Глава 3

За пределы степи

Среди сказок, легенд и топосов монгольской истории живуч миф о том, что Чингисхан с небольшой группой верных сторонников во главе объединенной армии воинственных кочевников действовал в одиночку и без посторонней помощи. А представления об их неожиданных и внезапных нападениях, о беспрецедентной свирепости и варварстве во многом базируются на хрониках того времени. Этот популярный стереотип был удобен как виновникам и подстрекателям, так и жертвам монгольских набегов. Немалую роль в закреплении образа беспомощности несчастных, кого судьба бросила на пути этого разрушительного цунами, сыграла «Новгородская летопись», анонимный текст средневековой Руси, содержащая яркое описание первого столкновения европейцев с татарами.

Они появились внезапно, без предупреждения, без причины, и так же резко исчезли, не объяснив истоков своей жестокости и жажды крови. Их языка никто не узнал, их приближения никто не заметил, а внезапного исхода – не смог объяснить. Затем, как и многие люди тех времен, под влиянием летописцев и бородатых церковников русские укрепились в оцепеняющей вере в своего беспощадного Бога, его неисповедимые пути и в то, что к этому бедствию их подвели собственные грехи. «Богъ единъ вѣсть».

Джувейни цитирует персидского свидетеля, лаконично обобщая последствия первого удара монголов по Ирану: «Они пришли, они напали, они жгли, они убивали, они грабили, и они ушли». Этот образ усиливал впечатление о внезапном, без предупреждения, появлении монголов, которые распространяли вокруг себя ауру угрозы и тревожного ожидания. На самом деле этот образ в значительной степени был преднамеренной провокацией и не соответствовал истине в том плане, что монгольские набеги, как правило, тщательно планировались и поддерживались кем-либо из местных сил. По ряду причин монголы часто получали поддержку там, куда приходили, а сопротивление иногда отсутствовало или было довольно слабым. Миф о непобедимости вскоре начал переплетаться с реальностью, покуда победы следовали за триумфами, а побежденные армии вливались в ряды верных сторонников, прибавляя в общий котел свои рассказы о неизбежной победе монголов и о своей безнадежной, но несравненной храбрости перед лицом неодолимой судьбы.

Современные исследования поддерживают впечатление о том, что помощь и участие не-монгольских элементов в этих операциях были каким-то образом нежелательны, а потому принимались с недовольством. В то же время они не дают объяснений, почему это должно быть так (если это действительно было так). В действительности монгольские вторжения вызывали различную реакцию, как отрицательную, так и явно положительную. Cтоит подчеркнуть, что и боги, вероятно, улыбались татарским полчищам (как многие верили в то время), поскольку свидетельства, полученные недавно климатологами, специалистами по образованию древесных колец, говорят о том, что в период с 1211 по 1225 год над Евразийской степью стояла необычайно благоприятная погода.

Нил Педерсен, специалист по древесным кольцам Геологической обсерватории Ламонт-Доэрти, утверждает, что погода в эти десятилетия была непохожа на любой иной период в истории Монголии за последние 1100 лет. Это способствовало значительному увеличению поголовья лошадей – ключевого фактора монгольской военной мощи. «По-настоящему примечательными наши новые данные делает то, что мы наблюдаем влажность выше среднего 15 лет подряд, – объясняет Педерсон. – Этот период совпадает с важным этапом монгольской истории и является исключительным, если говорить о параметрах влажности и их постоянстве». Длительный период благоприятных условий означал обилие трав, а следовательно, и увеличение поголовья скота и боевых лошадей, которые стали основой монгольской военной мощи. Эти пятнадцать лет заметно контрастируют с периодом длительных и исключительно суровых засух, которые разоряли регион в 1180-е и 1190-е годы, провоцируя в степи раздоры и волнения [1].

С вторжением Чингисхана в пределы оседлого мира мифотворцы вошли в раж. У него были преданные сторонники, к тому моменту исчислявшиеся многими тысячами. Самые верные из них и ветераны Балджуны теперь могли быть соответствующим образом вознаграждены и превратились в стальные длани великого хана, готовые захватить земли юга, востока и запада. Чингисхан должен был действовать быстро, чтобы, во-первых, подавить любое возможное недовольство, во-вторых, пополнить свою казну, а в-третьих, упредить и переиграть любого, кто решился бы бросить вызов его возвышению и господству. Рьяные последователи могли до хрипа кричать о своей верности, но без действительных свершений их поддержка испарилась бы моментально, став такой же эфемерной, как и их единство. Чтобы удовлетворить чаяния своих людей, Чингисхан должен был обеспечить им трофеи. Для поддержки своего легендарного образа ему нужны были триумфы и победы.

ТАНГУТЫ (ГОСУДАРСТВО СИ СЯ)

Первым делом в 1209 году Чингисхан выступил против тангутов. Это был не самый сильный противник, но боевые действия велись на границах Китая, что дало организованным по-новому войскам Чингисхана необходимый опыт и уверенность в себе. Западный фронт был отныне открыт для будущих кампаний. Монгольский налет заставил тангутов отступить в укрепленную столицу. Чингисхан ранее не сталкивался с такими фортификационными сооружениями и не смог сразу придумать противодействие чужеродной тактике скрываться за городскими стенами. И хотя тангутский государь в конце концов принял условия монголов, это был важный урок. Чингисхан позволил тангутскому двору остаться у власти, приняв обещание царя предоставлять войска для своих будущих военных кампаний, а чтобы скрепить вассальную зависимость, взял в жены тангутскую царевну. Он остался доволен тем, что нейтрализовал и подчинил противника, и был уверен, что тем самым обеспечил надежный фланг для планируемого нападения на гораздо более заманчивую цель – чжурчжэньскую империю Цзинь.

ЗАВОЕВАНИЕ КИТАЯ

После завоевания государства Си Ся Чингисхан немедленно атаковал чжурчжэней. Этот ход открыто поддержали кидани (Ляо) и молчаливо – Сунский двор, поскольку оба государства все еще испытывали жгучий позор за давнее унизительное поражение от чжурчжэней (ок. 1125 года). После того как этот тунгусо-манчжурский народ нагрянул с севера, чтобы занять земли, ныне относящиеся к Северному Китаю, первыми подчинились кидани, многие из которых были изгнаны, а остальные – обращены в рабство. Вождь чжурчжэней Агуда эффективно использовал кавалерию, которой помогали перебежчики-кидани, и к моменту своей смерти в 1123 году завоевал все бывшие киданьские владения.

Преемник Агуды Тай-цзун (прав. 1123–1135) теперь чувствовал себя достаточно свободно, чтобы повернуть коней против бывшего союзника чжурчжэней – государства Сун, и в конечном итоге вытеснил китайцев из их столицы, Кайфына. Сунские войска отступили, а столицу перенесли в южный город Ханчжоу. Он получил название Синсоцзай, «Временная столица» (отсюда «Кинсай» Марко Поло), где и был коронован новый император Гао-цзун (1127–1162). Несмотря на мирный договор, подписанный в 1141–1142 годах между чжурчжэньской империей Цзинь и государством Сун, Китай оказался разделен, и сунцы были не в состоянии переломить ситуацию, пока вторжения Чингисхана не предоставили им возможность вернуть прежние земли. Отсюда и их тайная поддержка великого хана.

В империи Цзинь проживало значительное количество недовольных киданей, которые не смогли бежать на запад со своими братьями, основателями Каракитайского ханства в Центральной Азии. Среди чжурчжэней тоже царил раскол. Часть из них выступала за углубление культурных и политических связей с Китаем, приветствовала постепенную китаизацию своего общества, другие же противились этому процессу, их возмущало размывание традиционных нравов и образа жизни. Сунско-чжурчжэньский мирный договор установил не мир, но лишь официальные границы между двумя враждебными государствами, и напряженность в их отношениях сохранялась всегда. Цзиньцы чувствовали себя не очень уверенно в новых условиях, где им приходилось одновременно опасаться мятежа внутри страны, политической нестабильности в среде собственной правящей элиты, а также военных угроз как с юга, так и с северо-запада. Там они построили ряд укреплений, стен и рвов, особенно в том регионе, ныне включающем Внутреннюю Монголию. Многие солдаты пограничных гарнизонов были киданями, которые, увидев на своих границах сосредоточение войск Чингисидов, отнюдь не воспылали желанием сражаться и оказывать сопротивление армии, воспринимавшейся ими как освободительница, а не завоевательница.

Падение Цзинь

Полной победы над чжурчжэнями Чингисидам удалось достичь лишь в 1234 году, уже после смерти Чингисхана. В течение этих долгих лет молодые монгольские армии смогли изучить и усовершенствовать новые методы ведения войны, освоить новые виды вооружения и принять в свои ряды свежее пополнение воинов, а также расширить и усмирить зону административного и торгового влияния империи. Грабежами и вымогательством они присвоили огромное количество ценностей, выражаемых в золоте и шелках, захватили сотни пленных цзиньцев, включая инженеров и солдат. В своей типично рассудительной и решительной манере Чингисхан и его подчиненные решали проблему штурма укреплений. При помощи захваченных цзиньских инженеров они постепенно оттачивали мастерство и строили осадные механизмы и, наконец, преуспели во взятии крепостей более чем кто-либо в истории войн. Многие из пленников сами охотно давали советы и вступали в монгольскую армию. Это были поверженные и изгнанные за сто лет до этого кидани, среди которых не утихли еще горькие воспоминания, обиды и глубокая враждебность по отношению к чжурчжэням. Кидани играли важную роль с самого начала и на каждом этапе формирования империи Чингисидов, особенно в том, что касалось интеграции восточной и западной ее частей, поскольку они давно проживали среди иранцев, тюрков и китайцев.

При содействии киданьских специалистов Чингисхан и его полководцы довольно скоро начали самостоятельно вносить улучшения и развивать оригинальные технологии. Например, монголы заимствовали, а затем модифицировали (с опорой на достижения персидских оружейников) два изначально китайских механизма. Легкая катапульта (мангонель) способна запустить килограммовый снаряд на 100 метров (чтобы натянуть тетиву, требовалась команда из сорока пленников). Более тяжелая машина с экипажем из ста человек выстреливала десятикилограммовым снарядом уже на 150 метров. Несмотря на ограниченность радиуса действия, более легкое устройство имело то преимущество, что его можно было демонтировать и перевозить вместе с основной армией. Обе машины могли использоваться для того, чтобы осыпать стены и ворота городов камнями, а ряды врагов – нафтой, горящей смолой.

После войны с Хорезмом (ок. 1220) Чингисиды освоили и осадные машины, захваченные в армии шаха. Они применили исламскую модель к более легким китайским образцам, чтобы создать нечто похожее на европейскую катапульту или требушет с радиусом действия более 350 метров. Люди Чингисхана заимствовали баллисту – орудие, напоминающее гигантский арбалет, которое способно отправить тяжелую стрелу на ту же дальность, что и мангонель, но с гораздо большей точностью. Баллисты были достаточно легкими, чтобы выносить их прямо на поле битвы.

Самой важной из заимствованных монголами военных технологий были взрывчатые вещества, изобретенные в Китае. Они применялись либо в виде ракет, которые залпом выпускались по врагу и, несмотря на небольшой урон, вызывали массовое смятение в его рядах; либо в виде гранат – набитых взрывчаткой глиняных сосудов, которые запускались при помощи катапульты или вручную. Можно сказать, что монголы заимствовали и освоили практически все военные изобретения своего времени и с помощью этих механизмов ускоренными темпами разработали передовые принципы использования артиллерии [2]. Длительное метание камней, горящей смолы, гранат и огненных бомб по линиям противника дополнялось атакой конных лучников. Эти тщательно отработанные маневры зависели от высокой мобильности и строгой дисциплины. Хотя артиллерийский обстрел по точности попадания значительно уступал конным лучникам, он сеял в стане врагов замешательство и страх, облегчая стрелкам работу.

Ассимиляция

Чингисхан знал, что его войска нуждаются в добыче, но наиболее очевидные источники этой добычи не были неисчерпаемы. Ему было необходимо стабилизировать источники доходов, а значит, научить своих последователей зависеть не только от войны и ее сомнительных плодов. Кроме того, армии неумолимо разрастались за счет поверженных войск и дрогнувших воинов, которые сдавались в плен, пополняя ряды победителей. Некоторые, например кидани, с радостью переходили на сторону монголов, поскольку изначально не испытывали никакой верности чжурчжэньским оккупантам из Маньчжурии, равно как и все большее число китайцев, также не питавших особых чувств к императорам Цзинь. Эти воины приносили с собой новые навыки и виды вооружений и, в частности, консультировали Чингисидов по вопросам осадной техники и взятия городов.

Сначала чжурчжэни откупились от захватчиков, дабы те вернулись в степь. Что они, конечно, и сделали, но только на зиму, а на следующий год появились вновь, повторив разграбление. Так называемая Великая Китайская стена не была серьезным препятствием для степных армий, поскольку те просто огибали ее с юга, чтобы приступить затем к осаде центральной столицы империи, Чжунду, неподалеку от современного Пекина. В те годы Великая стена представляла собой скорее цепочку не всегда связанных укреплений, участков стен и рвов, а не прославленное великое сооружение, которое удалось создать из разрозненных фортификационных секций императорам династии Мин. Чингисхан направил в Чжунду торговца-мусульманина Хваджа Джафара, одного из балджунитов, с миссией внедриться ко двору Цзинь. В 1214 году тот смог провести от его имени переговоры с осажденным городом. Чжунду сдался монголам в 1215 году, позже того, как цзиньский император отступил и перенес свою столицу в менее уязвимый Кайфын на реке Хуанхэ.

Адаптация в армии киданьских и китайских войск также выявила альтернативные виды вознаграждений для солдат, помимо разбоя и грабежей, а степные военачальники начали осознавать, что живое и работоспособное население сулит больше выгод, нежели убитое и разбежавшееся. Все чаще сдавались и вступали в ряды победоносной армии не только воины, но и чиновники и торговцы из числа китайцев и киданей, которые понимали, что победитель, кажется, уже определен, и, судя по всему, надолго. В 1218 году к администрации Чингисидов примкнул киданин Елюй Чуцай, благодаря которому ускорилось превращение новой администрации из хищнической машины степного ига в работоспособный бюрократический аппарат, пригодный для эффективного управления ресурсами страны. Несмотря на киданьское происхождение, ученый-конфуцианец Елюй Чуцай, как и его отец и дед, верой и правдой служил чжурчжэням и был готов служить новым завоевателям, но в то же время намеревался влиять на их политику в интересах подданных. Известен эпизод, в котором он пытался объяснить великому хану Угэдэю (прав. 1229–1241), что империю можно завоевать, сидя в седле, но ею невозможно управлять в седле. Подобно тому как непобедимая армия Чингисидов сокрушала все на своем пути, подпитываясь побежденными войсками, так и незрелые политические структуры кочевников сперва подчиняли местные органы власти, а затем поглощали их, наблюдали за ними и учились у них, дав начало свежим и динамично развивающимся администрациям по всей Азии. Этим первым чиновникам принадлежат особые заслуги в закладке фундамента для зарождающейся империи.

Легендарный нойон Мухали взял на себя ответственность за кампанию на востоке, которая все больше и больше зависела от немонгольских сил. У чжурчжэньского правительства было мало друзей: кидани и сунцы еще помнили события прошлого века, когда вторгшиеся из Маньчжурии войска свергли киданьское государство Ляо (ок. 1120) и в 1127 году вытеснили империю Сун из столицы в Кайфыне. Из «временной столицы» в Ханчжоу сунский двор мог влиять на коренных китайцев севера, а кидани, которые этнически были близки к монголам, разумеется, прочно объединились с Чингисидами. С поглощением на западе киданей и уйгуров характер империи Чингисидов изменился необратимо.

В 1211 году на большом курултае у реки Керулен карлуки формально признали над собой господство великого хана, тем самым гарантировав безопасность западных границ новой империи. Сломить и подчинить Цзинь было не так-то просто, но дезертирство, военные поражения и постоянное давление давали плоды. Между тем монголы предпринимали меры против остаточного сопротивления в степи, и в 1217 году Субэдэй и Токучар вырезали последних меркитов. Старший сын Чингисхана Джучи просил отца оставить в живых младшего сына Коду, военачальника меркитов, поскольку тот великолепно стрелял из лука, на что его отец возразил: «Для тебя я покорил так много империй и армий. На что он нам?» Так был убит последний меркит.

Князь Кучлук

Наконец, Чингисхан отдал приказ выследить и уничтожить последнего непокорного в степи, найманского князя Кучлука, который продолжал ему противиться и теперь правил на западе, по соседству с могущественным мусульманским султаном, господином западных земель, хорезмшахом Ала ад-Дин Мухаммедом II. Кучлук бежал с поля битвы после того, как презрительно отверг осторожную тактику своего отца Даян-хана, которого обзывал «бабой», и нашел прибежище на западе вместе с «изгнанными» киданями (Ляо), чья империя играла заметную роль в мусульманском мире.

Каракитаи (кара-кидани), как их называли, оставались буддистами, но правили мусульманскими подданными справедливо и беспристрастно. За это они пользовались уважением, а иногда и поддержкой со стороны не только местных вождей, багдадского халифа, но и интеллигенции и культурной элиты того времени, включая авторов чрезвычайно влиятельного труда «Княжеское зерцало». Каракитаев приветствовали в роли «могучей стены» [3] против орд неверных, угрожавших восточным границам Дар аль-ислама. Их активно поддерживал халиф ан-Насир (прав. 1180–1225), в том числе с целью подорвать могущество своего врага хорезмшаха. Кое-где ходили слухи о том, что халиф и к Чингисхану обращался за помощью против ненавистного хорезмшаха, создавшего в своих владениях конкурирующий халифат [4].

Угэдэй (1186–1241, прав. с 1229)

Хотя каракитаи почти стали неотъемлемой частью средневекового мусульманского мира, гурханы не забывали ни о своих корнях, ни о желании вернуться домой, в Северный Китай. Когда их двор в поисках убежища посетила благородная особа найманского князя Кучлука, традиции степного гостеприимства не были забыты. Кучлук удостоился царского приема и в итоге получил в жены киданьскую принцессу. Опыт сперва позволил ему стать военным советником, с разрешением объединить свои найманские войска в элитное подразделение. Но истинные намерения Кучлука раскрылись довольно скоро, когда, воспользовавшись военной помощью хорезмшаха, он взял под контроль земли бывшего домена гурханов. Для мусульманских подданных это означало не просто смену руководства, но настоящий конец света:

[Кучлук] заставил ее жителей отречься от веры Мухаммеда, предоставив им выбор: либо принять христианство или идолопоклонство, либо надеть китайские одежды.

Смолкли муэдзины, школы были закрыты и разрушены, и, наконец, имамов согнали на равнину за пределами города для встречи с найманским князем. Когда имам Хотана был прилюдно распят на воротах собственного медресе в наказание за победу в важном богословском споре, который публично организовал новый правитель Кучлук, мусульмане в отчаянии обратились к единственному оставшемуся у них ресурсу – молитве. Но, как объясняет Джувейни, «стрела молитвы поразила цель ответа и согласия», и «Всевышний, дабы стереть с лица земли зло, которым был Кучлук, вскоре послал против него монгольскую армию». Для Джувейни все было ясно. Высвободив мощь армии Чингисидов, Аллах преследовал двоякую цель: вначале он хотел спасти верных мусульман Туркестана, избавив их от угнетателя, Кучлук-хана, а затем – уничтожить хорезмшаха и раскрыть его истинную сущность как союзника еретиков и неверных, в том числе алавитского халифа-самозванца и злодея Кучлука.

КАРАКИТАИ

Каракитаи (черные кидани) были потомками киданей, полукочевых тюркомонголов, которые бежали на запад из Маньчжурии в 20-е годы XII века после поражения от чжурчжэней. Хотя множество киданей осталось в Северном Китае, с неохотой служа новым хозяевам – чжурчжэням, основная часть переселилась на запад, в Туркестан, под руководством Елюй Даши (ум. 1142). В 1141 году, после победы над последним Великим Сельджуком – султаном Санджаром в исторической битве в Катванской долине, они создали государство на территории Мавераннахра и Туркестана [6]. Именно это поражение мусульман-сельджуков породило рассказы о христианском короле пресвитере Иоанне, который якобы отозвался на призыв крестоносцев, находившихся в затруднительном положении в Святой земле.

Каракитаи практиковали религиозную терпимость, присущую евразийским степным сообществам. Христиане, буддисты, манихеи и мусульмане гармонично сосуществовали под крылом их децентрализованной власти. Государство каракитаев принимали и признавали не только их мусульманские подданные, но и, что немаловажно, большая часть мусульманского мира, включая халифа ан-Насира в Багдаде. Исламский мир воспринимал их как «могучую стену» против варваров на севере и востоке. Мусульманские источники, например «Чахар-макале» [7] персидского средневекового комментатора Аруди Самарканди, описывают кара-киданей в самых уважительных и положительных тонах. Несмотря на принятие в мусульманском мире, неотъемлемой частью которого они стали, кара-кидани никогда не теряли мечты о возвращении в Северный Китай, на свои исконные земли, узурпированные ненавистными чжурчжэнями.

Найманский князь Кучлук оставался последним из врагов Тэмуджина в период его возвышения и все еще сохранял прочную власть над каракитаями. Кучлук только что принял буддизм и правил своим вновь обретенным царством с усердием неофита, соответственно причиняя страдания мусульманскому населению. Ненависть подданных мусульман к Кучлуку была столь велика, что они воспринимали монголов как потенциальных освободителей, и Чингисхан был для них спасителем. Их бывшие правители каракитаи, которых жестоко устранил Кучлук, пользовались популярностью. Этнические связи каракитаев с монголами были должным образом отмечены мусульманами, которые страдали от угнетений со стороны Кучлука. Для Чингисхана же Кучлук, который собрал под своим знаменем остатки непокорных найманов, представлял потенциальную военную угрозу, а также недобитого старого врага.

Во время рейдов Чингисидов на территорию Цзинь многие кидани переметнулись к монголам, поэтому с их приходом на земли соседей-уйгуров многие каракитаи увидели в них не захватчиков, а потенциальных союзников против узурпатора Кучлука. В 1218 году Чингисхан поручил военачальнику Джэбэ-нойону избавиться от Кучлука, и тот при поддержке жителей Каракитайского ханства быстро справился с этой задачей. Угнетенные мусульманские народы Восточного Туркестана восстали и приветствовали войска Чингисхана под командованием Джэбэ-нойона как освободителей, «увидев, что существование этого народа – одна из милостей Всевышнего и одна из щедрот божественного милосердия».

Приобретение Восточного Туркестана, а также земель и народов Каракитайского ханства было одним из самых значительных этапов в становлении Монгольской империи, поскольку влияние именно этих людей на организацию и управление растущей империи впоследствии оказалось столь глубоким и всеобъемлющим. Киданей роднили с монголами общие корни, традиции и культура. Тем не менее они уже далеко отошли от кочевого образа жизни, с которого когда-то начинали. В Каракитайском ханстве полностью сформировался государственный аппарат, был накоплен опыт административного управления, и именно этим каракитаи хотели поделиться с монголами – своими новыми хозяевами и союзниками. Если главные поручения и военные посты достались тем, кто разделил с Тэмуджином тяжелые времена, то многие из главных администраторов империи вышли из рядов уйгуров и каракитаев.

Помимо широкого недовольства Кучлуком и народного восстания в момент появления Джэбэ-нойона дополнительной причиной гибели Каракитайского ханства стала слабость его армии. Хорезмшах султан Мухаммед, вассал Каракитайского ханства, при молчаливой поддержке Кучлука поднял восстание против гурхана. В то время как султан объявил Хорезм, Хорасан, Персию, Гур (Афганистан) и Мавераннахр независимыми государствами под своей властью, Кучлук заключил гурхана в тюрьму, объявив себя властелином Восточного Туркестана и остальных земель, все еще находившихся под номинальным контролем каракитаев. Армия, которую он унаследовал, обладала низким боевым духом и не могла тягаться с растущими монгольскими войсками, которые появились на границах каракитаев, воодушевленные победами на востоке.

ГРЕХИ ОТЦА

Сомнительно, что Чингисхан когда-либо намеревался атаковать могущественного хорезмшаха, который безраздельно властвовал над восточной частью Дар аль-ислама. Если верить Джувейни, великий хан не хотел вступать в противостояние и предпочел бы установить со своим новым могущественным соседом взаимовыгодные торговые отношения. Обоим властителям нашлось бы место. «Я – господин над восходом Солнца, а ты – господин над заходом Солнца» [7]. Момент определенно не благоприятствовал вступлению в очередной крупный конфликт, поскольку недавно приобретенные земли в Китае еще предстояло обезопасить, и Чингисхан рисковал перенапрячь ресурсы. Разведка Чингисидов пока не превратилась в разветвленную сеть более поздних лет, поэтому великий хан наверняка еще верил надуманному бахвальству тирана о собственном величии. Фактически шах был наследным держателем сельджукского икта, чей иктадар Текеш (ум. 1200), отец шаха, провозгласил независимость и создал огромную армию. Царствование Текеша – запутанное переплетение междоусобиц, убийств и интриг, когда власть переходила от одной военной силы к другой, а основную партию в оркестре попеременно играли Гуриды, каракитаи, хорезмийцы, Караханиды и кипчаки. В результате его сын Ала ад-Дин Мухаммед занял самый крупный трон и искренне верил в пропаганду, которой его кормили придворные.

Хотя хорезмшаху удалось укрепить свою власть над восточной частью мусульманского мира, его высокомерие, а также жестокость и недисциплинированность хорезмских войск оттолкнули от него халифа ан-Насира (1158–1225), который отказался исполнить просьбу шаха о том, чтобы хутба во время пятничной молитвы читалась в его честь. В отчаянной попытке завоевать признание аббасидского халифа ан-Насира и получить тот же статус, что и его предшественники, сельджукские султаны, чьи имена провозглашались во всех мечетях на землях правоверных, чеканились на монетах и перечислялись в хутбе, Ала ад-Дин Мухаммед ибн Текеш (прав. 1200–1220) отправил делегацию к халифу. Он заявил, что поскольку его отец Текеш в 1194 году поверг последнего султана Великих Сельджуков Тогрула III (прав. 1176–1194) в битве при Рейе [8], то ни один другой правитель или династия не имеет права претендовать на честь и роль, которых он ищет и требует. А когда халиф ан-Насир отверг его послов, хорезмшах в ответ отказался признавать халифа, объявив его узурпатором. Он не только заявил, что Аббасиды занимают свой пост незаконно, но и предположил, что «право на халифат принадлежит сеидам из рода Хусейна».

Халифы из династии Аббасидов не торопились объявлять священные войны во имя Всемогущего Господа и, хоть и имели для того все средства, не смогли защитить рубежи, уничтожить неверных и еретиков и обратить язычников в Истинную Веру, что есть обязанность и, более того, долг всех правителей, и тем самым пренебрегли этим столпом, который есть главный столп ислама.

Он поднял свои войска, известные жестокостью и варварством еще более, нежели монголы, а затем назначил собственного халифа. Эти действия резко настроили суннитов-традиционалистов против хорезмшаха.

Хорезмшах укрепился в роли безраздельного правителя восточного халифата, подорвал позиции ан-Насира, противившегося его политическому и военному подъему, а также ослабил положение единственного значимого соперника, Каракитайского ханства. Чтобы усилить эффект от «низложения» ан-Насира, он назначил формального главу мусульманского мира, а именно сеида Ала аль-Мулька (Имад ад-Дин) Термези. Этот выбор вызвал некоторые сомнения даже среди подвластных ему улемов [9].

Говорят, халиф ан-Насир был настолько возмущен этими маневрами хорезмшаха, что на самом деле отправил послание Чингисхану, восходящей силе Востока, попросив его о помощи в избавлении от беспокойного соседа. Ибн аль-Асир фиксирует заявления персов о том, что «он – тот человек, который пробудил в татарах дерзновение к землям ислама и написал им об этом» [10]. Подобное действие со стороны халифа не так возмутительно, как могло бы показаться на первый взгляд. Каракитаи много лет выступали в качестве союзников халифа в этом регионе, правили мудро и справедливо, в согласии с подданными-мусульманами. Им, как тюркомонголам была присуща веротерпимость. Халиф вполне мог рассчитывать на дружеский прием у Чингисхана, и, вероятно, так бы и случилось, если бы не вмешался хорезмшах, погубивший первое монгольское посольство.

Шах утверждал, что халиф ан-Насир находится в союзе с враждебными язычниками каракитаями, что отчасти было правдой, а потому объявил Багдадский халифат незаконным, поддержав на роль антихалифа кандидата из числа Алидов. «Султан, который укрепляет ислам и проводит свою жизнь в священных войнах, этот султан имеет право изгнать такого имама и назначить своего [на его место]». Однако, поскольку это одностороннее заявление не имело ни доктринальной основы, ни широкой поддержки у шиитов, ожидаемого скопления верных и истинных последователей под знаменами хорезмшаха не произошло [11]. Поддержка хорезмшаха в его владениях была слабой, а контроль над ситуацией – все более призрачным, но, окруженный сладкоголосыми советниками, он, похоже, не замечал шаткости своего положения. Трон Хорезма держался на плаву из-за отсутствия какой-либо единой оппозиции и харизматичной, заслуживающей доверия фигуры, достаточно сильной, чтобы потопить его.

Мать Ала ад-Дина Мухаммеда II пользовалась мощной поддержкой со стороны тюрок-кипчаков, которые составляли ядро его боевых сил и несли ответственность за большую часть зверств, которыми печально известна его армия. Теркен-хатун перешла к сыну по наследству от Текеша и обеспечивала собою хрупкий и опасный, скрепленный брачными узами союз, который гарантировал временное соглашение с северными, отчасти языческими племенами кипчаков. Именно благодаря Теркен-хатун империя ее сына не была ни единой, ни устойчивой, и впоследствии она предпочла безопасность Чингисханова гостеприимства предложению Ай-Чичек, матери своего пасынка Джелал ад-Дина. Связи Теркен-хатун с племенами степи обеспечивали некоторую степень устойчивости расширяющейся державе хорезмшахов, но в то же время были источником постоянного напряжения в армии и правительстве. По различным данным, она происходила из племени канглы, или емеки-баяут [12], или была дочерью кипчакского хана [13]. «Мы – гуры, вы – тюрки, и мы никогда не сможем жить вместе» [14] – так говорили гуридские эмиры, выражая настроения персидской части государства, в котором господство партии Теркен-хатун проявлялось все ярче.

Вину за жестокую репутацию войск Хорезма и даже за падение хорезмшаха часто возлагали на кипчаков (половцев).

Жалость и сочувствие были неведомы их сердцам. Там, где они проходили, от страны оставались руины, и люди искали убежища в своих цитаделях. И в самом деле, именно их бессердечие, жестокость и злоба привели к падению династии султана.

В армии Ала ад-Дина большая часть высших военачальников была связана с племенем его матери, и для обеспечения их лояльности ему приходилось потакать ее желаниям. Джувейни утверждал, что у Теркен-хатун были отдельный двор и казна, которые ведали назначением должностных лиц и распределением икта, а ее влияние распространялось и на дела сына, и на управление государством в целом. Он восхвалял память об этой грозной женщине: «Что бы ты ни делала, жестокий мир напишет на тебе острым пером: “притеснение”». К этому можно добавить типичные обвинения в распущенности, интригах, убийствах и нечестивом поведении, что рисует образ убийственного «серого кардинала» за спиной трона. Только Шихаб ад-Дин Мухаммад ан-Насави расходится с этой точкой зрения, утверждая, что мать султана справедлива и беспристрастна [15]. Впрочем, не подлежит сомнению, что до прихода монголов и в краткий период после бегства шаха Теркен-хатун обладала значительной властью в государстве. Сам великий хан признавал этот факт, когда приступал к маневрам по разгрому султана после того, как между ними вспыхнула вражда. Именно Теркен-хатун захватила столицу Гургандж и прилегающие провинции в момент распада империи, при поддержке остатков армии, которые все еще глубоко почитали ее. Хотя все это, конечно, было бесполезно.

СЛЕПОЕ ЧЕСТОЛЮБИЕ

Таким образом, раздутую накануне монгольских нашествий Хорезмскую империю никоим образом нельзя считать единой и устойчивой державой. С точки зрения монголов, хорезмшах виделся чрезвычайно грозным противником. Казалось, он командует огромной армией и контролирует обширную территорию. Если бы он слушал и использовал более способных командиров, то мог бы оказаться в более сильной позиции для успешного сопротивления врагу с востока. Тем не менее хорезмшах запретил полководцам как-либо связываться друг с другом, поскольку боялся заговора: стратегия могла обсуждаться только в его присутствии. Он действительно был честолюбивым «бумажным тигром».

Проблемы на западном направлении вкупе с напряженностью между сторонниками Теркен-хатун и их оппонентами, которые тяготели более к оседлым, персидским элементам государства, поставили султана в очень шаткое положение. Это может отчасти объяснить ту причудливую стратегию ведения войны, которую он избрал против армий великого хана, когда началось монгольское нашествие. Султан просто не смог выставить против Чингисхана свои войска единым фронтом, потому что у него не было такой возможности. Кроме того, он боялся, что попытка сосредоточить все свои силы под единым командованием закончится мятежом. Во всем царстве народ страдал от непомерных налогов, силой навязанных бессовестными откупщиками, и беззакония вследствие постоянной политической нестабильности, поэтому бунты и восстания вспыхивали повсеместно. Насави приписывает эмиру Бадр ад-Дин аль-Амиду такие слова, якобы сказанные Чингисхану после капитуляции в Отраре: «Хан должен знать, что в моих глазах султан – самое ненавистное создание Аллаха, потому что он уничтожил много моих родственников. Будь я в состоянии отомстить ему, я бы сделал это даже ценой собственной жизни» [16].

По мере того как основанное на военной силе государство росло, казне требовалось все больше денег для содержания недисциплинированных солдат, многие из которых были язычниками-кипчаками (или же мусульманами, но только на словах). Принципы управления в духе сельджукского визиря Низам аль-Мулька (1063–1092) уже невозможно было поддерживать. Между двором, классом землевладельцев, городской аристократией, купцами и сторонниками Теркен-хатун, которые выступали за традиционное управление по модели Сельджукидов, а также улемами, которые были недовольны разрывом с Багдадом, царил раскол. Истинную степень разобщенности царства наглядно продемонстрировали катастрофические события в Отраре. То, что хорезмшах не сразу осудил резню каравана мусульманских купцов, лишь способствовало отдалению торгово-купеческих классов, а других убеждало в том, что Чингисхан должен стать для псевдомусульманина Ала ад-Дин Мухаммеда Божьей карой.

Если принять на веру рассказ проживавшего в Дели историка Джузджани, хорезмшах был прекрасно осведомлен не только о размерах монгольских сил, но и об их свирепости. Его посланник, сеид Баха ад-Дин, отправился в Тамгадж, чтобы узнать правду о достигших шаха слухах касаемо завовеваний Чингисхана на востоке, после чего в деталях подтвердил правдивость рассказов о великом хане. Бойня за стенами Тамгаджа была столь свирепой, что посланники были вынуждены в течение нескольких дней пробиваться сквозь застывший человеческий жир.

Когда мы продвинулись дальше, на следующий участок дороги, земля стала такой жирной и темной от человеческого жира, что нам пришлось продвинуться еще на три участка по той же дороге, дабы вернуться на сушу [17].

Интерес шаха к деяниям великого хана, как предполагает Джузджани, был вызван отнюдь не опасениями в связи с надвигающейся бурей. Его больше беспокоило, как эти события могут повлиять на его собственные амбиции в отношении Индии и империи Цзинь. «Стремление присвоить себе страны [Индии и] Цзинь глубоко засело в сердце султану-хорезмшаху Мухаммеду» [18]. Ему было необходимо обеспечить свою беспокойную армию делом и добычей, поэтому дальнейшие военные авантюры были соблазнительной перспективой для шаха, а ранняя частичная победа над силами монголов в 1215–1216 годах [19] придавала уверенности. Шах Мухаммед с легкостью мог проигнорировать советы и пожелания своих торговцев, которые видели больше выгод в сотрудничестве с поначалу мирными соседями с востока.

Военные операции монголов в Северном Китае привели к широкомасштабному упадку сельского хозяйства, в результате чего возникла необходимость найти новые источники зерна и прочих продуктов для снабжения Монголии. По всему региону военные действия нарушали обычные каналы торговли. Жизненно важные предметы приходилось закупать через вездесущих уйгурских и мусульманских посредников, «торговцев-варваров из западных стран» [20]. Для Чингисхана земли мусульманского запада могли казаться привлекательной зоной для развития свободной торговли, и он надеялся использовать этих мусульманских купцов, многие из которых уже установили торговые связи с подвластными ему территориями. Сами же купцы были знакомы не только с ужасающе воинственной стороной монголов, но и с их веротерпимостью (или, точнее, безразличием к религии) и знали, что отношения с новыми завоевателями могут быть взаимовыгодными.

Нет никаких свидетельств враждебности монголов по отношению к мусульманам. «Ибо в те дни монголы взирали на мусульман с уважением, и в знак почтения к их достоинству, и для их удобства они ставили для них чистые юрты из белого войлока». Недооценивая угрозу монголов и переоценивая свои истинные возможности, хорезмшах, предавая казни посланников великого хана, фактически отторгал важную и влиятельную часть своей империи. За резню в Отраре он подвергся граду как прямых, так и косвенных обвинений. Его жалкое оправдание заключалось в том, что мусульманские купцы якобы были шпионами, которых подкупили неверные. Крайне лицемерное заявление, поскольку всем и всегда было известно, что торговцы служили источником разведданных, новостей и сплетен и, в свою очередь, выступали проводниками пропаганды, религий и идей повсюду на своем пути. Сам хорезмшах пытался использовать в роли своих ушей и глаз при дворе великого хана мусульманина Махмуда Ялавача из Хорезма, посла, а затем и опытного государственного деятеля на службе монголов.

Единственным намеком на какие-либо корыстные намерения, исходившие от монгольского двора, можно назвать приписываемое Чингисхану изречение о том, что он примет хорезмшаха как младшего сына, если между ними будет заключен мирный договор [21]. Однако Ала ад-Дин Мухаммед считал великого хана не столько угрозой и соперником в Центральной Азии, сколько неверным узурпатором земель Цзинь, которые, как уверяло его честолюбие, были предназначены ему самому для великой славы ислама. Подобно тому как он мог низложить халифа Аллаха в Багдаде и заменить его своим ставленником, так он собирался устранить и этого грубого варвара, надвигавшегося с востока на Дар аль-ислам.

Столкнувшись с постоянными вторжениями монголов, хорезмшах даже не попытался объединить свою глубоко раздробленную и разобщенную страну. Скорее он еще дальше замкнулся в своих великодержавных иллюзиях и проигнорировал нужды класса, который мог бы обеспечить его царству финансовую поддержку посредством увеличения объемов торговли и расширения деловых связей с богатыми рынками Дальнего Востока. Убийство купцов в Отраре прозвучало над его империей погребальным звоном.

Исполнив свое намерение, [правитель Отрара] лишил жизни и имущества не только этих людей, он подверг истреблению и опустошению целый мир и целый народ оставил без жилищ, без добра и вождей. Ибо за каждую каплю их крови была пролита целая река Окс; и в наказание за каждый волос, упавший с их голов, на каждом перекрестке в пыль скатились, наверное, сотни тысяч голов.

После этого заключительного акта в глазах своих соплеменников он был проклят, и эта история находила сильный эмоциональный отклик спустя годы после описываемых событий. Имам Герата в разговоре с Джузджани передает мнение Чингисхана, пленником которого он был, об этом инциденте. С этой оценкой неверного мог бы согласиться любой мусульманин, что ясно ему демонстрирует пропасть между шахом и теми, кто должен был подчиняться. «Шах Хорезма не был монархом: он был разбойником. Если бы он был монархом, он бы не убил моих посланников и торговцев, которые пришли в Отрар, потому что цари не должны убивать послов» [22]. Прежде чем обрушить свои смертоносные войска на то, чему предполагалось быть имперской армией, вождь монголов искал силы и поддержки у Тэнгри: «Не я причина этой беды, дай мне силы осуществить возмездие». На удивление близкие выражения вкладывает в уста Чингисхана Бар-Эбрей:

О Господь и Творец Вселенной, Ты знаешь, что было моей целью и что она была благой. Это же начал мой враг, и он жаждет зла. Потому я умоляю Тебя воздать ему в соответствии с делами его [23].

Ни один из источников не оспаривает тот факт, что хорезмшах сам своими злодеяниями навлек разрушение на себя и земли ислама. Интересно, что разделу своего труда о захвате Бухары в 1220 году Рашид ад-Дин дал такое название: «Чингисхан прибывает в Бухару и детали ее освобождения», в то время как речь идет о разрушениях и убийствах, которые имели место в городе, а также о печально известном случае богохульного использования главной мечети и сундуков. В действительности, как ясно показывает Джувейни, хан Толуй не знал, что вошел в мечеть, и думал, что такое великолепное здание является одним из вычурных дворцов шаха, а поэтому заслуживает презрения и осквернения.

Численность

Слабые стороны и разобщенность Хорезмской империи стали очевидны Чингисхану, как только он обратил внимание на запад, намереваясь потребовать возмездия за ужасающее нарушение международного протокола, совершенное вероломным шахом. Легкость, с которой великий хан пронесся по Средней Азии и Хорасану, часто объясняют огромным численным превосходством его армий, хотя надежность цифр, приводимых в различных источниках, остается весьма спорной. Джузджани утверждает, что на хорезмийцев напала армия из 700 000 или 800 000 человек [24], тогда как в «Сокровенном сказании» общая численность войск в распоряжении Чингисхана на момент курултая 1206 года оценивается в 105 000 [25], а Рашид ад-Дин, имевший доступ к хронике «Алтан Дэбтэр», полагает, что после смерти великого хана в 1227 году монгольские князья унаследовали 129 000 его солдат.

Если Чингисхан двинулся на запад, имея с собой 800 000 человек, 4 млн лошадей, 24 млн овец [26], не говоря о семьях и слугах, то становится непонятно, как он мог демонстрировать известное великодушие в тех городах, которые сдались ему без боя. Более того, во взятых городах его войска захватили множество заложников и рабов, в том числе ремесленников, многие из которых не могли принести много пользы во время войны. Потребовалась бы развитая тыловая служба для того, чтобы обеспечить их перемещение в Каракорум, что означает существенное отвлечение людских ресурсов.

Несмотря на то что численность монгольских армий была, несомненно, очень велика, они применяли тактику устрашения и пропаганды, дабы максимально преувеличить представление о силах, которыми располагали. «Эти крестьяне в образе войска, все как один, от мала до велика, от знатного до низкого, во время сражения рубят саблями, стреляют из луков и колют копьями». Да, это были крестьяне, но их основными занятиями были верховая езда, охота и подготовка к войне. И военачальники, и воины совершенно привыкли к такой жизни, а их строевая подготовка была почти инстинктивной. Нельзя сказать, скольких из них можно было призвать на войну в каждый конкретный момент времени. И хотя количество бойцов никогда нельзя оценить с какой-либо приемлемой степенью точности, нет сомнений в том, что монгольская армия была очень большим и грозным врагом.

КАРА ГОСПОДНЯ

Хотя европейские хронисты лучше слышали и охотнее передавали голоса тех, кто видел монголов бичом ислама, предвестниками смерти и разорения, существовала и другая, хотя и более редкая, традиция. Во многих сообщениях о разрушениях, учиненных воинами Чингисхана, монгольские армии рассматриваются как посланники мстительного Бога, насылающего смерть и разрушения на погрязшее в грехе человечество. В частности, так считают армянские источники, написанные исключительно церковниками, которым явления природы и катастрофические политические события естественно представлялись серией ходов на вселенской божественной шахматной доске. В таких сочинениях человек оказывается бессилен и беспомощен в руках сердитого и укоризненного Бога. По их сообщениям, сам Чингисхан заявлял вельможам Бухары, что исполняет божественную миссию. «Я – наказание Божье. Если бы вы не совершили тяжких грехов, Бог не обрушил бы меня на ваши головы».

В среде суфиев эти события виделись еще более радикально, и не только монгольские армии представлялись исполнителями божественного гнева, но и предводитель этих грозных полчищ оказывался посланником Аллаха. Известно, что каландарийский шейх Кутб ад-Дин Айдар предупреждал своих последователей о том, что от монголов нужно бежать, поскольку они находятся под божественной защитой и их нельзя победить. «Они водят с собой дервиша, и они находятся под защитой этого дервиша» [27]. Это же утверждение встречается и разрабатывается в других источниках. Иногда монгольские орды ведет за собой безымянная фигура с густой бородой, одетая в белые халаты и ниспадающий на лицо тюрбан, в других случаях он носит имя шейха Наджм ад-Дин Кубры, других суфийских шейхов, или даже Хидра, бессмертного пророка Невидимого мира.

Доулатшах Самарканди, не самый надежный из летописцев, рассказывает о том, что «святые» видели «народ Божий и пророка Хидра идущими перед армией Чингисхана и указывающими им путь». Он повествует о разговоре между обреченным хорезмшахом и его героическим сыном Джелал ад-Дином, в ходе которого отец объяснил свое уныние и отчаяние тем, что неоднократно слышал пение из Невидимого мира, возглашавшее: «О неверные, убивайте злодеев» [28].

Этот жуткий рефрен повторяется и в других суфийских текстах, подчеркивая очень распространенную в мусульманских повествованиях линию о том, что именно действия и поведение хорезмшаха, его ответ на инициированное Чингисханом начало переговоров вызвали бедствие, потрясшее весь мусульманский мир [29]. Изображение краха Хорезма вследствие божественного воздаяния могло объяснить скорость и очевидную легкость, с которой силы Чингисидов прокатились по владениям шаха. Вероятно, это было удачное объяснение и использованию монголами пороха, который до этого не применялся в военных конфликтах между народами «Запада».

Позорный конец шаха свершился соответствующим способом. Он умер от плеврита, один, в агонии на небольшом острове, недалеко от порта Абаскун в юго-восточном углу Каспийского моря, сознавая, что его царство потеряно, жена – изнасилована и, возможно, убита, женщины – обесчещены и отданы в рабство, а сыновья – мертвы.

 

Когда услышал султан, он растерялся,

Мир потемнел перед его очами.

 

Он извелся в этой тревоге и волнении и от этого горестного события и ужасного бедствия плакал и рыдал, пока не вручил [своей] милой души [высшей] истине.

Джелал ад-Дин Менгуберди

Хорезмшаха пережил его сын Джелал ад-Дин Менгуберди (Манкбурны), чье наследие неоднозначно, в зависимости от того, каким источникам доверять. После кратковременного триумфа в доблестной битве с монгольской армией Джелал ад-Дин в конце концов был загнан в угол самим Чингисханом у берегов Инда. Смело бросившись в бушующие воды, молодой принц смог ускользнуть, чем заслужил восхищение великого хана, который приказал своим людям прекратить преследование, воскликнув: «Никто не видел в мире подобного мужа, не слышал [о таком] среди прежних витязей!» Источники почти не уделяют внимания тому факту, что при этом принц бросил своих жен и детей на произвол судьбы. Джелал ад-Дин остается загадочным персонажем, которого в равной степени бранят, восхваляют и даже обожествляют многие вдохновленные им хронисты и комментаторы.

Джувейни воздает ему хвалу как герою, который возродил честь Персии и отказался преклонить колено перед монголами Турана. Он с легкостью игнорирует тот факт, что Джелал ад-Дин почти два десятилетия возглавлял пеструю наемную армию и забавлялся убийствами, «прыгая по всему [Ирану], как олень» [30]. Джувейни, в отличие от Джелала, был кабинетным ученым, а не человеком действия, и его хвалебная речь, по-видимому, имеет снисходительный подтекст шутки для узкого круга образованных друзей, хотя его рассказ о кончине принца и совпадает с другими версиями [31].

Джелал ад-Дин наиболее известен на Кавказе, где рассказы о его пьяном и смертоносном разгуле сохранились в народной памяти до сего дня. Воистину и христиане, и мусульмане страшились хорезмийцев гораздо больше, чем монгольских армий. В столице Грузии Тбилиси есть церковь, обращенная к оврагу у излучины бурной реки Куры, куда султан сбрасывал тела своих жертв и тех, кто отказался отречься от своей веры. В анонимной «Столетней летописи», последнем разделе средневековой хроники «Картлис Цховреба», или «Истории Грузии», рассказано об ужасах оккупации страны Джелал ад-Дином. Анонимный священнослужитель детально повествует об ужасах, свалившихся на грузинский народ. Признавая роль Джелал ад-Дина в этих бесчинствах, он обвиняет царей, владетельных князей мтавари и всех тех, кто «обратился ко злу. Ибо наступили недуг и страдания Содома и Гоморры».

Для летописца величайшие злодеяния султана, о которых ему «и упоминать постыдно», – это не убийство без счета беспомощных жителей, матерей и младенцев, чьи трупы заполонили «улицы, ущелья и рвы», но разрушение церквей и осквернение икон, топтать которые он заставлял своих жертв, «а тем, кто отпирался, отсекал головы». Джелал ад-Дин продолжал мучить грузин (по мнению летописца – во исполнение гнева Божьего), доколе его силы не были побеждены и рассеяны приближающимися Чингисидами. После этого он бежал от превосходящих сил противника, в одиночестве и под чужим именем ища убежища в горах Курдистана. «Таким образом, султан остался один, добрался до какой-то небольшой деревушки и заснул под деревом. Заметил его некий ничтожный человек и убил его», похитив «кушак, седло и колчан султановы, разукрашенные редко обретаемыми каменьями».

Рашид ад-Дин описывает принца более беспристрастно. Он подробно останавливается на его пьянстве, которое, по-видимому, объясняет случайные проявления доблести и героизма, равно как и подлое двурушничество в отношениях со многими людьми, в том числе делийским султаном Илтутмишем; его собственным братом Гийяс-уд-Дином; Бараком Хаджибом, бывшим одно время его иктадаром; кирманским Кутлугшахом; Абу Бакром, правителем Шираза, и кавказскими князьями.

Рашид ад-Дин приводит знаменитый анекдот об убийстве Джелал ад-Дина в 1231 году курдскими разбойниками, которые подстерегли изысканно одетого путешественника ради его одежды. Они и сами кончили плачевно, начав демонстрировать свои фантастические одеяния по возвращении в город. В этих нарядах они смотрелись столь подозрительно, что молва о них скоро дошла до правителя Амида, который приказал схватить этих людей, и после допроса их казнили.

И Рашид ад-Дин, и Джувейни ссылаются на другие сообщения о том, что султан якобы не умер, а встал на путь истинный, добровольно отдал свои одежды и оружие и принял жизнь странствующего суфия. Сообщается даже, что Джелал ад-Дин стал столь набожен, что, озаренный божественным светом, не умер, а скорее скрылся в ожидании подходящего момента, дабы когда-нибудь снова появиться среди людей. Наемная армия Джелал ад-Дина продолжала сеять страх и беспорядок в Западной Азии, как правило, нанимаясь на службу к местным князьям, пока окончательно не влилась в мамлюкские силы Египта.

Междуцарствие

Когда Чингисхан отвлекся от Ирана, повернув свои силы на восток, Иран остался под военным управлением, а ряд его городов-государств присягнули на верность великому хану. Однако страна оставалась на периферии империи и во многом страдала от бесконтрольности. В отсутствие сильного централизованного управления страна была отдана на милость различным вооруженным элементам, которые стремились извлечь выгоду из состояния, близкого к анархии. Военачальники Чингисидов пополнили число разбойников, чьи действия привели к хаосу и нестабильности на Иранском нагорье. Изолированные друг от друга, обособленные города, окруженные неприветливыми пустынями и горами, терроризировали соперничающие армии хорезмийцев, ассасинов, курдов, луров, войск халифа – в общем, всех, кто мог сколотить отряд вооруженных всадников. Страна оставалась в таком положении до коронации (ок. 1250 года) великого хана Мункэ, потомка Толуя, когда делегация из североиранского города Казвина попросила назначить им царя и включить их многострадальный регион непосредственно в состав империи.

После краха режима хорезмшаха Иран был, по сути, предоставлен самому себе. Чингисхан послал двух нойонов, Джэбэ и Субэдэя, в разведывательный поход вокруг Каспийского моря, и уже в самом его начале они учинили страшные разрушения в северных районах Ирана. Приводятся различные цифры: только в Герате, по одним источникам, было убито 2 млн 400 тыс. человек [32], а по более скромным оценкам – 1 млн 600 тыс. [33], в Нишапуре – 1 млн 747 тыс. [34].

Цифры, очевидно, преувеличены; они отражают болезненность нападений и само восприятие жертвами неумолимых волн насилия и разрушений, чинимых дисциплинированными рядами мощнейшей армии. Другие войска, почуяв победу, сразу превратились бы в пьяную толпу насильников и грабителей. Но воины Чингисидов держали строй до самого конца, пока не получали обратный приказ. Собранная добыча распределялась централизованно, тщательно исследовались выгоды, которые можно было извлечь из населения.

Кембриджский историк Чарльз Мелвилль [35], изучив источники и сравнив их с данными хроник о других средневековых конфликтах, не нашел никаких доказательств того, что монголы были более разрушительной или смертоносной армией, чем любые другие армии того времени. Что отличало их от других воинов, так это дисциплинированность и целеустремленность. Тем не менее массовые убийства, совершенные ими в Северном Иране, закрепили за ними славу жестоких варваров.

Ибн аль-Асир – автор обличительных выпадов против армии Чингисидов. Их набеги якобы были столь ужасны, что он предпочел бы вовсе не рождаться на свет. На самом деле Ибн аль-Асир никогда не видел монголов, его рассказ основан исключительно на слухах. Однако именно эти неприглядные описания составляют основу популярного образа татарской армии.

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

Сведения о последних годах Чингисхана сохранились благодаря его настойчивым поискам эликсира жизни. Он услышал историю о некоем святом с Востока, который обладал секретом вечной жизни, и не преминул призвать ко двору этого человека, даосского мудреца Чанчуня. Чанчунь рассказал, что знает секрет вечной жизни, но не земной, а духовной, и Чингисхан в конце концов примирился с этим. Ученик Чанчуня вел дневник их путешествия по Азии и Туркестану для встречи с Чингисханом и составил труд о жизни в тех землях, недавно завоеванных монголами, где рассказал о своих встречах с великим ханом.

Чингисхан решил вернуться в Монголию, чтобы встретить смерть на родине, но до своей кончины еще хотел отомстить тангутам, первому народу за пределами степи, которых он завоевал 20 лет назад. Тангуты не отправили ему обещанных подкреплений для похода на запад, и за это предательство он решил истребить их. Высказывалось мнение о том, что эта операция монголов является первым зарегистрированным актом преднамеренного геноцида в писаной истории.

Чингисхан умер в 1227 году после падения с лошади, прежде чем смог лично умертвить правителя тангутов, хотя вскоре его убил кто-то другой. Место погребения Чингисхана держалось в секрете, который тщательно охранялся, и до сих пор его так и не нашли. Рашид ад-Дин утверждает, что все те, кто принимал участие в захоронении, впоследствии были убиты, чтобы сохранить место в тайне, но в других источниках эта история не приводится.

С падением хорезмшаха Чингисхан установил свою власть во всей Азии и заложил основы глобальной, мультикультурной империи, навсегда изменившей мир. Говорят, из одного только Самарканда на восток увели 100 000 торговцев и ремесленников плюс неизвестное количество женщин и детей, которым предназначалась роль домашней прислуги. Такие перемещения населения, принудительные вначале, но чуть позже и добровольные, имели место на протяжении всего периода господства Чингисидов, представляя собой одни из крупнейших миграций в истории. В 1206 году, объединив монгольские племена, Чингисхан вышел из степи, поглотил тангутов, безвозвратно подорвал господство чжурчжэней в Северном Китае, а затем вскрыл блеф хорезмшаха и оставил в руинах его царство – ворота в мусульманский мир. Тем самым он проторил путь для революции Чингисидов, которая изменила всю ойкумену. Он стремился не завоевывать и уничтожать, а овладевать и преобразовывать. Жестокость и несправедливость наполняли его ранние годы, и он искал лучшего для своих потомков, которые будут носить «тканные золотом одежды», вкушать роскошные яства, седлать лучших коней и наслаждаться самыми соблазнительными искушениями империи.