Глава девятнадцатая

Ночь всех проверит

Ушки неподвижно стояла в середине вырубки, вслушиваясь в звуки вокруг. Это что-то новое: говорили больше вершины деревьев. Верхушки деревьев были беспокойны. Оази придумала, что сегодня деревья собираются наблюдать ночное небо: там что-то произошло накануне и что-то произойдет вскоре, и деревья сговариваются между собой. Она любила придумывать всякое такое о лесе. Это даже входило в ее профессиональную подготовку: работать с лесом, как с живым и уникально сложным организмом, и наделять его разными качествами.

Ветер слонялся все больше рядом с Мрией, но ему надоела праздность, и галерец, обойдя со скучающим видом технику вальщиков леса, набрел на Оази-Ушки. Ветер подходил и подходил все ближе, а она стояла, повернув в его сторону лицо в желтых круглых очках, плотно обхвативших ее голову широкими эластичными дугами. Казалось, она рассматривает галерца.

– Привет! – сказал Ветер. – Чего ждем?

– Здравствуйте! – ответила Ушки. – Я наблюдаю…

– Друг по случаю однажды купил у контрабандистов такие очки. У них линзы работали в ЭОП, да, в ЭОП, как у тебя, но еще в инфракрасном свете – какая-то сложная филь… фиксация лучей. – Он осознал, что подзабыл нужное слово, но, судя по виду, девчонка малость туповата и вряд ли заметила его ошибку. – Я к чему говорю: в тех очках можно было видеть человека без одежды. Ты любишь разглядывать голых парней? Нормально, че. Я никому не скажу. Я в хорошей форме? Ни-че? Дашь посмотреть?

Оази задохнулась от унизительного подозрения и растерялась, и как будто приклеилась к месту, а Ветер подцепил пальцем ее очки и снял их так, что вздыбилась челка над покатым лбом девчонки. Оголил не знавшую солнца, всегда спрятанную под очками кожу лица от носа и до бровей. Разглядел слепые бельма на месте зрачков и два симметричных отверстия на височных костях девушки, дышащих тонкой белой пленкой, окантованных трехлепестковой розеткой – оголившиеся биоразъемы, соединявшие флорлингвиста с ее очками.

Испугавшись собственной грубой выходки, галерец уронил очки и попятился.

Лех, свидетель происшествия, возмущенно свистнул, спрыгнул с форвардера и понесся, как носорог Глизе, на галерца.

Ветер понял, что будут бить. Он пустился наутек.

Тяжелый крепыш Лех, непривычный к бегу, разъяряясь все больше, гнал галерца к лесу.

Галерец забирал на середину вырубки; быть загнанным в лес ему не хотелось, он еще не забыл ощущение мозгокружения, преследовавшее его в джунглях.

– Оази, стой на месте! – кричала Анна.

Она видела, что очки девушки упали на край рыхлой колеи, сверкая в низких лучах солнца имитацией желтых стекол. Одно неосторожное движение – Оази оступится и растопчет свой прибор.

Митто собирался еще немного поработать до заката на машине Аристарха – они опаздывали с рекультивацией почвы, – но какая работа, если обидели бригадного флорлингвиста?! Митто заорал, сигая вниз с подножки кабины:

– Йло! Да что ж это такое?! Вызвездок с ума сошел, что ли? Это же Ушки! Ее же вообще трогать нельзя – полный дисквал! Да на нас же лес пойдет войной!

И тоже ринулся на перехват галерца, вооружившись тем, что под руку попалось: разводным ключом.

– Очки под ногами, Оази, не ходи, я подам их тебе! – кричала Анна на бегу.

Оази слышала голос второй белль.

Вторая белль, прекрасная, как сказочная фея. Она находится далеко, но видит упавшие очки и, конечно, видит ее, смешную Оази. Оази присела, спрятав в ладонях лицо, испорченное гримасой обиды, жалкая и беспомощная.

Ветер скакал по кочкам вырубки. Он несся к тому месту, где стояла колыбель с Надьей и его Мрия.

Оази вдруг услышала, нет, ощутила мгновения странной тишины.

Люди-то двигались, слышен был топот бегущих ног, разных ног; она слышала голоса людей на вырубке, разные голоса. До нее доносилось сопение с одной стороны – так сопит Митто. Стремительный и легкий ход кроссовок с другой стороны – это Анна мчится на помощь…

Звуки-то остались…

Оази сначала не могла объяснить себе: почему она назвала это – ТИШИНА?

А потом поняла и содрогнулась: лес, всегда звучавший для нее неумолчным, красноречивым, особенным многоголосьем, вдруг онемел. Живность и птицы, не такие продвинутые, как деревья, продолжали петь, чирикать, свистеть и щелкать, но лес – лес зловеще молчал.

Оази, бросив попытки нащупать очки, стремительно вскочила и, поворачивая из стороны в сторону невидящее лицо, подняла обе руки в предупреждающем жесте.

Лес готовился к чему-то, и об этом нужно было предупредить.

– Оглянитесь! – пискнула Оази. – С лесом что-то не так!!!

Штабель аккуратно сложенных бревен дрогнул.

С громким щелчком, похожим на выстрелы, раскрылись два левых фиксатора, лежавшие сверху стволы сорвались с предназначенного им места. Падая, они задели нижние фиксаторы, массивная решетка крепления штабеля упала под наклоном, и бревна ринулись по ней и дальше вниз по склону, раскатываясь и набирая скорость. Бревна неслись и заворачивали как раз в ту сторону, где стояла Мрия у колыбели с младенцем и куда бежал, не помня себя, Ветер, оказавшийся на пути раскатывающегося штабеля.

Ветер на бегу оглянулся на догонявшие его бревна, завизжал от страха, свернул и в три нечеловечески огромных прыжка оказался в стороне, вне опасности.

Бревна катились дальше, на Мрию и ребенка.

В небе над лесосекой Аристарх, вернувшийся с пилотом Тимохом, заходил на посадку.

Оценив размеры опасности, он вывернул рычаг управления так, что летающий диск поставило практически на ребро. «Азалия» перекатилась над землей и рухнула на пути первого ствола. Удар бревна был так силен, что диск лесорубов подпрыгнул. Следующие бревна, налетев на челнок, смяли маневровые сопла. Дубовый ствол торцом распорол днище «Азалии» и высунулся в салон как раз под креслом Аристарха.

Ветер, родившийся в рубашке, свалился в рытвину, в которой и пережил падение диска лесорубов чуть ли не на голову себе.

Мрия лежала на земле в десяти метрах от диска, и Аристарх видел ее крепко зажмуренные глаза и разметавшиеся косы.

Первая белль успела воткнуть в землю армированный столбик с надписью «Осторожно: валка леса!» и вцепилась в него мертвой хваткой. Белошвейка сгруппировалась, зная, что ее тело примет на себя удар бревен. Она надеялась на то, что это остановит раскатывающиеся стволы и колыбель с девочкой уцелеет. Подоспевшие лесорубы с трудом выдернули из почвы столбик. Мрию пришлось отрывать от него силой, и ей разжимали по одному побелевшие пальцы, удивляясь молниеносной реакции белль. Мрия шептала, как в бреду: «Я сама! Сама! Сама!» Лицо ее было мертвенно-бледным, на щеках горел лихорадочный румянец, взор блуждал по лицам лесорубов, словно она хотела убедить их в чем-то, понятном только ей.

Анна нервно икала. Она старалась скрыть свое состояние, но ее тело сотрясалось от очередного спазма. Она подобрала с земли очки Оази, помогла слепой начисто протереть биоразъемы и посветила на них обеззараживающим лучом кварцевого фонарика. Страх пережитого выходил из второй мастерицы тихой истерикой.

Лесорубы молча окружили «Азалию».

Их транспортник смят, и отвечать за диск придется самим.

Для оформления страхового случая, чтобы объяснить происшествие, они должны сдать властям патрульного пилота, вызвездка с «Галеры», двух белль и младенца. Беглецов разлучат, отправив в разные тюрьмы, а малышку отдадут на воспитание в чужую семью. И это будет наверняка, и девушки пострадают первыми – в Звездном флоте есть те, кто презирает белошвеек. Эти люди готовы воспользоваться любым предлогом и показать, что поставить на место зарвавшуюся обслугу не трудно. Кубо-кубо всех планетоидов радостно затрещат: «Закон для всех один, деятельность белошвеек пора жестко контролировать! Мы этим займемся в самое ближайшее время!»

Их бригадир, Аристарх, выкарабкался из диска, похлопывая себя по заду, словно проверяя, все ли на месте.

Потоптавшись в молчании, пару раз шумно вздохнув, он сказал, заглядывая под днище «Азалии»:

– Ф‐ф-ф! Ф‐фсе поправим. У меня есть знакомые ребята, залатают в кредит и ничего не спросят.

Неожиданно сорвал с наголо бритой головы кепку и с силой швырнул оземь:

– Йло!!!

Успокоившись, негромко прогудел, обращаясь к своей бригаде:

– Мы не будем его бить, ребята. Ночь скоро. Ночевать, сами понимаете, придется здесь.

* * *

Аристарх отправил прочь своих лесорубов, приказав ехать на форвардере к ближайшей горе, а там сигналить и объясняться по наручням, чтобы их подняли наверх. Со стороны лесосеки не было годного подъема к ночному лагерю, склоны слишком крутые. Но его ребят не оставят под горой, обязательно подберут; на стоянках собирается десятка три работяг и разной техники, за ними отправят другой диск или, если дроны в порядке, перетаскают наверх дронами, по одному.

Лех, потянувший ногу, вызвал себе аэротакси из столицы – это можно, это не вызовет подозрения. Всякое бывает на лесоповалах.

Аристарх распорядился, обращаясь к Оази:

– Ты поедешь с Лехом.

– Нет! – воскликнула Ушки. – А Надья? Я буду в городе, а малышка останется здесь?!

– Я не отдам дочку, – хмуро произнес галерец. – Нам можно заночевать в «Азалии», ты, бригадир, сам это говорил. Корабль герметичный, что флорники ему сделают?

– Уже не герметичный.

– Я соображаю, не сомневайся. Заткнем дыру полисоновой сетью, укроемся сетью – у вас ее немало. Что скажешь?

– Я думаю, – ответил Аристарх. – Есть над чем подумать, чужак.

– Вы меня извините, – сказал галерец (Тимох и Аристарх чуть не поперхнулись от неожиданности – галерец впервые извинился), – но есть в этом всем какой-то перехлест.

– В чем «этом всем»? – уставился на него бригадир.

– Ну, лес, фиал. Почему бы местным просто-напросто не иметь под рукой скафандры? И все!

Аристарх длинно выдохнул.

– Зачем, скажи на милость?

– Ну… чтобы не рисковать…

Ветер додумал свою мысль и пояснил:

– Не надо бросать срочное дело, потому что, видишь ли, ночь наступила. На кораблях флотилии день и ночь – все одно. Для многих день продолжается и ночью, ночные смены, например. Или вахты. А отоспаться можно в любое время. Тимох, я правильно говорю?

Аристарх даже не сразу нашелся, что ответить. С вызвездками всегда так: они являются со своими привычками, и, по их мнению, планета должна научиться соответствовать всем их гребаным пожеланиям…

Он приготовился ответить, выбирая слова. Человека, галерца то есть, надо подготовить к ночи, а не настроить против ночи.

Тимох выручил его, объяснив:

– Понимаешь, Ветер, мы не просто приземлились на грунт. Мы оказались внутри биома размером с планету. Ты думаешь, цитрозусы выделяют фиал? Все гораздо сложнее. Цитрозусы выделяют его в разы больше других иланских существ, но на самом деле здесь все живое выделяет фиал, и океан в том числе. Даже люди выделяют фиал в минидозах, начиная со второго-третьего дня жизни на Ило. Поэтому местные засыпают раньше и бороться со сном аборигенам труднее. И толку заправляться в скафандр, если в нашей крови – фиал?

Аристарх добавил:

– Пытаться спастись от фиала – это как рыбе спасаться от воды, в которой она живет.

Оази понравилось сравнение, и она с энтузиазмом закивала, соглашаясь:

– Биом Ило с помощью флорников каждую ночь решает: что мы такое? Любой организм занят тем же, когда в него попадает инородное тело.

– Умно, Оази! – похвалил ее бригадир. – Из тебя со временем выйдет хороший флорлингвист. И сейчас вся наша надежда на тебя: подумай, что мы можем предпринять до наступления ночи.

– Я… я… не знаю. Я не уверена… Солнце уже заходит.

– Говори все, что в голову придет, милая. Положение серьезное.

Оази вспыхнула от слов бригадира, смущаясь и надеясь, что под очками румянец будет не так заметен. Быстро справилась с собой и сказала:

– Сегодня я нашла в лесу серую паутину. Могу развесить ее в нашем челноке и погадать: проникнут ночью флорники, или обойдут нас.

– Почему только в челноке? Погадай нам всем, Оази! – попросил Тимох. – Не помешает. Мне и белль Анне погадай, пожалуйста.

Оази убежала к вывернутому древесному корню на краю лесосеки и вскоре вернулась, неся что-то большое и невесомое в пригоршнях. Это была кудель паутины. Не верилось, что ее можно распутать, но Оази принялась старательно слюнить пальцы и вытягивать из кудели бесконечную нитку. Она усадила всех рядом с «Азалией», обмотала Тимоха с Анной, попросив не двигаться, потому что пауки не начнут делать свою работу, если человек шевелится. Ветер отказался наотрез, Мрия согласилась, и Оази обмотала паутиной Мрию и новорожденную на ее руках. Аристарх сказал, что будет последним в очереди: сначала нужно развесить паутину в «Азалии».

Оази скрылась в корабле и вскоре вышла оттуда. Кудель в ее руках уменьшилась.

А по нити паутины уже бежали из лесу, как раз из-под вывороченного пня, крохотные пауки, и на глазах у Ветера их серая масса нахлынула на первую пару; пауки плели кокон для Тимоха и Анны.

Кокон уплотнялся и вскоре скрыл патрульного пилота и вторую белль, плавно обтекая их силуэты. Пауки перешли по нити, как по мосту, к Мрии и снова принялись за работу. Ветер позволил им трудиться до тех пор, пока они не загустили слои паутины так, что скоро галерец не сможет видеть жену и дочку внутри кокона. А вот этого он никак не мог допустить и аккуратно снял с Мрии невесомую вязь. На всякий случай не отшвырнул, а разложил рваный паучий «наряд» на траве.

Аристарх попросил Оази завернуться в кокон вместе с ним. Сильно смутившаяся Оази выполнила просьбу бригадира, приговаривая: «Да ведь чтобы каждому сделать кокон – времени совсем мало. А парные сделать я успеваю… Вот еще с десяток витков, и все…»

Крошечные трудяги-пауки, озадаченные разрывом паутины на Мрии, растеклись по траве, нашли продолжение нити, и часть пауков сбежала в «Азалию», а часть занялась коконом бригадира и флорлингвиста.

Мрия прошептала с укором:

– Почему ты не позволил мне завернуться в паутину?

– Бред какой-то! Эти серые дряни первым делом запеленали моего ребенка. Тебя-то они не спешили упаковать, а личико Надьи почти скрылось в паутине. Ты знаешь, что в коконе? Может, ядовитые выделения. Может, трудно дышать. Может, они переваривают внутри кокона людей, как в фильмах ужасов. Нет, Мрия, я такое позволить не могу.

– А что можешь мне позволить? – хмурясь, спросила первая мастерица.

Но Ветер жадным поцелуем закрыл ей рот.

Их никто не видел; Аристарх и Оази уже скрылись в паутине. Все хранили благоговейное молчание. Пауки еще побегали, проверяя свою работу, и отхлынули в лес, как будто что-то всосало серую пыль с травы.

Над горизонтом взошла первая луна. До ночи оставались минуты. Просигналил наручень Аристарха, снятый и оставленный на бревне. Анна и Тимох, Аристарх и Оази продавили затвердевшие коконы и вышли из них. Аристрах заметил, что кокон Мрии слабый, и спросил, тщательно скрывая тревогу в голосе и украдкой обмениваясь взглядом с Оази и Тимохом:

– Белль, уютно было в паутине?

– Не знаю. Вет прогнал пауков, – ответила Мрия, еще не пришедшая в себя от страстных поцелуев истосковавшегося галерца.

– Зря! – придав голосу безразличие, сказал Тимох, а у самого желваки заходили под скулами от нехороших предчувствий.

– В паутине уютно. Она словно кожа, гладкая, обволакивающая, – мечтательно произнесла Анна.

Мрия с удивлением глянула на подругу: у Анны голос, как будто и она сейчас целовалась…

Подруга взглядом подтвердила: «Да!»

Она не сказала вслух, что ощущения были такие, как будто шелковистая кожа соединила ее и Тимоха Рея в одно существо. Они оказались в закрытом от посторонних взоров коконе, сделалось тепло, патрульный офицер прошептал: «Когда я дождусь обещанного, белль? Чепчик, чепчик!» «Я не сказала „да“», – улыбаясь, ответила Анна, чувствуя, что его горячие ладони крепко смыкаются вокруг ее талии и сердце бьется рядом с ее сердцем. «И не сказала „нет“», – произнес одними губами пилот…

Иланцы осмотрели жиденькие пряди паучьих нитей внутри челнока.

Даже менее опытному Тимоху стало ясно: в «Азалии» оставаться на ночь нельзя, это очевидно. Ветер не добился от них внятных объяснений. От ответов и Аристарх, и Тимох уклонялись и ссылались на дыру в днище корабля.

Галерец потребовал полисоновую сеть, и ему принесли сеть.

И помогали заткнуть пробитую дыру и укрыть диск, но не переставали уговаривать не делать этого – не оставаться в корабле.

В конце концов галерец послал всех к хаффу, хоть наступление третьей ночи сделало и его осторожным.

Тимох подумал, что еще сколько-то ночей на Ило – и парень начнет меняться. Может быть.

Тимох отвел в сторону бригадира лесорубов и предложил:

– Отнимем у галерца гусеницу, а? Жалко малышку!

Аристарх пообещал предпринять кое-что получше и без насилия. Тимох и сам знал, что сказал ерунду. Но ребенка надо спасать, раз не удалось уговорить взрослых.

Аристарх подогнал харвестер к дереву геометру на краю вырубки и позвал к нему людей, ради которых остался в лесу: пилота, белль Анну и Оази.

Геометров нельзя вырубать, это дерево, молодое, но уже высокое – выше всех деревьев, – останется, даже когда просека углубится дальше в лес. Аристарх с Тимохом с помощью лебедки харвестера поспешно подтянули на веревках белль Анну и Оази на вершину геометра. Затем бригадир поднял туда же и пилота.

У геометров зонтичная крона, ветви одного горизонта образуют просторную развилку, на ней, как на площадке, можно провести ночь в положении лежа. То, на что решилась компания обреченных провести ночь в лесу, было смертельно опасной авантюрой. Они не могли позволить себе ничего из вещей и одежды: любой предмет привлек бы внимание флорников.

В распоряжении парней и девушек имелись маломощные дроны с подсевшими истощенными микровками (их не догадались заправить). Но нельзя было необдуманно нагружать дронов, летунам предстояла другая работенка: Оази должна обмотать паутиной Тимоха и Анну, потом спуститься вниз, и потом летуны снова поднимут ее на вершину дерева. Вряд ли энергии дронов хватит на большее.

Оази согласилась с этим планом. Они с Аристархом не просто так шептались в паутинном коконе, они успели обсудить, как выжить этой ночью.

Оази тщательно оплела Тимоха и Анну паутиной, приказав им раздеться догола и сбросить одежду и обувь вниз. Потом флорлингвист спустилась на землю, где ее ждал Аристарх, подстраховавший спуск.

Ветер увел Мрию с младенцем в «Азалию» и закрыл мембрану входа.

Расплакалась Мрия внутри диска, переживая смутную безысходность и тревогу.

Снаружи паниковала Оази.

– Что делать? Что делать?! – испуганно зашептала она Аристарху, кривя рот от плача. – Мы совсем не подумали, что они закроются изнутри!

Аристарх (ему некогда было даже обругать себя за преступную недальновидность) помчался к форвардеру, стоявшему далеко от разбитого челнока. Бригадиру пришлось прыгать через бурелом: ветви, стесанные со стволов, не успели убрать, просека завалена ветвями и щепой и в таком виде оставлена до утра. Он нырнул под сеть, натянутую на его рабочую машину, и исчез на долгую минуту, показавшуюся Ушки-Оази вечностью.

Аристарх бежал обратно, как будто земля горела у него под ногами: семь лун в быстро наливающемся густым ультрамарином небе становились все ярче.

Время! Времени не хватало катастрофически!

– Я принес электронный чип, сейчас открою! – задыхаясь, произнес Аристарх и нагнулся, подставляя голову невысокой Оази.

Ушки, с головой в паутине, как в шлеме (пауки еще бегали по ней, завершая свою работу), лихорадочно оплела шелковистой нитью голову и плечи бригадиру и подсадила на него пауков.

– Аристарх, немедленно забирайтесь на дерево! Я в очках вижу сквозь паутину без помех, а вы скоро ничего не разглядите, кокон сделается густым!

– Ладно-ладно, – пробурчал лесоруб. – Сейчас полезу в гнездо. Пора? Открываю?

– Они уснули или почти уснули. Пора! Идите же на дерево! Скорее! – умоляла его Оази.

Аристарх открыл своему флорлингвисту вход в «Азалию», а сам побежал к дереву геометру. Он с трудом видел землю под ногами и направление определял интуитивно; паутина на его голове уплотнилась и почти лишила его возможности видеть. Он боялся споткнуться, упасть и расплющить кокон. Тогда фиал усыпит его посреди вырубки. Кокон отсрочит засыпание на десять минут, хорошо. Только бы пауки оплели его плотнее, чтобы фиал не так чувствовался. Густая паутина фильтрует аромат ночи и дарит спасительную задержку…

«Оази-оази-оази» – из-за быстрого бега стучала кровь в его висках. «Только успей, девочка! Только успей! И я подпишу тебе практику, и характеристику, и оценки выставлю самые лучшие – если тебе нужны мои оценки… все сделаю! Какая ерунда волнует нас днем! Разве все это важно? Разве это может быть важно? Важно одно – чтобы ты успела!»

Окуляры Оази выдали изображение внутри корабля.

Тускло светила приборная панель помятой «Азалии». Спокойно лежали уснувшая Мрия и девочка в люльке. Рядом, облокотившись на руку, смотрел на жену и дочь галерец, непонятный человек.

Галарец увидел, как разъехалась мебрана входа, который он только что собственноручно закрыл изнутри. На фоне яркой звездной пыли, усыпавшей ночное небо Ило, возникло тонкое существо с огромной неровной головой и нырнуло внутрь корабля.

– Ты пришел? – обреченно спросил Ветер, облившись холодным потом, и почувствовал, что сердце от ужаса прыгнуло к горлу. – Я умер? Поведешь меня в адь? Уже? Я убил неудачника Келвина, но я раскаиваюсь! Меня научили, как правильно каяться, я успел покаяться, пока был жив! Слышишь, ты?!

– Я Оази, – прошептала девушка, догадавшись, что Ветер до смерти испугался ее появления. – Ты засыпаешь, гость, не бойся, я-с-ва-ми…

Ветер шепнул:

– Милостивая Ясвами! Не оставляй меня! – он схватил ее за руку.

Фиал вошел в силу.

Оази видела, что щеки засыпающего галерца мокры от слез.

Оази набросала паутину на супругов, понимая, что теряет драгоценное время. Не поможет им паутина – в «Азалию» ведь не запустишь пауков, да и пауки скоро потеряют активность и уйдут глубоко в подземные лабиринты.

Она выхватила малышку из колыбели, страдая от того, что не может спасти всех и горячо надеясь, что флорники не потянутся в убежище Мрии и Ветера. Повторяя, как заведенная: «Ловенна б-вилана! Ловенна б-вилана, добрые люди! Ловенна б-вилана!» – выскочила под звезды, закрыла вход в диск и побежала к дереву геометру, прижимая к себе девочку.

Аристарх дожидался ее в развилке ветвей, усилием воли прогоняя сон. Он поднял Оази на дерево на веревочной петле, действуя на ощупь и ничего не видя в твердеющей скорлупе паучьего кокона. Бригадир не доверил дронам втянуть девушку на развилку ветвей – дроны едва подняли его самого. Они с флорэкологом много чего не предусмотрели в суете этого вечера, и первое – что диск закроют изнутри. Они сглупили, неправильно посчитав количество подъемов на дерево, которые не могли обеспечить четыре не заправленных энергией летуна… Внезапно Аристарху сделалось все равно, заботы дня отсупили – фиал оказался сильнее. Веревка выпала из его пальцев, но девочка-флорлингвист молниеносно среагировала. Ей повезло ухватиться за тонкие ветки, с трудом, но она подтянулась на руках и через секунду оказалась на дереве.

Когда Оази сняла одежду с себя и младенца, сбросила вещи вниз и бедром прижалась к нагому Аристарху, он уже спал. Оази устроила ребенка между собой и лесорубом, – ей нужна была свобода движений. Оази дрожала, как в ознобе. Фиал начал проникать сквозь кокон на голове и мутил сознание. В ушах тянул ноту противный клаксон – никому не пожелаешь слышать такое!

Но она не боялась ночи.

Только бы задержать сон еще на минуточку!

Оази из последних сил, подавляя зевоту, сводившую скулы, млеющими руками распускала кудель, набрасывая паутину как придется: на плечи, на грудь, на руки, на ноги – себе, Аристарху, ребенку. И снова ребенку, Аристарху, себе.

В очках колыхалась, шевелилась флуоресцирующая масса: пауки слились в одно пятно, пятно облепило два человеческих тела, устроившихся в развилке ветвей у Оази над головой. Пауки разделились, и часть пятна потекла вниз по стволу, к развилке, в которой недвижимыми лежали Аристарх и младенец. Пауки принялись оплетать тела. Оази знала, что, если остаться в паутине до следующей ночи, пауки вернутся, проверят и уплотнят кокон, чтобы их добычу не обнаружили флорники. А если дать им двое суток – они завернут плоть так плотно, что внутренние слои кокона начнут разъедать органику, превратят в студень и вся паучья колония начнет питаться из этого кокона, возвращаясь к нему, пока не будет выедено все. Поэтому в лесах Ило не найти трупов убитых или умерших животных. Серые пауки-стиксы хоронят их.