Глава 6

Монголы в Иране

На протяжении трех десятилетий Иран пребывал в неопределенном состоянии. На самом деле государство с таким названием исчезло почти за 600 лет до этого, во времена арабского завоевания. После падения Сасанидской империи – мощной державы, охватывавшей весь Иранзамин, – ей наследовала россыпь государств, часто находившихся друг с другом в состоянии войны: Хорасан, Систан, два Ирака, Азербайджан, Арран, Курдистан и множество городов-государств. Первоначально арабские правители приветствовали создание этого лоскутного одеяла, чтобы похоронить идею общеперсидского государства, угрожавшего их гегемонии из-за долины Тигра и Евфрата. Туранские тюрки изгнали арабов, подавив и первые вспышки персидского национализма. Но самоубийственное нападение помешавшегося хорезмшаха на чингисидских послов привело к катастрофе, из-за которой регион погрузился в анархию. Безвластие поглотило страну с начала 1220-х годов до появления на северо-востоке Ирана, по ту сторону Амударьи, огромной и медленно двигавшейся армии.

По приказу нового великого хана Мункэ огромное войско выступило под знаменами его брата – хана Хулагу. Вокруг армии сновали бесчисленные послы и делегации. Они заполонили переправы через Амударью, постоянно перемещаясь между передвижной ставкой нового царя Хулагу, неумолимо приближавшейся к границам Ирана, и множеством местных и региональных властителей и правителей. Те отчаянно стремились заслужить расположение грядущего царя, брата могущественнейшего человека на Земле, своими достижениями или мольбой. Посольство из североиранского города Казвина ранее уже присутствовало на инаугурации Мункэ, и они старались воспользоваться историческими связями с этими двумя братьями, благожелательность которых к их городу была известна. Делегация включала главных персидских придворных, занимавших ключевые позиции при дворе, и местных ученых, дабы утолить любовь этого круга к учености и знаниям.

ДЕЛЕГАЦИЯ ИЗ КАЗВИНА

Прибытие хана Хулагу в 1250-х годах на южный берег Амударьи, или Окса, было вторым случаем, когда крупные монгольские военные силы пересекали эту великую реку, чтобы двинуться на Иранское нагорье. Тремя десятилетиями ранее дед Хулагу Чингисхан бросил свои войска в разрушительный поход, целью которого были месть и покорение этих земель. Но хан Хулагу пришел в ответ на приглашение персидской знати из Казвина. Он и его братья поставили своей задачей расширить торговое, политическое и культурное влияние империи Чингисидов, ее динамично растущей реинкарнации под властью Мункэ-хана, укрепив свою власть над южной частью державы, включавшей Иран, Тибет и Китай.

Делегация из Казвина прибыла к великому хану Мункэ с просьбой распространить прямое управление на центральные районы Ирана, назначив наместником одного из принцев вместо неэффективного и коррумпированного военного режима Байджу-нойона, установленного в начале 1220-х годов. Иранцы видели, как удачно складывались судьбы отдельных персов и мусульман во владениях Чингисидов, и хотели вывести свою страну из одиночества и политического застоя запада. Он хотели предвосхитить любые желания, которые могли иметь в отношении их земель туранские правители, и пригласить новое поколение искушенных, мудрых и образованных молодых князей, чтобы, как они делали ранее неоднократно, ассимилировать пришельцев из-за Амударьи. Купец, входивший в делегацию, красноречиво описал ожидания иранского народа от обращения к великому хану. После того как Мункэ отверг предложение построить мост через Окс, сладкоголосый казвинец продолжил:

О, великолепный и великодушный хан! Мы говорим не о мосте, сделанном из камня (naguyim pol az sang) или кирпича, ни о цепном мосте. Я прошу моста справедливости (khwaham pol az dad) через реку, ведь где есть справедливость, там все процветает. Кто пересекает реку Амударью, того встречает справедливость хана, и на этой стороне есть и справедливость, и путь. На той стороне реки правит зло, и немногочисленные процветают вследствие неправедности. Пересекши реку и прибыв в Иран, человек оказывается в земле, полнящейся несправедливостью, враждой и угнетением [1].

Молодое поколение правителей Чингисидов продолжало, по традиции степных правителей, окружать себя мудрецами и учеными, среди которых появилась группировка эрудитов-иранцев, полных решимости взять все возможное от империи, двери которой вот-вот должны были распахнуться им навстречу. В то же время воспользоваться своими контактами и положением были готовы отдельные аристократы и их семьи – Байдави, семья Ифтихари, семья Джувейни. Хулагу явился не столько в качестве завоевателя, сколько в качестве царя, пришедшего, чтобы взойти на престол и восстановить Иранское царство.

Жизнь внуков великого хана очень отличалась от его жизни; они наслаждались роскошью придворной жизни

Впервые после арабского завоевания VII века Иран был готов стать единым государством и важным региональным, если не глобальным игроком. Хронисты того времени, как и жившие позднее в государстве Хулагуидов, признавали Хулагу возродителем иранской земли – Иранзамина. Выдающийся суннитский богослов, кади аль-Байдави, чьи теологические соображения до сих пор принимаются во внимание, написал краткое изложение иранской истории, приближенное более к агитации и пропаганде, нежели к серьезному историческому повествованию, дабы выразить поддержку Хулагу и включению Ирана в империю Чингисидов. В его короткой истории сообщается, что Мункэ «даровал Иранзамин [Хулагу]». Позднее он характеризует Абагу, наследника Хулагу, как «правителя Иранзамина» [2]. Мостоуфи изображает Хулагу и его родственников в Мавераннахре и Понтийско-Каспийской степи продолжателями легендарных битв между lashkar-i Iran [3] и Тураном. Курдский хронист Шебанкараи описывает наследников Хулагу как salaṭin-i Iran, а сочинение «История каракитаев» (Tarikh-e Qarakhatayan), написанное для персидско-киданьской царицы, строится вокруг концепции Иранзамина [4]. Несомненно, эта концепция расцвела благодаря покровительству, которое Хулагуиды, как показывает ряд имеющихся исследований, оказывали искусству и литературе, развивавшим наследие «Шах-наме» [5].

Хулагу-хан (1218–1265)

В юные годы Хулагу и его братьев воспитывала их выдающаяся мать – Сорхахтани-беки [6]. Она привила сыновьям любовь к учению и уважение к ученым. Это было общей чертой степных вождей, практическим проявлением которой была популярность публичных дебатов. Если другие культуры прославляли звон мечей, истязания животных или поединки всадников, то Чингисиды наслаждались столкновением идей и драматизмом спора. Рашид ад-Дин отмечал любовь хана к мудрости, его увлеченность дебатами и ученостью, с восхищением сообщая, что тот «украшал свой двор присутствием ученых и мудрецов».

Такого же взгляда придерживался другой великий мыслитель Бар-Эбрей, лично знавший царя. Он считал, что Хулагу-ханом «владела мудрость, располагавшая его к ученым мужам и улемам»; эту черту он разделял с братом Хубилаем, который «любил мудрецов, улемов и праведников всех сект и народов» [7]. Многие признавали в Хулагу наличие фарра – величия, вселявшего в него харизму, необходимую для правления. Насир ад-Дин Туси почти сразу же после «освобождения» из исмаилитской крепости Аламут стал особым советником Хулагу, обретя огромное влияние и власть. Этому положению он был обязан исключительно своей репутации эрудита и мудреца, а также глубоким научным познаниям.

Хулагу со своей женой Докуз-хатун. Из «Сборника летописей» Рашид ад-Дина

Аль-Кашани вторит Рашид ад-Дину, сообщая, что Хулагу «любил науки и был страстно влюблен в астрономию и геометрию; потому ученые Востока и Запада собирались при его дворе, а современники его увлекались различными отраслями знания, геометрией и математикой». Однако «во времена праведного Абаги… намерением его [правителя] было улучшение сельского хозяйства, строительства и земледелия, так что все его современники следовали ему и наставлялись им» [8]. Чтобы закончить картину, Аль-Кашани утверждает, что при Аргуне особенно поощрялись промышленность и химия.

Ранние ильханы изображаются в кругу мудрых и ученых мужей, с которыми они совещаются; мнения правителей взвешиваются и сравниваются с соображениями их придворных советников. Некоторые верили, будто Хулагу принял ислам. На эту традицию ссылается сефевидский летописец Ибн Баззаз (ум. 1391). В своем сочинении «Сафват ал-Сафа» он сообщает, что «падишахи Берке-хан и Хулагу-хан стали мусульманами» [9]. Появление этой традиции можно объяснить, помимо прочего, необходимостью показать, каким образом неверный мог действовать столь открыто в интересах ислама, как это зачастую делал Хулагу [10].

После смерти беспутного Ала ад-Дина Мухаммеда III (ок. 1221–1255) исмаилитский престол достался его молодому сыну Рукн ад-Дину, который, по мнению многих, был повинен в гибели отца. Когда Хулагу приблизился к его логову и пограничным крепостям в Кухистане и других землях, молодой имам отчаянно и безнадежно пытался оттянуть неизбежное. «Гости» Аламута, среди которых нередки были ведущие интеллектуальные светочи и мыслители этой страны, советовали ему начать переговоры с наступающей армией и тайно приветствовали приход Хулагу. Когда их речи наконец были услышаны и правитель сдался, Хулагу выразил признательность, пригласив в свой ближний круг их представителя, всемирно известного астронома, ученого, теолога и мыслителя Насир ад-Дина Туси, а также обеспечив безопасное будущее молодому Рашиду ад-Дину и его известной еврейской семье.

Рашид ад-Дин подтверждает, что «очень многие из чужаков и мусульман примкнули к ним [ученым], и в этом деле все были единодушны. По этой причине они старались побудить Хуршаха к покорности и послушанию». Несмотря на утверждение Джувейни о том, что он был свидетелем уничтожения множества книг в знаменитой библиотеке Аламута, сомнительно, чтобы семьи Туси или Рашида ад-Дина позволили бы случиться такому возмутительному преступлению.

Сперва Хулагу обращался с молодым Рукн ад-Дином ласково и уважительно, даже предложив ему в жены молодую монгольскую женщину. Именно вследствие надменных требований самого Хуршаха тот был в конце концов отправлен на восток, в Каракорум, и по приказу хана Мункэ казнен за вопиющую растрату ресурсов и рабочей силы. За этим последовала гибель всей его несчастной общины. Несмотря на то что многие из общины исмаилитов были убиты, она ушла в подполье и под прикрытие такии, как отмечает в путевых заметках «Сафанама» поэт c весьма подходящим именем Низари [11]. В перерывах между посещениями разбросанных селений своих единоверцев поэт служил чиновником в хулагуидской администрации.

Джувейни с ликованием описывает последние дни «еретиков». Стоя на развалинах павшей крепости, он узрел откровение и внезапно осознал «тайное намерение Аллаха», цель, с которой тот послал Чингисхана, а особенно причину, по которой Аллах желал коронации великого хана Мункэ. Во-первых, его правление привело к уничтожению богомерзкого учения и его столицы – Аламута; во-вторых, империя Чингисидов позволила распространить ислам «даже в Китае»; и, в-третьих (вероятно, это самое важное), «ключи от государств мира» теперь оказались в руках у таких мусульман, как он.

Джувейни, отец которого поступил на службу к Чингисидам тремя десятилетиями ранее, вырос в монгольской кочевой ставке. Он путешествовал по миру, воспитывался вместе с детьми имперской знати и наблюдал дух и работу государственной машины империи изнутри. Джувейни, чей брат Шамс ад-Дин стал первым министром, приобрел чисто персидскую интеллектуальную гордыню, научился грамоте и получил образование в лагерях монгольских князей [12]. Хулагу наградил его за верную службу, назначив багдадским наместником вскоре после взятия города.

Известная история гласит, что, только переправившись через Амударью, Хулагу сразу двинулся на львиную охоту. Он следил за действиями тыла и снабжения, за приготовлениями, при помощи которых можно было обеспечить провизией огромную армию, которую он вел на запад. Хан стремился к тому, чтобы люди, у которых не оставалось иного выбора, кроме как принять эту мощную военную машину, испытывали минимум неудобств. Хотя его призыв к оружию содержал весьма слабо прикрытую угрозу, он был встречен с энтузиазмом. Народное иранское ополчение было готово следовать под флагом Хулагу к Аламуту и воротам Багдада.

Я выдвигаюсь против еретиков. Если вы предоставите помощь в виде войск, вооружения, провизии и военного снаряжения, это вам зачтется, и ваша область сохранит мир и безопасность; а если вы этого не сделаете, то, освободившись от настоящей задачи, я займусь вами и не приму никаких извинений и оправданий [13].

Как последняя осада Аламута проходила при поддержке иранских войск, посланных лояльными правителями множества городов-государств страны, так и падение Багдада облегчили присоединившиеся силы объединенного Ирана. Хулагу потребовал, чтобы все иранские города отправили отряды в его имперскую армию, и призыв не вызвал серьезного недовольства.

[Хулагу] организовал свои войска так, что от Парса до Конийского султаната единая масса людей без границ и без числа шла к Багдаду.

Армия Парса и Кермана шла по пути через Хузестан и Шуштер. Она была столь велика, что левый фланг армии двигался вдоль берега Оманского моря, а правый фланг сливался с войсками из Ирака и других земель. Армия Конийского султана следовала от границ Сирии и Диярбакыра таким образом, что ее левое крыло соприкасалось с войсками Аррана и Азербайджана, и все они одновременно со всех сторон устремлялись в Арабский Ирак [14].

ПАДЕНИЕ БАГДАДА

Падение Багдада в 1258 году было многократно и детально описано. В нашем распоряжении имеется достаточно рассказов очевидцев. У Хулагу не было ни намерения, ни желания разрушать город. Для удовлетворения его представлений о себе как легитимном и праведном правителе всего региона было достаточно, чтобы халиф Мустасим сдался ему и принял в жены достаточно знатную молодую монгольскую принцессу, чего пытались добиться послы ильхана со времени первого обмена делегациями. Хулагу уже получил поддержку и признание шиитской общины Арабского Ирака, представитель которой Ибн Тавус официально заявил, что неверный, но справедливый правитель лучше неправедного предводителя-мусульманина. Долговременными союзниками Чингисидов были армяне, и теперь они вместе с грузинскими царями и курдскими военными вождями вроде Бадр ад-Дина Лулу, правителя Эрбиля и Мосула, вступили в ряды главного войска, уже подкрепленного многочисленными отрядами иранских провинций.

Халиф Мустасим стал жертвой придворной грызни, дворцовых интриг и жестокой гражданской войны на религиозной почве, более двух лет истязавшей этот город-государство. Министр-шиит Ибн аль-Альками советовал вести переговоры и обсуждать сдачу города. Министр-суннит Муджахид ад-Дин Айбак, коварный и честолюбивый племянник халифа, способствовал паранойе и злобе в политических кругах и убеждал наместника пророка Мухаммеда в том, что тот не может ошибаться и что его правительство должно сопротивляться галдящим у ворот варварам и вероломным богохульникам, не преемля переговоров с ними. Посланников, которых аль-Альками отправлял с дарами и почестями в лагерь Хулагу, перехватывали, их сокровища похищали, а примирительные и призывающие к компромиссу письма зачитывали перед халифом как улики измены и ведения министром-шиитом тайной переписки.

Патологически (вплоть до нежелания платить собственным солдатам) жадный халиф с ужасом взирал на такое расхищение его богатств. Вместо того чтобы готовиться к войне, он искал утешения в объятиях танцовщиц. Передают, что Бадр ад-Дин Лулу испытал отчаяние за судьбу своей религии, ислама, когда получил сообщения от обоих своих союзников: Хулагу в качестве дани для последней битвы требовал «артиллерию и осадные материалы», а халиф приказывал ему отправить в Багдад «труппу музыкантов» [15].

Завоевание Багдада монголами в 1258 г. Иллюстрация из «Сборника летописей» Рашид ад-Дина

© Staatsbibliothek Berlin/Schacht

Багдад пал; число жертв, увенчанное казнью халифа и его сыновей, поражало. Победившим войскам разрешили на короткое время заняться грабежами и мародерством, хотя и с жесткими ограничениями. Большинство смертей стало результатом ничем не сдерживаемой эпидемии, а значительная часть повсеместных разрушений была вызвана годами гражданской войны и разрушительным наводнением, которое обрушилось на город за несколько месяцев до прибытия Хулагу.

Сохранились свидетельства заключивших личные договоренности с чингисидскими эмирами местных знатных лиц, вроде музыканта Урмави, который развлекал завоевателей музыкой и организовал пышный праздник, спася тем самым свой квартал от разрушения. Он добился аудиенции у Хулагу, после которой остался при дворе хана [16]. Шейх Тавус гарантировал безопасность шиитской общины, ее мечетей и домов в Багдаде; такие же соглашения заключили некоторые купцы и предприниматели, которые вели дела с Чингисидами. Библиотеки Багдада, несмотря на распространившиеся позднее сообщения об их уничтожении, были отправлены на сохранение Насир ад-Дину Туси в его университет и обсерваторию в Мараге. С ними ехал молодой хранитель Ибн аль-Фувати, который позднее стал преемником Туси в качестве начальника книгохранилища и курировал восстановление багдадских библиотек.

Халиф был казнен, как подобает лицу царской крови, – завернут в ковры и забит до смерти. После этого Хулагу, и сам заразившийся чумой, приказал остановить насилие и разграбление, открыть город и его базары. Губернатором был назначен Ибн аль-Альками, что опровергает слова тех, кто обвинял его в измене: любое подозрение в том, что он действовал против халифа, своего законного господина, лишило бы его каких-либо шансов на службу и, вполне вероятно, могло бы стоить ему жизни. Хотя Хулагу и относился к нему благосклонно («Ибн аль-Альками – умный человек; он служит одновременно и нашим интересам, и интересам своего господина»), тот умер вскоре после получения должности. На его место губернатора Багдада был назначен Ата Малик Джувейни, а его брат Шамс ад-Дин стал премьер-министром; они образовали очень могущественный союз [17].

Хулагу сразу сделал столицей многолюдный торговый город Марагу. Она лежит на небольшом отдалении к востоку от крупного внутреннего озера Урмия на горных склонах Сехенда, другая сторона которого приютила Тебриз – экономическую столицу Азербайджана. Знаменитая обсерватория Туси, Расадхане, а также его образовательный центр с библиотекой в 400 000 томов, с самого начала привлекали со всей империи посетителей, подобных Ибн аль-Фувати – библиотекарю и составителю биографического словаря всех засвидетельствованных покровителей библиотеки. Расадхане, впоследствии превзойденная Руб-и Рашиди Рашида ад-Дина, имела тесные связи с юаньским Ханьлиньюанем (академией Ханьлинь). Они играли роль интеллектуального и культурного моста между Китаем и державой Хулагуидов, который нашел отражение в динамичности жизни и художественном богатстве двух этих космополитичных городов.

Хулагу в Багдаде. По некоторым рассказам, халифу предложили съесть содержимое своих сокровищниц, которое он копил вместо того, чтобы платить своей армии

Держава Хулагуидов пережила три периода. В первый период в Иране наблюдались относительная политическая устойчивость, экономический рост и культурное процветание, подкрепленное чувством духовного освобождения: на смену ограничениям авторитарных улемов пришел подъем суфийских школ, и это религиозное учение захватило весь регион. В 1282 году, в правление Ахмеда Текудера, среди правящих элит проявились разногласия и роковая слабость. Военные критиковали односторонний, непродуманный подход Ахмеда к отношениям с египетскими мамлюками и то, что он вверил власть безумным прихотям опасного каландара. Хотя его преемник Аргун-хан добился укрепления власти, линии разлома между традиционалистами и космополитичной чингисидской персидско-монгольской элитой сохранялись. Когда в 1295 году введение бумажных денег грозило разладом в экономике, лишь приход к власти юного Газан-хана спас государство Хулагуидов от катастрофы. Неустойчивость второго периода сменилась так называемым Золотым веком, когда Газан принял ислам и провозгласил ильханов царями всех иранцев – тюрков и таджиков, мусульман и неверных. Государство Хулагуидов так и не узнало истинного периода упадка. Последний ильхан Абу Саид умер, не оставив наследников, и его смерть совпала с крахом режима и погружением Ирана в хаос.

ПЕРВЫЙ ПЕРИОД

В первые годы, по мере возвращения порядка после стольких десятилетий хаоса, наблюдались оптимизм и процветание. И Хулагу, и его сын Абага-хан получили «хорошие отзывы» по мере того, как различные группы населения встраивались в новую динамичную среду. Купцы воспользовались невероятным расширением рынка, и Шелковый путь переживал пору наибольшей загруженности. Ремесленники, многие из которых прибыли из других областей империи, работали на этот рынок и создавали новый местный спрос по мере того, как население свыкалось с атмосферой порядка и безопасности, что вело к возрождению и расцвету персидской культуры. Торговцы и купцы, ремесленники и художники, путешественники и советники, проходимцы и охотники за деньгами, оппортунисты и романтики двигались на восток, сплетая причудливую имперскую сеть. И вот уже оды Саади слышались не только в диванах Шираза, но и на далеких берегах прекрасного Западного озера (Сиху) Кинсая (Ханчжоу).

Первый период хулагуидской власти продолжался и в правление Ахмеда Текудера (1282–1284), совпав по времени с успешным основанием империи Юань хана Хубилая и обустройством его новой столицы Даду (Ханбалыка), построенной по проекту Лю Бинчжуна.

Первый период правления ильханов был омрачен тремя военными конфликтами: битвой при Айн-Джалуте 3 сентября 1260 года; начатыми ханом Берке приграничными стычками на Кавказе; и наконец, битвой у Герата, которая угрожала спокойствию Хорасана и вынудила самого Абагу-хана появиться на восточном фронте.

Сражение у Айн-Джалута часто представляют как главное поражение монголов, лишившее Чингисидов ореола непобедимости – образ, одновременно и целиком ложный, и верный. С военной точки зрения единственным последствием этой битвы стала трагическая утрата Китбуки, одного из главных командиров Хулагу, который был оставлен во главе монгольских войск в Сирии, в то время как сам Хулагу пребывал на Востоке, направляясь в Каракорум из-за смерти брата Мункэ. Мамлюки устроили неожиданное нападение на маленькую армию Китбуки и одержали победу, захватив полководца с его семьей. Эта победа не имела реальных военных последствий, и баланс сил не изменился; но по мере того, как новости о ней распространялись, кардинально усиливалось ее пропагандистское значение.

В действительности куда большее военное фиаско испытали войска Хубилая под началом Урянхатай-нойона в джунглях Вьетнама. Монгольские армии, только что одержавшие победу над царством Дали в провинции Юньнань, были с позором изгнаны из страны Дайвьет. Незначительная стычка приобрела такое значение, потому что ознаменовала формальный союз между Золотой Ордой под властью Джучида, хана Берке, и египетскими мамлюками. Впервые ханство Чингисидов вступало в союз с чужаками против другого ханства Чингисидов. Отношения между Джучидами и Толуидами ухудшались с того момента, когда в 1255 году умер Батый, а Хулагу и Хубилай противились восшествию Берке на престол. Джучиды ясно демонстрировали претензии на Иран, и их присутствие там вызвало распри еще до казни трех Джучидов – принцев Балакана, Тутара и Кули [18].

[Джучиды] осуществляли власть в этих землях [dar mulk ḥukm mikardand]. Даже если бы Хулагу дал их силам какое-либо задание, они бы открыто сказали: «Так как наши войска делают большую часть работы, пусть он, то есть Хулагу, нам не угрожает…» Таким же образом шахны и наместники Берке, а также их семьи, владели лучшими и избранными землями в Хорасане, Ираке, Азербайджане, Арране и Грузии и говорили: «Это наше инджу, то есть частная собственность». И при любой возможности участники споров говорили такие вещи, которые усугубляли положение [19].

Хулагу допустил продолжение патовой ситуации в Сирии, и регион стал полем «игры» между войсками мамлюков и ильхана, которые вступали в схватки и подвергали сомнению статус-кво лишь время от времени, в ответ на глубокие вторжения с другой стороны. Хулагу заключил союз братьев Толуидов с Хубилаем, которого он один поддержал в качестве нового великого хана. Коронация Хубилая разделила империю Чингисидов как в политическом, так и в культурном отношении. Традиционалистские режимы Золотой Орды, Чагатаидов и набирающих силу Угэдэидов под властью Хайду считали Толуидов отступниками, предателями идеалов Чингисхана, поскольку те открыто увлекались с персидской и китайской культурой и наделяли немонголов управленческими постами огромного значения.

В Сирийской пустыне периодически вспыхивало беспокойство, а в 1277 году Бейбарс совершил поход в Анатолию, итогом которого стало свержение Парвана, местного представителя ильхана, которого ждал особенно печальный конец из-за подозрений в предательстве. Предполагается даже, что он был съеден схватившими его войсками.

Второй фронт установился на Кавказе после того, как Берке начал ряд карательных, но совершенно безуспешных походов. Этот регион вечно был желанным для любого, кто контролировал земли к югу и к северу от непроходимой горной преграды. Абага силами «монголов и мусульман» возвел укрепления на реке Куре и устроил базу в Дербенте под командованием своего брата, принца Менгу-Тимура, c Семагар-нойоном и Олджей-хатун. После смерти Берке в 1266 году его преемник, хан Менгу-Тимур (ум. 1280), не участвовал в конфликте с таким азартом. И когда Абага озаботился проблемами на его восточном фронте, торговые пути вновь открылись.

На Востоке трудности возникли после того, как коварный и крайне решительный Хайду-хан, желавший восстановить былое почетное положение дома Угэдэя, уговорами выпестовал и укрепил амбиции Барака, предводителя Чагатаидов. После того, как Таласский курултай 1269 года постановил, что земли Туркестана и Мавераннахра должны быть разделены между ханом Золотой Орды Менгу-Тимуром, представителем Угэдэидов Хайду-ханом и главой Чагатаидов Барак-ханом, который получил две трети этих земель. Вся прошлая вражда и конфликты должны были остаться в прошлом, а три правителя Чингисида – заключить союз против Толуидов Китая и Ирана. Договор был рассчитан на то, чтобы приглушить опасения джучидских ханов и Хайду перед Бараком, его склонностью к насилию и неоправданной жестокости. Хотя соглашение предоставляло Бараку щедрые земельные права, оно жестко ограничивало ему доступ к великим городам региона, включая Самарканд и Бухару, и запрещало его необузданным соплеменникам посещать города и увеличивать подать с городского населения. Оговаривалось, что их стойбища должны были находиться далеко в степи.

Однако эти ограничения не распространялись на земли иранского Хорасана, и именно на государство Хулагуидов обратил внимание Барак, стремившийся разрешить свои финансовые трудности. В 1270 году он начал наступление на Герат, пользуясь моральной и духовной поддержкой Хайду, главный министр которого, Масуд-бек, был направлен ко двору Абаги для сбора сведений. В конце концов Барака стали снабжать дезинформацией. После первоначальных успехов на равнинах близ Герата его убедили продолжить вторжение в Иран, оставив Герат с его стенами в неприкосновенности и в руках человека, которого он считал надежным союзником – Шамс ад-Дина Карта, чьи уловки спасли город, но не его собственную шкуру. Абага казнил верного ему правителя Герата после того, как разобрался с чагатаидской угрозой. Барак был разбит, и ему пришлось просить лошадь, чтобы бежать с поля боя. Везде утверждается, что это был позорный конец ничтожного деспота. Джучидский хан Менгу-Тимур направил Абаге поздравительное послание, а Хайду – ненадежный и теперь уже навсегда отколовшийся союзник – установил почти полный контроль над регионом.

Абага-хан внезапно умер от белой горячки, оставив трон своему брату, несмотря на то что его своенравный сын Аргун пользовался большой поддержкой. Часто утверждается, что правящие монгольские эмиры обратились против Ахмеда Текудера и в итоге низложили третьего ильхана и сына Хулагу из-за того, что тот проповедовал ислам. На самом деле иранское духовенство поддерживало нового правителя не более, чем эмиры, и, по существу, до сих пор первым ильханом-мусульманином считается Газан-хан.

Духовные лица Ирана считали исламские практики Ахмеда крайне постыдными, и нет никаких доказательств того, что он прошел формальный обряд обращения или получил какое-либо наставление о религии, ее тонкостях и обрядах. В религиозных обрядах ему ассистировали две крайне подозрительные фигуры – шейх Камал ад-Дин Абд ар-Рахман и одурманенный гашишем каландар Ишан Хасан Манголи, а государственными делами занимались его мать Кутуй-хатун и эмир Асик.

Вопреки советам военных Ахмед отправил шейха в составе посольства в Каир, чтобы тот встретился с султаном Калауном (прав. 1279–1290). Мамлюки не ответили и не вернули посла-шейха, который умер в Египте. Своего брата Конгуртая, «мудрого и мощного кипариса» [20], Ахмед казнил по обвинению в сговоре с его племянником Аргуном. Это дало повод для активных действий, и в 1284 году Ахмед был схвачен силами, преданными его племяннику Аргуну, а затем казнен тем же образом, каким он умертвил своего брата – ему сломали позвоночник. Престол перешел к Аргуну, и это решение фактически поддержал Хубилай. Еще одним событием, настроившим влиятельных высокопоставленных лиц против Ахмеда, стала реабилитация братьев Джувейни – могущественных людей, имевших влиятельных врагов, и казнь их главного противника Маджд ал-Мулька Йезди. Ахмед не имел развитого политического чутья, чтобы маневрировать между различными соперничающими группировками в своем окружении и манипулировать ими.

ВТОРОЙ ПЕРИОД

Второй период в истории государства Хулагуидов относится к эпохе нестабильности, начавшейся с восшествием на престол Ахмеда. В Иране нарастал экономический и социальный хаос, особенно усилившийся в правление Гайхату, который обеспечил Рашида ад-Дина достаточной поддержкой, сделав его положение неуязвимым. До самого последнего времени политический портрет главного министра при султане-реформаторе и защитнике ислама, нарисованный им же, не ставился под сомнение. Начиная с 1282 и до 1295 года, когда на трон взошел молодой Газан, нарастали трудности, а уровень безопасности снизился до предела.

Эти тяжелые времена продолжались и в правление хана Аргуна, который никогда не придерживался типичных для Толуидов позиций с энтузиазмом и убежденностью прочих князей. Обвинения в том, что он подпитывал чувство антагонизма по отношению к мусульманам и своим персидским подданным, в целом неоправданны и зачастую не имеют под собой основания. К сожалению, память о нем навсегда омрачена его поступком в отношении братьев Джувейни, которых он приказал казнить в своем присутствии, поверив клевете и лжи их противников. Однако Аргун был сильным правителем и резко отличался от двух своих преемников – Гайхату (прав. 1291–1295) и Байду (прав. 1295). Если наиболее известным деянием Байду стала крайне неуспешная кампания против Газан-хана, то Гайхату остался в истории развратником и растлителем молодежи. Ему же принадлежит и катастрофическое решение ввести бумажные деньги: в юаньском Китае эта мера оказалась очень эффективной, но в Хулагуидском Иране обернулась экономическим коллапсом.

Власть Аргуна держалась на поддержке военных, что может объяснить некоторые из наиболее неприязненных отзывов о нем в летописях. Его репутация противника ислама может быть выведена из трех слагаемых. Во-первых, из преследования братьев Джувейни, которым, к несчастью, досталась не такая уж редкая для хулагуидских придворных участь. Во-вторых, из его поддержки способного, но склонного к интригам и непотизму главного министра Сад-ад-Даулы Ибн Хиббата Аллаха Мухасиба Абхари (1240–1291). И наконец, из ничем не подтверждаемой, но приписываемой ему фантастической задумки разрушить Мекку.

Примеры симпатий к исламу, которые проявлял Аргун, приведены суфийским поэтом Ала ад-Даула Симнани (1261–1336). Его повествование содержит его собственные воспоминания о хане, включая один вечер, в который Аргун близко подошел к обращению в ислам. Симнани был надимом Аргуна, постоянно присутствовал рядом с государем, в том числе в битвах, когда они выступили против Ахмеда Текудера. Хотя Аргун крайне настойчиво не давал Симнани покинуть ханскую службу, в конце концов он все же позволил ему удалиться ради религиозного затворничества. Симнани поклялся никогда больше не общаться и не иметь дела с людьми, связанными с двором или правительством. Его уважение к хану было таково, что он сохранил верность этой клятве и 30 лет спустя, когда его опрашивал командир армии мусульман эмир Чопан.

Намерение подорвать авторитет Мекки, создав новую религию, основанную на вере в Чингисхана как нового пророка, и превратить Каабу в пагоду было якобы внушено Аргуну Сад-ад-Даулой. Но нет никаких свидетельств того, что Аргун когда-либо знал об этой идее; кроме того, этот рассказ появился в «Истории» Вассафа более трех десятилетий спустя после его смерти [21].

Именно благосклонность Аргуна к Сад-ад-Дауле подпитывала слухи о его враждебности исламу. Однако его выбор был оправдан: Сад-ад-Даула был крайне способным министром и смог достичь успеха в укреплении экономики. Он добился поддержки хана Аргуна после успешного раскрытия финансовых нарушений двух министров – Буки и его брата Арука, которые в глазах многих были выражением всей порочной сути ханской власти. Ведущая роль Буки в борьбе Аргуна против своего дяди Ахмеда позволила братьям сосредоточить власть в руках нойонов – монгольской военной элиты. Однако их махинации были остановлены, и Аргун назначил еврея-мостоуфи покончить с беспорядком [22].

Роковой ошибкой Сад-ад-Даулы был непотизм, который в мусульманской стране привлекал излишнее внимание к нему и к его семье неверных. Большинство хроник скрепя сердце снисходят до признания его финансовых способностей, однако его репутацию подорвала серия сатирических куплетов, клеветнических историй и неподтвержденных заявлений. «Узри!.. Вот на троне дома Аббаса сидит еврей, наместник и главный управитель. Смотри, как унижен ислам» [23]. После смерти Аргуна чернь бросилась искать главного министра, и начался погром. Местный арабский проповедник Зайн ад-Дин Али собрал толпу для того, чтобы очистить мир от «гнуснейшего народа, который когда-либо обитал на земле», и восхвалял эмира Тугачара, «сверкающие сабли которого напитались их плотью». Ничего не подозревавший министр пришел к нему домой на ужин и угодил в ловушку [24].

Если Аргун не заслужил тех негативных оценок, которые содержат воспоминания о нем, то Гайхату, несомненно, их достоин. Его короткое правление втянуло Иран в новые экономические беды. Пока Гайхату проводил время в оргиях и кутежах, страна подвергалась экономическим экспериментам, выбраться из которых уже было большой удачей. Гайхату известен всего двумя вещами, и ни одна не делает ему чести. Его страсть к молодой плоти – не важно, мужского или женского пола – была ненасытной, и «в его дни не было красавицы, которую не вызывали бы к нему, чтобы его удовлетворить… Его невоздержанность была такой, что в нем не оставалось и знака царского достоинства» [25]. Для оплаты своих дорогостоящих потребностей он предъявлял невыполнимые требования к экономике, и без того ослабленной беспорядками переходного периода.

Среди этих требований значилось введение чао – бумажных денег, которые, хотя и обращались с успехом в юаньском Китае, в Западной Азии были неизвестны и определенно не вызывали доверия. В 1294 году экономическое положение Ирана усугубило опустошительное заболевание скота, известное как йут (джут) [26], и Садр ад-Дин Занджани, первый министр Гайхату, в беседе с послом юаньского двора Боладом убедил себя и своего господина в жизнеспособности введения бумажных денег. Чао наводнили Тебриз, и торговцев под страхом смертной казни обязали совершать операции только ими. Всего через несколько дней после того, как закрылись базары и замерла торговля, было разрешено использовать для купли-продажи еды золото. Эксперимент продолжался два месяца, но его отрицательные последствия длились намного дольше. Тем не менее ввод в оборот бумажных денег привел к заимствованию Ираном из Китая технологии ксилографической печати.

Причиной гибели Гайхату стал его характер. Во время застолья телохранители ильхана по его приказу жестоко избили его двоюродного брата Байду в ответ на мнимое оскорбление со стороны последнего. Байду получил серьезные повреждения, и у него не оставалось иного выхода, кроме кровавой мести; в марте 1295 года Гайхату удавили. Каламбур Вассафа простым языком выразил всеобщее осуждение династии: «Когда правление Гайхату осталось позади, вскрылась и истинная его любовь – задницы» [27].

Муж, не знавший ни закона, ни веры и не умевший сражаться. Полностью отдавшись разврату и греху, он вел жизнь тупой твари, раба желудка. Он правил шесть омерзительных лет [28].

Весьма удивительно, что помимо порочности Гайхату был хорошо известен своей щедростью и милосердием. Щедрость вернее было бы назвать неряшливым отношением к деньгам, а мягкость, которая в конечном итоге стоила ему жизни, определялась его убеждением в том, что ранняя кончина Аргуна была прямо связана с количеством казненных им вельмож, князей и невинных.

Краткое правление Байду даже не удостоилось упоминания в огромной истории Рашида ад-Дина. Оно облегчило переход трона Хулагуидов в 1295 году к Газану, поскольку тот был потомком Хулагу через Аргун-хана, а Байду – через Тарагая. Произошла рокировка сторонников, смена союзных связей эмиров, а изменник-рецидивист, погромщик Тугачар присоединился к лагерю Газана. Впервые заметную роль стала играть религиозная принадлежность: с призывом встать на свою сторону Байду обратился к христианам, а Газан гарантировал поддержку Новруз-нойону, сыну Аргун-аги, после того как тот недвусмысленно объявил себя суннитом.

ТРЕТИЙ ПЕРИОД

Третий период хулагуидского господства открывается фигурой Газан-хана и завершается преждевременной смертью молодого Абу Саида, не имевшего потомков мужского пола, а потому не оставившего наследника. Именно по этой причине история государства Хулагуидов завершилась не в период упадка, как это обычно бывает, а в зените своего благоденствия. Последние три ильхана – Газан, его брат Олджейту и сын последнего Абу Саид – были мусульманами, а их правление часто считается золотым веком. Это определение, однако, должно указывать скорее на хаос и жестокость смуты, последовавшей за смертью Абу Саида.

Газан-хан (прав. 1295–1304)

Для многих принятие Газан-ханом ислама и провозглашение ильханского Ирана мусульманским государством затмевает все прочие события этого периода. Избирательное повествование Рашида ад-Дина пренебрегает четырьмя десятилетиями до обращения Газана как временем тьмы и отчаяния, джахилии, от которой тот спас страну. Однако, хотя царствование Газана действительно имело огромное значение и стало историческим водоразделом, важную роль играло не одно только принятие им ислама. Столь же огромный вес имело его стремление быть правителем всех жителей Ирана, как тюрков, так и таджиков. Его обращение в ислам суннитского толка было лишь внешним проявлением этой концепции, но серьезные споры о степени его религиозной убежденности и искренности упускают из виду этот момент.

Газан Махмуд-хан взял на себя задачу объединить страну и сгладить усиливающийся раскол между противостоящими группировками. Раз большинство населения Ирана составляли мусульмане-сунниты, правитель вынужден был соответствовать этому положению. Все большая часть его многоэтничной армии, включая некоторых могущественных эмиров, принимала ислам; ислам исповедовало большинство его чиновников. Проникла ли эта вера в сердце ильхана, не так уж важно, коль скоро его подданные считали, что он принял положения религии и что духовные лидеры обязаны принять его как искреннего новообращенного. На самом деле могло показаться, что Газан был искренен в своих заявлениях о вере, несмотря на некоторые обстоятельства и приверженность религии предков; акт обращения наблюдал широко почитаемый духовный авторитет – шейх Садр ад-Дин Ибрахим Хамави [29].

Одной из причин, побуждавших сомневаться в искренности принятия ислама Газаном, был его брак с женой своего отца, запрещенный законами шариата. Вместо того чтобы просто проигнорировать условности или сделать женщину своей наложницей, Газан искал легитимации брака в исламских судах, и вскоре была выпущена фетва в его защиту. Газан был прагматиком и политиком и хорошо понимал, что в тот самый момент обращение в ислам было крайне удобным рычагом укрепления его власти. Хотя он не претендовал на титул халифа, но и в качестве султана, согласно исламским нормам, он имел возможность назначать кади и оказывать давление на улемов.

Новое положение позволяло Газану бросить вызов мамлюкам и их претензиям на роль защитников ислама: он полагал, что сомнительное происхождение их династии не дает им права делать подобные заявления – то ли дело его собственная царская кровь. Его сторону приняли не только многие уважаемые духовные лица, но и первый министр Рашид ад-Дин, чьи теологические трактаты и рассуждения обеспечили защиту и продуманные аргументы в ответ на фанатичную злобу, пропаганду и богословскую казуистику со стороны Каира. Ученые разъяснения Рашида ад-Дина были хорошим ответом на злобную проповедь джихадиста Ибн Таймии, а его анализ природы джихада не показался бы лишним и в чатах социальных сетей XXI века [30].

Когда Газан был признан законным правителем всеми своими подданными, тюрками и таджиками, Иран принял традиционную для него в Западной Азии роль противника арабского и византийского мира. В то же время внутри страны развивались противоречия от противостояния переселенцев и людей, считавших себя местными жителями, к борьбе между эмирами-традиционалистами и старой гвардией, с одной стороны, и сторонниками хулагуидских идеалов многокультурного, многоэтничного Ирана – с другой. Здесь все еще оставались монгольские эмиры, жаждавшие степной жизни и повышения роли кочевничества. Они верили в Великую Ясу Чингисхана и восхищались рассказами о былых временах, когда люди меча не зависели ни от кого, а верховным владыкой был Тэнгри и его воплощения в камне, воде и земле.

Однако их численно превосходили выходцы из всех слоев общества, при Толуидах полностью принявшие яркую оживающую культуру, которую творили и развивали среди гор, рек, степей, пустынь, лесов и городов Азии художники, ремесленники, мыслители, ораторы, музыканты, торговцы и ученые, колоссы-интеллектуалы, вскормленные и воспитанные синтезом персидской, китайской, тюркской, степной, авраамических и буддийской культур.

Эта двойственность в различной степени проявлялась по всей империи Чингисидов. И в толуидских землях юаньского Китая, и в Иране под властью Хулагуидов степь отступала под напором утонченности городских жителей. В то же время в северных землях Золотой Орды и в евразийских степях господствовали традиционалисты, последователи Великой Ясы Чингисхана. Как в Иране, так и в Китае вражда редко выливалась в открытые конфликты, но напряжение определяло политику на всем пространстве империи. Ясным выражением сущности компромисса времен Газана и его брата Олджейту стали труды Рашида ад-Дина, первого в мире автора всемирной истории.

В государстве Хулагуидов была создана здоровая обстановка для таких замечательных эрудитов. Титаны Рашид ад-Дин, Кутб ад-Дин Ширази или еврейский философ Ибн Каммуна не были ни одиноки, ни уникальны и существовали не в вакууме. То, чего Газан не мог добиться своим телосложением – «среди всего его войска в 200 000 татар вряд ли можно сыскать кого-то ниже ростом, уродливее и более жалкого видом, чем этот государь» [31], он восполнил силой своего ума. За ним закрепилась репутация полиглота, знавшего (помимо монгольского) «арабский, персидский, индийский, кашмирский, тибетский, китайский, франкский и прочие языки» и обладавшего солидными познаниями в традициях предков.

Юаньский посол и монгольский аристократ Пулад-чинсанг был интеллектуальным партнером Рашида ад-Дина, связывал его с научным миром Китая и занимался поддержанием связей между Руб-и Рашиди и академией Ханьлинь. Рашид ад-Дин унаследовал интеллектуальный авторитет Расадханы (Марагской обсерватории и университета), основанной Насиром ад-Дином Туси. Но к 1300 году государство Хулагуидов и его столица Тебриз стали признанными культурными центрами, где поэты с легкостью находили покровителей, художники и миниатюристы – мастерские, гончары – вдохновение и наставление юаньских мастеров, а архитекторы – средства на свои честолюбивые проекты.

Жуткие последствия, предвещаемые падением дома Аббаса, так и не наступили, и вместо них началась эпоха духовного обновления и распространения суфийских школ и приютов. Харизматичные лидеры вроде шейха Сефи ад-Дина Ардебили (ум. 1334) притягивали верующих и наделяли легитимностью своих могущественных покровителей, в том числе и ильханов, двор которых они часто посещали. Если появление каландаров [32] и подливало масла в огонь для выпадов суннитских соседей против Ирана, то упоминание о распространении ислама вплоть до Китая, Индийского океана и по всему Туркестану, о превращении некогда почти исключительно арабской веры в мировую религию могли бы их приглушить.

Одна из причин, по которым существование империи Чингисидов столь хорошо документировано, состоит в том, что ханы всегда были щедрыми покровителями летописцев и историков. Академия Ханьлинь в Ханбалыке, столице Хубилая, специализировалась на создании книг об истории; да и по всей империи жители любой области прекрасно понимали, что они живут в исключительное время, и стремились записывать историю по мере ее свершения.

«Сборник летописей» Рашида ад-Дина был начат по просьбе Газана, но именно Олджейту определил его окончательную форму всемирной истории, которая описывала народы Европы, Индии, еврейской Палестины, Туркестана, Монголии и Китая, равно как и избранные династии. Книга была написана на персидском и арабском языках и предназначалась для всеобщего доступа [33]. Газан желал сохранить память и историю монгольского народа, понимая, что Чингисиды развиваются в новых и непредсказуемых направлениях, а Олджейту хотел утвердить центральное место Чингисидов в этом новом мире.

Рашид ад-Дин имел в своем распоряжении команду исследователей и ученых, а также Пулада, открывшего ему доступ к «тайным» монгольским текстам, которые стали единственными дошедшими до нас копиями таких единичных источников. Но труд Рашида ад-Дина ценен не только этими уникальными сведениями. В качестве первого министра Газана он имел неограниченный доступ к юридическим текстам – подробным записям законов, реформ и политических речей, которые Газан оставил за девять лет своего правления, и все из них Рашид ад-Дин мог воспроизвести в своих исторических записях.

Возможно, среди всех ильханов именно царствование Газана наиболее тщательно изучено и критически проанализировано. Здесь достаточно будет лишь кратко изложить значение его правления для Ирана и в более широком региональном контексте. Газан в полной мере осознавал свое положение самостоятельного правителя многонационального государства. Он понял, что после политического и экономического беспорядка прошедших 12 лет его первой задачей было принести своим подданным порядок и процветание. Он объявил о своем обращении в ислам, отчеканил монету, на которой вместо подписи «ильхан» появилось упоминание ислама и Ирана. Хотя к нему и его преемникам все еще обращались как к ильханам, этот титул обнаружен лишь на одной армянской монете. Несмотря на то что новый воинственный титул Газана импонировал его персидским подданным и подчеркивал его независимость, отношения Хулагуидов с юаньским Китаем никогда не были столь близкими, как в это время.

Падишах мира, шахиншах Земли и времени, суверенный владыка царей Ирана и Турана, воплощение обильной благодати Бога, видимое свидетельство ислама и веры, Джамшид, источник справедливости, установитель законов власти над миром, поднятое знамя самодержавия, даритель ковра справедливости, переполненное море милосердия, правитель царских владений, наследник чингисидского трона, тень Бога, защитник веры в Аллаха до конца света и времен [34].

Внешняя политика не изменилась, и единство Чингисидов оставалось труднодостижимой целью. Война с Каиром обострилась, хотя Газан теперь и мог утверждать, что его царская кровь и поддержка со стороны ученых улемов делают его более подходящим защитником ислама. Газан добился крупной, хотя и не имевшей длительных последствий победы над мамлюками, изгнав их из Сирии в 1299 году после битвы при Вади аль-Хазнадар и взятия Дамаска. Тогда же в Европу были отправлены послы, чтобы заручиться поддержкой папы римского. Золотая Орда продолжала претендовать на Кавказ, и в 1301 году Газан отбил военное вторжение, достигшее Дербента, хотя за ним последовало посольство от Тохты, повторившее те же требования.

Обширные реформы Газана были направлены на умиротворение гордых и могущественных эмиров, часто монгольского происхождения, удовлетворение надежд с каждым годом все более влиятельного класса администраторов и торговцев. Они были и ответом на требования справедливости и порядка со стороны эксплуатируемого низшего класса, в который наряду с большинством местных иранцев теперь входили обедневшие тюрки и монголы. Газан издал законы, нацеленные на обуздание алчных чиновников и побуждение их к определению более регулярных и реалистичных размеров податей и сроков их взимания. Лишь определенным управомоченным чиновникам было разрешено собирать установленные подати в назначенные дни; армия опять должна была получать за службу земельные наделы икта; был запрещен пользовавшийся широкой ненавистью барат; отрегулированы и поставлены под контроль меры и веса и чеканка монет; начато расследование всех земельных споров, длившихся дольше 30 лет; реформирована ямная система, а круг лиц, имевших право пользоваться этой слаженной «почтовой» системой, сильно сужен; тирания «погонщиков мулов и верблюдов и посланников» была прекращена после того, как выяснилось, что эти уличные обитатели занимались вымогательством в отношении купцов, лавочников и богатеев, угрозами требуя у них денег [35].

Реформы имели широкий охват, тепло приветствовались и демонстрировали скорее прагматические, нежели идеологические намерения. Хотя Газан и ссылался в соответствующих местах и в нужное время на Аллаха и его пророка, реформы имели практическое содержание и основывались на реалиях жизни. Например, закон, осуждавший грех алкоголя, не пытался запретить его потребление, но лишь возбранял находиться в пьяном виде в общественных местах, против чего возразить могли бы немногие. Газан не упразднил публичные дома, но стал карать за принудительное вовлечение в них девушек.

Одним из самых приятных сюрпризов стали щедрые налоговые льготы тем, кто хотел обрабатывать неиспользуемые земли. Пустоши считались практически нерушимой собственностью кочевников-животноводов, которых возмущали любые попытки ограничить их право передвигаться по этим землям, поэтому решение Газана посылало ясный сигнал подданным по обе стороны барьера. Он желал достичь компромисса и понимал, с какими конфликтами ему предстоит столкнуться. Об этом говорят его речи, обращенные как к соплеменникам-монголам, так и к подданным-мусульманам. Говоря с монгольскими эмирами, он заигрывал с их желанием эксплуатировать и грабить крестьян: «Ежели польза в том, чтобы всех их ограбить, то на это дело нет никого сильнее меня. Давайте будем грабить их вместе». Но, спрашивает он, что ждет их, когда народ будет полностью обескровлен? А потом он, судя по всему, отпускает стражу и раскрывает свою истинную природу: «Они тоже люди, как и мы».

Рашид ад-Дин был политиком, который следил за историческими сочинениями, а потому к его позиции, рассказам о современных ему событиях, равно как и к взглядам его господина, следует подходить соответственно. Он утверждал, что Газан поощрял нападения на христианские церкви и храмы – несомненно, для укрепления репутации шаха Газана как мусульманина среди улемов. В то же время хорошо известно, что Газан в случае таких несанкционированных нарушений, когда бы они ни происходили, действовал немедленно и жестко. Газан был популярен среди всех подданных и преуспел в объединении страны. Разделение сохранялось и продолжало вызывать определенное недовольство вплоть до начала правления Абу Саида, сына Олджейту, но оно никогда не угрожало престолу и не вызывало беспорядков, явственных в годы Ахмеда и Гайхату. Газану удалось сделать Иран мусульманским государством, политическим образованием достаточно крепким, чтобы пережить период анархии после крушения государства Хулагуидов.

Олджейту (прав. 1304–1316)

Олджейту, сын кереитки-христианки Урук-хатун, был крещен под именем Николай. Сообщают, что его крестным отцом стал Изол Пизанский, известный также как Чоло или Зол Бофети ди Анастазио, – итальянский купец и дипломат, живший при дворе Газана. Считается, что он был одним из информаторов Рашида ад-Дина относительно европейских государств. Дед Олждейту со стороны матери был братом Докуз-хатун. Для Мостоуфи восхождение Олджейту на престол служило знаком установления мира и безопасности, продолжения преобразований Газана. Безусловно, его правление имело благоприятное начало: на празднование его коронации прибыли элчи великого хана, которые представили договор о единстве Чингисидов, составленный великим ханом Тэмуром и вскоре оглашенный новым ильханом. Олджейту отправил посла Бускарелло (Бускареля) де Гизольфи вместе со своим оруженосцем Томмазо Уги ди Сиенна к дворам «франков» – венецианского дожа, Эдуарда I Английского и Филиппа Красивого, чтобы с гордостью известить их о возобновлении союза чингисидских ханов.

Теперь Мы, а также Темур-каган, Тохога, Чабар, Тога и другие потомки Чингисхана… положили с помощью Неба конец взаимным обвинениям, длившимся 45 лет, объединили наши государства от восхода солнца до моря Талу и слили наши почтовые службы.

Хотя объединение Чингисидов было недолговечным, комментаторы, жившие после падения государства Хулагуидов, смотрели на весь этот период иранской истории с ностальгией. «Во времена царей [ильханов] Иран был спокоен и свободен от внешних вторжений, особенно в дни султанства Газан-хана, Олджейту Худабенде и Абу Саида Бахадар-хана» [36]. В 1362 году жизнь казалась «восхитительной и невероятно светлой, как райский сад, спокойной и безопасной, как святилище Каабы» [37]. Этот взгляд выражает и джалаирский историк Абу Бакр аль-Кутби ал-Ахари (ок. 1360 г.) [38], который считал правление Газана временем мира и справедливости. «Весь Иран [в это время] украсился справедливостью падишаха ислама, который укоротил руки угнетателей [протянутые] к угнетенным»; при его брате Олджейту «вселенная процветала, войско было [хорошо] организовано», расцвет же пришелся на время Абу Саида: «Его правление было лучшим временем владычества монголов».

Величественное здание в Султание (Сольтание) с двустенным куполом – вечный памятник не только наследию Олджейту Харбенде, но и великому прошлому Ирана Хулагуидов, центру ислама и интеллектуальной жизни. Султания была задумана Аргуном, отцом Олджейту, как место, которое служит прославлению ислама, где поощряются науки, дискуссии, а учение и ученые доступны общественности. Доктора медицины и философии, художники и ремесленники, агрономы и ботаники, ветеринары и врачи должны были находиться в одном месте для обмена опытом и распространения знаний и наук, а широкая публика – иметь свободный доступ в заповедные залы, чтобы слушать, а возможно, и принимать участие в величественных и живых обсуждениях. Олджейту столь любил интеллектуальные занятия, что, как говорят, даже построил специальное «медресе из шатров с четырьмя портиками и комнатами», которое должно было сопровождать его в путешествиях вне дворца [39].

Олджейту крестился, но обратился со своим братом Газаном в суннизм. Однако вечные пререкания улемов разочаровали его. Начальник его штаба Кутлуг-шах-нойон выразил отвращение к омерзительным оскорблениям, которыми обменивались суннитские секты во время организованных дебатов, – Олджейту, как и все высокопоставленные монголы, ими очень дорожил. Кутлуг-шах был столь возмущен ядом, изливавшимся на этих богословских дебатах, что просил двор разрешить ему возвратиться к вере предков и оставить эту злобную арабскую религию, многочисленные секты которой, по его словам, одобряли даже кровосмесительный брак [40]. Под влиянием шиитских теологов ал-Хилли и Майтама аль-Бахрани, а также шейха Ала ад-Даулы Симнани и Кутб ад-Дина Ширази Олджейту принял компромиссное решение, разрешив практику некоторых древних шаманистских обрядов и присутствие при дворе буддистских бакши, объявив о своей приверженности шиитскому исламу. Некий Таремтаз уподоблял шиитов сторонникам монархической передачи власти, верившим, что наследники Чингисхана законно занимают трон. Сунниты, объяснял он, были вроде тех, кто верит, что престол может принадлежать эмирам и подданным [41]. Потому хутба славила имя Чингисхана наряду с именами Али, Хасана и Хусейна.

Пока Олджейту мучился судьбой собственной души, душу государства раздирали два его министра, Тадж Али-шах и Рашид ад-Дин, которые боролись друг с другом по вопросу о затратах на разбухающее чиновничество и военные силы. Возраст и ухудшающееся здоровье Рашида ад-Дина не позволили ему достойно защититься от множества завистливых и коррумпированных противников. Хотя этот великий государственный деятель был казнен уже в правление Абу Саида, преемника Олджейту, интриги против него плели еще при Олджейту. Так как государственная машина медленно внедряла многие из реформ, задуманных при Газане, в 1307 году Олджейту позволил себе попытаться подчинить труднодоступную, отколовшуюся провинцию Гилян, которая отбивала все попытки укротить ее на протяжении сорока лет. Итогом его пирровой победы стала смерть полководца Кутлуг-шаха и бегство жаждущих реванша вражеских войск в леса Мазендерана. Ободренный смертью Кутлуг-шаха, честолюбивый глава Джучидов Узбек-хан (1282–1341, прав. 1313–1341) стал подстрекать служивших ему карауни с восточных границ, периодически совершавших разрушительные нападения, начать набеги на Хорасан, но рубежи Ирана оставались в целом защищенными. Олджейту был великим ильханом, которого часто обделяют вниманием по той причине, что он принес своей стране мир, спокойствие и безопасность.

Абу Саид (прав. 1316–1335)

Двор Абу Саида, сына Олджейту, не отличался покорностью, когда тот в юном возрасте одиннадцати лет взошел на трон. Начальником его штаба был Чопан, сменивший крайне способного Кутлуг-шаха. Мусульманин Чопан-нойон был главой крупной и честолюбивой семьи, и он сразу же взял на себя ответственность за царскую власть. Не будучи инициатором интриги, он все же не помешал казнить Рашида ад-Дина по ложному обвинению в отравлении Олджейту и, только взяв власть, сумел устроить дела в свою пользу, в том числе пойдя на открытый конфликт с монгольскими эмирами. Раскол существовал на протяжении поколений, однако Чопан усугубил его, чтобы представить себя защитником ильхана перед силами реакции. Он укрепил свои позиции браком на Сати-бек, сестре Газан-хана.

Правление Абу Саида определялось его отношениями с семьей Чопана. Вверенный отцом ильханом Олджейту под опеку Чопан-нойона, сначала он должен был сражаться за свой голос и независимость. Молодого правителя, находившегося во власти Чопан-нойона, унижал один из сыновей его защитника – Димашк Каджа; другой, Тимурташ, ему угрожал. Наконец его сердце оказалось полностью во власти дочери Чопана Багдад-хатун, в которую он без ума влюбился и смертельную ревность которой вызвал ухаживаниями за представительницей следующего поколения семьи – красавицей Дильшад. Хотя он и использовал сложившуюся ситуацию с умом и к собственной выгоде, в конце концов его отношения с семьей Чопана стали причиной его гибели, а Чопаниды стали орудием разрушения Ирана.

Чопан-нойон пытался укрепить положение молодого правителя и защитить его от интриг монгольских эмиров, которые долго таили недовольство постепенным ослаблением их традиционного господства. Он пожертвовал Рашидом ад-Дином, отказавшись вступать в надуманный конфликт визиря с Тадж Али-шахом, а вместо этого выступил против ведущих эмиров, в числе которых были Корумши и кереит Иринчин. Игра Чопана была успешной, и, отпраздновав 1319 году свою победу браком на принцессе Сати, он оказался на вершине власти. И хан, и главный министр Али Шах были обязаны ему своим положением и, вероятно, жизнями. В дополнение ко всему могущественный военачальник и регент получил из Ханбалыка со стороны великого хана Есун-Тэмура знаки восхищения и признательности в связи с военными успехами Чопана в борьбе против чагатаидского государя Тармаширина. Великий хан наделил Чопана титулом эмира эмиров Ирана и Турана, а возможно, и Китая с Золотой Ордой.

Дисциплинированный и преданный мусульманин, Чопан сумел удержать контроль, опираясь на крайне преданную ему армию, обыкновенно располагавшуюся на кавказском направлении. Он отправил посланников к мамлюкам с целью установить вечный мир, хотя, по слухам, он еще ранее, в менее спокойные времена, вступил в переписку с султаном Маликом ан-Насиром и обсуждал с ним свою возможную сдачу. Уже эти проблемы создавали трудности, но причиной его падения стали его собственные дети, совладать с которыми было отнюдь не просто.

Сын Чопана Темурташ действовал в Анатолии крайне самостоятельно, и в 1322–1323 годах отцу пришлось вмешаться. Он привел непокорного наместника к Абу Саиду, чтобы молить его о прощении, которое было милостиво даровано. В то же время отсутствием отца при дворе воспользовался другой сын Чопана Димашк Каджа (1300–1327) [42], действовавший очень высокомерно и неподобающе, а вдобавок, по слухам, еще и развлекавшийся с женщинами из царского гарема. Абу Саид немедленно удалил его из двора, лишив «мер и мешков золота и серебра… множества драгоценных камней и закованных в броню лошадей, и облачений сверх меры, и принадлежностей для пиров, войны и развлечения… которые он скопил преступлениями» [43]. Он был казнен в 1327 году, когда разворачивались уже другие события. Несмотря на отчаянные меры отца, дочь Чопан-нойона Багдад-хатун вызвала страсть молодого ильхана, и он всем сердцем влюбился в эту высокопоставленную и недавно отданную замуж девушку. Игнорируя протесты Чопана, Абу Саид потребовал ее руки, обратившись даже к нормам ясы, которые давали великому хану право овладеть любой женщиной, какую он пожелает. Шейх Хасан Бузург Джалаирид дал Багдад-хатун развод [44], и она стала очень могущественной и влиятельной фигурой в администрации своего нового мужа. Опальный, униженный и окончательно всеми покинутый, Чопан был схвачен в Герате, где в 1327 году его казнил картидский царь Гийяс уд-Дин, которому предложили гарем Чопана и «разрешение конфисковать богатства атабека Фарса», после чего малик «немедля позабыл о своих обязательствах перед Чопаном и выслал убийц» [45].

Однако в то время, как Багдад-хатун занимала все более прочное положение в государственном управлении, влияние Чопанидов продолжало сказываться на делах ильхана. Ибн Баттута во время поездки через Персию слышал историю во всех ее красочных деталях, и, по его мнению, Багдад-хатун «стала править» [46] ханом. Когда блуждающий взор ее мужа стал останавливаться на прекрасных очертаниях ее племянницы и дочери ее казненного брата Димашка по имени Каджи Дильшад (Счастливое Сердце), Багдад-хатун сговорилась со своим бывшим мужем Хасаном Бузургом, которого правитель в знак доверия назначил эмиром улуса, отравить ильхана. В 1335 году Абу Саид умер, не оставив завещания или наследника, несмотря на множество жен. Через семь месяцев после смерти Абу Саида Дильшад-хатун родила дочь.

Абу Саид оставил после себя прочное и процветающее государство, достигшее наконец-таки мирного соглашения с Мамлюкским султанатом. В отличие от своего невысокого, коренастого и уродливого отца Газана [47] молодой царь был «чертами лица прекраснее всех созданий господа» [48], культурным и образованным; он творил поэзию и музыку и наслаждался ими [49]. При нем процветали искусства. Покровительство им, укрепившееся в эти золотые годы в Багдаде и космополитичном Тебризе, в Ширазе благодаря Музаффаридам, а также усилиям семьи Инджу, пережило даже десятилетия хаоса, захлестнувшего страну после смерти Абу Саида.

В правление Олджейту были установлены дружественные отношения с Делийским султанатом. С его правителем, султаном Мухаммадом ибн Туглаком, Персия обменивалась дорогими подарками, хотя соглашение о совместных действиях против общего противника, Чагатаидов, достигнуто не было. В 1320 году началось сближение с мамлюками, завершившееся в 1322 году Алеппским договором. Купец Маджд ад-Дин Саллами организовал переговоры, покончившие с шестью десятилетиями вражды, охладившие отношения между Египтом и Золотой Ордой и способствовавшие казни непокорного Темирташа, сына Чопана. Немедленно дали о себе знать экономические выгоды, ставшие движущей силой мира.

Узбек-хан продолжал беспокоить северные рубежи, хотя Абу Саиду и удалось удержать хорошо укрепленные позиции в Карабахе. Он вынудил хана Джучидов сконцентрировать усилия на ненадежной границе в Хорасане, где он мог прибегнуть к помощи наемников-карауни. В избытке ходили слухи о том, что Багдад-хатун переписывалась с Узбеком и координировала с ним свои планы.

Если бы Абу Саид прожил дольше и успел подготовиться к смерти, история Ирана могла сложиться совершенно иначе. Сильный ильхан мог бы сдержать нападение Тимур-хана и укрепить те институты, которые еще только зарождались. Абу Саид не продолжал и не поощрял шиитский уклон своего отца даже при том, что был похоронен в Султание. Чопан добился того, чтобы суннизм и традиционные улемы возвратили себе положение при дворе. Мятеж недовольных эмиров, жаждавших возвращения славных дней господства степи и ясы, в конце концов был усмирен, но этот порядок был кратковременным.

Арпа Кеун (прав. 1335–1336)

В отсутствие подходящего принца хулагуидской крови выбор Арпы Кеуна выглядит особенно дальновидным и целесообразным. В условиях открытого, щедро обагренного кровью и сдобренного обвинениями в заговорах списка претендентов чужак и «технократ» выглядел идеальным вариантом. Арпа Кеун был авторитетным военным чиновником, который испытывал отвращение к проявлениям врожденной коррупции и выставляемой напоказ алчности все более пышного иранизированного двора. Как способного военачальника его уважали за прямоту, приверженность закону и веру в традиционные ценности.

Арпа Кеун был потомком Ариг-Бухи, но не имел отношения к междоусобным распрям той отдаленной эпохи. С ним связался выдающийся главный министр Абу Саида и сын Рашид ад-Дина Гийяс уд-Дин. Он уверил его в своей поддержке на том условии, что тот согласится с некоторыми фундаментальными принципами, которые будут определять и направлять его правление. Эти условия сохранились в недавно обнаруженном собрании документов, скопированных и объединенных известным книжником того времени Маджд ад-Дином Тебризи. Последний документ, помещенный в его сочинении «Сафина», – письмо министра своему брату с описанием соглашений, достигнутых с Арпой Кеуном.

Арпа Кеун находился в доме министра до тех пор, пока не были согласованы четыре обязательных условия. Положения, выработанные Гийяс уд-Дином и его братом и представленные Арпе Кеуну, были следующими. Во-первых, «он не отвернется от истины, заботы и справедливости по отношению к народу» и не будет сносить порок и безнравственное поведение; во-вторых, он будет относиться ко всем подданным, будь то монголы или персы, военные или гражданские, одинаково; в-третьих, он будет свято блюсти законы шариата; а в-четвертых, он позволит министру Гийяс уд-Дину уйти в отставку, как только займет престол [50].

Эти четыре условия должны быть приняты вами, и вы должны обещать освободить меня от моих обязанностей… вы никогда не отступите от истины и справедливости… Любое повеление, которое вы дадите любому существу или ваше сиюминутное желание (будь оно лично ваше или кого-либо другого), не должно уклоняться от справедливости… К любым творениям Аллаха, будь то монголы, таджики, армия или ваши простые подданные… вы будете справедливы в своих приказах. И вы будете обращать добрые мысли ко всем и желать им добра… Хан должен сделать заявление о поддержке ислама… В первую очередь вы должны выполнять требования и не преступать запреты, о которых говорил Мухаммед… Вы должны предпринять действенные усилия по объявлению [утверждений] и укреплению исламского шариата.

Огромное внимание к правлению Арпы Кеуна согласно нормам исламского права и его «заявлению о поддержке ислама» связано с тем, что он не был соблюдающим обряды мусульманином и на самом деле вполне мог оказаться неверным. Мостоуфи, не бывший поклонником нового царя, среди его грехов отмечает, что он «не боялся Аллаха» [51]. Ахари весьма двусмысленно подчеркивает, что Арпа Кеун следовал «монгольскому обычаю и управлению», игнорируя в то же время ярлыки мусульманских ильханов [52].

Конечно, Арпа Кеун не был первым правителем Ирана из числа неверных. Имеются вопросы насчет вероисповедания первых сельджукских правителей, когда они пересекали Амударью. Знаменитые каракитаи, прославленные в местном «Княжеском зерцале», не скрывали своего статуса неверных. Повсеместно принимались и признавались законными правителями страны как Хулагу, так и другие ильханы до Газана, поэтому нас не должен сильно удивлять тот факт, что Арпа Кеун был принят, несмотря на свою веру, на том условии, что он согласился поддерживать и уважать законы шариата. Изначально Арпа Кеун получил повсеместную поддержку и популярность, которые, впрочем, полностью испарились в очень короткий срок.

На коронации Арпа Кеун надел войлочную шапку вместо золотой короны, простой кушак вместо бирюзового пояса и объявил своим военачальникам и изумленным нойонам: «Я, в отличие от султанов прошлого, не стремлюсь к роскоши и украшениям… От армии я жду повиновения и верности, а она от меня может ждать милосердия и снисхождения» [53]. Он приказал включить свое новое, избранное им имя – Муиз ад-Дин Арпа Кеун – в пятничную хутбу в мечетях страны [54]. Тогда он принялся за исполнение своих обещаний и начал антикоррупционную кампанию.

Рвение, с которым Арпа Кеун взялся за это дело, создало ему немало трудностей. Он арестовал и казнил Багдад-хатун, невзирая на ее популярность в стране. Его жестокие методы принесли ему больше врагов, чем уничтожили. Чтобы укрепить свое политическое положение, он женился на вдове Чопана Сати-бек, но преуспел лишь в том, чтобы выставить себя в том же свете, что и его враги. Мостоуфи, собственные дела которого резко ухудшились, презирал этого грубого солдафона и высказал несколько резких догадок. Для Мостоуфи Арпа Кеун был «жестоким человеком, который считал, что он сам не может жить, пока во власти есть другие люди» [55], который слишком щедро выносил смертные приговоры и рассылал отряды убийц. Арпа никогда не смог бы преуспеть, потому что «при его складе ума победа его дела должна быть поражением остальных» [56]. Преднамеренное убийство богатого и успешного Малика Шарафа ад-Дина Махмуд-шейха Инджу привело его к преждевременному падению.

К несчастью, это падение открыло двери огромному количеству претендентов, соперничавших за власть и направлявших средства многолюдных иранских городов на оплату корыстных и самоубийственных войн. Хасан-Бузург заключил военный договор с Сати-бек, обратился к оставшимся членам семьи убитого Гийяса уд-Дина, казнил убийцу своей бывшей жены Лулу Каджу и объявил «зарю счастья… покинул дом скорби и перебрался на стадион веселья. Судьба… мчалась по полю сердца подобно ужасному коню, наступала на душу как скорбный слон»; он обосновался в Тебризе [57].

Мостоуфи, который не был апологетом Арпы Кеуна, выразил общие чувства, заявляя: «Признаком времени стали теперь ущерб и пренебрежение со стороны [непрошеных] гостей… Тот, кто имел всю власть, не сказал ни слова, чтобы потушить пожар смуты» [58]. Его летопись этих беспокойных лет так и не была опубликована, несмотря на то что она содержит длинную автобиографическую часть, где он детально описывает пережитые им большие трудности и разложение. Он отмечает мелкие детали политических интриг, имена множества людей, участвовавших в бесполезных и шумных битвах, в невразумительной, ничего не значащей пантомиме. Стиль его – пустословный, витиеватый и изобилующий преувеличениями, скрываемый пышными прилагательными и меняющими свой смысл существительными. Эти страницы описывают печальный конец некогда значительной фигуры.

Последнее слово – за эмиром Али-падишахом, дядей Абу Саида и братом Хаджи-хатун, этническим монголом из племени ойратов, потомком Тенгиза – главного противника Ариг-Бухи. Он мрачно заявил: «Любовь и ненависть передаются из поколения в поколение» [59]. Он отдал всю свою энергию на то, чтобы свергнуть нового ильхана и посадить вместо него Мусу-хана, внука ильхана Байду, сына Тарагая, внука Хулагу [60], чтобы тот присоединился к сонму марионеток, вознесшихся и уничтоженных в этот темный период средневековой истории Ирана.

На самом деле правление ильханов кончилось одновременно со смертью Абу Саида в 1335 году, однако непрямая власть Чингисидов сохранялась вплоть до гибели наследовавшего Ильханату государства Ак-Коюнлу и появления в Тебризе в 1501 году обожествленного царя – шаха Исмаила Сефеви. Гений Чингисхана состоял в том, что он успешно создал новый источник имперской легитимности, из которого щедро черпали его преемники, чтобы оправдать свое правление. В Китае империя Юань была принята как имеющая мандат Неба. А в Иране, где (как и во многих странах исламского мира) главным источником законности был низложенный халиф, таким источником для многих людей в исламизированных, в том числе мусульманских, государствах восточной части страны стал Чингисхан.

Последним государством Ирана, правители которого возводили свое право на власть к Чингисидам, было Ак-Коюнлу, правитель которого суннит Узун Хасан (1423–1478) разгромил объединенных тюрко-монгольских противников Кара-Коюнлу, находившихся под властью Джаханшаха (ум. 1467). В то же время он поддерживал отколовшуюся часть суфийского ордена Сефевидов под руководством харизматичного шейха Джунейда (ум. 1460). Именно Джунейд начал процесс превращения Сефевидов из отрешенных от мира суфиев-суннитов в воинствующих неортодоксальных шиитов, которые в конце концов повернулись против своих былых защитников и установили в Иране новую правящую династию, опиравшуюся на шиизм двунадесятников. Так закончилась власть Чингисидов в Иране [61].