Знакомый олигарх пригласил меня на вечеринку не для всех в свой лакшери виайпи дворец.
Колониальный стиль, аристократичные гости, шампанское и струнный квартет. Все великосветские, тачки с телками не обсуждают, о политике не говорят, лишь о высоком – исключительно о душе, об экзотических путешествиях и поэзии.
Я тоже, насколько способна, велеречиво разговор поддерживаю с изысканным франтом:
– Да не сомневайтесь, каталася я по средиземке, правда не на яхте, а на банане, но меня и там укачало в умат.
А сама прикидываю, как бы так зевнуть, чтобы никто не заметил и чтобы при этом челюсть не вывихнуть.
Решила по дворцу пройтись, уборную поискать. А дом у олигарха как Арарат парк хаятт – пять этажей, куча комнат, везде хрусталь и парча. Я потыркалась в пару номеров – богатое убранство помещений, Куинджи на стенах, как в Третьяковке, а тубзика нет.
И тут по коридору женщина идет. Женщина с нормальном лицом, морщины у нее носогубные, как у человека, по́ры на щеках, гусиные лапки, видно, что улыбается она часто.
Я к ней, так мол и так, «ай нид ту юз э басрум».
Оказалось, она горничная в доме. И говорит мне: «У тебя лицо знакомое, ты актриса, может?»
Ну я ее полюбила сразу, разумеется. Рассказала про себя, про то, что спать хочу, а лимузин еще не скоро гостей по домам развозить изволит.
А она говорит:
– Пойдем-ка на кухню, там я хозяйка и кофе тебе сварю.
И вдруг, пока мы добираемся до кухни через зимние сады Семирамиды, выясняется, что ее зовут Галя и она видела все мои фильмы. И обожает меня, потому что я человек и жизнь знаю.
И вот мы пьем с Галей кофе на кухне, а она мне взахлеб про жизнь свою: про то, как учителем была украинского, как муж ушел, а у нее Алеська на руках, про то, как няней устроилась в богатый дом, Никитку обожала как своего.
А когда хозяина пристрелили в подъезде и контрольный в голову, все состояние жене досталось и злая двадцатилетняя мачеха выставила Галю из дома, а на пасынка наплевала. А Галя через забор перелезала, чтобы мальчика увидеть, шпыняли его очень. Но что она сделать могла? Пирожки ему таскала, обнимала! Сейчас четырнадцать лет Никите, переписываются они. Письмо показала, он пишет, что, кроме Гали, больше нет у него никого.
Проводницей моталась, а сестра родная вещи из Турции таскала, Галя их реализовывала по-тихому, пока не прижали ее. Чуть не посадили, а сестру посадили. Усыновила ее Дениску, совсем тяжко жили. Да что вспоминать, сейчас все хорошо.
Алеська в университет поступила, правда на бюджет не прошла, да и учится кое-как, наверное, вылетит после первой сессии. Мужчину себе нашла – взрослый, богатый, высокомерный.
Галя пыталась с ней разговаривать, но она молодая, красивая, повидала нищету, хочет теперь все и сразу, разве будет мать слушать. Губы себе зачем-то наколола. Зачем? Восемнадцать лет ей.
– Сама? Ну есть мужчина, ухаживает за мной, но он женат, двое детей. С женой договорились, детей до ума доведут и разбегутся потом уже. Несчастливо живут, нехорошо. Но я не стану с ним, на чужом несчастье-то. Да и на себя времени нет, мне бы Дениса на ноги поставить. Он шебутной, конечно, но по математике хорошо соображает…
А в ноль-ноль я пошла к своим, потому что по домам надо бы уже. Олигарх мой меня в сторону отвел и говорит:
– Дура ты дура, тут Рома Абрамович развелся и в одиночестве маялся весь вечер. Еще пару вариантов я для тебя припас неплохих, а ты? В дворницкой с уборщицей языком пригрелась?
И рукой махнул. Безнадежная я.
Домой еду и понимаю, что спать вообще не хочу. Хороший кофе у богатых.
Она смотрела на него с грустью. Вроде бы он даже ничего, довольно милый, шубку помог снять, что приятно, шутить пытался, про работу расспрашивал. Но… что-то в нем не то.
Она даже не знает, как в который раз сказать Марине, что второго свидания не будет. Прямо так и видит ее огромные глаза: «Опять? Мой Виталик тебе уже пол-офиса своих друзей перетаскал. Ты в каждом червоточину нашла». И глубоко вздохнет, посмотрит грустным взглядом, но вслух не произнесет. Подруга! «Может быть, пора тебе задуматься? Может быть, это в тебе что-то не так?»
Она не сомневается, что в ней что-то не так. Чересчур требовательная? Сама поди тоже не подарок.
Нет, не подарок. И все же…
– Официант, приговор! – И ей, доверительно: – Я называю счет приговором.
Официант приносит книжечку с чеком. Ему. Он открывает, внимательно рассматривает чек.
– Хм… Так, полюбопытствую, что они тут нам насчитали. Так, ага, ага, бефстроганов ведь ты брала? Хм… Знаешь, интересно. Самое дорогое блюдо по чеку – это твое вино – два бокала. Ну и десерт, конечно…
Она кладет руку на сумку, он делает вид, что внимательно изучает чек, водит по нему пальцем вверх и вниз. Она открывает сумку и достает кошелек.
– Ну вроде бы все верно. Не обсчитали – даже странно.
Это он так шутит. Разряжает ситуацию, так сказать. А ситуация неловкая. Она открывает кошелек. «Скажи, пожалуйста, скажи, что ты сам оплатишь ужин. Я все равно не соглашусь и положу половину. Просто предложи это!»
– О, ты хочешь заплатить. Ну разве что настаиваешь. Теперь вас, женщин, не поймешь, заплатишь за вас, а вы обидитесь. Ха-ха. Ну разве я неправ? Сами боролись! Давай тогда по-честному. Я быстро раскидаю.
Он достает телефон и ловко плюсует цифры.
– Плюс триста семьдесят пять, плюс семьсот… А ведь ты еще вино пила… один бокал почти пять сотен. Ну ок, смотри, это с тебя.
Она кивает.
– А чаевые?
– Ты знаешь, я чаевых не оставляю. Никогда! Такой у меня принцип. А ты как хочешь.
Она кивает.
На выходе он снова шубку подает. Она забирает ее и надевает сама. Он заговорщицки подмигивает гардеробщику: «Феминистка!»
Ну и, конечно же, на выходе вопрос:
– А может быть, к тебе?
А ей почему-то не хочется. Наверное, завышенные требования. Но в своих желаниях-то она может себе не отказывать?
– Нет, жлоб. Ты дуй к себе.