его сильную шею и широкие богатырские плечи. Густая борода обрамляла кругом его лицо, дышавшее энергией и вместе с тем кротостью. Человек этот казался еще молодым; глаза его светились юношеской отвагой; на высоком лбу не было ни одной морщинки. Ему могло быть около тридцати лет, хотя на вид он казался старше этого возраста, потому что густые кудри были седы так же, как и борода.

Симба, как звали его и туземцы и арабы в Удшидши, спокойно выслушал речь негра. Презрительная улыбка мелькнула на его устах, и, когда Фераджи закончил, он обратился к нему с вопросом:

— Итак, вы хотите вернуться в Удшидши? Но скажите, каким путем? Через леса, которые кишат Руга-Руга, или же берегом, мимо самой разбойничьей деревни Ндэрее?

— О, нет! Мы отправимся озером Танганайка на этой самой лодке! — поспешно ответил Фераджи.

— На этой лодке? — медленно переспросил белый. — Да разве она наша? Что ты на это скажешь, Инкази? — обратился он к молодому туземцу, вооруженному луком и копьем и стоявшему за его спиной. — Согласен ты одолжить этим людям свою лодку?

— Я не смею этого сделать, не спросясь у отца! — ответил юноша.

Саркастический шепот послышался из группы негров экспедиции.

— Я отлично понимаю вас, ребята, — спокойно продолжал белый, — вы рассчитываете, конечно, на то, что вас пятеро против одного. Прекрасно! Но скажи мне, Инкази, что же ты сделаешь в том случае, если эти люди не захотят дожидаться разрешения твоего отца, а сейчас же с места возьмутся за весла и отчалят?

— Пусть только попробуют! — вызывающе воскликнул Инкази, поставив левую ногу на край лодки и угрожающим движением подняв кверху свое копье.

— Что же, Фераджи, — продолжал белый, — не хочешь ли сразиться с сыном нашего гостеприимного хозяина, приютившего нас у себя, за обладание этой лодкой? В таком случае ты ничем не лучше какого-нибудь Руга-Руга, и пуля из моего ружья мигом уложит тебя на месте!

Фераджи молчал, а его товарищи стояли, опустив головы. После минутного молчания белый продолжал:

— Как видно, вам ничего более не остается, как еще раз взобраться вместе с нами на гору к Мудима и попросить его одолжить вам лодку. Я же охотно отпускаю вас, потому что в трусах, подобных вам, не нуждаюсь, и когда захочу, лучше отправлюсь вдвоем с Инкази в Удшидши, чем с вами, на которых не могу положиться!

Тем временем Инкази вытащил лодку на берег, взвалил себе на плечи сеть, наполненную рыбой, и поравнялся с белым, который крупными шагами пошел вперед по крутому подъему горы. Экспедиционные негры издали следовали за ними. Они оживленно жестикулировали и с большим воодушевлением переговаривались о чем-то между собой. Слово «Руга-Руга» особенно часто повторялось в их разговоре.

Когда все это маленькое общество вступило под прикрытие леса, уже наступали сумерки. Возбужденные голоса негров постепенно смолкали, и глаза всех старались проникнуть в таинственный сумрак обступавшей их со всех сторон лесной чащи, а слух жадно ловил каждый подозрительный звук. Каждый невольно крепче сжимал в руке свое ружье, как будто за каждым кустом лежал в засаде какой-нибудь невидимый во мраке враг.

С заходом солнца невозмутимая тишина, царившая на берегу залива, сменилась множеством разнообразных звуков.

Прежде всего путнику могло показаться, что там, на берегу, какой-нибудь кузнец принялся весело ковать кусок железа. Симба — так вместе с туземцами будем называть белого — на минуту приостановился и стал прислушиваться к этим звукам, затем, весело улыбаясь, зашагал дальше: ведь этот шум издавна был знаком ему; это лягушки озера Танганайка затянули свой ночной концерт.

Между тем шум этот разрастался, а к стуку кузнецов присоединился сильный храп нескольких сотен храпунов и пильщиков и какой-то протяжный свист на самых высоких тонах. И все это сливалось в такой странный концерт, что путник невольно начинал думать, что находится вблизи громадной корабельной верфи. Чем выше наши путники подымались в гору, тем глуше доносился до них этот шум. Постепенно усиливавшийся западный ветер качал верхушки деревьев, и даже самый бор завел свою глухую заунывную песню. Ночные птицы и животные просыпались повсюду, а по временам до слуха наших путников доносился то крик дикой птицы, то рев какого-нибудь хищного зверя.

Недоставало только могучего басового аккорда в этом ночном концерте самых разнохарактерных звуков. Но вот пронесся в воздухе глухой раскат, подобный отдаленному раскату грома, и с равномерными перерывами он повторялся во всех горах и ущельях. То был прибой Танганайки, разбивавшийся с глухим ревом и стоном о прибрежные скалы и рифы мыса Кабого: озеро бушевало и бурлило, как море.

Вся природа как будто ожила и пробудилась к новой жизни: воды и горы заговорили, звери и птицы вели между собой для них одних понятный разговор, а месяц, медленно выплыв из-за горы, осветил таинственным, сказочным светом этот ночной ландшафт и плыл, точно крошечный серебряный челнок, над зубчатыми вершинами гор Кунгве. Здесь, близ экватора, он лежит горизонтально и, подобно легкому челноку, плывет по небосклону.

Симба и его спутники медленно подымались в гору по крутой тропинке. Инкази служил им проводником. Беззвучно, как тень, скользил он между кустами и деревьями темного леса, сквозь чащу тростников и высоких густых зарослей легкой, уверенной, эластичной походкой. Так пробирались они более часа, подымаясь все выше и выше в гору. Вдруг стройная фигура проводника явственнее выделилась на как бы посветлевшем фоне горизонта, и бледный серебряный свет луны осветил его голову и лицо. Он приостановился на минуту и, вытянув шею, стал вглядываться вдаль пытливым взглядом, точно выслеживая и выглядывая что-то; затем, утвердительно кивнув головой, бодро пошел вперед, сделав знак остальным следовать за ним. «Путь свободен», казалось, говорил им этот жест.

Теперь Симба и его спутники вышли на возвышенную прогалину, оставив позади себя темную чащу леса, перед ними расстилался громадный косогор, покрытый обработанными полями, а влево зияла бездонная пропасть в глубокой расщелине темных скал.

Сюда-то именно и направился Инкази. Этот страшный, опасный путь вел к жилищу его отца Мудима. По ту и по другую сторону узкой тропы громоздились высокие, неприступные отвесные скалы, — и горе тому, кто осмелился бы спуститься на дно этой лощины или ущелья, если там, вверху, на скалах, караулил враг. Эти громадные обломки скал нагромоздили на самом краю обрыва не природа, а человеческие руки, которые всегда были наготове в неприступной крепости Мудима по первому его слову скатить эти громадные каменные глыбы в пропасть в случае, если бы кто-нибудь осмелился против воли Мудима ступить на узкую и тесную тропу на дне ущелья.

Ущелье это делало два резких поворота и крутым подъемом шло в гору. Только после довольно продолжительного, крайне опасного и утомительного перехода наши путники прибыли, наконец, к крепким и сильно огражденным воротам крепости Мудима, которые с готовностью распахнулись перед ними.