Глава 15

Теоретические размышления

Теория невроза, изложенная в этой книге, развивалась постепенно из концепций, представленных в более ранних публикациях. В предыдущей главе мы обсуждали ее роль в терапии. Остается рассмотреть теоретические изменения, происшедшие в моем образе мыслей касательно отдельных концепций и общего понимания невроза.

Вместе со многими другими, кто пересматривал теорию инстинктов Фрейда, я сначала видела источник невроза в межличностных отношениях. Обобщая, можно сказать, что я выделяла культуральные условия, вызывающие невроз, а именно особые факторы в окружении ребенка, ограничивающие его психическое развитие. Поэтому вместо базальной уверенности в себе и других у него создается базальная тревога, которую я описала как чувство изолированности и беспомощности в потенциально враждебном мире. Чтобы минимизировать базальную тревогу, спонтанное движение к людям, против них и прочь от них должно стать компульсивным. При том, что спонтанные направления движения совместимы, компульсивные вступают в противоречие между собой. Порожденные таким образом конфликты, которые я назвала основными конфликтами, являются результатом конфликта потребностей и конфликта установок по отношению к другим людям. И первые попытки их решения – это попытки достичь интеграции, отпустив на волю некоторые потребности и установки и подавив остальные.

Это несколько упрощенный обзор, поскольку я уверена, что внутрипсихические процессы слишком тесно связаны с процессами в межличностных отношениях, чтобы отказаться от их рассмотрения. Эти взаимосвязи были затронуты в различных местах. Вот некоторые из них: я не могу обсуждать потребность невротика в привязанности или любую эквивалентную потребность, относящуюся к другим людям, без учета качеств и установок, которые он должен культивировать у себя для обслуживания такой потребности. А некоторые «невротические тенденции», перечисленные в «Самоанализе», имеют внутрипсихическое значение, скажем, компульсивная потребность в контроле (силой воли или рассудка) или компульсивная потребность в совершенстве. В этом отношении, разбирая самоанализ Клары (ее болезненной зависимости), я несколько сжато представила работу многих внутрипсихических факторов, в том же контексте изложенную в этой книге. Тем не менее в фокусе «Самоанализа» находятся межличностные факторы. Для меня невроз тоже все еще был, по сути, нарушением межличностных отношений.

Первым шагом за рамки этого определения стало утверждение, что конфликты с другими могут быть решены путем самоидеализации. Когда в «Наших внутренних конфликтах» я представила концепцию идеального образа Я, то не полностью понимала, насколько она важна. Эта концепция виделась мне как еще одна попытка разрешить внутренние конфликты. А цепляются люди за идеальный образ Я из-за его интегрирующей функции.

Но в последующие годы концепция идеального образа Я стала центральным источником новых идей. В действительности она оказалась проводником в область внутрипсихических процессов, представленную в этой книге. Я, как последователь в научном плане концепции Фрейда, конечно же, знала о существовании этой области. Но поскольку не всегда разделяла интерпретации Фрейда в этой области, она во многом оставалась чужой территорией.

Теперь я начинала понимать, что идеальный образ Я невротика не только формирует у него ложное убеждение в своей ценности и своей значимости; он скорее похож на чудовище Франкенштейна, которое со временем пожирает все лучшие силы своего создателя. В конечном итоге он присваивает и влечение человека к саморазвитию. А это означает, что у человека больше нет мотивации реалистично подходить к своим проблемам, пытаться перерасти их и раскрыть заложенный потенциал; он сосредоточен теперь на воплощении в жизнь своего идеального Я. Новая цель включает не только компульсивное влечение ко всемирной славе через успех, власть и торжество, но и систему внутренней тирании, с помощью которой он хочет сотворить из себя нечто богоподобное; включает невротические требования и развитие невротической гордости.

Такое развитие первоначальной концепции идеального образа Я вызвало новые вопросы. Фокусируясь на отношении человека к себе, я поняла, что люди ненавидят и презирают себя с той же силой и с той же иррациональностью, с какой себя идеализируют. Некоторое время я не могла обнаружить связь между двумя этими крайностями. Но потом я увидела, что они не только взаимосвязаны, но являются двумя сторонами одного процесса. Это и определило главный тезис в первоначальных набросках этой книги: богоподобное существо обречено ненавидеть свое наличное существование. С осознанием этого процесса в его единстве терапия научилась затрагивать и эти обе крайности. Изменилось и определение невроза. Невроз теперь стал нарушением отношения к себе и другим людям.

Хотя этот тезис до некоторой степени оставался основным, в последующие годы он развивался в двух направлениях. Вопрос реального Я, всегда занимавший меня, как и многих других, снова вышел на первый план в моих размышлениях, и я постепенно смогла увидеть весь внутренний психологический процесс, начинающийся с самоидеализации, как рост отчуждения от себя. И что более важно, я поняла, что окончательный анализ нам открывает, как ненависть к себе направлена против реального Я. Возьму на себя смелость назвать конфликт между гордыней и реальным Я центральным внутренним конфликтом. Таким образом, концепция невротического конфликта расширила свои рамки. Я определила его как конфликт между двумя несовместимыми компульсивными влечениями. Но работая по этой концепции, я стала видеть, что это не единственный вид невротического конфликта. Центральный внутренний конфликт – это конфликт между конструктивными силами реального Я и разрушительными силами гордыни, между здоровым ростом и влечением воплотить в жизнь идеальное Я. Следовательно, терапия стала настоящим подспорьем в самореализации. Клиническая работа всей нашей группы подтвердила справедливость вышеизложенного представления о внутрипсихических процессах.

Мы смогли расширить свои знания по мере того, как в работе переходили от общего к частным вопросам. Мой интерес «переориентировался» на различные виды невроза и невротической личности. Сперва они казались различиями в степени индивидуального осознания или в степени доступности того или иного аспекта внутреннего процесса. Однако со временем я поняла, что они являются результатом различия между псевдорешениями внутрипсихических конфликтов. Эти решения предоставляли новую основу для выделения различных типов невротической личности.

Когда приходишь к определенным теоретическим формулировкам, возникает желание сравнить их с формулировками других профессионалов, работающих в той же области. Как они видели эти проблемы? Наше время и силы слишком ограниченны, чтобы и работать продуктивно, и читать добросовестно, по этой простой, но неумолимой причине я всего лишь укажу на сходство и различия с концепциями Фрейда в данной области. Но даже и такую облегченную задачу, оказывается, решить очень трудно. Сравнивая отдельные концепции, вряд ли возможно отдать должное тонкости мысли, которая привела Фрейда к определенным теориям. Более того, с философской точки зрения некорректно сравнивать отдельные, вырванные из контекста концепции. Следовательно, бесполезно учитывать какие-то детали, хотя именно в интерпретации деталей различия особенно очевидны.

Когда я изучила факторы, участвующие в погоне за славой, меня охватили те же чувства, что и раньше, когда я пускалась в путешествие по сравнительно новым областям: я была в восхищении от наблюдательности Фрейда. Еще более впечатляет, что он был пионером в научной работе в неисследованных областях и работал под давлением теоретических предрассудков. Есть только несколько аспектов, которые он не увидел или счел неважными. Один из них я описала как невротические требования.

Конечно, Фрейд видел, что многие невротические пациенты склонны ожидать невероятно многого от других. Он также видел, насколько эти ожидания могут быть настойчивыми. Но, видя в них выражение орального либидо, он не признавал за ними особого характера «требований», то есть претензий на осуществление того, на что вроде бы «есть право». Не видел он и той ключевой роли, которую «права» играют при неврозах. Также, употребляя слово «гордость» в том или ином контексте, Фрейд не до конца понимал особых свойств и последствий невротической гордости. Но зато он прекрасно видел и веру в волшебные силы, и фантазии о всемогуществе, и ослепленность собой или своим «идеальным эго» – самовозвеличивание, прославление своих ограничений и т. п.; компульсивную соревновательность и амбициозность; потребность во власти, совершенстве, восхищении, признании.

Фрейд наблюдал эти многосложные факторы, но они так и оставались для него разрозненными, не связанными между собой. Он не увидел, что они – проявления одного мощного течения. Другими словами, он не увидел единства в многообразии.

Три основные причины помешали Фрейду признать силу влечения к славе и его значение для невротического процесса. Во-первых, он не рассматривал серьезно влияние культурных условий на формирование характера человека – этот пробел у него был общим с большинством европейских ученых того времени. Для нас интересно, что впоследствии Фрейд принял стремление к престижу и успеху, которое он наблюдал повсеместно вокруг себя, за универсальное, общечеловеческое свойство. Следовательно, компульсивное влечение, например к превосходству, власти или торжеству, не вошло в список проблем для изучения, за исключением тех случаев, когда такое честолюбие не укладывалось в заданные рамки того, что считалось «нормальным». Фрейд видел его проблемность, только когда оно принимало очевидно искаженные формы или когда оно, проявляясь у женщин, не совпадало с общепринятыми рамками «женственности».

Neurose». 1931).

Другая причина – это принцип Фрейда объяснять невротические влечения как либидинозные феномены. Таким образом, самопрославление становится выражением либидинозного ослепления собой. (Человек переоценивает себя так же, как он мог бы переоценивать другой «объект любви». Честолюбивая женщина на самом деле страдает от «зависти к пенису». Потребность в восхищении – это потребность в «нарциссическом подкреплении» и т. д.) В результате теоретический и терапевтический интерес направлен на особенности сексуальной жизни в прошлом и настоящем (то есть на либидинозное отношение к себе и другим), а не на особые качества, функции и результаты самопрославления, амбициозности и т. п.

Третью причину составляет механистичность эволюционистского подхода Фрейда. «Такой подход подразумевает, что текущие проявления не только обусловлены прошлым, но не содержат в себе ничего, кроме прошлого; ничего реально нового в процессе развития не создается: то, что мы видим сегодня – лишь старое в измененной форме». Это, согласно Уильяму Джемсу, «не что иное, как результат перераспределения изначального и неизменяемого материала». На почве таких философских предпосылок вполне принимается объяснение чрезмерной соревновательности как результата неразрешенного эдипова комплекса или соперничества сиблингов. Фантазии о всемогуществе считаются фиксациями или регрессом к инфантильному уровню «первичного нарциссизма» и т. д. Это совпадает с той точкой зрения, что только такие интерпретации, которые устанавливают связь с инфантильными переживаниями либидинозного характера, есть и могут считаться глубокими и достаточными.

С моей точки зрения, терапевтический эффект таких интерпретаций ограничен, если не откровенно вреден для важных инсайтов. Предположим, например, что пациент начал осознавать, что слишком легко чувствует себя униженным со стороны психоаналитика, и понял, что по отношению к женщинам он тоже пребывает в постоянном страхе перед унижением. Ему кажется, что он не имеет успеха у женщин, не такой мужественный, как другие. У него могут возникнуть воспоминания, в которых его унижал отец, возможно, в связи с его сексуальной активностью. Суммируя множество деталей подобного рода, относящихся к настоящему и прошлому, а также сновидения пациента, ему дают интерпретации в следующих направлениях: у пациента и психоаналитик, и другие авторитетные фигуры ассоциируются с отцом; в своем страхе пациент все еще следует инфантильным поведенческим стереотипам неразрешенного эдипова комплекса.

В результате такой работы может наступить облегчение, и пациент уже не так остро чувствует свое унижение. Этот этап психоанализа отчасти оказался ему полезен. Он узнал о себе кое-что и понял, что его чувство унижения иррационально. Но без работы с его гордыней глубоких перемен не достигнуть. Напротив, скорее всего, поверхностные улучшения во многом обеспечивает тот факт, что его гордыня не терпит ни его иррациональности, ни, в особенности, инфантильности. И скорее всего, он лишь выработал у себя новые надо и нельзя. Ему нельзя быть инфантильным и надо быть взрослым. Ему нельзя чувствовать себя униженным, потому что это инфантильно, – и он больше не чувствует унижения. Таким образом, видимый прогресс на самом деле может стать новым препятствием для роста пациента. Его чувство унижения ушло в глубину, и взглянуть на него честно теперь не так просто. Терапия укрепила гордыню пациента, вместо того чтобы ее ослабить.

Все эти причины теоретического характера не дали возможности Фрейду увидеть влияние погони за славой во всей полноте. В тех факторах захватнических влечений, которые он наблюдал, он видел не то, что видим мы, а дериваты инфантильных либидинозных влечений. Подобный образ мысли не позволял ему принять захватнические влечения в качестве самостоятельных сил, обладающих собственным значением и способных вызвать последствия.

Это утверждение становится очевиднее, когда мы сравниваем Фрейда и Адлера. Адлер внес огромный вклад в осознание важности влечений к власти и превосходству при неврозе. Однако Адлер слишком увлекся механизмами достижения власти и утверждения превосходства, чтобы увидеть всю глубину личностного расстройства, которое они приносят, и, следовательно, во многом прошелся только по верхам затронутых проблем.

В первую очередь нас поражает гораздо большее сходство моей концепции ненависти к себе и постулата Фрейда об инстинкте саморазрушения или инстинкте смерти. По крайней мере, здесь мы находим одинаковую оценку силы и значения саморазрушительных влечений. Такие детали, как саморазрушительный характер внутренних табу, самообвинений и порожденного ими чувства вины, имеют много общего. Тем не менее и в этой области обнаружились значительные расхождения. Инстинктивный характер саморазрушительных влечений, как полагал Фрейд, ставит на них клеймо окончательности, фундаментальности. Если считать их инстинктивными, то, конечно, они не сформировались благодаря определенным психическим условиям и не могут быть преодолены при изменении этих условий. Их существование и действие тогда составляют атрибут человеческой природы. Человеку остается, по сути, небогатый выбор: страдать самому и разрушать себя или заставлять страдать других и разрушать их. Эти влечения можно смягчить, взять под контроль, но в конечном счете от них не уйти. Более того, когда мы вместе с Фрейдом принимаем инстинктивное влечение к самоуничтожению, саморазрушению или смерти, мы должны рассматривать ненависть к себе, со всеми ее последствиями, лишь как выражение этого влечения. Идея, что человек может ненавидеть или презирать себя за то, что он такой, какой есть, абсолютно чужда Фрейду.

Конечно, Фрейд (как и остальные, кто разделяет его основные идеи) наблюдал ненависть к себе, но не осознавал, насколько многосложны ее скрытые формы и следствия. По его интерпретации, то, что кажется ненавистью к себе, «на самом деле» – проявление чего-то другого. Это может быть выражение бессознательной ненависти к другому человеку. И действительно, случается, что при депрессии пациент обвиняет себя в том, что причинил зло другому, которого он бессознательно ненавидит, поскольку ощущает фрустрацию своей потребности в «нарциссическом подкреплении». Хотя так бывает не всегда, это стало основным клиническим базисом теории депрессии Фрейда. Вкратце ее содержание: депрессивный пациент сознательно ненавидит и обвиняет себя, но фактически бессознательно ненавидит и обвиняет интроецированного врага. («Враждебность к фрустрирующему объекту оборачивается враждебностью к собственному Эго».) Или же то, что кажется ненавистью к себе, «на самом деле» процесс наказания со стороны Супер-Эго, а оно является интернализованым авторитетом. И здесь тоже ненависть к себе перерождается в межличностный феномен: в ненависть к другому или в страх перед его ненавистью. Наконец, ненависть к себе рассматривается как садизм Супер-Эго в результате регресса к анально-садистической фазе инфантильного либидо. Ненависть к себе, таким образом, получает не только иное объяснение, но и природа явления становится совершенно иной, чем изложено выше.

Многие психоаналитики, в иных отношениях мыслящие строго по Фрейду, отвергали инстинкт смерти по причинам, на мой взгляд, веским. Но если отбросить инстинктивную природу саморазрушения, мне кажется, ее будет трудно вообще объяснить в рамках теории Фрейда. И вот что я думаю: не чувство ли, что иные объяснения неудовлетворительны, заставило Фрейда предположить существование инстинкта саморазрушения.

Другое отчетливое сходство существует между требованиями и табу, относимыми к Супер-Эго, и тем, что я описала как тиранию надо. Но как только мы рассмотрим их значения, мы и здесь обнаружим расхождения. Начать с того, что для Фрейда Супер-Эго – нормальное явление, представляющее совесть и нравственность; оно невротическое, только если особенно жестоко и садистично. Для меня надо и нельзя, любого вида и в любой степени, абсолютно невротическое явление, противостоящее нравственности и совести. Согласно Фрейду, Супер-Эго – отчасти производная эдипова комплекса, отчасти инстинктов (разрушения и садизма). С моей точки зрения, внутренние предписания выражают бессознательное влечение человека переделать себя в того, кем он не является (богоподобным, совершенным существом), и он ненавидит себя за то, что не может быть таким. Из этого расхождения следует много выводов, упомяну один из них. Рассматривая надо и нельзя как естественное следствие особого вида гордости, мы можем точнее понять, почему одна и та же вещь может быть страстно желанной при одной структуре характера и строго запретной при другой. Та же возможность точного понимания предоставляется нам и при изучении разнообразных установок личности по отношению к требованиям Супер-Эго (или к внутренним предписаниям). Некоторые из них мы встретим в литературе фрейдистского направления: это установки на уступки, подчинение, подкуп, бунт. Их или объединяют как общие для всех неврозов (Александер), или относят только к определенным симпатическим состояниям, таким как депрессия или невроз навязчивости. С другой стороны, в рамках моей теории неврозов, качество требований строго определено особенностями целостной структуры характера. Эти различия определяют и различные цели терапии в этом отношении. Целью Фрейда могло быть только уменьшение строгости Супер-Эго, тогда как моя цель в том, чтобы человек смог полностью избавиться от диктата внутренних предписаний и обрел направление в жизни согласно его истинным желаниям и убеждениям. Этой возможности просто не существует в рамках мышления Фрейда.

Подводя итог, можем сказать, что при данных двух подходах мы наблюдаем и находим общее у определенных личностных феноменов. Но интерпретации их динамики и значения полностью различны. Если мы теперь оставим частные аспекты и рассмотрим весь комплекс их взаимосвязей, как он представлен в этой книге, мы увидим, что не осталось возможностей для сравнения.

Наиболее значительная взаимосвязь – это связь между погоней за безграничным совершенством и властью и ненавистью к себе. Еще в древние века было понятно, что они неразделимы. Лучшим символом этой связи для меня служит история о договоре с дьяволом, суть которой всегда одна. Вот человек, страдающий от психического или духовного расстройства. Вот искушение, представленное в виде символа злого начала: дьявол, колдун, ведьма, змий (история Адама и Евы), антиквар («Шагреневая кожа» Бальзака), циничный лорд Генри Уоттон («Портрет Дориана Грея» Уайльда). Их искушают обещания не только чудесного избавления от беды, но и безграничной власти. Истинное величие в том, что человек способен противиться искушению, как в притче о Христе. И наконец, назначается цена – в эквиваленте различной формы утраты души (Адам и Ева утрачивают невинность своих чувств); именно ее предстоит уступить силам зла. «Все это дам Тебе, если падши поклонишься мне», – говорит Сатана Иисусу. Ценой может стать психическое страдание в жизни (как в «Шагреневой коже») или муки ада. В «Дьяволе и Даниэле Уэбстере» мы видим блестяще изображенный символ того, как дьявол собирает грешные души.

Та же тема, имеющая разные символы, но неизменное толкование, снова и снова возникает в фольклоре, мифологии, теологии – где бы ни затрагивался основной дуализм добра и зла. Следовательно, она давно поселилась в сознании людей. И, может быть, подошло время, чтобы и психиатрия признала ее психологическую мудрость. Конечно, параллель с невротическим процессом, представленная в этой книге, поразительна: личность при психическом расстройстве претендует на безграничную власть, утрачивает свою душу и горит в аду ненависти к себе.

Впрочем, я несколько затянула метафорическое изложение проблемы: Фрейд не видел ее, и мы лучше поймем почему, если вспомним, что он не признавал погоню за славой в качестве комплекса неразрывно слитых влечений, которые я описала, а поэтому он не мог оценить и ее силу. Он достаточно ясно видел ад саморазрушения, но, считая его выражением самостоятельного влечения, видел его вне контекста.

В этой книге невротический процесс представлен и еще в одном ракурсе – как проблема Я. Это процесс, в котором первая стадия – отказ от реального Я ради Я идеального; потом следуют попытки воплотить это псевдо-Я вместо реализации своего подлинного человеческого потенциала; начинается разрушительная война между двумя Я. Бескровный или единственно доступный нам путь прекратить эту войну – обретение своего реального Я с помощью конструктивных сил, мобилизованных самой жизнью или терапией. В этом ключе проблема вряд ли прозвучала бы осмысленно для Фрейда. Его концепция «Эго» содержит описание «личности» невротика, который отчужден от собственных сил, истинных желаний, не принимает сам решений и не берет на себя ответственности, а только озабочен тем, чтобы не слишком конфликтовать со своим окружением (соблюдает «принцип реальности»). Если это Я невротика принять за его здоровую живую часть, то весь комплекс проблем реального Я (в концепции Кьеркегора или Джемса) не может возникнуть. Наконец, мы можем взглянуть на процесс с позиций нравственных или духовных ценностей. С таких позиций в нем есть все элементы настоящей человеческой трагедии. Как ни велика способность человека к разрушению, из истории не исключить свидетельства его живого и неустанного стремления к большему знанию о себе и окружающем мире, его религиозных переживаний, рост духовных сил и нравственную отвагу, большие достижения в любых областях и стремление к лучшей жизни. И человек лучшие свои силы направляет на эти стремления. Интеллект и сила воображения помогают ему увидеть то, чего еще не существует. Он выходит за свои границы или всегда готов к этому. У него есть ограничения, но не твердые и не окончательные. Обычно он не дотягивается до того, чего хочет достичь внутри или вне себя. В этом еще нет трагедии. Но внутренний психический процесс, который у невротика эквивалентен здоровым человеческим стремлениям, – трагичен. В попытках найти выход из внутреннего расстройства человек начинает тянуться к бесконечному и неограниченному, часто недостижимому, хотя его ограничения и не жесткие; и сам этот процесс разрушает его, разворачивая высшее влечение к осуществлению реального Я на воплощение в жизнь идеального Я и тем самым растрачивая тот потенциал, которым он обладает.

Фрейд придерживался пессимистичного взгляда на природу человека, и на почве своих воззрений он и не мог иметь иного. Человек, как он видел его, был обречен на неудовлетворенность, какой бы путь он ни избрал. Он не может удовлетворительно изжить свои примитивные влечения, не вредя себе и культуре. Он не может быть счастлив ни в одиночку, ни с другими. И у него единственный выбор: страдать самому или обрекать на страдание других. К чести Фрейда, что, смотря на вещи так, он не пытался вывернуться с каким-нибудь замысловатым решением. На самом деле, в рамках его мышления выбор между двух зол неизбежен. В лучшем случае мы добьемся менее неблагоприятного распределения сил, большего контроля и «сублимации».

Фрейд был пессимистом, но он не считал невроз трагедией человека. Увидеть его как трагическую потерю человеческого опыта можно только под призмой убеждения, что в человеке есть конструктивные, творческие стремления, а препятствуют им деструктивные силы. Фрейд же не просто не видел в человеке конструктивных сил; он отрицал их подлинность. В его системе мысли он отводил место только деструктивным и либидинозным силам, их производным и сочетаниям. Творчество и любовь (Эрос) для него были сублимированными формами либидинозных влечений. В самых общих чертах, то, что мы рассматриваем как здоровое стремление к самореализации, для Фрейда было (и могло быть) только выражением нарциссического либидо.

Альберт Швейцер использует термины «оптимизм» и «пессимизм» в смысле «утверждение мира и жизни» и «отрицание мира и жизни». Философия Фрейда, в этом глубоком смысле, исполнена пессимизма. Наша, при всем понимании трагичности невроза, – дает надежду.