Глава 3. Невроз навязчивых состояний у шестилетней девочки

В предыдущей главе я описала базовые принципы методики детского психоанализа. В настоящей же главе собираюсь сравнить эту методику с той, что применяется в работе с детьми, вступившими в латентную фазу; при этом для иллюстрации будут описаны конкретные случаи, которые также предоставят мне возможность обсудить некоторые теоретические аспекты относительно основных принципов, а также описать методы, используемые в психоанализе неврозов навязчивых состояний у детей, – методику, которую мне пришлось разработать в процессе терапии в нетипично сложных и интересных случаях.

У шестилетней Эрны был ряд серьезных симптомов. Она страдала бессонницей, которая была отчасти вызвана ее тревожностью (в особенности ее страхами перед грабителями и разбойниками), отчасти – следствием нескольких видов повторяющихся навязчивых действий. Например, она, лежа на животе, билась головой о подушку или раскачивалась, сидя или лежа не спине; навязчиво сосала большой палец или навязчиво мастурбировала. Все такие навязчивые действия, затруднявшие ее отход ко сну, имели место также и в дневное время. Из этого ряда особо выделяется мастурбация, которой она занималась даже в присутствии чужих людей – например, почти всегда находясь в детском саду. Она страдала от сильной депрессии, которую описывала словами: «Что-то в жизни мне не нравится». Она была излишне эмоциональна и нежна со своей матерью, но время от времени вдруг начинала относиться к ней весьма враждебно. Она полностью доминировала над матерью, фактически лишив ее свободы передвижения, и изводила ее своими любовью и ненавистью. Ее мать мне говорила: «Она полностью съедает меня». Ребенка можно было также описать достаточно точно словом «необучаемый». Навязчивая задумчивость и необычайно недетская натура отражались в страдальческом виде, который доминировал на лице этой маленькой девочки. Помимо всего, она оставляла странное впечатление о некотором преждевременно начавшемся у нее сексуальном развитии. Очевидным симптомом, первым делом бросавшимся в глаза в самом начале психоанализа Эрны, была ее жесточайшая заторможенность при обучении. Она пошла в школу через несколько месяцев после того, как начался ее психоанализ, и очень скоро стало ясно, что она оказалась неспособна и к учебе, и к тому, чтобы поладить с одноклассниками. Но тот факт, что она сама чувствовала себя больной – в самом начале моей терапии она попросила мне помочь ей, – сослужил огромную службу и облегчил мне ее анализ.

Эрна начала игру с того, что взяла маленькую повозку, стоявшую на столике вместе с другими игрушками, и покатила ее по направлению ко мне. Она заявила, что приехала, чтобы забрать меня. Но вместо этого положила в эту повозку кукольную женщину, а потом – туда же – кукольного человечка. Затем эта пара любила друг друга, целовалась, постоянно ездила туда-сюда. А после другой человечек, сидевший в другой машинке, столкнулся с ними, переехал, убил, а затем поджарил и съел. В другой раз подобное столкновение закончилось по-иному – нападавший был опрокинут, но кукольная женщина помогла ему и утешила. Она развелась со своим первым мужем и вышла замуж за нового. Вот такому третьему лицу в играх Эрны давалось множество различных ролей. Например, первый мужчина и его жена были в доме и защищали его от грабителей; разбойник был третьим лицом, проникшим в дом. В результате дом оказался сожженным, муж и жена – разломанными, остался только этот третий. В еще одной игре третий был братом, пришедшим в гости, но, обнимая женщину, он откусил у нее нос. Этот человечек, третье лицо, был самой Эрной. В целой серии похожих друг на друга игр она ясно выразила свое желание вытеснить своего отца с того положения, которое он занимал рядом с ее матерью. С другой стороны, во многих других играх она прямо выказывала свое связанное с эдиповым комплексом желание избавиться от своей матери и завоевать своего отца. Например, она заставляла учителя учить детей играть на скрипке, ударяя его этой скрипкой по голове, или стоять на голове, читая книгу. Затем она делала так, что он отбрасывал книгу или скрипку – в зависимости от конкретной игры – и начинал танцевать со своей игрушечной ученицей. Затем эти двое целовались и обнимались. А вот тут Эрна вдруг ни с того ни с сего спросила меня, разрешила бы я учителю жениться на ученице. В другой раз учитель и учительница – то есть кукольные мужчина и женщина – учат детей хорошим манерам, как кланяться, делать реверансы и т. п. Поначалу дети ведут себя послушно и вежливо (точно так же, как сама Эрна старалась всегда быть хорошей девочкой и вести себя тоже хорошо), а потом внезапно нападают на учителя и учительницу, растаптывают, убивают и зажаривают их. Они превратились в дьяволов, злорадствующих при виде мук, претерпеваемых своими жертвами. Но потом учитель и учительница оказывались на небесах, а бывшие дьяволы оборачивались ангелами, которые, по словам Эрны, ничего не знали о том, что когда-то они были дьяволами – в самом деле «они никогда не были дьяволами». Бог-отец, бывший учитель, начинал страстно обнимать и целовать женщину, ангелы поклонялись им, и все опять становилось очень хорошо, но только на короткое время, потому что вскоре баланс будет тем или иным способом снова нарушен.

Эрна очень часто в игре брала на себя роль матери. Я должна была быть ребенком, при этом одним из самых больших моих проступков было сосание пальцев. Первым предметом, который мне следовало положить себе в рот, был паровозик. Она уже и до этого была в восторге от его позолоченных фонарей, говоря: «Они такие красивые, красные, горящие», а сейчас засунула их себе в рот и принялась сосать. Они для нее изображали грудь ее матери и пенис отца. Эти игры без исключений выливались в приступы гнева, зависти и агрессии, направленные против ее матери, переходившие в раскаяние и попытки помириться с ней. Например, играя со мной в кубики, она делила их между нами так, чтобы ей доставалось больше, чем мне; затем, компенсируя это неравенство, она брала себе меньше, чем давала мне, но при этом у нее все равно, в конце концов, оказывалось их больше. Она просила меня построить что-нибудь из моих кубиков, но только для того, чтобы доказать мне, что построенный ею дом значительно более красив, чем мой, или, вроде как случайно, разрушить мой дом вообще. Иногда она призывала игрушечного человечка сыграть роль арбитра, который должен был вынести вердикт, что ее дом лучше, чем мой. Детали этих игр достаточно ясно показывали, что она в них (в сравнении построенных нами домиков. – Примеч. пер.) давала выход давно возникшему у нее чувству соперничества со своей матерью, которое в дальнейших фазах ее психоанализа находит более прямое выражение.

Помимо описанных игр она также стала вырезать из бумаги различные узоры. Делая это, она сказала мне, что таким образом делает «фарш» и что из бумаги идет кровь, после чего сильно вздрогнула и заявила, что внезапно заболела. Однажды она заговорила о «глазном салате», а в другой раз – о том, что вырезает внутри моего носа «бахрому». Этим она повторяет свое желание откусить мой нос, высказанное в самом начале первого часа моей работы с ней. (И на самом деле она предприняла несколько попыток осуществить это свое желание.) Таким образом она показала, что идентифицирует себя с «третьим лицом», игрушечным человеком, который врывается в дом, поджигает его и откусывает нос у женщины. Из психоанализа Эрны, как и из работы с другими детьми, вытекает, что игра в вырезание из бумаги может означать очень разные вещи. Она дает выход садистическим и каннибалистическим импульсам, но одновременно отражает реактивные тенденции, так как является и креативным действием. Красиво вырезанные узоры, например то, что должно быть скатертью, символизировали гениталии ее родителей или тело ее матери, возрожденные после того, как до этого они в ее воображении были разрушены.

От вырезания из бумаги Эрна перешла к играм с водой. Небольшой кусочек бумаги, плавающий в раковине, был капитаном затонувшего корабля. Ему удалось спастись, так как – по заявлению Эрны – у него было нечто «длинное и золотое», что позволяло ему удерживаться на поверхности воды. Затем она оторвала ему голову и провозгласила: «Он лишился головы; теперь он утонул». Эти игры с водой привели к необходимости глубокого анализа ее садистических фантазий орального, уретрального и анального направлений. Так, например, она играла в прачку и использовала кусочки бумаги, которые означали обкаканное детское постельное белье. Я должна была быть ребенком, который обкакивает свое нижнее белье снова и снова. (Кстати, Эрна явно выразила свои копрофильные и каннибалистические импульсы тем, что жевала кусочки бумаги, которые должны были означать и экскременты, и детей, и обкаканные простыни.) Представляя себя прачкой, Эрна также использовала множество возможностей унизить и наказать ребенка, играя роль суровой матери. Но одновременно идентифицируя себя с ребенком, подвергающимся издевательствам, она в то же время удовлетворяла и свои мазохистские желания. Она часто воображала, что мать заставляет отца наказывать ребенка и шлепать его по попе. Эрна рекомендовала наказывать ребенка таким образом для того, чтобы отучить его от привычки делать в кровать. Однажды вместо отца появляется волшебник. Он бьет ребенка своим посохом по анусу, а затем по голове, после чего из его волшебной палочки выливается желтоватая жидкость. В еще одном случае ребенок – на этот раз совсем маленький – должен принять какой-то порошок, который был чем-то перемешанным «красно-белым». Такое лечение сделало ребенка чистым, он внезапно обрел способность говорить и стал таким же умным, как и его мама. Волшебник символизировал пенис, а удар посохом – коитус. Жидкость и порошок символизировали мочу, экскременты, сперму и кровь, которые, согласно фантазиям Эрны, ее мать вводила внутрь себя при половом акте через свой рот, анус и гениталии.

В другой раз Эрна внезапно превратилась из прачки в торговку рыбой, которая нахваливает свой товар. В процессе этой игры она открыла водопроводный кран (который она называла «кран для взбитых сливок»), после того как обернула его бумагой. Когда эта бумага полностью намокла и упала в раковину, Эрна разорвала ее на части и стала продавать как рыбу. Та компульсивная жадность, с которой Эрна пила из крана во время этой игры и жевала воображаемую рыбу, очень отчетливо указывала на оральную зависть, которую девочка чувствовала во время первичной сцены и вытекавших из нее фантазий. Эта зависть оказала очень глубокое влияние на формирование ее характера и также была центральным моментом ее невроза. Приравнивание рыбы к пенису ее отца, а также фекалий – к детям стало очевидным из ее ассоциаций. У Эрны было выставлено на продажу много видов рыбы, в частности «рыба-кокель», или, как она неожиданно ее назвала, «рыба-какель». В то время, когда она резала эту рыбу, она вдруг захотела какать, и это еще раз показало, что рыба для нее была равнозначна фекалиям, а резать рыбу соответствовало акту испражнения. Будучи торговкой рыбой, Эрна разными способами старалась обмануть меня – своего покупателя. Она получала от меня много денег, но не давала взамен рыбы. Я ничего не могла сделать, потому что ей помогал полицейский; вместе они «взбивали» деньги, обозначавшие также и рыбу и полученные ею от меня. Этот полицейский символизировал ее отца, с которым она совершала коитус и который был ее союзником против матери. Моя роль в игре заключалась в том, что я должна была смотреть, как она «взбивала» рыбу с полицейским, а потом – тайным образом вернуть эту рыбу. Фактически я должна была изображать, как делаю то, что она сама хотела бы сделать по отношению к своей матери, когда была свидетельницей полового акта между родителями. Эти садистские импульсы и фантазии лежали в основе ее сильного страха, который она испытывала по отношению к матери. Она снова и снова выражала свою острую боязнь «грабительницы», которая хочет «вынуть все ее внутренности».

Анализ всех этих театральных представлений Эрны показал, что они символизировали половой акт между ее родителями. Многочисленные сцены, в которых Эрна представляла свою мать актрисой или танцовщицей, которой восторгаются зрители, указывали на огромное восхищение – смешанное с завистью, – которое она испытывала по отношению к матери. Кроме того, часто при идентификации себя с матерью она изображала королеву, которой все кланяются. Во всех этих представлениях худшая участь доставалась именно ребенку. Все, что Эрна делала в роли своей матери – нежность, которую она испытывала к своему мужу, то, как она одевалась, как позволяла восхищаться собой, – имело одну цель: вызвать в ребенке чувство зависти и ранить его чувства. Так, например, играя королеву, она праздновала свадьбу с королем, а затем ложилась на диван и требовала, чтобы я, в качестве короля, легла рядом. Поскольку я отказывалась это делать, я должна была сидеть на маленьком стуле сбоку от нее и бить по дивану кулаком. Она называла это «взбиванием», и оно означало половой акт. Сразу же после этого она заявила, что из нее выползает ребенок, и разыгрывала весьма реалистичную сцену, корчась от боли и издавая стоны. Ее воображаемый ребенок впоследствии делил спальню со своими родителями и вынужден был быть свидетелем интимных отношений между ними. Если он мешал им, то они его били, а мать постоянно жаловалась на него отцу. Когда она в роли матери укладывала ребенка в кровать, она делала это только для того, чтобы избавиться от него и поскорее вернуться к отцу. Ребенка все время мучили и плохо обращались с ним. Его заставляли есть манную кашу, которая была настолько противна, что его тошнило от нее, в то время как его отец и мать наслаждались прекрасными кушаньями из взбитых сливок или из какого-то особого молока, приготовленного «доктором Взливом», в имени которого соединялись слова «взбивать» и «наливать». Эта изысканная еда, которую могли есть только отец и мать, повторялась в бесконечных вариациях, обозначая обмен субстанциями при коитусе. Фантазии Эрны на тему того, что во время соития ее мать принимает в себя пенис и семя ее отца, а он – грудь и молоко ее матери, послужили основой возникновения у нее чувств ненависти и зависти по отношению к обоим родителям.

В одной из следующих игр Эрны «представление давал священник», который открывал водопроводный кран, а его партнерша по представлению – танцовщица – пила из этого крана. Ребенку, которого она называет «золушкой», позволяется только смотреть на это, оставаясь в абсолютной тишине и спокойствии. А последовавший в этот момент взрыв сильного гнева со стороны Эрны показал, какими чувствами ненависти сопровождались ее фантазии и насколько плохо она могла справляться с такими чувствами, из-за которых ее отношение к своей матери оказалось полностью искаженным: Эрна воспринимала все шаги, направленные на ее воспитание, на уход и заботу о ней, все неизбежные отказы (удовлетворить детские желания. – Примеч. пер.) и связанные с этим фрустрации как чисто садистические действия со стороны своей матери, направленные на ее уничтожение и жестокое обращение.

Тем не менее в своей игре в дочки-матери Эрна, выступая в роли матери, проявляла любовь к своему воображаемому ребенку, так как он был для нее только младенцем. Она ухаживала за ним, мыла его, была с ним нежна и даже прощала его, когда тот обделывался. Это происходило потому, что в ее воображении она сама удостаивалась подобного к себе отношения только тогда, когда была еще совсем младенцем. К своему уже несколько подросшему «ребенку» она относится предельно жестоко, воображает, что его разнообразнейшими способами истязают дьяволы, и часто в конце концов убивает его. О том, что ребенок в этой роли, однако, был еще и матерью, превратившейся в ребенка, ясно свидетельствовала следующая фантазия. Эрна играла в то, что она является обделавшимся ребенком, а я – играя роль матери – должна была отругать ее, после чего она становилась издевательски презрительной и из чувства открытого неповиновения обделывалась все больше и больше. Для того чтобы еще больше досадить матери, она изобразила, что ее стошнило от отвратительной пищи, которую я ранее дала ей. Затем мать позвала отца, но он принял сторону ребенка. Затем мать настигла болезнь под названием «Бог поговорил с ней»; после этого ребенок тоже заболевает болезнью «материнское возбуждение» и умирает от нее, а отец в отместку за это убивает мать. Затем девочка-ребенок воскресает и выходит замуж за отца, который все время хвалит ее, противопоставляя матери. Затем мать тоже воскресает, но, в качестве наказания, взмахом волшебной палочки отца превращается в ребенка; теперь мать, ставшая ребенком, вынуждена терпеть все унижения и дурное обращение с собой – все то, что сам ребенок переносил ранее. В своих многочисленных фантазиях такого рода насчет матери и ребенка Эрна повторяла все то, что она считала своими собственными переживаниями, а с другой стороны, она выражала те садистические желания, то, что она хотела бы делать со своей матерью, если бы роли в паре ребенок – мать поменялись местами.

В психической жизни Эрны доминировали анально-садистские фантазии. На одной из дальнейших стадий ее психоанализа Эрна выказала еще одну фантазию, связанную с ее игрой с водой, в которой фекалии, «запеченные» на одежде, используются в процессе готовки еды. Она снова играла в игру, при которой, сидя в туалете, «ела» то, что таким образом производит, а также в то, что мы обмениваемся этой «едой». Чем дольше продолжались наши аналитические сеансы, тем все более четко и ясно проявлялись ее фантазии о том, что мы постоянно «пачкаем» друг друга мочой и фекалиями. В другой игре она показывала, что ее мать снова и снова обделывалась и что по вине матери все-все в комнате превращается в какашки. За это мать бросают в тюрьму, и она там голодает. А сама Эрна вынуждена заниматься уборкой за матерью, в связи с чем назвала себя фрау «Грязный Парад», потому что устраивала шествие с грязью. За свою любовь к порядку и опрятности она завоевала восхищение и признание со стороны своего отца, который ставил ее гораздо выше матери и женился на ней. Потом она стряпала для него. Напитки и еда, которые они потом давали друг другу, опять были мочой и фекалиями, но на этот раз «хорошими», «правильными», а не «вредными», как раньше. Я привожу эту фантазию в качестве примера многих других экстравагантных анальных фантазий, которые доминировали в душевной жизни Эрны и были выявлены при анализе.

Воображение Эрны, которая была единственным ребенком в семье, было в очень большой степени занято представлениями о появлении у нее брата или сестры. Ее фантазии в этом контексте заслуживали особого внимания, поскольку, по моим наблюдениям, они также имели более общее значение. Отталкиваясь от них, а также от переживаний других детей, находившихся в похожей ситуации, можно предположить, что ребенок, являющийся единственным (в семье. – Примеч. пер.), в существенно большей степени, чем другие дети, страдает от тревоги, связанной со своими братом и сестрой, появления которых он вечно ждет, и от чувства вины перед ними за свои бессознательные агрессивные по отношению к ним – предположительно живущим в теле его матери – импульсы, потому что не в состоянии выстроить какие-либо позитивные отношения с ними в реальности. Этот момент часто может усложнить социальную адаптацию такого единственного ребенка. В течение долгого времени у Эрны в самых начале и конце наших с ней аналитических сессий случались приступы гнева и тревоги, отчасти вызванные и усиленные тем, что она встречалась с детьми, которые приходили ко мне либо до, либо сразу после нее и символизировали для нее брата или сестру, чье появление она все время ожидала. С другой стороны, несмотря на то что она, как правило, не ладила с другими детьми, иногда она чувствовала большую потребность в их обществе. Ее эпизодически возникавшие желания иметь брата или сестру, как я выяснила, определялись несколькими мотивами. (1) Братья и сестры, которых она желала, означали для нее ее собственного ребенка. Однако это желание очень скоро и серьезно вошло в противоречие с сильным чувством вины, так как оно означало, что она украла ребенка у своей матери. (2) Их существование должно было уверить ее в том, что ее воображаемые нападения на детей, которые – как она представляла себе – были внутри ее матери, не нанесли никакого вреда ни им, ни ее матери, а значит, и все то, что находится внутри ее собственного тела, остается невредимым. (3) Они должны дать ей сексуальное удовлетворение, в котором ей отказывают ее отец и мать. (4) У Эрны была фантазия о том, что она объединится со своими воображаемыми братом и сестрой в одну команду против своих родителей для того, чтобы убить мать и овладеть пенисом отца. Они должны были стать ее союзниками в борьбе с ее страшными родителями.

Но эти фантазии быстро сменялись у Эрны чувствами ненависти по отношению к ее воображаемым братьям и сестрам, так как они в конечном счете служили только заменой ее отцу и матери, а потом – и жесточайшим чувством вины за все те зловредные действия против родителей, которые она вместе с ними (с воображаемыми братьями и сестрами. – Примеч. пер.) совершала в своих фантазиях. Обычно все это оканчивалось приступами депрессии.

Все подобные фантазии также вносили вклад в то, что Эрна стала неспособна ладить с другими детьми. Она чуралась их, так как идентифицировала со своими воображаемыми братьями и сестрами, а поэтому, с одной стороны, воспринимала их как своих сообщников в нападках на родителей, а с другой – боялась их как своих врагов, коими они становились из-за ее собственной агрессии, направленной на этих ее «братьев и сестер».

Случай с Эрной проливает свет на еще один фактор, который, как мне кажется, имеет большое и общее значение. В первой части я привлекла внимание к специфике отношения ребенка к реальности. Я указала, что неудачи в правильной адаптации к реальности могут быть распознаны в процессе психоанализа через то, как маленькие дети играют, и что этот анализ должен постепенно приводить к установлению даже у самых маленьких детей полного контакта с реальным миром. В случае с Эрной мне не удалось выудить из нее какую-либо детальную информацию о ее реальной жизни даже после того, как я провела с ней достаточно много времени. У меня скопилось достаточно много материала относительно ее экстравагантных садистических импульсов, направленных против ее матери, но при этом я ни разу не услышала от нее ни малейшей (явной) жалобы или критических замечаний относительно ее реальной матери или о том, что она в реальности делала. Хотя Эрна в конце концов признала, что ее фантазии были направлены на ее реальную мать – факт, который она отрицала на первоначальных стадиях моей работы с ней, – и что становилось все яснее видно то, что она копирует свою мать в преувеличенной и неприязненной манере, все равно оставалось очень трудно уловить связь между ее фантазиями и реальностью. Все мои попытки вовлечь в процесс психоанализа информацию о ее реальной жизни оставались безуспешными до тех пор, пока мне не удалось, пусть не в полной мере, проанализировать самые глубокие причины ее стремления отгородиться от реальности. Оказалось, что отношение Эрны к реальности было в значительной степени притворством – в гораздо большей мере, чем это можно было бы предположить по ее поведению. Правда заключалась в том, что она всеми способами пыталась сохранить существование мира своих фантазий и защитить его от реальности. Например, она воображала, что игрушечные повозки с извозчиками находились в ее распоряжении, что они приезжали по ее команде и привозили ей все, чего бы она ни пожелала; что кукольная женщина является ее служанкой и т. п. Часто во время этих фантазий ее охватывали гнев и депрессия. Тогда она отправлялась в туалет и фантазировала вслух во время дефекации. Затем она возвращалась из туалета, падала на диван и начинала остервенело сосать себе палец, мастурбировать и ковырять в носу. Мне удалось выудить из нее содержание тех фантазий, которые сопровождали эти дефекацию, сосание пальцев, мастурбацию и ковыряние в носу. Оказалось, что с помощью таких действий, которые приносили ей удовольствие и удовлетворение, а также связанных с ними фантазий, она пыталась насильно сохранить себя в том мечтательном состоянии, в котором находилась во время игры. Депрессия, гнев и тревога, которые иногда охватывали ее во время игры, проистекали из-за того, что какое-то вторжение реальности прерывало ее фантазии. Она также вспомнила, как сильно ее «выбивало из колеи», если по утрам кто-то слишком близко подходил к ее кровати в то время, как она сосала пальцы или мастурбировала. Это происходило не только из боязни того, что ее «застукают», но и потому, что она стремилась защититься от реальности. Истерическая фантазия, выявленная в ходе ее психоанализа и разросшаяся до фантастических масштабов, служила для того, чтобы «переформатировать» невыносимую реальность в соответствии с ее желаниями. Мне удалось разглядеть одну из причин ее экстраординарно выраженного бегства от реальности, в рамках которого она предавалась необузданным фантазиям, в ее многократно преувеличенном страхе по отношению к своим родителям, особенно к матери. Для того чтобы унять этот страх, Эрна воображала саму себя могущественной и жестокой госпожой своей матери, что в значительной мере усиливал ее садизм.

Фантазии Эрны на тему того, что мать жестоко ее наказывает, стали все четче проявлять свой параноидальный характер. Как я уже говорила, она стала рассматривать любой шаг, направленный на ее обучение и воспитание – вплоть до мельчайших деталей того, во что ее одевают, – как акт наказания со стороны матери. И не только это: вообще, все, что бы ни делала мать: как она вела себя с отцом Эрны, что она делала для собственного развлечения и т. д., – воспринималось Эрной как некое «гонение». Более того, она чувствовала себя так, как будто за ней постоянно следят. Одной из причин ее зацикленности на матери было (внутреннее. – Примеч. пер.) понуждение постоянно присматривать за ней. Анализ показал, что Эрна чувствовала себя ответственной за любую болезнь своей матери и ожидала (в связи с каждой такой болезнью. – Примеч. пер.) соответствующее наказание из-за своих агрессивных фантазий. Жестокая, наказывающая мать и ненавидящий ребенок – роли, между которыми она металась в своих играх и фантазиях, – в деталях показывали чрезмерно жесткое супер-эго в действии. Потребовался очень глубокий анализ, чтобы выявить суть этих фантазий, которые соответствовали тому, что в случаях взрослых параноиков известно как мании. Опыт, накопленный мной с того момента, как я впервые изложила на бумаге историю этой болезни, привел меня к заключению, что особый характер тревожности Эрны, ее фантазий и ее отношения к реальному миру – это все является типичным для случаев пациентов с сильными параноидальными влечениями и чертами характера.

А сейчас необходимо обратить внимание на гомосексуальные черты Эрны, которые проявлялись чрезмерно сильно с самого раннего детства. После того как ее ненависть к отцу, проистекавшая из эдипова комплекса, была по большей части проанализирована, эти черты и тенденции, будучи, несомненно, уменьшены, все еще оставались достаточно сильными, и поначалу казалось, что с ними не удастся больше справиться. Только после преодоления серьезного сопротивления на свет божий явились истинный характер и настоящая сила ее фантазий о преследовании и наказаниях, а также их связь с ее гомосексуальностью. Анальные любовные желания теперь гораздо яснее проявлялись в позитивной форме и чередовались с идеями преследования. Эрна снова играла в продавщицу, а на то, что бессознательно она все еще продавала фекалии, среди прочего, указывало ее желание покакать в самом начале игры. Я была ее покупательницей и должна была предпочитать ее остальным продавцам, считая, что именно продаваемый ею товар является особо хорошим. Затем она становилась покупательницей сама и любила меня, таким способом выказывая взаимоотношения «анальной любви» между собой и своей матерью. За этими анальными фантазиями следовали приступы депрессии и ненависти, которую она направляла по большей части на меня, но на самом деле они были нацелены на ее мать. В этой связи у Эрны возникла фантазия о блохе, которая была «вперемешку черно-желтой» и которую она сразу же распознала как кусочек фекалий – опасную и отравленную какашку. Эта блоха, сказала она, вылезла из моего ануса, пробралась в ее задний проход и повредила его.

В случае с Эрной я смогла утверждать, что – без всякого сомнения – имело место превращение любви к родителю того же самого пола в ненависть (что считается причиной возникновения мании преследования) вместе с отчетливыми проявлениями механизмов проекции. Однако за гомосексуальными наклонностями Эрны, находившимися на еще более глубоком уровне, скрывалось невероятно сильное чувство ненависти к матери, возникшее по причине ранее имевшей место «эдиповой ситуации» и ее орального садизма. Результатом этой ненависти была чрезмерная тревожность, которая, в свою очередь, являлась определяющим фактором для каждой детали, связанной с ее фантазиями о преследовании. Вот теперь мы подходим к новому набору садистических фантазий, накал садизма в которых превосходит все то, что до этого встречалось мне в процессе психоанализа Эрны. Это была наиболее трудная часть работы с ней, так как сопровождалась крайней степенью тревожности у ребенка и требовала максимальной готовности к «сотрудничеству» с ее стороны. Ее оральная зависть в отношении того генитального и орального удовлетворения, которое – как она полагала – испытывали ее родители во время полового акта, оказалась самой глубинной основой ее ненависти. Она давала выход этой ненависти снова и снова – в бесчисленных фантазиях, действия в которых были направлены против ее родителей, находившихся в процессе совокупления. В этих фантазиях она «нападала» на них, особенно на мать, в частности используя свои экскременты; а что было самой глубинной причиной ее страха перед моими фекалиями (та блоха), которые она воспринимала как насильственно заталкиваемые в ее тело, – это фантазии о том, что она сама изнутри разрушает тело своей матери с помощью своих собственных опасных и ядовитых фекалий.

После того как в процессе анализа были выявлены и исследованы эти садистические фантазии и импульсы, бравшие начало в самых ранних стадиях ее развития, зацикленность Эрны на своей матери, носившую гомосексуальный характер, удалось снизить, а ее гетеросексуальные импульсы – усилить. До этого момента главными факторами, определявшими содержание ее фантазий, были ее чувства любви и ненависти по отношению к матери. Отца она рассматривала по большей части как простой инструмент при коитусе; его важность целиком и полностью вытекала из отношений мать – дочь. В воображении Эрны привязанность матери к отцу и, по сути, все ее отношение к нему были главным образом направлены на то, чтобы как-то «ограбить» ее – Эрну, заставить ее ревновать и натравить на отца. Аналогично в тех своих фантазиях, в которых она отрывает отца от матери и выходит за него замуж, основной упор делался именно на ненависти к матери и на желании как-то уязвить ее мать, навредить ей. Если в таких играх Эрна тем или иным способом проявляла нежность к своему мужу, то очень скоро становилось ясно, что эта нежность носит притворный характер, что основная цель проявления таких нежных чувств – навредить своему врагу и перетащить отца на свою сторону. В то же самое время, как она сделала эти важные шаги в нашей психоаналитической работе, она также продвинулась в своих отношениях к отцу и стала испытывать к нему искренние чувства позитивного характера. И вот теперь, когда ситуация перестала полностью определяться чувствами ненависти и страха, на первый план смогли выйти «прямые» эдиповы отношения. Одновременно с этим степень зацикленности Эрны на своей матери уменьшилась, а отношение к ней, которое до сих пор было настолько амбивалентным, несколько улучшилось. Подобные изменения в отношении девочки к своим родителям также базировались на переменах в мире ее фантазий и в инстинктивном поведении. Ее садизм ослаб, а ее фантазии, в которых главенствующая роль отводилась идее преследования, стали значительно менее частыми и интенсивными по накалу. Важные изменения также произошли в ее отношении к действительности, что можно было почувствовать, среди прочего, во все возрастающем проникновении этой действительности в ее фантазии.

В течение данного периода аналитической работы с ней, после выражения своих идей о преследовании в игровом поведении, Эрна нередко говорила с изумлением: «Но мать ведь не может в действительности так поступать? Она ведь на самом деле очень любит меня». Но по мере того, как ее контакт с реальностью становился все более сильным, а ее бессознательная ненависть к матери – все более осознанной, Эрна начала критиковать мать как реального человека даже с большей откровенностью, но их взаимоотношения одновременно улучшились. Это стало возможным именно потому, что бессознательная ненависть становилась все более осознанной. Рука об руку с улучшением ее отношения к матери стали проявляться более искренние материнские нежные чувства по отношению к ее воображаемым детям. Один раз, после того как она особо жестко обошлась с одним из них, она спросила очень глубоко взволнованным голосом: «Следовало ли мне на самом деле так поступать со своим ребенком?» Таким образом, психотерапия, направленная на анализ ее маний и идей преследования, а также ослабление у нее общей тревожности привели не просто к усилению у нее гетеросексуальных импульсов, но и к улучшению отношения к матери и к появлению у нее самой возможности испытывать более сильные собственные материнские чувства. Мне следует тут сказать, что, на мой взгляд, удовлетворительная коррекция этих фундаментальных восприятий, которые позднее будут определять для ребенка вопросы выбора объектов его любви, а также и всю природу его переживаний уже во взрослом возрасте, является одним из критериев успешности работы по психоанализу ребенка.

Невроз проявился на очень ранних стадиях жизни Эрны. Еще до того, как ей исполнился год, она выказывала отчетливые признаки этого невроза вместе с необычной (для такого возраста. – Примеч. пер.) духовной зрелостью, проявлявшейся в поведении. С тех пор эти трудности увеличивались все больше, а в возрасте двух-трех лет ее воспитание стало представлять собой неразрешимую проблему; ее характер стал уже совершенно ненормальным, и она очевидным образом страдала от невроза навязчивых состояний. Тем не менее только когда ей стало примерно четыре года, ненормальность в ее привычках к мастурбации и сосанию пальцев оказалась распознанной. А далее, уже в шесть лет, стало очевидным, что этот невроз принял хроническую форму. Ее фотографии примерно в трехлетнем возрасте демонстрировали то же невротическое задумчиво-несчастное выражение лица, какое было у нее и в шесть лет.

Мне хочется обратить внимание на чрезвычайную серьезность этого случая. Обсессивные симптомы, которые, наряду с другими факторами, почти полностью лишили ребенка нормального сна, депрессия, другие признаки болезненного состояния, ненормальность в развитии ее характера – все это было только бледной тенью той абсолютно ненормальной, необузданной и определяемой разнузданными инстинктами (внутренней. – Примеч. пер.) жизни, которая скрывалась за этими проявлениями. Перспективы развития такого невроза навязчивых состояний, который – как этот – прогрессировал в течение нескольких лет, нельзя описать иными словами, кроме как исключительно мрачные. Можно утверждать, что только своевременное психотерапевтическое лечение и психоанализ могут оказать помощь в такого рода случаях.

А сейчас я перейду к рассмотрению этого случая в больших подробностях. Воспитание в Эрне привычки к чистоте проходило без затруднений, а нужный результат был достигнут необычайно быстро – к моменту, когда ей исполнился только год. В какой-либо строгости не было необходимости: амбиции не по возрасту развитого ребенка были мощным побудительным мотивом для быстрой адаптации к требуемым стандартам чистоты. Но этот внешний успех сопровождался катастрофическим внутренним надломом. Чудовищные анально-садистические фантазии Эрны показали, до какой степени она осталась зацикленной на этой стадии и какая огромная ненависть и амбивалентность проистекали из всего этого. Одним из факторов такого надлома были органически сильные орально-анальные садистические тенденции; но важнейшую роль сыграл и другой фактор, на который обратил внимание еще Фрейд как на одну из причин предрасположенности к неврозам навязчивых состояний, а именно слишком быстрое развитие эго, обгоняющее развитие либидо. Помимо этого, психоанализ выявил, что еще один важнейший момент в развитии Эрны казался успешным только на первый взгляд. Она так никогда и не смогла преодолеть свое отлучение от материнской груди оправиться от него. И был еще третий отрицательный фактор, который воспринимался как лишение должного. Когда она была в возрасте где-то между шестью и девятью месяцами, ее мать обратила внимание на очевидные признаки сексуального удовлетворения, выказываемые в ответ на обычные процедуры по уходу за ребенком, особенно по подмыванию гениталий и заднего прохода. Чрезмерную возбудимость при воздействии на зону гениталий было трудно с чем-то спутать. Поэтому мать стала с большей сдержанностью промывать эти части тела, и чем старше становилась Эрна, чем более она приучалась к чистоте, тем проще эту осторожность становилось соблюдать. Но ребенок, стремившийся получать, как и прежде, более «замысловатое и соблазняющее» внимание в этой связи, реагировал на такую сдержанность фрустрацией. Чувство соблазненности, за которым стояло желание быть соблазненной, постоянно повторялось на протяжении всей ее жизни. В каждом взаимодействии (с другими людьми. – Примеч. пер.), например со своей няней, с теми, кто занимался ее воспитанием, а также во время ее психоанализа, она пыталась воспроизвести ситуацию, в которой ее соблазняют, чередуя это с обвинениями в том, что ее соблазняют. При анализе такой специфической ситуации переноса оказалось возможным проследить ее отношение к разным прошлым ситуациям вплоть до самых ранних – до тех, в которых она чувствовала заботу о себе, что была в ее младенчестве.

В этих трех упомянутых моментах конституциональные факторы невроза Эрны угадываются безошибочно.

И вот теперь оставалось лишь увидеть, каким образом ее переживания, связанные с первичной сценой, сочетаются, «взаимодействуют» с этими органическими факторами, приводя таким образом к развитию у нее невроза навязчивых состояний в его полной красе. В возрасте двух с половиной, а потом и трех с половиной лет во время летних отпусков ее родители делили с ней одну спальню. Тогда у нее появилась возможность наблюдать за коитусом родителей. Последствия этого оказались заметны и очевидны в результате как психоанализа, так и наблюдений со стороны. В то лето, когда случились первые такие наблюдения, с ней произошли явные изменения к худшему. Мой анализ показал, что ситуации, когда она оказывалась свидетельницей полового акта, привели к развитию ее невроза в его полную мощь. Вид совокупляющихся родителей в огромной степени интенсифицировал ее чувства фрустрации и зависти по отношению к ним, довели до крайности ее садистические фантазии и импульсы, направленные против сексуального удовлетворения, которое получали родители.

Обсессивные симптомы у Эрны можно объяснить следующим образом. Навязчивый характер привычки сосать пальцы был вызван фантазиями, в которых преобладали сосание, кусание и пожирание пениса отца и груди матери. Пенис олицетворял всего отца, а грудь – всю мать. В процессе анализа также обнаружились тяжелые депрессивные признаки в клинической картине, которые я тут только кратко упомяну. Я дала несколько примеров бессознательной ассоциации головы с пенисом, поскольку это было верно в случае с Эрной. Движения, когда она билась головой в подушку, были призваны сымитировать движения отца во время коитуса. Она сказала мне, что по ночам могла обуздать свой страх перед разбойниками и грабителями, только ударяясь головой. Таким образом она освобождалась от этого страха, идентифицируя себя с его объектом.

Природа ее навязчивой мастурбации была очень сложна. Она различала ее формы: сжатие ног, которое она называла «порядком действий»; движения качания, называемые «ваянием»; оттягивание клитора, которое называлось «игрой в сервант», в процессе которой ей «хотелось что-то вытягивать очень долго». Кроме того, она давила на свою вагину углом простыни, которую протягивала между ног. Эти разнообразные формы мастурбации можно было идентифицировать по-разному, в соответствии с каждой отдельной фантазией, сопровождавшей их, в которой она могла играть активную роль, соответствующую ее отцу, или пассивную – соответствующую матери, или обе эти роли сразу. Эти мастурбационные фантазии Эрны, носившие сильный садо-мазохистический характер, выказывали свою явную связь с первичной сценой и фантазиями, непосредственно происходившими из этой сцены. Ее садизм был направлен против своих совокупляющихся родителей, а в качестве реакции на него возникли фантазии соответствующего мазохистского характера.

В течение всех наших аналитических сессий Эрна занималась мастурбацией всеми этими различными способами. В то же время вследствие хорошо устоявшегося переноса оказалось возможным побудить ее описать свои фантазии на эту тему. Таким образом мне удалось обнаружить причины ее навязчивой мастурбации, а через это – освободить ее от этой привычки. Движения раскачивания, начавшиеся проявляться в течение второй половины первого года ее жизни, проистекали из ее желания, чтобы «ее возбуждали», и брали начало в упомянутых процедурах ухода за новорожденным. В нашей с ней аналитической работе был период, в течение которого она выражала в своих играх соитие родителей самыми разными способами, после чего давала выход своему гневу, вызванному фрустрацией, связанной с этими актами. В таких сценках она никогда не забывала создавать ситуации, в которых покачивалась в полулежачей или сидячей позе, «выставлялась на показ» и, в конце концов, даже обращалась ко мне с открытыми просьбами коснуться ее гениталий или иногда почувствовать их запах. Однажды, будучи уже в возрасте шести лет, Эрна поразила свою мать просьбой, чтобы та после принятия дочерью ванны подняла ей одну ногу вверх, коснулась или погладила ее снизу; одновременно с этим Эрна принимала позу маленького ребенка в тот момент, когда ему присыпают гениталии, – позу, которую она сама не принимала уже несколько лет. Прояснение природы этих ее движений раскачивания привело к полному исчезновению данного симптома.

Одним из самых стойких симптомов у Эрны была заметная подавленность способности к обучению. Она было настолько серьезной, что, несмотря на приложение всех своих усилий, девочке потребовалось два года, чтобы освоить то, чему обычно дети обучаются в течение нескольких месяцев. На решение этой проблемы было направлено больше усилий во второй половине моей аналитической работы с ней, но даже когда я закончила ее лечение, данная трудность не была преодолена полностью, а только уменьшена в масштабах.

Я уже подробно обсуждала благоприятные изменения, произошедшие в результате нашей аналитической работы в отношении Эрны к обоим родителям, а значит, и в состоянии ее либидо в целом, и далее указывала, что только благодаря этой работе она смогла сделать первые шаги в направлении своей социальной адаптации. Ее обсессивные симптомы (навязчивые мастурбации, сосание пальцев, раскачивание и т. д.), бывшие настолько сильными, что их можно было рассматривать как частично ответственные за бессонницу у ребенка, были купированы. Одновременно с их устранением и при значительном снижении тревожности сон стал нормальным. Приступы депрессии тоже прекратились.

Несмотря на эти благоприятные результаты, я не рассматривала свою работу в какой-либо мере законченной к моменту, как ее пришлось прекратить по внешним обстоятельствам после 575 часов занятий, растянувшихся на два с четвертью года. Чрезвычайная сложность этого случая, которая проявлялась не только в симптомах заболевания, но также в искажениях в развитии характера и в формировании совершенно ненормальной личности ребенка, потребовала бы значительной дополнительной аналитической работы для исправления всех еще сохранившихся трудностей. То, что она оставалась во все еще недостаточно стабильном состоянии, вытекало из того факта, что в какой-либо стрессовой ситуации у нее проявлялась тенденция к рецидиву некоторых из ее прежних трудностей, хотя эти рецидивы носили значительно менее тяжелый характер, чем ее первоначальные проблемы. В этих условиях всегда оставалась возможность того, что обстоятельства, требующие серьезного напряжения сил, или даже момент наступления половой зрелости могли бы привести к возобновлению болезни или другим трудностям.

Все это поднимает принципиально важный вопрос о том, когда психоаналитическую работу с ребенком можно считать (успешно. – Примеч. пер.) законченной. В случае детей в латентном возрасте я не могу рассматривать даже очень хорошие результаты, которые могли бы полностью удовлетворить окружающих их людей, в качестве достаточного доказательства завершенности аналитической работы. Я пришла к заключению: факт того, что психоанализ привел к достаточно благоприятному развитию в латентный период – как бы он (факт) ни был важен сам по себе, не является гарантией того, что дальнейшее развитие пациента будет полностью успешным. Переход к периоду половой зрелости, как и дальнейший – к взрослой жизни, кажется мне тестом того, оказалась ли аналитическая работа с ребенком проведенной в достаточной мере, доведена ли она была до нужной точки. Я еще рассмотрю этот вопрос в главе 7, а здесь я хочу сообщить лишь как опытный факт, что работа по психоанализу ребенка в значительной степени обеспечивает поддержку будущей стабильности (его личности. – Примеч. пер.), так как он становится способен развеять свои страхи, таящиеся в самых глубоких слоях (психики. – Примеч. пер.). Именно в этом, в характере детских бессознательных фантазий, и даже более того, в изменениях, происшедших под влиянием психоанализа, следует искать критерий, который должен помочь нам рассудить, зашла ли аналитическая работа достаточно далеко (чтобы считаться успешно завершенной. – Примеч. пер.).

Возвращаясь к случаю с Эрной, нужно вспомнить: я уже однажды говорила, что на момент прекращения работы с ней ее фантазии, связанные с манией преследования, были существенно ослаблены как в частоте их возникновения, так и в их интенсивности. Тем не менее, по моему мнению, ее садизм и тревожность могли и даже должны были быть уменьшены еще в большей степени для того, чтобы предотвратить ситуацию, когда вероятная болезнь опять возьмет верх над ней в пубертатный период или когда она станет уже совсем взрослой. Но так как продолжение работы в то время оказалось невозможным, оно было отложено до лучших времен.

Теперь я перейду к обсуждению некоторых вопросов общего характера в свете истории Эрны, так как они появились отчасти как результат ее психоанализа. Я обнаружила, что то большое внимание вопросам сексуальности, которое было уделено в процессе работы с ней, и та свобода, которая была ей предоставлена в ее играх и в выражении фантазий, привели не к росту, а, наоборот, к существенному уменьшению уровня ее сексуального возбуждения и зацикленности на сексуальности. Эрна была ребенком, чье необычайно раннее сексуальное развитие было очевидно всем. Ее выделяли не только типы занимавших ее сознание фантазий, но и ее поведение, движения, которые соответствовали движениям очень чувствительной девушки в период полового созревания. Особенно отчетливо это выражалось в ее провокативном поведении по отношению к мужчинам и мальчикам. Ее поведение в этом отношении также серьезно изменилось к лучшему в результате психоанализа, а когда эта работа оказалась прекращенной, она стала в большой степени демонстрировать свою именно детскую натуру. Более того, анализ ее мастурбационных фантазий положил конец ее застреванию на мастурбации.

Мне хочется выделить еще один аналитический принцип: абсолютно необходимо «вытаскивать» как можно дальше на уровень осознанности все сомнения и критицизм по отношению к родителям, и в особенности к их сексуальной жизни, которые ребенок скрывает в своем бессознательном. Его отношение к окружающим от этого только улучшится, так как, будучи осознанными, его – до того неосознанные – обиды, отрицательные восприятия и т. п. будут сознательно сопоставляться с реальностью, а поэтому – терять свою вирулентность. Одновременно у ребенка улучшается его отношение к реальности. Повторяю снова и снова, способность ребенка осознанно критически относиться к своим родителям, как мы видели в случае Эрны, является результатом становящегося более адекватным его отношения к реальному миру.

Теперь я перехожу к методическому вопросу. Как я уже неоднократно говорила, у Эрны частенько происходили приступы ярости и злости во время наших аналитических сессий. Вспышки гнева и садистические импульсы нередко весьма недвусмысленно направлялись на меня. Хорошо установленным фактом является то, что психоанализ высвобождает сильные эмоции у обсессивных невротиков, а у детей эти эмоции выливаются в более прямые и неконтролируемые формы, чем у взрослых. С самого начала я твердо дала Эрне понять, что она не должна физически нападать на меня. Но ей предоставлялась полная свобода выражения своих эмоций любыми другими способами, поэтому она часто ломала или резала свои игрушки, с силой бросала на пол маленькие стульчики, швырялась подушками, топала ногами по дивану, проливала воду, пачкала бумагу, игрушки и раковину умывальника, ругалась и т. п. – и все это происходило без каких-либо препятствований с моей стороны. Но при этом я анализировала ее гнев, обсуждала его с ней, что всегда приводило к его ослаблению, а иногда – к полному исчезновению. Таким образом, имеются три методических фактора, которые следует рассматривать при работе со вспышками эмоций у детей в процессе их психоанализа: (1) ребенок должен частично сохранять контроль над своими эмоциями, но только в той степени, в которой это действительно необходимо; (2) он должен иметь возможность дать выход своим эмоциям различными вышеупомянутыми деструктивными способами, и (3) накал этих вспышек должен быть уменьшен, или они вообще должны быть сводимы к нулю непрерывно проводимыми интерпретациями и попытками отследить корни текущей ситуации.

Степени использования каждого из этих методов, конечно, сильно различаются от случая к случаю. Например, с Эрной я поначалу разработала следующий план. В течение некоторого времени ее охватывали приступы гнева каждый раз, когда я говорила, что наша сессия окончена, и тогда я стала намеренно распахивать обе створки двери в свою комнату – как бы проверяя ее реакцию и зная, что для нее будет крайне неприятно, если тот, кто пришел, чтобы забрать ее, увидит хоть какую-то часть этих ее вспышек. В этот период моей работы с ней я замечала, что мой кабинет выглядит как поле боя после того, как Эрна уходила. На дальнейших стадиях терапии она перед уходом довольствовалась только поспешным разбрасыванием подушек, а еще позднее стала покидать кабинет в абсолютно спокойном состоянии. А вот еще один пример, на этот раз из работы с Петером (которому было три года и девять месяцев), тоже в течение некоторого времени подверженным сильным вспышкам ярости. На поздних стадиях его психоанализа он как-то совершенно спонтанно сказал, указывая на какую-то игрушку: «Я очень легко могу просто представить себе, что сломал это».

Важно понимать, что требования со стороны психоаналитика к ребенку частично контролировать свои аффекты должны рассматриваться не как педагогическая мера, а как неизбежное и рационально обоснованное воздействие. Эти требования, основанные на соображениях разумной необходимости, могут быть поняты ребенком даже тогда, когда он неспособен их полностью выполнить. Аналогично бывают случаи, когда я не полностью выполняю те действия в игре, которые ребенок мне предназначает, обосновывая это тем, что это вызвало бы у меня чувство неловкости и было бы слишком мне неприятно. Тем не менее в таких случаях я следую за мыслями ребенка и захожу в этом настолько далеко, насколько это представляется мне возможным. Также очень важно, чтобы аналитик реагировал на эмоциональные взрывы ребенка минимальными эмоциями со своей стороны.

Теперь я предлагаю использовать данные, полученные из рассмотрения данного случая, для иллюстрации тех теоретических взглядов, которые у меня с тех пор сформировались и которые будут изложены во второй части этой книги. Позолоченные фары игрушечного паровозика, которые, как думала Эрна, «были такими красивыми, красными и светящимися» и которые она любила сосать, символизировали пенис отца (сравните также с «чем-то длинным и золотым», что держал капитан над водой), а также приравнивались к груди ее матери. То, что она свою «сосательную привычку» воспринимала с глубоким чувством вины, было видно из следующего факта: когда мне в игре отводилась роль ребенка, она провозглашала, что «сосание» было моим самым большим проступком. Это чувство вины можно было объяснить тем, что сосание было тесно связано с откусыванием и пожиранием как материнской груди, так и отцовского пениса. Я в данном случае ссылаюсь на свой же тезис о том, что именно процесс отнятия от материнской груди вместе с детским желанием принять пенис отца, завистью и ненавистью, направленными на мать, и дает основной толчок развития конфликта, связанного с эдиповым комплексом. Такая зависть основана на самых ранних сексуальных представлениях ребенка о том, что в процессе соития с отцом мать захватывает и удерживает в себе его пенис.

Было доказано, что зависть такого рода играла центральную роль в неврозе у Эрны. Те нападки, которые она совершала в самом начале нашей с ней аналитической работы, будучи «третьим человеком» в доме, предназначаемом только для мужчины и женщины, оказались отражением ее агрессивных эмоций по отношению к телу матери и пенису отца, при этом предположительно находившемуся внутри него. Эти импульсы, стимулируемые оральной завистью маленькой девочки, находили выход в ее играх, в которых она топила корабль (свою мать) и отрывала от капитана (своего отца) «длинную, золотую вещицу» и голову, которые держали его на воде, то есть символически кастрировала его во время его соития с матерью. Детали ее агрессивных фантазий показывают, до каких высот садистской изобретательности дошла эта агрессия, направленная на тело ее матери. Она, например, превращала свои экскременты в опасные и взрывчатые вещества для того, чтобы разрушить его изнутри. Такой позыв также выражался в сжигании дома и «взрывании» находящихся в нем людей. Нарезание бумаги (делание «мясного фарша» и «глазного салата») символизировало полное уничтожение родителей в процессе их соития. Желание Эрны откусить мой нос и сделать «бахрому» внутри него было одновременно и агрессией против пениса своего отца, который рассматривался как уже инкорпорированный в меня – как это доказывалось материалами из других случаев.

На то, что в своих фантазиях Эрна посягает на тело своей матери, стремясь захватить и уничтожить все то, что находится внутри него (то есть фекалии или детей), указывают различные типы «рыб», вокруг которых развернулась отчаянная борьба, где были задействованы все ресурсы, между «торговкой рыбой» (ее матерью) и мной – как ребенком (то есть ею самой). Далее она воображала, как мы видели, что я после того, как должна была наблюдать за «взбиванием» ею и полицейским денег или рыбы, попыталась вернуть себе эту рыбу во что бы то ни стало. Вид совокупляющихся родителей вызвал страстное желание украсть пенис отца вместе со всем тем, что могло бы находиться внутри тела матери. Реакция Эрны, направленная против этого намерения ограбить и полностью уничтожить тело матери, выражалась в появлявшемся у нее после схватки с «торговкой рыбой» страхе того, что грабительница вытащит все внутренности ее самой. Я считаю, что суть этой тревоги относится у девочек к самой ранней опасной ситуации (в какой они оказывались. – Примеч. пер.), которая, согласно моему опыту, соответствует страху кастрации у мальчиков. Тут можно упомянуть о связи между этими ранними тревожными состояниями Эрны и ее крайним торможением в отношении обучаемости – связи, с которой я сталкивалась и далее в других случаях психоанализа. Я уже указывала, что на это торможение у Эрны смог оказать влияние только анализ самых глубоких уровней ее садизма и самых ранних фаз ее эдипова комплекса. Ее необычайный интенсивный садизм, соединенный с не менее сильным стремлением к знаниям, привел – как к защитной мере против него самого – к эффекту полного торможения в целом ряде видов деятельности, которые основывались на ее стремлении к знаниям. Арифметика и письмо символизировали садистические посягательства на тело матери и на пенис отца. В своем бессознательном эти предметы приравнивались к разрыванию, разрезанию или сжиганию тела матери – вместе с находившимися внутри него детьми, а также к кастрации отца. Чтение также – вследствие символического уравнивания тела ее матери с книгами – означало грубое и насильственное удаление содержимого, детей и т. п. из ее тела.

Наконец, я воспользуюсь этим случаем, чтобы подчеркнуть еще один момент, которому в результате дальнейшей работы я бы также придала общее значение. Характер фантазий Эрны и ее отношение к реальности являются типичными, как показывает мой опыт, в тех случаях, когда параноидальные черты очень сильно выражены. Более того, основные глубинные причины развития ее параноидальных черт характера и связанных с ними гомосексуальных наклонностей, как я обнаружила в ее случае, оказались общими основными факторами в генезисе ее паранойи. Во второй части этой книги (глава 9) данный вопрос получит свое дальнейшее развитие и обсуждение. Здесь я только кратко укажу, что столкнулась с сильными параноидальными чертами в целом ряде своих аналитических работ с детьми и что на основе этого пришла к убеждению, что обнаружение и лечение психотических черт в самом раннем возрасте является важной и многообещающей задачей детского психоанализа.