Одна жизнь Филиппа Денисовича

Заповедь «о мертвых либо хорошо, либо ничего», похоже, нуждается в корректировке относительно руководителей и сотрудников спецслужб. В пользу подобного решения свидетельствует пример Филиппа Денисовича Бобкова – ушедшего 17 июня на 94-м году жизни, генерала армии, самые известные карьерные вехи которого – должность начальника 5-го Главного управления КГБ СССР («по охране конституционного строя», 1969–1983 гг.) и руководителя аналитической службы группы «Мост» Владимира Гусинского в 1990-е.

Смерть только активизировала поток критических оценок многообразной деятельности знаменитого чекиста, прослужившего в органах при двенадцати руководителях (от Меркулова до Крючкова) и общавшегося с лидерами государства – от Юрия Андропова до Владимира Путина. Забавно, что Филипп Денисович, если не брать первых лиц «весомой организации» (сказано в фильме Э. Рязанова «Гараж») – единственный из ее руководителей, щедро представленный в отечественной литературе. Литераторы, по определению Сергея Довлатова «антисоветские» (скажем, Василий Аксенов), оставили портрет «идеологического генерала», носителя инфернального обаяния и описанного даже с какой-то мрачной симпатией. В новейшее время Александр Проханов в культовом романе «Господин Гексоген» сделал одним из основных персонажей отставного генерала КГБ Буравкова, когда-то грозу диссидентов/сионистов, возглавившего службу безопасности у телевизионного олигарха еврейского происхождения, который мечтает превратить Россию в «Новую Хазарию»; на самом деле старый чекист, конечно, трудится «под прикрытием», сугубо в интересах родной спецслужбы. В свежей, 2018 года, повести «Священная роща» Александр Андреевич напророчил скорую смерть девяностолетнего генерала (выведенного под прозрачной фамилией «Филиппов»): «На кровати, высоко на подушках возлежал Филиппов, когда-то могущественный генерал КГБ. Он был под капельницей. Голая большая рука бессильно протянулась вдоль тела. Трепетали капли в стеклянном флаконе. Трубка подходила к обнаженной руке и погружалась в черную вену, которая, как темная река, стекала от плеча до запястья. Подкопаев увидел тяжелую вену и подумал, что случай привел его на берег этой темной реки, устье и исток которой терялись в глубине огромной жизни. Эта жизнь была прожита среди войн, переворотов, тайных интриг и неведомых миру трагедий». Согласитесь, сильно написано: по сюжету умирающий ветеран успевает сообщить герою повести, писателю Подкопаеву, о зреющем антигосударственном заговоре магов-банкиров. Вообще, сюжет «Филипп Бобков и русская литература» существует отдельно, и прелюбопытный, коснемся его чуть ниже.

Инвективы продолжают лететь и слева и справа, по центру тоже: либералы не могут простить Бобкову многолетнюю, начиная с конца 1960-х, борьбу с инакомыслием в позднем СССР. Патриоты и государственники упрекают Филиппа Денисовича в куда более серьезных вещах: показная борьба с «диссидой» и фрондирующей интеллигенцией шла явно в ущерб жесткому профилактированию националистических импульсов и движений на окраинах державы, которые привели к ее стремительному и трагическому распаду. Бобкова попрекают вялой и соглашательской позицией в перестроечные годы, но главный компромат, естественно – безупречная работа на медиаимперию Владимира Гусинского.

Повторим, подобный критически-посмертный салют закономерен: сам характер работы спецслужб предполагает амбивалентность оценок современников, да и потомков – извилистая тактика закрытых орденов дополняет государственную стратегию в лучшие, победительные времена, а вот в периоды для государств проблемные ее изрядно отягощает и компрометирует. Если, конечно, нет идеологического запроса на мифологизацию лучших дел и ключевых персонажей. Но Бобкову, по понятным историческим причинам, такого вряд ли дождаться.

Генерал Филиппов у Проханова: «Народ ест ботву истории. А клубни остаются в земле. Существует явная история, которую пишут писатели и летописцы. И тайная, о которой знают разведчики. Две эти истории могут существовать порознь долгие десятилетия. Но потом в определенный момент они сливаются. <…> Я подумал, что вам будет интересна моя жизнь. Вся она касается тайной истории. Вам будет интересно знать, как ломалось и падало наше великое государство и какая роль в этом падении принадлежала разным людям».

В реальности, конечно, всё обстояло не столь метафизически: и Бобков, и его многолетний шеф Юрий Андропов были людьми своего времени, и – в определенном смысле (как и все мы) – жертвами его манипуляционных процессов; продуктами среды и уклада, где росли, мужали и делали свои великолепные карьеры. В этом смысле показательна «автомобильная» метафора Владимира Гусинского (магната упрекали в рекрутинге одиозного руководителя идеологической «охранки»): «Этих людей можно сравнить с высококлассными автомобилями. Они поедут туда, куда их поведут. Они – профессионалы, а не политики… Бобков – как хороший автомобиль. Куда поедет этот автомобиль, зависит от того, кто сидит за рулем».

Гусинский опрометчиво полагал, что рулевой здесь – именно он; на самом деле «хорошими автомобилями» (как в период «Моста», так и ранее) управляла надличностная воля самой истории, ускоряемая самыми передовыми на тот момент технологиями. Взять сюжет с условно-протестными, преимущественно столичными интеллигентами, чаще либерального, реже – национального направления, на борьбу с которыми контора Бобкова расходовала огромные ресурсы, вокруг вполне кухонных и литературных историй выстраивалась обширная мифология и конспирология, так что на реальные вызовы государственной безопасности энергии, времени, кадров элементарно не хватало. Здесь Филипп Денисович и его руководство шли в русле PR-наработок Запада (уже тогда вполне передовых): о ком громче всего шумела соответствующая пропаганда, в тех они и видели главную опасность для режима. Напоминая, пардон, того незадачливого гражданина, который ищет потерянную связку ключей не там, где выронил, а в круге света под фонарем. Иногда чекисты становились прямыми объектами провокаций: так, по свидетельству Евгения Евтушенко (а ему поведал страшную тайну Роберт Кеннеди) литераторов Андрея Синявского и Юлия Даниэля, печатавшихся на Западе, сдали КГБ коллеги из ЦРУ, дабы скандалом вокруг нарушений свободы слова в СССР отвлечь мировую общественность от начавшейся агрессии США во Вьетнаме… Бобков здесь ни при чем – Синявского/Даниэля брали до учреждения «пятерки», но тенденция последующих лет обозначилась явственно…

Впрочем, в чем-то генерал свое время и обогнал: коллеги Бобкова говорили о его специфическом мышлении, приверженности теории заговоров. Рецензенты бобковских мемуаров прямо заявляли о непрофессионализме: дескать, сплошная подмена реальной аналитики конспирологической мифологией. Явление, для рационального XX века выглядевшее поэзией и фантастикой, в наши постмодернистские времена, с их торжеством пиара, фейковых новостей, информационных надуваний слонов из мух, пришлось бы определенно ко двору. Украинско-президентская история Владимира Зеленского, прыгнувшего из хедлайнеров сериала в главы крупнейшей европейской державы, кажется перспективной наработкой Филиппа Бобкова. Или кого-то из его учеников. Забавно, что сам генерал в свое время выступал против преследования девиц из Pussy Riot…

В тему предвосхищения будущего ложится и упомянутый сюжет «Бобков и русская литература». Филипп Денисович был не только мемуаристом, библиофилом и книгочеем, известным всем московским букинистам, но и деятелем, весьма способствовавшим изданиям книг литераторов, не поощрявшихся советской властью: Осипа Мандельштама, Павла Васильева, Игоря Северянина; полагаю, широта его мировоззрения и литературный вкус привели бы к легализации Николая Гумилева и Владимира Набокова… Но тут случилась перестройка, и всё ускорилось само собой, без Бобкова.

Кстати, тоже хорошая иллюстрация к неумолимости времени.