Особая миссия

Случай произошел на работе ужасный. Но рассказать в точности, как все было, я не могу, меня читают. Попробую метафорически обрисовать.

Я в большой сценарной группе работала. Много парней и я одна. Я, разумеется, самая умная, потому что богата жизненным опытом.

Мы написали прекрасный сценарий, и нужно донести его до продюсера. Продюсер купит сериал и даст денег. Дело ответственное, потому что может не купить и не дать.

И вот решающий этап. Разрабатывается спецоперация по обезвреживанию продюсера.

Мы сплоченная команда. Один за всех, и все за одного! Собираемся на встречу. Все важные, серьезные. Проговариваем детали.

Я как главный автор готова принять удар на себя, но меня слегка теснят мои парни.

– Ты, – говорят, – пока не выходи. На этом этапе мы сами пойдем в авангарде. Чтобы тебя, не дай бог, не зацепило.

Я радуюсь – не парни у меня, а мушкетеры. Но все же мне тоже в гущу хочется. Они склонились над военной картой, дзоты там, мушкеты, план разгрома противника. А я подпрыгиваю и им за спины пытаюсь заглянуть:

– Ребята, а что это вы там делаете? Можно с вами?

А они мне:

– Уйди, девочка. Дойдет и до тебя очередь.

И один почему-то на себя командование взял, суровый такой, пот со лба утирает, мол, «Первому мне идти, вы прикроете меня, но, если не вернусь… ребята, передайте мой Ролекс сыну».

И все мрачно кивают и бейсболки сымают. Я опять:

– Давайте я первая пойду, мне и терять-то нечего, пожила уже достаточно.

А они сурово головами мотают:

– Война – не бабское дело.

Я обижаюсь, но уважаю их угрюмые попытки заслонить меня. Мои мужчины, защитники.

– Короче так, входим в кабинет, сразу презентацию ему в лицо, бам! – пока он не успел опомниться, ты вываливаешь ему дальнейшую стратегию. Ты с фланга сыплешь ему данными с фокус-групп, а ты в финале добиваешь праймтаймовым слотом… На, подавись, падла.

– А я? А что делаю я? – (Видимо, не унимаюсь я.)

Главный поворачивается ко мне, серьезно и немного грустно смотрит прямо в глаза.

– У тебя особая миссия!

ОСОБАЯ, все слышали?

– Если ничего из этого не сработает, ты подкрадешься сзади, завалишь и отсосешь у него. Ведь ты – Женщина.

Одиночество

Мы с друзьями в мишленовский ресторан ездили. Там красиво, официанты в жилетах, меню на вощеной бумаге, вина сомелье отпил евро на десять как минимум, дичь-фигичь, все как подобает.

Я в красивом платье, и у меня новая оправа «гуччи» красного цвета. Я давно о такой мечтала, и вижу в ней хорошо, и лицо у меня интеллигентное.

Расселись, приготовились. У меня кавалер сбоку, кавалер с другого боку – не на что жаловаться. НО!

Напротив за столиком пожилая немка сидит. Одна. Меню изучает, и у нее такое лицо грубое, как будто вытесанное резаком или чем там тешут, я не знаю, только неумело, наспех, как попало.

Лоб отвесный, потом херак – нос, длинный и тупой на кончике, что получилось, то получилось, потом подбородок за всякие пределы лица выходит, глаза маленькие, въедливые и стрижка короткая, бобриком.

Некрасивое лицо, красное, обветренное, но настоящее какое-то, притягивает взгляд. А глаза грустные.

Она в меню смотрит, кивает и говорит что-то себе под нос. Но одна она.

Вот я сижу с большой компанией, нам весело всем, мы разговариваем, перебиваем друг друга, голодные, думаем, как бы заказать все что есть в меню, но при этом не объесться.

И смеемся всем столом, громко получается. Потому что нас много, и мы молодые все, веселые. Дамы в платьях, и оправа у меня красная.

А она одна. Она сама себе говорит. Потому что ей некому сказать. А поговорить хочется и поделиться хочется, все же место такое необычное, красивое, стол заранее бронировать пришлось. Обсудить меню хочется, «вот ты бы что заказал? Фуагра, серьезно? Я, пожалуй, все же на тартаре остановлюсь, но у тебя фуагру попробую? Ладно? А ты у меня карамелизированный шалот бери…»

Но одна она.

Официант проходит, и она что-то ему вслед говорит. Как бы не ему, а просто с ним, но он не слышит, у него свои дела. И она немного большой головой качает и снова в меню утыкивается. И бубнит под нос.

А мы столик за две недели заказывали, готовились, мне радоваться нужно, я давно ждала!

Но я вообще не могу радоваться. Потому что она одна. Некрасивая, пожилая, приехала путешествовать. Одна. Это ужасно – путешествовать одной.

И мне все мои: «А ты что выбрала?» А я думаю: почему я села к ней лицом, я ведь могла сесть к ней спиной и ничего не видеть. И ждать, пока подадут дичь, и смеяться со всеми.

А теперь она… такая старая, и некрасивая, и одна.

И я понимаю, что тоже такой буду, и что сейчас не нужно переживать, сейчас радоваться нужно. Потом, это потом. А сейчас – радоваться.

Наверное, только не поеду я одна в путешествие, жальче этого ничего нет.

Все время смотрела на нее, оторваться не могла. Один раз глазами встретились, и я ей улыбнулась. Она мне нет. Пробежалась по мне, задержалась немного и отвернулась, вздохнула, снова головой покачала и сказала что-то под нос.

Сама. Себе.

Потом ей вина принесли бокал. Один.

Про тетю Валю, Машину маму

Грустно…

Моника Беллуччи красивая, Моника Беллуччи изысканная. Неувядающая, талантливая… итальянская…

Родилась Моника Беллуччи в Челябинске. Рассказывали, весь роддом сбежался посмотреть – многое видали, но такой красоты… Мать прикрывала личико малышки, крепко обнимала. «Глупые, красота не дар Божий, красота – тяжкий крест».

Моника правда была хороша: точеный профиль, черные брови, грустный, немного отрешенный взгляд. Будто бы не на своем месте.

Мама замечала, как на дочурку пялятся. Так бы и треснула по сальным харям. В строгости дочь воспитывала. А как иначе? Чтобы не возгордилась, упаси господи.

Подружки на дни рождения, на дискотеки, а Моника дома. Мама говорила: «Нечего тебе с ними шляться, тьфу-тьфу-тьфу, еще в подоле принесешь… Вот замуж выйдешь, сдам я тебя с рук на руки и будешь гулять, где хочешь и сколько хочешь».

Моника не обижалась, она одиночество любила и стихи любила. В четырнадцать лет в местный драмтеатр пришла. Сама. На прослушивание. Режиссер, когда ее монолог услышал, чуть со сцены не упал.

– «Отчего люди не летают так, как птицы?»

Но мама истерила, просто костьми легла. Актриса? Это что же за профессия такая, перед мужиками жопой крутить? Моника поплакала, но согласилась.

Образование надо достойное получать, в ВУЗ поступать. И Моника получала, поступала на инженера-конструктора, мама решила, что профессия солидная, и мужчины будут вокруг, а это важно.

В одиннадцатом классе щеголь-москвич к ним в школу приходил, из агентства модельного. Уговаривал Монику на подиум, пророчил Париж, Нью-Йорк, дизайнеров мировых… Но Моника не дура, знает она таких пройдох, и чего им от девушек нужно, а если даже и правда, то как она из Челябинска уедет? Полуголая по подиуму, а мама здесь одна? Мама на нее жизнь положила.

Моника в инженерный поступила. Сколько же у нее ухажеров было! Она Пашу выбрала – самый видный парень на курсе, из обеспеченной семьи.

Но будущая свекровь ее невзлюбила – красивую, грудастую. Такую дома не запрешь, сразу видно, гулять будет, настрадается от нее Пашка. Но Пашка-дурак влюбился, водой не отлить.

Поженились.

Потом Сереженька родился. Моника его с рук не спускала. Когда Паша ее колотил, еще держалась – сыну без отца никак. А когда увидела, как он Сережу толкнул, так прямо впилась в его глаза, водкой залитые. Развелась молниеносно. Ничего! Губы сжала – одна вырастит сына, она сильная.

Когда конструкторское распустили, Моника на рынок к Армену пошла.

Мясом торговала, и зимой и летом с лотка на улице. Лицо, конечно, обветрилось, губы зимой вообще в кровь, пальцы до посинения. Ну ничего – с лица воду не пить.

Для кого ей лицо-то теперь беречь… прости господи, уже к сорока ближе. Хотя ухажеры имелись, и в большом количестве, только пальцами щелкни. Но у нее Сереженька, его на плавание надо, а вечером на музыку. Очень хотелось, чтобы Сережа на скрипке, но он все больше к математике.

На рынке по матушке научилась, курить начала и обвешивала лихо. Но своей и там не стала. Соседние торгашки обходили ее стороной – не от мира сего, ей-богу. Улыбается, зубы белые…

Зато в доме полная чаша, и маму к себе забрала, она в последнее время сдавать начала.

Сереженька после школы в Москву уехал, в МГУ поступил. Моника плакала, тоскливо одной, сил нет, но лишь бы сыну хорошо было.

А после четвертого курса он Лизоньку привез – знакомить. Хорошая девочка – тоненькая, хохотушка. Обняла Монику, расцеловала, училась пельмени лепить сибирские.

А перед отъездом они маме подарок подарили – путевку в Рим. «Да как я там? Я ж языка ихнего не знаю. Да и надеть мне нечего…»

Ничего, справилась, как рыба в воде. Она только бровь поднимала, перед ней официанты хороводы начинали водить. И плечи распрямились, и стать к ней вернулась. И варикоз куда-то пропал. С утра – Колизей, Фонтан Треви, Ватикан. Все на каблуках. Мужчины ей вслед оборачивались.

Приятно. Эх, такую бы жизнь да лет двадцать назад…

Может, хотела в Риме остаться, может, увидела на табло свой рейс и представила, что в Челябинске уже чертовски холодно и темно – так сердце от тоски защемило… А может, как мама всегда говорила – «просто время подошло»…

Последний проезд по Риму с сиреной. Красивый врач итальянец… массаж сердца… уно, дуэ, тре… уно, дуэ, тре…

Жаль, что Сережу больше не увидит, а больше… ничего не жаль. Но теперь пусть уже сам, у него все будет хорошо.

Вот так жила-жила Моника Беллуччи, да вся вышла.