Глава восьмая

И вечный май

Когда у облаков чуть позолотились края, Анна, с беспокойством ожидая прихода ночи, решила, что пора закрывать ставни. До наступления темноты она оставит открытым лишь главный вход.

Но зайдя за угол бункера, Анна стала свидетельницей невероятного явления, набиравшего силу в западной части неба: там началось восхождение цитрозусов. Искрящийся радужный купол из мириадов насекомых рос, ширился, пока не поднялся над синеющими в голубой дымке плоскими нагорьями; рассыпался и оставил после себя разноцветные ленты. Ленты извивались в воздухе, протянувшись от неба до земли. Тут же, как по команде, над джунглями от горизонта до горизонта взошли дрожащие, изменчивой формы конусы, спирали, купола, чтобы рассыпаться, разметаться в воздухе, а потом начать новый акт фантастического вечернего представления.

Анна хотела вывести наружу подругу – в месте полюбоваться закатом, но подумала о тех, кто жизнями заплатил за это зрелище: о первых десантах на планету.

Наверное, люди наслаждались красотой, еще не зная о коварном фиале. Наверное, их зачаровал вид неба над Ило, и семь маленьких лун чистого серебра, и фантасмагория цветных облаков. И экипаж с жаром обсуждал увиденное, пока люди не заснули, кто где, сдавшись необоримой дреме. И джунгли поглотили их…

Белошвейка передумала звать Мрию.

Она закрыла два окна, что потребовало стольких усилий, что девушка утомилась и запыхалась.

«Патрульный играючи двигал щиты, – вздохнула Анна и вспомнила крепкие плечи сухопарого с виду пилота. – А Мрия была права, когда предлагала проверить, как работают эти ставни!..»

Анна решила, что закрывает окна слишком медленно: уже воздух стал густым от потоков взлетающих насекомых.

– Мриечка! – она окликнула подругу, перевесившись через подоконник. Стекла на Ило не нужны, окна с внутренней стороны когда-то затягивали легкой сеткой, но от времени сетка истончилась и прорвалась, а кое-где полностью выкрошилась. – Мрия, на помощь! Давай сделаем это вместе!

Мрия вышла из убежища, но сначала от нее не было толку: первая белошвейка не могла отвести взор от яркого неба.

Наконец Мрия налюбовалась закатом, и девушкам удалось закрыть все щиты и изнутри вставить шпильку в специальное отверстие, блокирующее положение щита. Бункер превратился в крепость, столетняя база погрузилась во тьму – о ночном освещении на этой планете никто не заботился, все равно здесь не для кого разгонять мрак ночи. Семилунный живет лишь при свете здешнего солнца и засыпает, как только Ило-Соло заходит за горизонт.

Сейчас бункер освещал лишь свет, падавший из дверного проема внутрь, он говорил о том, что до ночи есть еще время.

– Слышишь аромат? – Анна полной грудью вдохнула вечернюю свежесть.

Мрия улыбнулась:

– Ты учуяла фиал? Так скоро? Я еще не чувствую запах, но это потому, что уже дышала им когда-то. Скоро и я начну водить носом, как ты. Зато я усну первая, а ты, может, посопротивляешься немного. Новички всегда сдаются фиалу позже местных жителей. Давай вместе искупаем малышку, ладно? Не оставлять же это дело до утра. Подумать только, я расстанусь со своей звездочкой на целых восемь часов!

Мрия ворковала с дочкой, пока Анна послушно поливала на младенца теплой водой из небольшой канистры – они не придумали ничего лучше, что можно было бы использовать вместо лейки. И, к огорчению Мрии, в бункере не нашлось посуды, годной для ванночки, а устраивать ребенка в большой глубокой сковородке она отказалась наотрез. Ее нетерпимость к сковородке немало позабавила Анну. Мрия специально лазила в кладовку, обнаружила там запасы сетки и додумалась соорудить из сети крохотный гамак. В нем и купали сейчас ребенка.

«Какое счастье, что я здесь не одна!» – подумала вторая белошвейка.

– А вот и я! Я вернулся! – донесся из лесу басок Ветера. Заросли отозвались шумом и треском, где-то за спиной Ветера с чмоканьем надломилось и упало крупное мясистое растение, разбрызгав вокруг бесцветную жижу, а он все ломился к бункеру, приговаривая:

– Ну-ка, ну-ка, девчонки, все дома?

Белль встрепенулись; даже новорожденная чуть заметно повела головой, заслышав голос.

Ветер ввалился в открытую дверь и с порога начал руководить подготовкой к ночи.

– Закрыли эти штуковины на окнах? Точно? Все? – гудел он. – А дверь почему оставили открытой? Выметаем землю со входа!

Анна ушла в глубину бункера, где всепроникающий голос галерца звучал приглушенно. Кипучая натура Ветера утомляла. Анна искала самый укромный угол и вдруг отметила, что бункер явно разделен на зоны. Первая, внешняя, – там, где устроили ложе для Мрии с малышкой, где сейчас шумно хозяйничал галерец, где когда-то распологались рабочие и исследовательские отсеки, и где она только что закрыла окна по всему периметру, – не единственная, предназначенная для безопасной ночевки.

Второй зоной оказалась внутренняя прямоугольная комната, которая могла бы считаться просторной, если бы не была так загромождена. Белошвейки приняли это место за темный склад, в свете фонарика они не смогли оценить его размеры.

Белль обошла этот склад, внимательно разгядывая все.

Толщина стен и устройство двери навели Анну на мысль, что это и есть истинное убежище.

Один угол помещения занимали сейфы с медицинской эмблемой и стандартный набор диагностического оборудования. В другом углу поместилась кухня. Чуть подальше – крохотный биотуалет. Анна подумала: почему – био? И пришла к настораживающему выводу, что первые поселенцы явно позаботились о том, чтобы схрон не имел ни малейших выходов наружу – даже канализационных.

В этой внутренней комнате рядами выстроились объемные канистры высотой от пола до потолка, предназначенные, судя по маркировке, для запасов воды. Анна постучала по стенкам канистр – гулкий звук свидетельствовал о том, что резервуары пустые. Чего же она ждала – конечно, они будут пустые. Бункер отслужил свое и, законсервированный, простоял десятилетия.

За канистрами, разделившими помещение пополам, находились каркасы стеллажей с лесенками наверх. Анну осенило: это не стеллажи, это спальные места, четыре по вертикали и выстроившиеся в несколько рядов. Здесь могли расположиться на ночь двадцать пять человек – скученно, но в безопасности.

Анна продолжила свой обход и проверила, как закрывается дверь. Створки, утопленные в стенах, медленно сомкнулись, повинуясь повороту механического винта. В старых зонах любого корабля есть двери с такими створками – наследие прежних технологий; мембранные и лепестковые входы не сразу вытеснили старые двери.

На внутренней стороне створок Анна увидела схему помещения: чертеж столетней давности, но схема не соответствовало всему, что видели ее глаза – сложная, выполненная в трех цветах, причем центральная часть, густо испещренная красным, слегка выцвела. Анна решила разобраться в схеме до наступления ночи, это могло оказаться важным. А пока ее заинтересовал вложенный в нишу цилиндр с прописями: туго свернутая бесконечная лента пленки. Удобная вещичка для тех, кто любит писать вручную, а такие любители никогда не переводились.

Белошвейка подумала: вдруг кто-то брал в путешествие рисунки своего ребенка? Может быть, внутри – первые слова, написанные малышом старательно и криво, печатными буквами?

Но там оказались стихи. Стихи писала женщина с Земли‐1, Анна могла ручаться за это. Больше ни на одной планете человек не станет вплетать в строки старую-старую детскую загадку про замерзшую прорубь. Белль с удивлением смотрела на то, как, оказывается, не просто и не сразу рождалось стихотворение. Оно переписывалось несколько раз, пока не остался чистовой вариант:

 

на краю земли (у нее что ни точка – край)

где в круглом окне днем стекло разбито,

                                           а ночью – вставлено,

не шути с полнолунием: свет гаси, засыпай,

и квадрат своего окна спрячь за плотными

                                                              ставнями,

чтобы свет луны не сочился с небес, как яд:

пусть полощется в круглом окне да искрится

                                                                 бликами,

пусть лунатики бродят по крышам, пусть

                                                младенцы не спят,

пусть ушедшие в Сеть по бесчисленным

                                                ссылкам кликают,

а тебе не надо; ты попалась в ловушку снов,

ненадолго – всего на ночь, до рассвета

                                                                Божьего,

и теперь успей сотворить ключи, отворить

                                                                       засов

и понять все то, что тебе понять пока не

                                                           положено…

 

Стихотворение дышало ностальгией по оставленной Земле, тревогой, и еще трудно сказать, что именно почудилось Анне в нем.

Как встретила планета эту женщину?

Отпустила ли?

Нет, какие могут быть сомнения – все было хорошо. И та, которой принадлежали эти стихи, просто забыла цилиндр с прописями, когда миссия возвращалась на Землю…

Анна вернула цилиндр на место и еще раз изучающе рассмотрела основательную, хорошо пригнанную дверь. Она обдумывала свою догадку насчет убежища в убежище. Если до заката есть хоть сколько-то минут, ей нужно разобраться со схемой помещений бункера. Слишком много пометок и символов: возможно, что схрон устроен гораздо сложнее, чем это кажется на первый взгляд.

Белль раскрыла створки двери и по ступеням (внутренняя часть бункера была поднята выше первой комнаты) сбежала вниз, спугнув счастливое семейство на топчане. Мрия целовалась с Ветером, как будто они купили прогулку на газоны для игры в мячики в развлекательном центре «Галеры». Анна проскользнула мимо, стараясь не глядеть под балдахин, и остановилась на пороге, в проеме открытой двери. Солнце зашло.

– Ветер, мы рискуем! Давно пора закрыть бункер, Ветер! – решительно сказала она.

– Ситуация под контролем! – скалясь, ответил галерец. – Ни одно дерево к порогу не подходило!

Белошвейка принялась тянуть на себя туго поддававшуюся внешнюю дверь.

– Мрия, скажи ему: здесь сон побеждает человека внезапно, потом будет поздно!

Ветер с беспечной улыбкой возлежал на ложе рядом с женой и ребенком, закинув руки за голову:

– У страха глаза велики! – прогудел он и оглянулся на Мрию.

И от неожиданности привскочил на постели. Мрия, только что подставлявшая ему губы для поцелуя, больше не могла ничего ответить.

Она лежала навзничь с умиротворением на лице, глаза закрыты; ее сразил глубокий сон.

Малышка Надья тихо спала. Но у ребенка был не морок, навеянный фиалом: новорожденная чуть повела головкой, дрогнула рыжеватая бровь на крохотном лице и сморщился носик. Фиал еще не одолел крошку, чужую на этой планете. А вот созерцание мертвецки спящей Мрии неприятно поразило и галерца, и Анну.

Анну грызла тревога за патрульного офицера, оставшегося в лесу, за всех них, отверженных, затерянных и забытых. Призрак опасности дохнул из-за стен.

Белль с грохотом уронила в скобу большую, длиной до локтя, стальную защелку входной двери, и бункер потонул в темноте, едва рассеиваемой светом единственного флип-слипа.

Голос Анны холодно зазвенел, когда она приняла решение переселиться внутрь бункера – и сделать это немедленно:

– Ветер, быстро переходим внутрь!

Галерец вскочил и стоял с разведенными в стороны руками.

– Только бы успеть! – суетилась белошвейка, подхватив новорожденную вместе с колыбелью – приспособленным под кроватку прозрачным колпаком душевой кабины из челнока Мрии.

– Бегом-бегом переходим внутрь! Ветер, фиал не предупреждает – ты сам видел! Перетаскивай лежаки; внутри все устроено для сна!

Ветер, ругнувшись, схватил топчан вместе с ворохом расстегнутых спальных мешков на нем и потащил свою ношу, ступая за Анной. Вторая белль несла колыбель и освещала вход в другую комнату. Галерец споткнулся о тряпки, упал, загремев топчаном и больно ударившись о ступеньку, но даже пикнуть не посмел. В панике ему померещилось, что ведьмацкий здешний воздух уже ударил в голову, а сверху шипела Анна, досадуя на него и подгоняя. Он поднялся, бурча под нос: «Не-ет, кажись, еще не сплю».

Под руководством Анны установили топчан. Патрубки по четырем углам, которые сходили за короткие ножки, оказывается, имели другую функцию: они вставлялись в отверстия стеллажа, образуя надежную спальную полку.

Анна поставила колыбельку с Надьей на полку, приговаривая: «Вот так, маленькая! Твой папочка не споткнется о твою кроватку!» – и погнала Ветера за вторым лежаком. Затем предстояло перенести спящую Мрию. Только бы им успеть уйти под защиту внутренних стен! Не свалиться на пороге или во внешнем периметре бункера, или на бетонном полу!

Когда установили лежаки для всех и Мрия была уложена и бережно укрыта, Анна, успокаиваясь, еще раз сгоняла галерца, велев принести ей сетку балдахина.

– Как же, устроиться надо не просто, а по-королевски!.. – донеслось ворчание галерца. Ветер суетливо сдирал сеть. Первый широкий зевок, растянувший ему рот, вверг его в панику.

Анна ответила:

– Не угадал! Я не хочу, чтобы по крошке Надьежде утром бегала какая-нибудь белка. Мы же не проверили как следует бункер, вдруг здесь осталась местная живность. – Анна стояла в проходе, подсвечивая галерцу фонариком.

– О! – только и смог ответить Ветер. – Ну и мозги у тебя, белль, все продумала! Так и быть, я возьму тебя в свою команду!

Анна пропустила слова галерца мимо ушей.

– Устраивайся, – милостиво разрешила она, – я сама закрою дверь.

Она на всякий случай направила конус света на наружную дверь. Выход из бункера был закрыт, как положено, она проверяла его несколько раз. Только после этого Анна заперла створки внутренней двери, прихватила схему бункера и растянулась на своей полке, светя флип-слипом на пластиковый прямоугольник с разметкой помещения.

Ветер со своего места видел, как неожиданно вильнул конус света, тело Анны расслабилось, фонарик выкатился из левой ее руки, разжались пальцы правой руки, державшей схему, и белль уснула.

Галарец подумал, что надо встать, подобрать упавший флип-слип и выключить, а то сядет микроэлемент, а микровок у них – раз-два и обчелся и как раз за микровками они и отправлялись в город… Он порывисто откинул одеяло…

Фиал распорядился за него – галерец мгновенно ушел в сон.

Надьежда проснулась. Завозилась в колыбельке, почмокала губами, решила покапризничать, но фиал убаюкал младенца.

* * *

Тимох медленно просыпался. Отдохнувшее тело испытывало легкость свободного полета, какое терровцам – жителям других планет – случается переживать разве что в счастливом сне. Приятный переход от сна к бодрому и деятельному дню делал Ило Семилунный невероятно популярным у туристов.

Нофиал постепенно заполнял мир под солнцем Ило-Соло, вентилировались легкие патрульного пилота, ощущение парения отступало, сознание возвращалось в реальность.

Прошли еще долгие тридцать минут, волшебное время, дарившее иланцам счастливые миражи сна, побуждающие людей вставать с улыбкой на лице и с чувством, как будто юность снова вернулась в тело.

Тимох намерился потянуться, разминая мышцы.

Но у него не вышло даже пошевелить ногами.

Контраст приятного пробуждения и физической скованности встревожил, иланец натренированным усилием включился в действительность, согнав остатки дремы, и вчерашние приключения напомнили о себе тревогой, только и ждавшей, когда после сонного морока к человеку вернется прежняя ясность мысли.

Тимох вспомнил, как втискивался в узкую каменную нору, в которой ему едва хватило места; вертикальная гранитная стена оставила ему немного вариантов, и найти другой схрон он уже не успевал. Вспомнил, как ерзал в этой норе, егозил спиной на мелких камешках, стараясь расчистить место под собой. В тесноте, под низким сводом, почти ложившимся на грудную клетку, он был лишен возможности действовать руками.

Он вспомнил, что перед тем, как забиться в эту щель, свернул офицерский хлыст кольцом, всунул его в рюкзак и, активировав, перевел в состояние твердого стального обруча. Рюкзак изменился: раздался, стал круглым, похожим на гриб. Птица, тихо сидевшая внутри, пронзительно и коротко вскрикнула: не иначе, журавлю защемило перо отвердевшим обручем. Проделав манипуляции с рюкзаком, патрульный влез в пещеру и попытался умоститься поудобнее, но у него ничего не получилось – голова оказалась опасно близко от входа в каменную нору. Он передумал ложиться ногами вглубь пещеры, выскользнул наружу и забился в схрон, выбрав другое положение тела: головой вперед, ногами к выходу. Ногами он протолкнул рюкзак с пленной птицей к отверстию входа, ступнями двигал и шевелил рюкзак до тех пор, пока тот не закупорил собой лаз.

Откуда-то сверху через щели в скальной породе в его нору поступал воздух. Тимох обонял усиливающийся запах фиала и все чаще зевал.

Как всегда бывает, он не помнил момент, когда уснул.

Теперь Тимох видел яркие точки света на каменных стенах пещеры. Восходящее солнце метало жаркие стрелы, засвечивая прицельно в дыру лаза, выходившего на восток. Но лаз должен быть закрыт рюкзаком… Если рюкзака нет – что-то все-таки успело произойти зловещей иланской ночью.

Тимох физически ощутил неладное, потому что ноги не двигались, а пятна света чересчур сильно дробились. Что-то перекрыло вход и туго спеленало ноги пилота.

Он, снова извиваясь, вытягивая шею и скосив глаза, попытался увидеть тело ниже пояса. И с ужасом понял, что остался жив только чудом.

Флорники все-таки обнаружили его на такой высоте.

Лиане понадобилось немало времени, чтобы дорасти до лаза, в котором спал пилот. Когда тонкие стебли дотянулись и, свившись вместе, образовали могучий и жадный до органики жгут, несчастная птица в ранце первой оказалась на их пути. Флорникам пришлось потрудиться, пока они нашли щель в магнитной застежке рюкзака. Это их задержало. Но до рассвета от несчастного журавля даже перьев не осталось: зеленые живо расправились со своей жертвой, как только им удалось проникнуть внутрь ранца к беспробудно спящей птице.

Тимоху не надо рассказывать, как все происходило. Тонкий стебель, самый удачливый, случайно ткнулся в щелку между застежками и проник в рюкзак, указывая дорогу остальным зеленым. Дальше все решало лишь время: журавлю пришел конец, и пилоту оставалось только похвалить себя за предусмотрительность, обеспечившую спасительную задержку.

Когда растения принялись за человека, ночь была уже на исходе.

Чтобы оплести ноги пилота и спеленать его до колен, флорникам понадобилось минут тридцать: вход в пещеру буквально забили жгуты растений. Но на высоте двадцати футов молодые неокрепшие побеги лианы не так предприимчивы – не то что на земле. К тому же они мешали друг другу, иначе успели бы прорасти сквозь плоть человека или пережали спящему вены. Тимох возмутился, когда увидел одинокий стебель, лежавший на ширинке брюк.

Плети лианы под действием нофиала истончались на глазах, и солнце ломилось сквозь хаос спутавшихся стеблей. Пятна света в пещере расширились, пилот лежал, щурясь от света.

Спеша освободиться поскорей, он извивался всем телом, а восходящее светило невыносимо припекало ему в подошвы, словно хотело изжарить.

Наконец ему удалось выскрестись из пещеры наружу, и он уселся на узком карнизе перед своим ночным убежищем. Он отшвырнул остатки сухих флорников, и мертвые растения, шурша, полетели вниз по склону.

Тимох схватил ломкий, уже иссохший до нити стебель, который снял со своих штанов, с чувством изорвал его на куски, развеял по ветру и только после учиненной казни взглянул на ступни. Ступни продолжали гореть огнем. Да, так он и думал: солнце ни при чем. Он принес на ботинках жирную болотную грязь и не потрудился стереть затвердевшую в углублениях протектора корку. Флорники успели посеять споры на его подошвы, споры проросли внутрь, где было темно и влажно, и теперь ноги пилота зеленели крошечными всходами, а жжение увеличивалось с каждой минутой.

Тимох, морщась от неприятной щекочущей боли, нащупал у входа в пещеру чудом уцелевший баллончик со спреем; остальные два, видимо, под напором флорников скатились с утеса вниз вместе с ранцем. Космофлотские бутсы Тимох отправил туда же, горестно попрощавшись с ними, как с верными друзьями.

Спрей на время облегчил боль и очистил кожу от мехового налета. Брызгать придется много раз, если он не хочет следующей ночью весь покрыться зеленым мехом. Но спасительный баллончик – йло! – только один. К тому же спуск по склону босиком теперь превратился в смертельно опасное испытание. Патрульный порадовался, что хлыст по-прежнему с ним – вон лежит в пещере, свернувшись кольцом. Он не ушел бы отсюда без хлыста и вынужден был бы шататься под горой, разыскивая пропажу.

Тимох вернул хлысту гибкость плети и, в третий раз давая ступням высохнуть от спрея, оглядел окрестности.

Главный город кантона, Вечный Май, протянулся с востока на юго-восток. Солнце поднималось как раз за его грандиозными небоскребами. Против света небоскребы казались синими силуэтами и выглядели еще более узкими и удлиненными. Слева и чуть поодаль от городских построек возвышалась двойная спираль «Небесной лестницы»: причала для дирижаблей, увешанного ночевавшими на нем мелкими воздушными летунами. Еще на сотню-другую метров выше в небе величественно застыли столичные гиганты «Золотой грейпфрут» и «Легенда». Сдвинулась с места и маневрировала «Звезда Ило» с элегантным ребристым силуэтом – этот аэрокрафт узнал бы любой, рожденный на острове Тобион.

Пилот наблюдал, как дирижабли снимаются со стоянок, готовясь лететь к океану и дальше: к живописным островам с такими же колоссальными Лестницами. Их курс лежал как раз над горой, приютившей Тимоха, затем над грядой Каменных братьев и дальше, к девственно-чистым песчаным пляжам, на которых нет и не было желающих загорать, потому что моря Ило Семилунного – это густой соленый суп с плавающими в нем неутомимыми и ненасытными созданиями.

Тимох приободрил себя и начал спускаться с горы. Это на самом деле оказалось сложнее, чем взобраться на нее. Стиснув зубы от боли в ступнях, пилот осторожно нащупывал уступы скалы. Порядочно изранил ноги и ладони, но спустился. И даже не свернул себе шею.

Предстоял переход по лесу к делянке лесорубов, которую он разглядел в направлении на север. Этот план уводил его от столицы, но выбора не было. На вырубке, несмотря на ранний час, техника очищена от зелени, значит, на лесосеке уже работают люди. Ему нужна помощь, и чем скорее, тем лучше. Нечего и думать доковылять до столицы на израненных ногах – ходок из него теперь никакой, и ночь, чего доброго, застанет его в лесу. Что сказать лесорубам, он придумает по дороге.

Каждый шаг давался с трудом.

Ступни опухли и нестерпимо болели, кожа облезала с них клочьями; обмотки, которые он сообразил из располосованной куртки, густо пропитались кровью. Тимох шел как в бреду. Пот катился с него градом, тело бил озноб. Остатки спрея с трудом выходили из опустевшего баллона.

Тимох споткнулся и упал. Лес кувыркнулся перед его глазами зелеными верхушками вниз, комлями вверх, и пилот потерял сознание.

* * *

– Анна? Где мы? – сонно спросила Мрия, пытаясь определить, где провела ночь и откуда доносится агуканье дочки. Потом послышались мелкие поцелуи и ласковое бормотание: мамочка нащупала свое сокровище даже в кромешной тьме.

Анна не спешила вставать. Зачем? Ведь все так славно…

– Ах-ха, – потянулась она, – прекрасно спалось!

– Говорят, в состав нофиала входит легкий наркотик. Вот почему ранним утром местные люди такие свежие и оптимистичные. И вообще, они привязаны к своей планете; и страшные ночи, и флорники совсем не омрачают их любовь к Семилунному, – отозвалась Мрия. – Как бы добавить сюда немного света? Совсем чуть-чуть. Даже в эпислон не было такого мрака, как в нашем убежище.

– Флип-слип сдох! – отчитался Ветер.

Лежак заходил ходуном под проснувшимся галерцем. Он похрустел суставами, потягиваясь, послышался могучий вдох-выдох:

– Я хотел поднять фонарик с пола, но не успел. Раз мы проснулись, значит, можно открывать двери и окна, так? Ну, я пошел! Девочки, сейчас папочка все сделает! Сейчас-сейчас!..

Громкий хруст сигнализировал, что фонарику окончательно пришел конец под пятой галерца. Ветер говорил:

– Наш патрульный малость странный: и чего было нагнетать страх? Ночка как ночка. Флорники – себе, мы – себе. Я впопыхах не снял ботинки, так и задрых, не разуваясь…

В темноте он ударился о стойки стеллажа, потом гулко бомкнули пустые цистерны. Наконец Ветер нашел путь к двери, открыл ее и с брезгливым «Е‐мое!!!» шумно вывалился за порог, из одной тьмы в другую – в наглухо задраенный наружный периметр.

– Хради хосмоса, нех ходи… х-х-сюда… – простонал он. Раздалось жидкое чавканье и шумное, хриплое дыхание несчастного, корчившегося на бетонном полу бункера.

– Ш‐шет, ох, как ш-шет!.. – услышали девушки муки боли.

– Анна?! – сдавленно воскликнула Мрия, боясь напугать малышку, сосавшую грудь, и в панике забилась глубже, к стене. Ребенок заплакал. Мрия тихо заголосила:

– Ветер, что с тобой?! Что случилось? Нам ничего не видно! Да что же это такое?! Анна?!

Анна металась по бункеру в поисках спасения.

Она поняла, что Ветер поскользнулся и упал во что-то ядовитое – и если то же самое случится с ней, то все обречены.

Она нашарила медицинский шкаф.

Дверца открылась, и слабая подсветка внутри, незаметная днем, когда они с патрульным офицером заглядывали в запасы медикаментов и Тимох активировал баллончики с лекарством, – эта слабая подсветка сейчас показалась яркой. Анна схватила готовые спреи. Рядом лежал предусмотрительно оставленный фонарь, не слабый флип-слип, а аварийный галоген, в момент заливший схрон ярким светом. Анна ринулась к Ветеру, прихватив спальный мешок. Она вытерла салатовое желе с двери и взялась ладонью за протертое место. Ощутив слабое жжение в кисти, поколебалась на пороге, не рискуя спускаться, бросила тряпку под ноги, сорвала с лежака еще один спальный мешок и тоже бросила на пол, и только потом прыгнула по настланным спальным мешкам к скрюченному от боли Ветеру. Тот заходился от болевых спазмов и уже начал задыхаться. Анна заполошно поливала его аэрозолем из белого баллона. Ветер с трудом встал на четвереньки, подставляя под облако спрея красное, распухшее лицо и раздирая воротник одежды:

– Выф-феди меня от-ф-ф-сюда, белль!

– Куда?! – Анна оборвала его порыв ползти по ступеням внутрь схрона, хоть вряд ли Ветер видел, куда направляется, – его глаза скрылись под распухшими веками.

– Потерпи, Вет! Я застелю пол, выйдем наружу, я только застелю пол – не прикасайся к слизи! Я открою дверь, Вет! Спокойно, я рядом, Вет! Я уже открываю бункер, Вет!

Ветер выл и раскачивался, стоя на коленях.

В разорванной рубахе, с отекшим телом в красных пятнах, он пытался разбухшими непослушными пальцами высвободить руку из рукава. У него не получалось, – галерская униформа не снималась, передавив ему опухшее запястье. Он едва справлялся с дыханием, астматично свистя при каждом вдохе и выдохе.

Свежий лесной воздух ворвался внутрь из открытой двери. Ветер, руками нащупывая настеленную дорожку из одеял, заковылял на коленях прочь из схрона и рухнул на траву в пятне солнечного света. Ило-Соло сушило слизь, лишая ее ядовитой силы, Ветер успокаивался и приходил в себя. Анна, сбрызнувшись облаком спрея, металась по бункеру, открывала окна, давала распоряжения Мрии и успокаивала Ветера, на которого страшно было смотреть. В солнечном свете, падавшем из оконных проемов внутрь помещения, слизь быстро высыхала, но немало ее еще оставалось в темных углах подобием густо проросших грибов.

Анна, хлопотливая и яростная, как тигрица, набросала свежую дорожку из тряпья и настояла на том, чтобы Мрия тоже обрызгалась спереем и вынесла ребенка наружу под лучи солнца.

Белошвеек поразило то, что даже стены бункера не гарантируют спасение.

Мрия, хлюпая носом, обрабатывала своего милого пеной из зеленого баллона, но только потому, что Анна приказала ей прочитать инструкцию к средству и действовать. Без указаний первая белль вряд ли была способна соображать и боялась спустить с рук дочку. Едва удалось убедить Мрию положить безмятежную Надью в колыбельку: ребенку ничто не грозило.

Анна, торопясь, рассматривала схему бункера. Следующим на очереди был компьютер медиков: возможно, там хранилась важная информация, которую беглецы не удосужились узнать вчера.

Мрия, Ветер и Надьежда – вся компания, оставленная на солнечном пятачке перед входом, – как сговорились и не давали второй белль заняться изучением схемы. У Мрии от расстройства якобы пропало молоко, Ветер сказал, что ослабел без еды так, что не выкарабкается, Надьежда бодро гулила и нуждалась в купании…

Анна отложила изучение документов на потом, синтезировала полкварты молока для роженицы, испекла хлеб, выдала компаньонам почти весь запас витаминных леденцов и помогла Мрии поухаживать за ребенком. Но тайна бункера так и осталась неразгаданной. Белль даже унесла схему внутрь: разметка уже трудноразличима и могла еще больше выгореть на свету.