Статья 12. Переоценка любви. Исследование распространенного в наши дни типа женщин

Усилия женщины достичь независимости, расширить круг своих интересов и поле деятельности постоянно наталкиваются на скептическую позицию, состоящую в том, что подобные усилия стоило бы прилагать только перед лицом экономической необходимости и что они противоречат врожденным особенностям женщины и ее естественным наклонностям. Соответственно об усилиях подобного рода говорится как о чем-то, не имеющем жизненно важного значения для женщины, все помыслы которой в действительности должны бы сосредоточиваться исключительно на мужчинах и материнстве, в точности так, как поется в известной песенке Марлен Дитрих: «Я знаю лишь любовь – и больше ничего».

В этой связи немедленно приходят на ум всевозможные социологические соображения, однако они слишком известны и очевидны, чтобы заслуживать обсуждения. Такое отношение к женщине, какова бы ни была его основа и как бы его ни оценивали, выражает патриархальный идеал женственности – женщины как существа, единственное желание которого состоит в том, чтобы любить мужчину и быть им любимой, восхищаться им и ему служить, а то и в чем-то копировать. Сторонники подобной точки зрения ошибочно судят по внешнему поведению о наличии внутренней предрасположенности, тогда как в действительности последнюю нельзя распознать как таковую по той простой причине, что биологические факторы никогда не проявляются в чистом, незавуалированном виде, но всегда лишь в преобразованной традицией и окружением форме. Как довольно обстоятельно показал Бриффо в недавно вышедшей книге «Матери», преобразующее воздействие «унаследованной традиции» не только на идеалы и верования, но и на эмоциональный настрой и на так называемые инстинкты невозможно переоценить. Унаследованная традиция, однако, означает для женщины насильственное сокращение ее участия в решении общих задач, изначально бывшего, вероятно, очень значительным, до более узкой сферы эротизма и материнства. Соблюдение унаследованной традиции выполняет определенные функции как для общества, так и для индивида. Об их социальном аспекте мы здесь говорить не будем. Рассмотрев же их с точки зрения индивидуальной психологии, придется только упомянуть о том, что эта мыслительная конструкция временами доставляет мужчине большое неудобство, однако, с другой стороны, служит ему источником, из которого его самолюбие всегда может почерпнуть поддержку. Напротив, для женщины с ее заниженным самоуважением на протяжении веков она служит прибежищем покоя, в котором женщина избавлена от усилий и тревог, связанных с развитием других способностей и притязаний при наличии в обществе критического отношения и конкуренции. Понятно поэтому (рассуждая исключительно с социологической точки зрения), что женщины, охваченные ныне порывом к независимому развитию своих способностей, в состоянии осуществить его лишь ценой борьбы как против внешней оппозиции, так и против того сопротивления внутри себя, которое сложилось благодаря упрочению традиционного идеала, оставляющего на долю женщины исключительно сексуальную функцию.

Вряд ли было бы особым преувеличением утверждать, что в настоящее время с подобным конфликтом сталкивается каждая женщина, отваживающаяся сделать карьеру и в то же время не желающая расплачиваться за свою смелость отречением от женственности. Обсуждаемый здесь конфликт, таким образом, обусловлен изменившимся положением женщины и ограничен кругом тех женщин, которые приступают к делу, следуя своему призванию, у которых есть особые интересы и которые вообще стремятся к независимому развитию личности.

Социологическое рассмотрение проблемы позволяет в полной мере осознать существование конфликтов такого рода, их неизбежность, а также в самых общих чертах многочисленные формы их проявления и их более отдаленные последствия. Оно позволяет, к примеру, понять, как складываются установки, разнообразие которых простирается от одной крайности – полного отказа от женственности – до противоположной крайности – совершенного неприятия интеллектуальной или профессиональной деятельности.

Границы указанной области исследования очерчены следующими вопросами: почему в каждом конкретном случае конфликт принимает именно такую, а не иную форму, или почему его разрешение достигается именно таким способом? Почему некоторые женщины заболевают вследствие этого конфликта или испытывают заметную задержку в развитии своих потенциальных способностей? Какого рода предрасположенность со стороны самого индивида необходима для подобного результата? Каковы его возможные исходы? Там, где встает вопрос о судьбе отдельного человека, мы вступаем в область индивидуальной психологии, фактически психоанализа.

Наблюдения, о которых я собираюсь рассказать, навеяны не социологическим интересом; в их основе лежат некоторые вполне определенные проблемы, встретившиеся при анализе целого ряда женщин, что заставило меня подумать о наличии особых факторов, их порождающих. Настоящее сообщение основано на семи случаях из собственной аналитической практики и еще нескольких случаях, известных мне по психоаналитическим конференциям. У большинства этих пациенток вообще отсутствовали ярко выраженные симптомы, у двух наблюдалась тенденция к совершенно нетипичной депрессии, а временами – к ипохондрической тревоге; с двумя изредка случались приступы, диагностированные как эпилептические. Но в каждом случае симптомы – если только они вообще имели место – заслонялись определенными проблемами, связанными каждый раз с отношением пациентки к мужчинам и к работе. Как это часто случается, пациентки более или менее ясно ощущали, что эти трудности проистекают из их личностных особенностей.

Однако уловить, какая именно проблема стоит за этими трудностями, было отнюдь не просто. Первое впечатление фиксировало лишь то, что для этих женщин отношения с мужчинами имели огромное значение, но что им так и не удавалось установить удовлетворительные отношения на сколько-нибудь длительный срок. Либо их попытки наладить отношения оканчивались полным провалом, либо имел место ряд не более чем мимолетных связей, разорванных то ли мужчиной, то ли самой пациенткой, – связей, помимо всего прочего, часто свидетельствовавших об определенном недостатке разборчивости. Если же складывались более длительные и более глубокие отношения, они в конце концов разбивались о какую-то свойственную женщине установку или о ее поведение. Во всех упомянутых случаях имели место затруднения в работе и других видах деятельности и более или менее заметное оскудение интересов. До известной степени эти затруднения осознавались и были вполне очевидны, но часто пациентка не отдавала себе в них отчета до тех пор, пока они не извлекались на свет в процессе анализа.

И только после довольно длительной аналитической работы я поняла, что в наиболее явных случаях центральная проблема состоит не в каком-либо запрете на любовь, а в исключительном сосредоточении на мужчинах. Этими женщинами как будто овладела единственная мысль: «я должна иметь мужчину» – они словно оказались одержимы идеей, которой придавалось такое значение, что она поглощала собой любую другую мысль, так что в сравнении с ней вся остальная жизнь казалась тусклой, однообразной и никчемной. Способности и интересы, которыми обладали большинство из них, либо вообще не имели для них значения, либо утратили то значение, которое имели когда-то. Другими словами, конфликты, повлиявшие на их отношение к мужчинам, были налицо и их можно было в значительной степени ослабить, но подлинная-то проблема заключалась не в том, что любовной жизни придавалось слишком малое значение, а, напротив, в чрезмерном ее акцентировании.

В некоторых случаях сдержанность в отношении работы впервые давала о себе знать лишь в процессе анализа и продолжала нарастать, тогда как одновременно с этим отношения с мужчинами улучшались благодаря проведенному анализу тревоги, связанной с сексуальностью. Такая перемена по-разному оценивалась и пациенткой, и ее близкими. С одной стороны, перемена расценивалась как проявление прогресса, как это было в случае с отцом одной пациентки, высказавшим удовлетворение от того, что дочь в результате анализа стала столь женственной, что теперь хочет выйти замуж, утратив всякий интерес к учебе. С другой стороны, в ходе консультаций я постоянно сталкивалась с жалобами на то, что та или иная пациентка благодаря анализу добилась улучшения в отношениях с мужчинами, но зато утратила в работе прежнюю продуктивность и умения, перестала получать от нее удовольствие и теперь целиком охвачена стремлением общаться с мужчинами. Это дало пищу для размышлений. Очевидно, подобная картина могла представлять собой побочный продукт анализа, своего рода неудачу лечения. Но ведь такой исход наблюдался лишь в случае с некоторыми, а не со всеми женщинами. Какие предрасполагающие факторы обусловливали тот или иной исход? Не было ли вообще в проблеме этих женщин чего-то такого, что я упустила из виду?

Наконец, для всех этих пациенток была характерна еще одна черта, более или менее бросающаяся в глаза, – страх не оказаться нормальной. Подобная тревога проявлялась в сфере эротизма, в отношении к работе или – в более абстрактной и расплывчатой форме – как общее ощущение своего отличия от других и собственной неполноценности, которое они часто относили на счет врожденной, а потому и неизменной предрасположенности.

Проблема стала проясняться лишь постепенно, чему есть две причины. С одной стороны, обрисованная выше картина в значительной мере воплощает собой наше традиционное представление о женщине в подлинном смысле слова, у которой нет иной цели в жизни, кроме как окружать мужчину атмосферой преданности. Вторая трудность кроется в самом аналитике, который, будучи убежден в важности любовной жизни, соответственно склонен считать своей первейшей задачей устранение нарушений именно в этой области. Поэтому он будет с радостью следовать за пациентками, добровольно подчеркивающими важность этой сферы, и заниматься теми проблемами, которые они ему преподносят. Если бы пациентка заявила ему, что величайшая мечта ее жизни – путешествие на острова южных морей и что она надеется на помощь аналитика в разрешении внутренних конфликтов, стоящих на пути исполнения этого желания, аналитик, естественно, задал бы вопрос: «Скажите, почему, собственно, это путешествие так важно для вас?» Сравнение, конечно, несколько натянутое, ибо сексуальность действительно намного важнее поездки к южным морям, но оно позволяет показать, что наше умение осознать важность гетеросексуального опыта, совершенно правильное само по себе, иной раз способно заслонить от нас невротическую переоценку этой сферы, ее чрезмерное выпячивание.

При рассмотрении под этим углом зрения становится ясным, что эти пациентки воплощают в себе двойное противоречие. Их чувство к мужчине в действительности так много вбирает в себя, – здесь я бы предпочла выразиться описательно, – ему дается такая воля, что их оценка гетеросексуальных отношений как единственно ценной вещи в жизни, несомненно, является навязчивой переоценкой. С другой стороны, их способности, дарования, интересы, их честолюбие и соответственно возможности достичь чего-нибудь и получить удовлетворение от этого намного больше, чем они предполагают. Таким образом, мы имеем дело со смещением акцента с достижений или борьбы за достижения на секс; насколько можно говорить об объективном в области ценностей, настолько, конечно, то, что мы имеем здесь, есть объективное искажение ценностей, ибо, хотя, согласно последним аналитическим исследованиям, секс – чрезвычайно важный, пожалуй, даже наиболее важный источник удовлетворения, но, конечно же, не единственный и даже не самый надежный.

В ситуации переноса на женщину-аналитика на всем ее протяжении господствовали две установки: на соперничество и на активное включение в отношения с мужчинами. Каждое улучшение, каждое продвижение вперед казалось им не их собственным прогрессом, а исключительно успехом анализа. Одна пациентка, подвергнутая дидактическому анализу, проецировала на меня мысль о том, что на самом-то деле я не собираюсь вылечить ее или что я советую ей обосноваться в другом городе, потому что боюсь конкуренции с ее стороны. Другая пациентка в ответ на каждую правильную интерпретацию подчеркивала, что ее способность к работе так и не улучшилась. Еще одна пациентка взяла за правило замечать – стоило у меня возникнуть чувству, будто налицо некоторый прогресс, – что она сожалеет о том, что отнимает у меня столько времени. Отчаянные жалобы на упадок духа просто прикрывали их настойчивое желание обескуражить аналитика. Эти пациентки подчеркивали, что несомненное улучшение в действительности следует отнести на счет факторов, внешних по отношению к психоанализу, тогда как в любом изменении к худшему повинен аналитик. Часто они испытывали затруднения в ходе изложения свободных ассоциаций, потому что последнее означало для них уступку с их стороны и триумф аналитика, а значит, они помогли бы аналитику добиться успеха. Одним словом, они хотели сказать, что аналитик бессилен что-либо сделать. Одна пациентка шутливо выразила это в следующей фантазии: будто бы она поселилась в доме напротив моего, а на моем доме повесила броский плакат, указывающий на место ее проживания и снабженный надписью: «Вон там живет единственная хорошая женщина-психоаналитик».

Другая установка в процессе переноса состоит в том, что, как и в жизни, отношение к мужчинам выдвигается на первый план и весьма часто преподносится в форме отыгрывания (acting out). В нем нередко фигурирует один мужчина за другим, роль которых колеблется от простого ухаживания до половой близости, а рассказы о том, что он сделал или чего не сделал, любит ли он их или не оправдывает надежд и чем они ему ответили, иной раз отнимают большую часть сеанса и с неутомимостью растягиваются до мельчайших подробностей. То, что это отыгрывание, причем отыгрывание с целью усилить сопротивление, не всегда выяснялось сразу. Временами пациентка маскировала его, стремясь показать, что удовлетворительные отношения с мужчиной, имеющие, пожалуй, жизненно важное значение для нее, развиваются своим чередом, – стремление, согласующееся со сходно направленным желанием со стороны аналитика. Мысленно возвращаясь в прошлое, могу сказать, однако, что более точные знания о своеобразии проблем этих пациенток и специфике их реакции переноса позволяют, как правило, видеть их игру насквозь и тем самым существенно ограничить их притворство.

В подобных проявлениях активности на первый план выходят три рода тенденций. Их можно описать следующим образом.

1. «Я боюсь попасть в зависимость от тебя как женщины, как образа матери. Поэтому мне надо всячески избегать привязываться к тебе чувством любви. Ибо любовь есть зависимость. А раз так, избегая этого, я должна постараться найти своим чувствам другое приложение – мужчину». Так, одной пациентке, определенно принадлежавшей к обсуждаемому типу, в период психоаналитического лечения приснилось, будто она пытается прийти на сеанс, но вместо этого убегает с мужчиной, которого увидела в комнате ожидания. Подобная настороженность часто рационализируется мыслью о том, что раз аналитик не ответит взаимностью на ее любовь, то бесполезно давать волю своим чувствам.

2. «Лучше уж я поставлю тебя в зависимость от меня (от любви ко мне). Поэтому я ухаживаю за тобой и стараюсь возбудить в тебе ревность тем вниманием, которое я оказываю мужчинам». Здесь выражена глубоко укоренившаяся, по большей части не совсем осознанная уверенность в том, что ревность – превосходное средство вызвать любовь.

3. «Ты завидуешь тому, что я поддерживаю отношения с мужчинами; фактически всевозможными способами ты пытаешься помешать мне иметь их и даже не хочешь, чтобы я привлекательно выглядела. Но я во что бы то ни стало докажу тебе, что как раз все это я могу». Готовность аналитика помочь в принципе допускается только на интеллектуальном уровне, а иной раз нет даже и этого; когда же в конце концов лед недоверия бывает сломан, бросается в глаза искреннее удивление по поводу того, что кто-то действительно хочет помочь человеку добиться счастья в этой сфере. С другой стороны, даже при наличии доверия на интеллектуальном уровне истинная недоверчивость и подлинная тревога пациентки, как и ее гнев на аналитика, вырывались наружу всякий раз, когда попытка привязать к себе аналитика терпела неудачу. Иногда этот гнев имеет чуть ли не параноидный характер, и суть его сводится к тому, что именно аналитик несет ответственность за то или иное событие и что он даже активно ему способствовал.

Понимание подобных особенностей вводит нас в искушение допустить, что ключ к такому поведению с мужчинами лежит в сильной и в то же время внушающей женщине ужас гомосексуальности, которая и служит причиной патологического бегства к мужчине. Под гомосексуальностью подразумевается здесь «истинно мужское поведение», для которого попытка поставить как мужчин, так и женщин в зависимость от себя – это всего лишь способ его осознанного выражения. Тем самым стала бы понятной характерная беспринципность, неразборчивость во взаимоотношениях обследуемых пациенток с мужчинами. Двойственное отношение к женщинам, неизменно характерное для гомосексуальности, объясняла бы необходимость отхода от нее и бегства к мужчинам, как, впрочем, и недоверие, тревогу и гнев, проявляемые по отношению к женщине-аналитику, коль скоро последняя играет роль матери.

Сначала клинические данные совершенно не противоречили такой интерпретации. В сновидениях мы встречаем отчетливо выраженное желание быть мужчиной, а в жизни мужские образцы поведения представлены в разнообразно замаскированных формах. Весьма характерен тот факт, что в определенных случаях такие желания энергично отрицаются, поскольку женщинам представляется, что быть мужчиной и быть гомосексуальным – одно и то же. Рудименты гомосексуально окрашенных отношений почти всегда присутствуют в какой-нибудь период жизни. То, что подобные взаимоотношения не развиваются дальше рудиментарной стадии, вполне согласуется с ранее предложенной интерпретацией, как, впрочем, и тот факт, что в большинстве случаев дружеские отношения между женщинами играют поразительно малую роль. Все эти феномены можно было бы успешно рассматривать в качестве мер защиты от явной гомосексуальности.

Однако не может не поразить открытие того обстоятельства, что во всех этих случаях интерпретация, основанная на допущении бессознательных гомосексуальных наклонностей и бегства от них, остается совершенно неэффективной в терапевтическом отношении. Значит, должна быть какая-то другая, более правильная интерпретация. Ответ предлагает пример из ситуации переноса.

Одна пациентка в начале лечения неоднократно присылала мне цветы, сначала анонимно, а потом открыто. Мое первоначальное толкование, что она ведет себя как мужчина, ухаживающий за женщиной, не изменило ее поведения, хотя она и приняла его со смехом. Мое второе толкование, согласно которому подарки предназначались в качестве компенсации за обильные проявления агрессивности, также не возымело действия. Вместе с тем картина изменилась как по мановению волшебной палочки, когда у пациентки возникли ассоциации, недвусмысленно демонстрирующие ее уверенность, что с помощью подарков можно поставить человека в зависимость. Последующая фантазия выявила стоящее за этим желанием более глубокое деструктивное содержание. По ее словам, она хотела бы быть моей служанкой и все делать для меня наилучшим образом. Так я стала бы зависеть от нее, полностью доверять ей, и тогда однажды она подложила бы мне яду в кофе. Она подвела итог своей фантазии, абсолютно типичной для этой группы людей, следующей фразой: «Любовь – это способ убийства». Приведенный пример особенно наглядно раскрывает характерную для всей группы установку. Поскольку сексуальные импульсы по отношению к женщинам воспринимаются осознанно, они зачастую действительно переживаются как настоящие преступления. Коль скоро аналитик воплощает собой образ матери или сестры, инстинктивная установка при переносе оказывается недвусмысленно деструктивной, так что цель ее состоит в господстве и разрушении; другими словами, последняя деструктивна, но не сексуальна. Поэтому термин «гомосексуальный» вводит в заблуждение, ибо под гомосексуальностью обычно подразумевается установка, в которой сексуальные цели хотя и смешаны с деструктивными элементами, все-таки направлены на партнера того же пола. В данном случае, однако, деструктивные импульсы слишком непрочно соединены с либидинозными. Привнесенные сюда сексуальные элементы постигает та же участь, что и в пубертате: удовлетворительные отношения с мужчиной невозможны по причинам внутреннего характера, поэтому остается некоторое количество несвязанного либидо, которое можно направить на женщин. Как я покажу дальше, в силу ряда причин все прочие выходы для либидо, такие как работа или аутоэротизм, оказываются неподходящими. В качестве позитивного момента во влечении к другим женщинам вдобавок наблюдается еще и обращение (правда, во всех этих случаях безуспешное) к поискам мужского начала в себе, а также попытка обезвредить деструктивные импульсы с помощью либидинозных связей, впрочем, столь же безуспешная. Такая комбинация факторов отчасти объясняет тревогу по поводу гомосексуальности: почему получается так, что в подобных случаях сексуальные, нежные или хотя бы дружеские чувства не направлены в сколько-нибудь значительной степени на женщин.

Однако даже беглый взгляд на женщин, развитие которых шло в указанном направлении, немедленно вскрывает неадекватность подобного объяснения. Ибо, хотя склонность к враждебному отношению к женщинам откровенно и в изобилии представлена в этих группах (что прослеживается как в процессе переноса, так и в самой их жизни), те же самые склонности в не меньшей степени можно обнаружить и у женщин с бессознательной гомосексуальностью (гомосексуальностью в смысле только что данного определения). Поэтому связанная с такими склонностями тревога не может быть решающим фактором. Мне скорее представляется, что у женщин, развитие которых пошло в гомосексуальном направлении, решающим фактором выступает очень ранний и далеко зашедший отказ от мужчин – не важно, по каким причинам; так что эротическое соперничество с другими женщинами у них в той или иной степени отходит на задний план, в результате чего наблюдается не только соединение сексуального и деструктивного импульсов, но и с не меньшей частотой и любовь, сверхкомпенсирующая эти деструктивные тенденции, что, впрочем, случается и среди представительниц обсуждаемой группы.

В том типе женщин, который мы имеем в виду, подобная сверхкомпенсация либо вовсе не имеет места, либо не слишком значима; в то же время мы находим не только то, что соперничество с женщинами упорно продолжается, но и то, что оно в действительности резко обостряется, поскольку они не отказались от цели борьбы (окрашенной, как в последнем случае, огромной ненавистью), то есть от завоевания мужчины. Таким образом, налицо тревога, связанная с ненавистью и страхом возмездия, но отсутствует побудительная сила, чтобы прекратить ее; более того, скорее наблюдается заинтересованность в том, чтобы ее сохранить. Колоссальная ненависть к женщинам, порожденная соперничеством, разыгрывается в ситуации переноса в иных сферах, нежели эротика, но совершенно ясно представлена и в эротической сфере в форме проекции. Ибо если основное чувство заключается в том, что женщина-аналитик стоит на пути отношений пациентки с мужчинами, вне всяких сомнений, она наводит на мысль исключительно о запрещающей матери, в особенности о ревнующей матери или сестре, которые не потерпят, чтобы пациентка совершенствовалась или имела успех как женщина.

Только на этой основе можно понять, зачем пациентка в знак противодействия сталкивает мужчину с женщиной-аналитиком. Намерение состоит в том, чтобы во что бы то ни стало продемонстрировать ревнивой матери или сестре, что пациентка способна иметь или заполучить мужчину. Но это возможно только ценой нечистой совести или тревоги. Отсюда и проистекают явные или скрытые реакции гнева на любую фрустрацию. Борьба разыгрывается подспудно и выглядит примерно так: когда аналитик настаивает на необходимости анализа, вместо того чтобы предоставить пациентке возможность реализовать свои отношения с мужчиной, это бессознательно истолковывается как запрет, как противодействие со стороны аналитика. Если аналитик при случае указывает на то, что без анализа попытки установить взаимоотношения с мужчиной ни к чему хорошему не приведут, для пациентки это эмоционально означает повторную попытку матери или сестры ударить по женскому самолюбию, как если бы аналитик сказала пациентке: «Ты слишком мала, или слишком незначительна, или недостаточно привлекательна; ты не сможешь привлечь или удержать мужчину». Вполне понятно, что реакция пациентки – продемонстрировать свои возможности. Если пациентки помоложе, их ревность прямо выражается в подчеркивании собственной молодости и более зрелого возраста аналитика примерно в такой форме, что, мол, аналитик слишком стара, чтобы понять, что для девушки вполне естественно нуждаться в мужчине больше, чем во всем прочем, и что это должно быть для нее гораздо важнее, чем психоанализ. Нередко заново разыгрывается семейная, то есть эдипова, ситуация, причем в почти неизменном виде, как, например, когда пациентка чувствует, что ее отношения к мужчине – предательство по отношению к аналитику.

При переносе, как всегда, наблюдается особенно явный и не подвергшийся цензуре вариант того, что имеет место в остальной жизни пациентки. Пациентка почти всегда стремится завоевать мужчину, привлекательного для других женщин или связанного с ними какими-то узами, часто совершенно безотносительно к его прочим качествам. Но когда налицо серьезная тревога, именно на такого человека налагается абсолютное табу. Дело может зайти настолько далеко, как в одном случае, что все мужчины окажутся под запретом, ибо в конечном счете любого мужчину придется отнимать у какой-нибудь женщины. Другая пациентка, первоначально соперничавшая со старшей сестрой, после первой половой близости видела тревожный сон, в котором ей снилось, будто сестра с угрозами гоняется за ней по комнате. Формы, которые способно принимать патологически преувеличенное соперничество, настолько хорошо известны, что нет нужды вдаваться здесь в дальнейшие подробности. То, что значительная доля эротического сдерживания и фрустрации порождается тревогой, связанной с соперничеством деструктивного типа, – факт столь же хорошо известный.

Но главный вопрос таков: что именно придает установке на соперничество столь колоссальное усиление и столь ярко выраженный деструктивный характер?

В предыдущих историях женщин есть одно обстоятельство, поражающее своим постоянством и тем, сколь заметное воздействие оно оказывает. Все эти женщины в детстве довольствовались вторым местом в соревновании с мужчиной (отцом или братом). С заметной частотой (в семи случаях из тринадцати), кроме того, была еще и старшая сестра, имевшая возможность разнообразными средствами завладеть местом под солнцем, то есть пользоваться расположением отца или брата (в одном случае старшего, в другом – младшего). За исключением одного случая, когда намного более старшая сестра совершенно явно была любимица отца и, очевидно, ей не приходилось предпринимать никаких особых усилий, чтобы помешать младшей обратить на себя его внимание, анализ выявлял ужасное негодование против этих сестер. Гнев концентрировался вокруг двух пунктов. Он может обратиться на женское кокетство, с помощью которого сестра преуспела в завоевании отца, брата или – позже – других мужчин. В этих случаях гнев настолько велик, что – как выражение протеста – он еще долгое время мешает самой пациентке развиваться в этом направлении в том смысле, что она полностью отрекается от женских уловок; так, она старается не носить броской одежды, воздерживается от танцев и вообще от участия во всем, что связано с областью эротики. Вторая разновидность гнева касается враждебного отношения сестры к пациентке, и истинная его величина угадывается лишь постепенно. Если свести его к простой формуле, можно выразиться так: старшие сестры запугали младших, частично путем прямых угроз, то есть указывая на то, что они могут воздействовать на них благодаря большей физической силе и большему умственному развитию, частично тем, что высмеивают все усилия младших сестер быть эротически привлекательными, частично (что наверняка имело место в трех случаях, а возможно, и в четырех) тем, что ставят младших сестер в зависимость от себя с помощью сексуальных уловок. Последний способ, как нетрудно догадаться, оставляет особенно глубокую печать гнева, поскольку он делает младших детей беззащитными – частью из-за приобретенной сексуальной зависимости, частью из-за чувства вины. Именно в таких случаях можно было также найти наиболее явную склонность к гомосексуальности в полном смысле этого слова. В одном из подобных случаев мать была чрезвычайно привлекательной женщиной, окруженной толпой знакомых мужчин, и держала отца в абсолютной зависимости от себя. В другом случае предпочтение отдавалось не только сестре: у отца была любовная связь с жившей в доме родственницей, а по всей вероятности, и с другими женщинами. Еще в одном случае все еще молодая и необычайно красивая мать была абсолютным центром внимания со стороны как отца, так и сыновей и самых разных мужчин, часто бывавших в доме. В этом последнем случае положение, помимо всего прочего, усугублялось еще и тем, что девочка с пяти до девяти лет имела интимную сексуальную связь с братом несколькими годами старше ее, хотя тот был любимцем матери и по-прежнему испытывал бо́льшую привязанность к ней, чем к сестре. Более того, в подростковом возрасте именно из-за матери он вдруг прервал взаимоотношения с сестрой, по крайней мере в том, что касалось их сексуальной стороны. Еще в одном случае отец приставал к пациентке с тех пор, как той исполнилось четыре года, с сексуальными домогательствами, которые по мере приближения половой зрелости становились все откровеннее по своему характеру. В то же время он не только оставался чрезвычайно зависимым от матери, получавшей знаки внимания со всех сторон, но, сверх того, был отнюдь не равнодушен к чарам других женщин, так что у девочки сложилось впечатление, что она просто игрушка в руках отца, которую тот отбрасывает при каждом удобном случае или когда на сцене появляются взрослые женщины.

Таким образом, все эти девочки на протяжении всего детства приобретали опыт острого соперничества за внимание мужчины, либо безнадежного с самого начала, либо вылившегося в конце концов в их поражение. Поражение в попытке поддержать отношения с отцом – это, конечно, типичная судьба девочки в семье. Но в перечисленных случаях оно вызывает особые и типичные последствия благодаря тому, что соперничество усиливается либо из-за абсолютного эротического господства в данной ситуации матери или сестры, либо из-за того, что отец или брат пробуждают у девочки специфические иллюзии. Здесь действует дополнительный фактор, к значению которого я вернусь в другой связи. В большинстве подобных случаев сексуальное развитие получило более резкий, сильный толчок, чем обычно, по причине чересчур рано пережитого сексуального возбуждения, вызванного другими людьми или обстоятельствами. Преждевременный опыт генитального возбуждения не только приводит к тому, что генитальная сфера выдвигается на гораздо более заметное место; он также закладывает основания того, чтобы раньше и полнее инстинктивно оценивалась важность борьбы за обладание мужчиной, причем все это в гораздо большей степени, чем физическое удовольствие, проистекающее из других источников (оральный, анальный или мышечный эротизм).

В том, что подобная борьба в результате привносит постоянно действующую деструктивную установку на соперничество с женщинами, проявляется та же самая психология, что и в ситуации любого соревнования: побежденный долго сердится на победителя, страдает от нанесенного его самолюбию удара, а значит, оказывается с психологической точки зрения в менее благоприятном положении в последующих соревновательных ситуациях и в конце концов чувствует, осознанно или бессознательно, что его единственный шанс на успех заключается в смерти противника. Точно такие же последствия можно усмотреть и в обсуждаемых случаях: это и чувство подавленности, и постоянное ощущение незащищенности в том, что касается женского самолюбия, и гнев на более удачливых соперниц. Такое положение имеет место во всех случаях, а в результате – либо стремление частично или полностью избежать соперничества с женщинами, или внутренний запрет на него, либо, наоборот, навязчивые попытки соперничества в невообразимых размерах, и чем большее поражение терпит чувство, тем решительнее будет жертва в вопросе о смерти соперницы, как бы говоря: я смогу быть свободной, только когда ты мертва.

Ненависть к победившей сопернице может разрешаться одним из двух способов. Если она остается в значительной мере предсознательной, то вина за эротическую неудачу возлагается на других женщин. Если она вытеснена глубже, причину неудачи пациентка ищет в собственной личности; возникающее при этом мучительное недовольство собой соединяется с чувством вины, проистекающим из вытесненной ненависти. При переносе часто можно отчетливо наблюдать не только то, как одна установка заменяет другую, но и как вытеснение одной автоматически усиливает другую. Если вытесняется гнев на сестру или мать, у пациентки возрастает чувство вины; если пациентка меньше упрекает себя, ее гнев на других людей бьет ключом. Кто-то должен отвечать за неудачу: если не я, то кто-то другой; если не другие, тогда я. Из этих двух установок гораздо сильнее вытесняется та, которая связана с признанием собственной вины.

Гложущее душу сомнение, не сама ли она виновата в том, что у нее нет удовлетворяющих ее отношений с мужчинами, как правило, в процессе анализа не сразу проявляется именно в такой форме, а скорее выражается в общей убежденности, что дела идут не так, как следовало бы; пациентки чувствуют и всегда чувствовали тревогу за то, все ли у них «в норме». Иногда тревога рационализируется в виде опасения, что у них нездоровое телосложение или с организмом не все в порядке. Временами своеобразной защитой от подобных сомнений становится чрезмерное выпячивание своей нормальности. Если ее подчеркивают в защитных целях, то психоаналитическая терапия часто воспринимается как нечто постыдное, поскольку является свидетельством того, что все идет не так, как должно бы; соответственно пациентки стараются держать в тайне, что ходят к аналитику. Психическая установка одной и той же пациентки может шарахаться из одной крайности в другую: от безнадежности, потому что даже психоанализ не в состоянии изменить столь серьезное неблагополучие, до противоположной уверенности в том, что все в порядке и поэтому они не нуждаются в психоанализе.

Чаще всего такого рода сомнения предстают в сознании пациентки в виде убеждения в том, что она уродлива и поэтому не может быть привлекательной для мужчин. Подобное убеждение совершенно не зависит от реального положения вещей; его можно обнаружить, например, даже у девушек необычайно хорошеньких. Это чувство связано с некоторыми действительными или воображаемыми дефектами: невьющиеся волосы, слишком большие руки или ноги, слишком полная фигура, слишком большой или слишком маленький рост, не тот возраст или дурной цвет лица. Подобная самокритичность неизменно сопровождается глубоким чувством стыда. Одна пациентка, например, некоторое время волновалась по поводу своих ног; она спешила в музеи, чтобы сравнить свои ноги с ногами статуй, чувствуя, что ей пришлось бы покончить с собой, если бы довелось обнаружить, что у нее уродливые ноги. Другая пациентка не могла понять в свете собственных переживаний, почему ее муж не умирает со стыда из-за своих скрюченных пальцев на ногах. Еще одна неделями постилась из-за того, что брат посчитал ее руки слишком толстыми. В некоторых случаях объектом переживания становилось платье: мысль заключалась в том, что нельзя быть привлекательной без красивой одежды.

В попытках совладать с мучительными мыслями одежда играет очень важную роль, впрочем, не всегда успешно, поскольку сомнения вторгаются и в эту сферу и превращают ее в источник постоянного огорчения. Все становится нестерпимым: если предметы одежды не совсем подходят друг к другу, если платье полнит, если оно кажется слишком длинным или слишком коротким, слишком свободным или слишком элегантным, чересчур броским, слишком молодящим или недостаточно современным. Соглашаясь с тем, что одежда имеет большое значение для женщин, в данном случае я говорю только о том, что здесь вступают в силу совершенно неуместные аффекты – стыд, неуверенность, даже гнев. У одной пациентки, например, была привычка рвать платье, если ей казалось, что оно полнит ее; гнев других направлялся на портного.

Другая попытка защититься выражается в желании быть мужчиной. «Как женщина я ничто, – сказала одна из таких пациенток, – было бы куда лучше, если бы я была мужчиной», – и сопроводила это замечание сугубо мужским жестом. Третье и наиболее важное средство защиты состоит в том, что пациентка все-таки доказывает, что она способна привлечь мужчину. И вновь здесь мы сталкиваемся с тем же набором эмоций. Остаться без мужчины, никогда не связываться ни с кем из них, остаться девственницей, не выходит замуж – все это вещи постыдные, побуждающие людей смотреть на тебя свысока. Иметь мужчину – будь то поклонник, друг, любовник или муж – вот доказательство того, что у тебя все «в норме». Отсюда безумная погоня за мужчиной. По сути, последний должен отвечать единственному требованию – быть мужчиной. Если у него есть другие качества, усиливающие нарциссическое удовлетворение женщины, – тем лучше. Однако можно продемонстрировать поразительную неразборчивость с ее стороны, явно контрастирующую с уровнем ее запросов в других отношениях.

Но и эта попытка, как и та, что связана с одеждой, тоже остается безуспешной, во всяком случае, безуспешной в том, что касается возможности что-либо доказать. Ибо даже когда таким женщинам удается добиться того, чтобы мужчины один за другим влюблялись в них, они умудряются изыскивать доводы, обесценивающие их успех, – доводы вроде следующих: «рядом с этим мужчиной просто не было другой женщины, в которую можно было бы влюбиться», или «не так уж он значителен», или «что бы там ни было, я вынудила его к этому», или «он любит меня потому, что я умна, или потому, что я могу ему в чем-то пригодиться».

В первую очередь анализ вскрывает тревогу по поводу половых органов, причем ее содержанием является вопрос, не навредила ли себе женщина мастурбацией, не поранила ли себя таким образом. Часто подобные страхи находят выражение в мысли о том, что девственная плева разорвана и что вследствие мастурбации женщина не способна иметь детей. Под давлением тревоги мастурбация, как правило, полностью пресекается, а всякое воспоминание о ней вытесняется; во всяком случае, заявления о том, будто бы мастурбации никогда не было, вполне типичны. В тех не слишком частых случаях, когда мастурбации предаются в более поздний период жизни, вслед за ней приходит тяжелое чувство вины.

Основу столь крайней формы защиты от мастурбации можно найти в сопровождающих ее откровенно садистских фантазиях о том, как какой-то женщине всевозможными способами причиняют вред: то ее сажают в тюрьму, то унижают, то мучают, то – и это особенно часто – калечат ее гениталии. Последняя из названных фантазий подвергается наиболее сильному вытеснению, но, по всей видимости, она является существенным элементом в психодинамическом отношении. Насколько мне позволяет судить опыт, такая фантазия никогда не выражается прямо, даже когда фантазии, сопровождающие мастурбацию, пропитаны жестокостями иного рода. Однако ее можно реконструировать по следующим данным: в случае с пациенткой, рвавшей одежду, если ей казалось, что та ее полнит, было ясно, во-первых, что такое поведение равноценно мастурбации; во-вторых, что впоследствии она чувствует себя так, как если бы совершила убийство, следы которого ей приходится заметать; дальше, что полнота означает для нее беременность и напоминает ей беременность матери (когда ей самой было пять лет); затем порождает мысль о том, что при беременности у женщины-аналитика наверняка что-то разорвалось внутри. И наконец, пока она рвет платье, у нее невольно возникает чувство, будто она раздирает половые органы матери.

Другая пациентка, полностью преодолевшая привычку мастурбировать, испытывая боль во время менструации, чувствовала себя так, как будто ей вырывали внутренности. Она испытывала сексуальное возбуждение, когда слышала об аборте; она припомнила, что, будучи ребенком, думала, будто мужчина вытаскивает что-то из жены с помощью вязальной спицы. Ее возбуждали газетные заметки о насилии и убийствах. Самые разные сновидения содержали в себе фантазии на тему о том, как некая женщина ранит или оперирует половые органы девушки, так что они истекают кровью. Однажды такой случай произошел с девушкой в исправительном заведении по вине одной из учительниц; то же самое пациентка хотела бы проделать с аналитиком или со своей ненавистной матерью, поменявшись с ними местами.

Вывод о наличии деструктивных импульсов у других пациенток можно сделать по сходно проявляющемуся страху репрессалий, то есть по преувеличенной тревоге по поводу того, как бы каждая женская сексуальная функция не оказалась болезненной и кровавой, особенно дефлорация и роды.

Короче говоря, со всей очевидностью обнаруживается, что в бессознательном все еще действуют те самые деструктивные импульсы, которые в раннем детстве направлялись против матери или сестры, причем действуют в неизменной форме и с не меньшей силой. Мелани Кляйн придавала особое значение этим импульсам. Приняв их во внимание, нетрудно поверить, что именно усиленное, распаленное чувство соперничества не позволило пациенткам успокоиться. Изначальные порывы, направленные против матери, имеют следующий смысл: у тебя не должно быть половых сношений с моим отцом; ты не должна иметь детей от него; если ты это делаешь, тебе будет нанесено такое повреждение, что ты больше не сможешь этого делать и станешь ни для кого не опасной; или – что подробно раскрывается дальше – ты будешь казаться всем мужчинам отвратительной и отталкивающей. Но в соответствии с неумолимым законом талиона, господствующим в бессознательном, это приводит в результате к точно таким же страхам. Так, если я желаю тебе вреда и мысленно наношу его тебе в своих фантазиях при мастурбации, мне надо опасаться, как бы то же самое не приключилось со мной; к тому же мне приходится бояться еще и того, что то же самое произойдет со мной, окажись я в положении моей матери, когда я надумала причинить ей боль и вред. И в самом деле, в подобных случаях дисменорея развивается именно тогда, когда пациентки начинают проигрывать идею сексуальных отношений. Более того, иногда развивающаяся в это время дисменорея совершенно осознанно и явно рассматривается как наказание за сексуальные желания, о которых идет речь. В других случаях страхи пациенток имеют менее специфический характер, проявляясь в основном в том, что они содействуют намерению наложить запрет на половые сношения.

Эти страхи возмездия относятся отчасти к будущему, как уже было указано, но отчасти и к прошлому, как в следующем примере. «Поскольку я пережила деструктивные импульсы при мастурбации, со мной произошло то же самое; я пострадала из-за того же, из-за чего и она, или – в качестве дальнейшей переработки – я столь же отвратительна, как и она». Эта связь была полностью осознана и высказана одной моей пациенткой, у которой действительно имевшие место сексуальные домогательства со стороны отца породили необычайно сильное чувство соперничества, так что до анализа она едва осмеливалась смотреться в зеркало, поскольку считала себя уродливой, хотя на самом деле была, несомненно, хорошенькой. Когда ее конфликты с матерью были проработаны и заново пережиты в процессе анализа, в момент высвобождения аффектов ее собственное отражение в зеркале показалось ей образом матери.

Деструктивные импульсы в отношении мужчин присутствуют в каждом случае. В сновидениях они предстают как побуждения к кастрации, в жизни – в разнообразных уже знакомых нам формах желания нанести вред или в форме защиты от подобных импульсов. Очевидно, однако, что импульсы, направленные против мужчин, почти не связаны с мыслью о ненормальности, их раскрытие в процессе анализа происходит обычно при незначительном сопротивлении и совершенно не меняет общей картины. Вместе с тем тревога исчезает по мере обнаружения и проработки деструктивных влечений, направленных против женщин (матери, сестры, аналитика), и, наоборот, остается неизменной, пока избыток тревоги препятствует обузданию связанного с этими влечениями тяжелого чувства вины. Установленные здесь механизмы защиты, появление которых я связала с сопротивлением анализу, – это защита от чувства вины примерно с таким значением: я никоим образом не навредила себе, просто я так устроена. Одновременно это годится и для того, чтобы жаловаться либо на судьбу за то, что человек создан так, а не иначе; либо на унаследованную предрасположенность, данную раз и навсегда; либо – как в двух случаях – на сестру, что-то сделавшую с гениталиями пациентки; либо на притеснение в детстве, компенсацию за которое пациентка так и не получила. Здесь отчетливо видно, что функция, которую выполняют эти жалобы, и причина их сохранения заключаются в защите пациентки от чувства вины.

Первоначально я предполагала, что пациентки носятся с мыслью о ненормальности из-за иллюзии о наличии у них мужского начала, иллюзии, сопутствующей чувству досады на то, что вследствие мастурбации утрачен либо сам пенис, либо шанс на то, что он вырастет. Я считала, что погоня за мужчиной обусловлена отчасти вторичным чрезмерным акцентированием собственной женственности, отчасти желанием заполучить мужчину хотя бы как собственное дополнение, раз уж самой нельзя быть мужчиной. Но исходя из динамики событий, описанной выше, я пришла к убеждению, что мужские фантазии вовсе не представляют собой динамически действующей силы, а просто выражают вторичные тенденции, коренящиеся в соперничестве с описанными выше женщинами, будучи в то же время либо обвинением, так или иначе рационализированным, в адрес то ли несправедливой судьбы, то ли матери за то, что пациентка не родилась мужчиной, либо же выражением потребности создать в сновидениях или фантазиях средства избежать мучительных женских конфликтов.

Бывают, конечно, случаи, в которых приверженность иллюзии, будто пациентка является мужчиной, все-таки играет динамическую роль, но у этих случаев, по-видимому, совершенно иная структура, поскольку в них была представлена ярко выраженная идентификация с определенным человеком, чаще всего с отцом или братом, на основе которой и происходит развитие в гомосексуальном направлении или складываются нарциссическая установка и ориентация.

Чрезмерное внимание к взаимоотношениям с мужчинами имеет своим источником – насколько мы успели обсудить до сих пор – не какую-то необычайную силу сексуального импульса, а факторы, лежащие вне сферы взаимоотношений между мужчинами и женщинами, а именно стремление восстановить ущемленное самолюбие и бросить вызов победившей сопернице. Итак, возникает необходимость исследовать, играет ли жажда сексуального удовлетворения существенную роль в погоне за мужчиной, и если да, то до какой степени. То, что на уровне сознания стремление таково, это безусловно, но верно ли это также и с инстинктивистской точки зрения?

Весьма существенно не упустить в данной связи того важного обстоятельства, что к такому удовлетворению стремятся не с обычным энтузиазмом, но с явно и бесспорно преувеличенным рвением. Такая установка временами отчетливо проступала на сознательном уровне, тем не менее сначала я была склонна ее недооценивать из-за силы внутренних сексуальных запретов у пациенток, с одной стороны, а с другой – из-за мощного их порыва ко всему мужскому, проистекающему из других источников; впоследствии я стала рассматривать данную установку во многом как рационализацию, призванную скрывать бессознательные мотивы и представлять желание иметь мужчин как нечто «вполне нормальное и естественное». Теперь уже не вызывает сомнений, что подобный акцент и в самом деле служит этим целям; здесь мы находим подтверждение старого изречения, что в некотором смысле пациент всегда прав. Но даже если учесть естественное желание полового удовлетворения и с должным вниманием отнестись к несексуальным элементам, все-таки налицо избыток сексуального желания, требующегося для гетеросексуального полового акта. Такое впечатление основано на том, что, если бы для этих женщин это был, по сути, всего лишь протест против женщин, с одной стороны, и самоутверждение («нарциссическая компенсация») – с другой, то было бы нелегко объяснить тот факт, что в действительности, часто того не сознавая и, конечно, противореча своей сознательной установке, они страстно ищут половых контактов с данным партнером. Нередко обнаруживается, что они буквально лелеют мысль о том, что без этого они не в состоянии поддерживать свое здоровье и преуспевать в работе. Эта рационализация связана с наполовину усвоенной психоаналитической точкой зрения, с использованием какой-либо теории о роли гормонов или же просто со свойственными мужской идеологии представлениями о вреде воздержания. Насколько половая близость важна для них, видно по тем усилиям, которые, как бы по-разному они ни обусловливались в других отношениях, имеют общий знаменатель: стремление гарантировать себе половой контакт, то есть не оказаться в таком положении, когда возможность контакта неожиданно пресекается. Усилия такого рода реализуются тремя способами, внутренне предельно разными, тем не менее взаимозаменяемыми, поскольку они обязаны своим происхождением лежащей в их основе общей мотивации: это фантазии на тему проституции, стремление выйти замуж и желание быть мужчиной. Фантазии на тему проституции и стремление к замужеству означают в данном случае, что в распоряжении пациентки всегда будет мужчина. Желание быть мужчиной или обида на мужчин проистекают в этой связи из мысли о том, что мужчина может совершать половой акт всегда, когда захочет.

Я полагаю, что в переоценку сексуальности вносят свой вклад следующие три фактора.

1. С экономической точки зрения многое в психологической структуре, типичной для этих женщин, вынуждает их ограничиваться областью сексуальности, потому что путь к достижению удовлетворения иного рода чрезвычайно затруднен. Гомосексуальные импульсы отвергаются из-за того, что они сочетаются с деструктивными импульсами, а также из-за установки на соперничество с другими женщинами. Мастурбация не приносит удовлетворения, если только она вообще еще полностью не подавлена, как это бывает в большинстве случаев. Но в значительной мере сдерживаются и все прочие формы аутоэротического удовлетворения в широком смысле слова, причем как в непосредственном проявлении, так и в сублимированном виде, то есть все, что человек делает или чем наслаждается «только для себя», будь то наслаждение едой, заработком, искусством или природой, и все в основном потому, что эти женщины, как все люди, чувствующие себя в явно невыгодном положении, таят в себе необычайно сильное желание иметь все только для себя, не позволять больше никому ни малейшего наслаждения, отнимать все у всех остальных – желание, вытесняемое из-за порождаемой им тревоги и из-за его несовместимости с прочими нормами поведения индивида. Вдобавок к этому во всех областях деятельности имеется ограничение, которое при наличии амбиций приводит к значительной внутренней неудовлетворенности.

2. Первый фактор мог бы объяснить имеющее место усиление сексуальных потребностей, тогда как следующий фактор мог бы послужить причиной завышения ее оценки – оценки, основанной на изначальном поражении индивида в сфере женского соперничества, выливающемся в глубоко затаенный страх, как бы другие женщины не стали постоянной помехой в гетеросексуальных проявлениях, что, действительно, достаточно ясно проступает в ситуации переноса. На деле это нечто вроде описанного Эрнестом Джонсом «афанизиса», впрочем, с той разницей, что здесь нет и речи о тревоге по поводу утраты способности к сексуальному переживанию; скорее есть опасение, что какое-то внешнее воздействие будет постоянно мешать ему. Чтобы отвратить тревогу, делаются попытки достичь упомянутой выше безопасности, однако тревога вносит свой вклад в переоценку сексуальности, поскольку любое намерение, становясь предметом обсуждения, всегда привлекает к себе повышенное внимание.

3. Третий источник, как мне кажется, наименее распространен, ибо мне не удалось обнаружить его присутствия во всех случаях, поэтому я не возьмусь поручиться за то, что он имеет значение в каждом примере. Некоторые из женщин, как уже говорилось, сами припоминают, что в раннем детстве пережили сексуальное возбуждение, сходное с оргазмом. В отношении других с определенной долей уверенности можно вывести, что подобное переживание имело место, опираясь на такие возникшие впоследствии проявления, как страх перед оргазмом, хотя сновидения выдавали, что страх сочетается со знанием об оргазме. Возбуждение, пережитое в ранний период жизни, действовало устрашающе как из-за специфических условий, сопутствовавших данному переживанию, так и просто из-за его всепоглощающего характера, специфичного для незрелого субъекта, и поэтому оно вытеснялось. Тем не менее переживание оставило определенный след – намек на удовольствие, намного превосходящее то, что можно получить из любого другого источника, и на нечто необычайно животворное для всего организма. Я склоняюсь к тому, что подобные следы приводят именно этих женщин – в большей степени, чем обычно, – к тому, чтобы считать сексуальное удовлетворение своего рода эликсиром жизни, которым способны снабдить их мужчины и без которого придется иссохнуть и зачахнуть, тогда как его нехватка делает невозможными достижения в любом другом направлении. Этот пункт, однако, нуждается в дальнейшем подтверждении.

Несмотря на разнообразные причины стремления добиться расположения мужчин, несмотря на огромные усилия, прилагаемые для достижения поставленной цели, все эти попытки обречены на провал. Причины этой неудачи надо искать отчасти в том, что уже было сказано. Они произрастают на той почве, которая привела пациенток к поражению в соревновании за мужчину, но которая вместе с тем снова заставляет прилагать особые усилия для его завоевания.

Распаленное чувство соперничества с другими женщинами побуждает их, конечно, вновь и вновь демонстрировать свое эротическое превосходство, и в то же время их деструктивные импульсы в отношении женщин неизбежно привносят в любое соперничество за мужчину глубокую тревогу. В соответствии с силой тревоги и, пожалуй, еще больше в соответствии с субъективным осознанием своего поражения и вытекающим отсюда снижением самооценки конфликт между нарастающим побуждением включиться в соперничество с другими женщинами и вызванным им усилением тревоги изливается вовне, в стремление избежать подобной конкуренции вообще, либо, наоборот, в попытку приумножить усилия в этом направлении. Выявленная картина может поэтому развернуть перед нами весь диапазон вариантов, начиная с женщин, чрезвычайно сдержанных в любых шагах по установлению взаимоотношений с мужчинами, хотя и жаждущих их вплоть до утраты всех прочих желаний, и кончая женщинами подлинно донжуановского типа. Включение в одну категорию всех этих женщин, невзирая на видимые различия между ними, оправдано не только сходством их фундаментальных конфликтов, но и сходством их эмоциональной ориентации, несмотря на огромную разницу ее внешних проявлений, точнее, особо учитывая их установку в сфере эротики. Уже упомянутое обстоятельство, что «успех» у мужчин сам по себе эмоциональной ценности не имеет, вносит заметный вклад в указанное сходство. Более того, ни в одном из случаев так и не удается достигнуть взаимоотношений с мужчиной, удовлетворяющих женщину либо духовно, либо физически.

Обида на то, что они – женщины, побуждает их доказывать самим себе свою женскую состоятельность, причем побуждает как прямо, так и косвенно – через опасение, что у них не все в норме. Но поскольку поставленная цель оказывается недостижимой в силу того, что по мере ее приближения немедленно происходит самообесценивание достигнутого, такой оборот дела приводит к быстрой замене одного отношения другим. Их заинтересованность в мужчине, способная даже создать иллюзию чрезвычайной влюбленности в него, как правило, сразу пропадает, как только он оказывается «покорен», то есть стоит ему стать эмоционально от них зависимым.

Эта тенденция ставить человека в зависимость с помощью любви, которую я уже описала в качестве характерной особенности переноса, имеет еще один определяющий фактор. Она обусловлена тревогой, подсказывающей, что зависимость – это опасность, которой надо избегать любой ценой, и, следовательно, раз любовь или какая-либо иная эмоциональная привязанность есть то, что в наибольшей степени порождает зависимость, они представляют собой большое зло, которого следует избегать. Другими словами, страх перед зависимостью – это глубинное опасение пациенток испытать разочарования и унижения, проистекающие, как они полагают, из их влюбленности; унижения, которые они сами претерпели в детстве и теперь хотели бы, чтобы впоследствии их пережили другие. Таким образом, первоначальное переживание, оставившее после себя столь сильное ощущение уязвимости, причинялось преимущественно мужчиной, а поведение, явившееся его следствием, направляется примерно в равной степени и на мужчин, и на женщин. Например, пациентка, желавшая поставить меня в зависимость с помощью подарков, как-то выразила сожаление, что не пошла к аналитику-мужчине, потому что мужчину гораздо легче заставить влюбиться и тогда – игра выиграна.

Защита себя от эмоциональной зависимости соответствует, таким образом, желанию стать неуязвимой, подобно Зигфриду в германской саге, искупавшемуся для этого в крови дракона.

В других же случаях механизм защиты проявляется в склонности женщины к деспотизму, а также к бдительности, с тем чтобы удостовериться, что партнер останется более зависимым от нее, чем она от него, и, конечно же, это сопровождается соответствующими вспышками гнева, явно выраженными или подавленными, стоит лишь партнеру проявить хоть какой-нибудь признак независимости.

Двояко детерминированное непостоянство по отношению к мужчинам служит в дальнейшем удовлетворению затаенной жажды мести, сходным образом развившейся на основе первоначального поражения; желание состоит в том, чтобы одержать верх над мужчиной, бросить его, отвергнуть просто потому, что женщина сама однажды почувствовала себя брошенной и отвергнутой. Из всего сказанного видно, что шансы пациенток на выбор подходящего объекта весьма малы, а практически сводятся на нет; по причинам, отчасти связанным с их отношением к другим женщинам, отчасти – с их собственным самолюбием, эти женщины слепо хватаются за первого попавшегося мужчину. К тому же в двух третях рассмотренных здесь случаев в дальнейшем их шансы еще больше уменьшились из-за фиксации на отце, бывшем тем самым человеком, вокруг которого первоначально концентрировалась борьба в детстве. В таких случаях сначала создавалось впечатление, будто в действительности они искали отца или образ отца, и впоследствии очень быстро бросали мужчин потому, что те не соответствовали этому идеалу и к тому же становились объектами мести, изначально предназначавшейся отцу; другими словами, создавалось впечатление, будто фиксация на отце составляла ядро невротических расстройств у этих женщин. Хотя и в самом деле такая фиксация усиливает проблемы у многих женщин, тем не менее она наверняка не играет какой-то особой роли в генезе данного типа нарушений. Во всяком случае, не составляет динамической сердцевины той специфической проблемы, которой мы здесь занимаемся, ибо почти в трети рассмотренных случаев в этом отношении не было найдено ничего такого, что превосходило бы обычный уровень по интенсивности или по какому-либо особому показателю. Я упоминаю здесь данный вопрос только по техническим причинам. Ибо из опыта известно, что, если проследовать через фиксации на ранних ступенях развития, не проработав предварительно всей затронутой проблематики, легко зайти в тупик.

Для пациентки существует лишь один выход из такого во всех отношениях неудовлетворительного положения, а именно через достижения в работе, уважение со стороны других, реализацию честолюбивых устремлений. Все эти женщины без исключения ищут такой выход, развивая при этом огромное честолюбие. Ими движут мощные импульсы, проистекающие из ущемленного женского самолюбия и из преувеличенного чувства соперничества. Уважение к себе можно воздвигнуть на базе достижений и успехов если не в сфере эротики, то в какой-либо другой области устремлений, выбор которой определяется спецификой способностей индивида, и тем самым одержать победу над соперницами.

Однако женщины заранее обречены на неудачу на этом пути, как и в эротической сфере. Теперь нам предстоит рассмотреть причины неизбежности этой неудачи. Мы можем сделать это кратко, потому что затруднения в области достижений в каком-либо виде деятельности по сути те же самые, какие мы видели в эротической сфере, и все, что нужно рассмотреть здесь, – это форму их проявления. Конечно, именно в соперничестве легче всего заметить параллелизм между поведением в эротической сфере и сфере работы. Те, у кого потребность оттеснить любую другую женщину с арены собственной деятельности разрослась чуть ли не до патологических размеров, осознанно стремятся к признанию и жаждут его в каждом виде соревновательной активности, но непрочность их основы, конечно, очевидна. Она дала о себе знать в трех случаях, являвших собой именно эту модель, суть которой состоит в том, что женщины терпят полный провал в своих попытках упорно следовать указанной цели, несмотря на огромное честолюбие. Их обескураживает даже мягкая критика, как, впрочем, и похвала. Критика задевает их тайное опасение, способны ли они успешно состязаться, а похвала – страх перед любой конкуренцией, какова бы она ни была, но особенно, конечно, где они могут проиграть. Вторым элементом, регулярно повторявшимся в упомянутых случаях, было их донжуанство. Подобно тому как они испытывают постоянную потребность во все новых мужчинах, они не способны привязаться и к какому-нибудь виду работы. Они любят указывать на то, что, привязавшись к какому-нибудь конкретному роду деятельности, они лишились бы возможности реализовать другие интересы. То, что подобное опасение – рационализация, обнаруживается в том, что в действительности они практически не затрачивают энергии на осуществление каких бы то ни было интересов.

У тех женщин, которые избегают любой конкуренции в эротической сфере и одержимы идеей о неспособности понравиться, честолюбие как таковое тоже почти полностью подавлено. В присутствии людей, всего лишь создающих видимость того, будто они в состоянии делать что-то лучше пациенток, последние чувствуют себя полностью оттесненными на задний план и ненужными, поэтому они реагируют на подобные ситуации – точно так же, как и в ситуации переноса, – бурными вспышками гнева и готовностью впасть в депрессию.

Когда же дело доходит до замужества, их собственное подавленное честолюбие часто переносится на мужа, так что со всей энергией собственного честолюбия они требуют успехов от него. Но перенос честолюбия увенчивается успехом лишь частично, поскольку из-за неизменной установки на соперничество они в то же время бессознательно ожидают от него неудачи. Какая установка по отношению к мужу возобладает, зависит от того, насколько сильна собственная потребность женщины в максимальной сексуальной удовлетворенности. Таким образом, и мужа можно с самого начала рассматривать как соперника, в отношении которого они погружаются в бездну чувств, вызванных невозможностью победить и сопровождаемых глубочайшей обидой на него, то есть все обстоит точно так же, как было при объяснении того, почему они избегают эротической конкуренции. Во всех этих случаях имеет место дополнительная трудность первостепенной важности, вытекающая из-за поразительного расхождения между раздутым честолюбием пациенток и их недостаточной уверенностью в себе. Все эти женщины могли бы плодотворно работать – в соответствии с индивидуальными наклонностями – писателями, учеными, художниками, врачами, организаторами. Само собой разумеется, что для любой продуктивной деятельности необходима определенная уверенность в себе, тогда как заметная ее нехватка оказывает парализующее действие. Это в равной мере верно, конечно, и здесь. Рука об руку с непомерными амбициями с самого начала у них идет недостаток смелости, проистекающий из их неустойчивого душевного состояния. В то же самое время большинство пациенток не осознают вызванного их честолюбием огромного напряжения, с которым они работают.

Такое расхождение имеет практические последствия. Ибо, сами того не сознавая, эти женщины рассчитывают отличиться с самого начала, например стать пианисткой не упражняясь; блестяще рисовать, не имея технического мастерства; достичь успеха в науке, не слишком утруждая себя; правильно диагностировать шумы в сердце и хрипы в легких без обучения. Свою неизбежную неудачу они относят не на счет собственных нереалистических и завышенных ожиданий, а считают следствием недостатка способностей вообще. К тому же у них есть склонность бросать сразу же все, что бы они ни делали; тем самым они лишают себя возможности упорным трудом добыть те знания и умения, которые необходимы для успеха, и таким образом происходит дальнейшее расхождение между чрезмерными амбициями и недостаточной уверенностью в себе.

Ощущение неспособности достичь хоть чего-нибудь, столь же мучительное в работе, как и в эротической сфере, из которой оно происходит, как правило, удерживается с тем же упорством. Пациентка полна решимости доказать себе и другим, и больше всего психоаналитику, что она ни на что не способна, что она просто глупа или неумеха. Она отметает любые доказательства обратного и принимает каждую похвалу за коварную лесть.

Что же поддерживает эти тенденции? С одной стороны, убежденность в собственной неспособности что-либо сделать надежно предохраняет от попытки достичь чего-то стоящего и тем самым страхует от опасности проиграть в состязании. Правда, приверженность представлениям о собственной неспособности что-либо сделать оказывает такой защите гораздо меньшую услугу, чем положительное стремление, доминирующее в общей картине, а именно – стремление заполучить мужчину или, скорее, во что бы то ни стало вырвать мужчину у судьбы, причем сделать это, доказывая собственную слабость, зависимость и беспомощность. Эта «схема» всегда полностью бессознательна, но именно поэтому ей тем более упорно следуют; и то, что, казалось бы, лишено смысла, обнаруживает себя как запланированное и целенаправленное стремление к определенной цели, если рассмотреть его с точки зрения бессознательного ожидания.

На поверхности это проявляется разнообразными способами, такими, как несколько расплывчатые, но устойчивые представления, в соответствии с которыми приходится выбирать между мужчиной и работой, и что работа и независимость служат препятствием на пути к мужчине, а то и пресекают движение в этом направлении. Попытки внушить пациенткам, что подобные представления в действительности безосновательны, оставляют их совершенно равнодушными. То же самое относится к предполагаемому выбору между мужественностью и женственностью, между пенисом и ребенком. Упорство пациенток становится понятным, если рассматривать его как выражение, пусть даже неосознанное, описанной выше схемы. Одна пациентка, у которой идея, касающаяся такой альтернативы, играла заметную роль в ее сильнейшем сопротивлении всякой работе, в ситуации переноса выразила лежащее в его основе желание в следующей фантазии: выплачивая гонорар аналитику, она потратит все свои деньги и постепенно дойдет до нищеты. Анализ, однако, не поможет ей преодолеть ее пассивность в работе. Она будет лишена всех средств к существованию и не сможет зарабатывать на жизнь. Аналитику тогда придется о ней заботиться, в особенности ее первому аналитику – мужчине. Эта же пациентка пыталась уговорить аналитика запретить ей работать, настойчиво подчеркивая не только свою неспособность к работе, но равным образом сопутствующие этому вредные последствия. Когда ее убеждали заняться работой, ссылаясь на ее пригодность и компетентность, она реагировала – совершенно логично – вспышкой гнева, проистекающего из того, что ее тайный план рухнул, хотя его сознательное содержание состояло в том, что аналитик считает, будто она пригодна только для работы и хочет помешать ей развиваться как женщине.

В других случаях основное их ожидание находит свое выражение в зависти к женщине, которую поддерживает мужчина или содействует ей в работе. Сходные по смыслу фантазии встречаются в изобилии, фантазии о том, как получают от мужчины поддержку или подарки, детей или сексуальное удовлетворение, духовную или моральную поддержку. Соответствующие орально-садистские фантазии дают о себе знать во сне. В двух случаях пациентки вынуждали самого отца поддерживать их, демонстрируя ему свою неспособность делать что-либо самим.

В целом их установка сохраняется неизменной в динамическом отношении, пока она остается в рамках их тайного ожидания, действующего следующим образом: если я не в силах обрести любовь отца – то есть мужчины – естественным путем, я вырву ее посредством беспомощности. Это как бы магический призыв к состраданию. Поэтому функция подобной мазохистской установки – быть невротически искаженным средством достижения гетеросексуальной цели, которой, как считают пациентки, они не могут достичь никаким иным способом.

Проще говоря, можно утверждать, что решение проблемы, связанной с ощущением пациенток, что им трудно работать, заключается в том, что они не способны заинтересоваться работой. На самом деле выражение «трудно работать» не отражает сути дела в должной мере, ибо в большинстве случаев выявляется их полная духовная бесплодность. Цели по-прежнему зафиксированы в эротической сфере, существующие в ней конфликты переносятся на область деятельности, и в конце концов незаинтересованность в работе сама превращается в инструмент, с помощью которого стараются вынудить любовь хотя бы окольным путем через проявления сочувствия или нежной заботы.

Поскольку работа для таких пациенток не только с неизбежностью остается непродуктивной и не приносящей удовлетворения, но и начинает их по-настоящему тяготить, их – вторичным образом – с удвоенной силой отбрасывает назад в эротическую сферу. Этот вторичный процесс можно запустить в действие с помощью личного сексуального опыта, например, путем замужества, как, впрочем, и с помощью других подобных событий в окружающем мире. Это может служить объяснением того, что, как уже упомянуто, анализ тоже способен стать возбуждающим фактором, а именно когда аналитик, неверно оценив действительное положение вещей, с самого начала делает упор на сексуальную сферу.

С возрастом трудности, естественно, становятся еще заметнее. Девушка легко утешается после эротических неудач и уповает на лучшую «долю». Экономическая независимость, по крайней мере в среднем классе общества, не является такой уж настоятельной проблемой. А сужение круга интересов не так уж сильно дает о себе знать. С возрастом, где-то ближе к тридцати, продолжающиеся неудачи в любви начинают восприниматься как фатальная неизбежность, тогда как возможности удовлетворительных взаимоотношений мало-помалу становятся все более призрачными, главным образом, по внутренним причинам: это и растущая неуверенность в себе, и замедление общего развития, а отсюда и неспособность достичь обаяния, свойственного зрелым годам. К тому же чем дальше, тем больше начинает тяготить экономическая зависимость. И наконец, пустота в сфере деятельности и достижений ощущается все в большей степени, поскольку с возрастом и самим человеком, и окружением все больший упор делается именно на достижения. Жизнь все больше кажется лишенной смысла, и мало-помалу появляется ощущение горечи, потому что эти люди неизбежно все больше и больше запутываются в двойном самообмане. Они думают, что могут быть счастливы только в любви, тогда как при их складе они никогда таковыми не будут; с другой стороны, их вера в свои способности все убывает.

Каждый читатель, по всей вероятности, отметит, что изображенный здесь тип женщины часто встречается в наши дни, во всяком случае в интеллектуальных кругах среднего класса, хотя, быть может, и не в столь ярко выраженной форме. В самом начале я высказала мнение, что это в значительной мере обусловлено социальными причинами, заключающимися в сужении сферы социальной деятельности для женщин. Тем не менее в описанных здесь случаях отчетливо проступает особая невротическая усложненность как следствие неудачного индивидуального развития.

Такое описание могло бы создать впечатление, будто два класса сил – социальных и индивидуальных – отделены друг от друга. Конечно же, это не так. Мне представляется, что в каждом случае можно показать, что такой тип женщины мог сложиться исключительно на основе индивидуальных факторов, но я полагаю, что его распространенность объясняется тем, что в данных социальных условиях достаточно даже небольших затруднений в личностном развитии, чтобы подвигнуть женщин развивать в себе подобный тип женственности.