Глава 14

Путь психоаналитической терапии

Несмотря на то что иногда невроз вызывает острые нарушения, а иногда положение дел не меняется длительное время, заболевание по своей природе не подразумевает ни того, ни другого состояния. Это процесс, который нарастает по инерции и собственной беспощадной логикой захватывает все новые области личности. Это процесс, одновременно порождающий конфликты и потребность в их решении. Но поскольку решения находит невротик только искусственные, то у него возникают новые конфликты, и они требуют новых решений, которые позволили бы ему нормально функционировать. Это процесс, который уводит его все дальше и дальше от реального Я и тем самым подвергает угрозе развитие личности.

Мы должны отдавать себе отчет, насколько сложен этот процесс, чтобы не поддаться фальшивому оптимизму, сулящему быстрое и легкое исцеление. Само слово «исцеление» пригодно, если речь идет просто об облегчении симптомов, вроде фобий или бессонницы, а для этого, как нам известно, есть несколько путей. Но мы не можем «вылечить» неверный ход развития пациента. Мы можем только помочь ему постепенно перерасти свои трудности так, чтобы развитие вернулось в более конструктивное русло. Неправильно было бы обсуждать здесь, как нужно определять цели психоаналитической терапии. Естественно, для каждого психоаналитика эта цель вытекает из сути невроза, как он ее себе представляет. Пока, например, мы считали, что решающим фактором при неврозе являются нарушения человеческих отношений, целью терапии было помочь пациенту наладить хорошие отношения с другими. Теперь, увидев природу и важность внутрипсихических процессов, мы склонны формулировать задачу не как исключение нежелательных факторов, а как включение желательных. Мы хотим помочь пациенту найти себя и тем самым получить возможность самореализации. Его способность выстраивать хорошие человеческие отношения – ключевая часть самореализации, но которая включает в себя также способность к творческой работе и к принятию ответственности. Психоаналитик должен помнить о цели своей работы с первой сессии и до последней, поскольку цель определяет ход предстоящей работы и ее дух.

Чтобы в самом начале оценить степень трудности терапевтического процесса, мы должны подумать, с чем придется столкнуться пациенту. Как минимум пациент должен преодолеть все те потребности, влечения или установки, которые препятствуют его росту: только когда начинают рассеиваться его иллюзии о себе и его иллюзорные цели, у него появляются шансы увидеть свои задатки и развить их. Насколько он сможет отставить свою ложную гордость, настолько он сможет быть менее враждебным к себе и укрепить уверенность в себе. Только когда его надо потеряют свою власть над ним, он сможет открыть свои подлинные чувства, желания, мнения, идеалы. Встретившись лицом к лицу со своими конфликтами, он получит возможность стать подлинно цельной личностью.

Это совершенно несомненно и очевидно для психоаналитика, но не для пациента. Он убежден, что выбрал правильный образ жизни и что только так он сможет найти мир в душе и реализовать себя. Он считает, что гордость придает ему внутреннюю силу и достоинство, что без надо его жизнь превратилась бы в хаос и т. п. С точки зрения объективного постороннего наблюдателя очевидно, что все эти ценности – ложные. Но пока пациент не имеет других ценностей, он должен за них держаться.

Более того, он должен держаться за свои субъективные ценности, потому что иначе все его психическое существование оказывается под угрозой. Решение, которое он нашел для своих внутренних конфликтов (условно мы обозначили его как выбор «власти», «любви» или «свободы»), не только кажется ему правильным, мудрым и желанным, но и единственно безопасным. Оно дает ему чувство цельности – перспектива столкнуться со своими конфликтами ужасает его, – он боится, что развалится от этого на части. Его гордость не только обеспечивает ему чувство собственного достоинства или значимости, но и охраняет его от ужасной опасности быть поглощенным ненавистью или презрением к себе.

Во время психоанализа пациент оберегает непонимание своих конфликтов или ненависти к себе за счет тех особых средств защиты, которые оставляет ему доступными его невротическая структура. Захватнический тип избегает осознания того, что у него есть какие-то страхи, чувство беспомощности, потребность в привязанности, заботе, помощи или сочувствии. Смиренный тип упорно закрывает глаза на свою гордость или на то, что он всеми силами стремится к собственной выгоде. «Ушедший в отставку», чтобы отправить на дно свои конфликты, ставит на них тяжеленный груз вежливой незаинтересованности и лени. У всех пациентов избегание конфликтов имеет двойную структуру: они не позволяют конфликтующим тенденциям подняться на поверхность и никакой вспышке внутреннего озарения не позволяют осветить их глубину. Некоторые пытаются убежать от конфликта, прибегая ко всеобъемлющей интеллектуализации или психической фрагментации. У других защита еще более диффузная и выражается в бессознательном сопротивлении попытке обдумать что-либо до полной ясности или в бессознательном цинизме (в смысле отрицания ценностей). И нечеткость мышления, и циничные установки в этих случаях напускают такого туману, что конфликт становится невозможно разглядеть.

Пациент всеми силами стремится закрыться от переживания ненависти или презрения к себе, а удастся ли ему это, зависит от того, избежит он осознания, что его надо не выполняются, или нет. Следовательно, при психоанализе он вынужден бороться против любого реального понимания своих недостатков: его внутренние предписания провозглашают их непростительными грехами. Поэтому любое предположение по поводу его недостатков воспринимается им как несправедливое обвинение, и он занимает оборонительную позицию. Защита с воинственным или извиняющимся оттенком позволяет ему укрыться от болезненного исследования истины.

Эта настоятельная потребность пациента защитить свои субъективные ценности и уберечься от опасностей (или от субъективного ощущения тревоги и даже ужаса) негативно влияет на его способности к сотрудничеству с психоаналитиком, несмотря на благие осознанные намерения. Защищаться ему необходимо, и он защищается.

До сих пор мы видели, что защитные установки направлены на сохранение status quo. Этим отличаются большинство периодов психоаналитической работы. Например, в начальной фазе работы с «ушедшим в отставку» потребность пациента сохранить свою замкнутость, отчужденность, свою «свободу», свою политику не-хочу или не-буду-бороться полностью определяет его установку по отношению к психоанализу. Но у захватнического и смиренного типов, особенно в начале работы, на пути к прогрессу психоаналитической работы стоит другая сила. Как в жизни они открыты позитивным целям (достижение абсолютной власти, торжества или любви), так и в психоанализе они стремятся к ним изо всех сил. Психоанализу предстоит убрать все преграды к их блистательному торжеству или к достижению безукоризненной, волшебной силы воли; обаяния, перед которым никто не устоит; умиротворенной святости и т. п. Следовательно, здесь уже пациент не просто на страже своих целей, а пациент и психоаналитик что есть сил тянут в разные стороны. Они могут говорить об эволюции, росте, развитии, но суть этих понятий для них разная. Психоаналитик имеет в виду развитие реального Я; пациент может думать только о совершенствовании своего идеального Я.

Все эти негативные силы уже присутствуют в мотивах обращения пациента за помощью к психоаналитику. Пациент хочет пройти психоанализ, чтобы избавиться от таких проблем, как фобия, депрессия, головная боль, затруднения в работе, половые расстройства, повторяющиеся неудачи того или иного рода. Он приходит, потому что не знает, как справиться с тяжелой жизненной ситуацией – жена изменяет, муж ушел из семьи. Он может прийти и потому как в глубине души чувствует, что остановился в развитии. Все эти, казалось бы, достаточные причины для прохождения психоанализа не требуют дальнейшего изучения. Но, по вышеупомянутым причинам, мы все же спросим: кто страдает? Сам человек, с его реальным желанием быть счастливым и расти, или его гордость?

Конечно, здесь нельзя провести четкую грань, но следует помнить, что в основном это гордость делает некоторые существующие расстройства невыносимыми. Агирофобия (боязнь переходить улицу), например, может быть невыносима для человека, потому что задевает его гордость – он не способен контролировать любую ситуацию. Уход из семьи мужа становится катастрофой, если фрустрирует невротическое требование честной сделки. («Я была такой хорошей женой, я имею право на его преданность».) Сексуальные затруднения, не беспокоящие одного, будут невыносимы для другого, который должен быть образцом «нормальности». Остановка в развитии может так сильно удручать из-за того, что не получается блистать без усилий. Гордость видит свою роль в том, что за помощью могут обратиться по поводу незначительного, но задевающего гордость нарушения (дрожат руки, в лицо бросается краска, страшно выступать на публике), не обращая внимания на нарушения гораздо более важные, но не особо влияющие на решение пройти психоанализ.

С другой стороны, гордость не пускает к психоаналитику тех, кому нужно и можно помочь. Их гордость, возведя в идеал самодостаточность и «независимость», превращает перспективу помощи в унижение. Обратиться за помощью недопустимо: нельзя «распускаться». Надо уметь со всем справляться самому. Гордость от умения владеть собой не позволяет даже допустить существования каких-то там невротических проблем. В лучшем случае они захотят получить консультацию по поводу невроза приятеля или родственника. В таких случаях психоаналитик должен быть готов к тому, что для них это единственная возможность поговорить, хоть и косвенно, о своих собственных затруднениях. Из-за гордости они не могут реалистично взглянуть на свои проблемы и получить помощь. Конечно, не какой-то особый вид гордости запрещает обращаться к психоаналитику. Любой фактор, вытекающий из решения внутренних конфликтов, может стать помехой. Например, «уход в отставку» может быть так глубок, что они лучше махнут рукой на свои нарушения («уж такой я родился»). Смирение не дает «эгоистично» сделать что-то для себя самого.

Негативные силы действуют и в тайных ожиданиях пациента от психоанализа – я упоминала об этом, обсуждая общие трудности психоаналитической работы. Повторю, что он отчасти ожидает, что психоанализ устранит помехи, ничего не меняя в невротической структуре, а отчасти – что он воплотит в реальность бесконечную мощь его идеального Я. Более того, эти ожидания распространяются не только на цель психоанализа, но и на способ ее достижения. Редко встречается (а иногда вообще отстуствует) у пациентов неприятное предчувствие, что придется работать. Здесь включаются несколько факторов. Конечно, всякому, кто что-то читал о психоанализе или пытался анализировать себя или других, будет затруднительно предвидеть тяжелую работу, с ним связанную. Но, как при всякой новой работе, со временем пациент принял бы ее содержание, не мешай ему гордость. Захватнический тип недооценивает свои трудности и переоценивает свою способность к их преодолению. При его могучем уме или всесильной воле он должен суметь моментально использовать их по полной. «Ушедший в отставку», скованный ленью и параличом инициативы, ждет, пока психоаналитик выдаст ему волшебный ключик к его проблемам, и с терпеливым интересом постороннего наблюдает за ним. Чем более в пациенте заложено элементов смирения, тем нетерпеливее он ждет, что психоаналитик, увидев, как он страдает и умоляет о помощи, просто возьмет и взмахнет волшебной палочкой. Все эти верования и надежды скрыты под слоем рациональных ожиданий.

Тормозящий эффект таких ожиданий достаточно очевиден. Неважно, надеется ли пациент на волшебство или на собственные силы при достижении желанного результата: ему все меньше хочется собрать необходимые для работы силы, и психоанализ становится скорее магическим процессом. Излишне говорить, рациональные объяснения тут бесполезны, потому что нисколько не затрагивают внутренней необходимости волшебства, определяющей надо и стоящие за ними требования. В период действия этих тенденций требования быстрого исцеления необычайно сильны. Пациент игнорирует тот факт, что мгновенные исцеления говорят только об изменении симптоматики, и воодушевляется тем, что он принимает за легкий путь к здоровью и совершенству.

Во время психоанализа действие этих негативных сил может принимать бесконечно разнообразные формы. Психоаналитику важно их знать, чтобы быстро определять, и я упомяну только о немногих из них. Обсуждать их я не буду, поскольку нас интересует не психоаналитическая техника, а суть терапевтического процесса.

Пациент может спорить, проявлять сарказм, вести себя вызывающе; может прятаться за фасадом вежливой уступчивости; может изворачиваться, терять тему, забывать о ней; он может говорить с убийственной рассудительностью, будто все это касается не его; может взрываться вспышками ненависти или презрения к себе, тем самым предостерегая психоаналитика заходить дальше, и т. д. Все эти трудности могут себя обнаружить в непосредственной работе над проблемой пациента или в его отношениях с психоаналитиком. В сравнении с другими человеческими отношениями психоаналитические комфортнее для пациента в одном аспекте. Психоаналитик меньше вступает с ним в игру, поскольку сосредоточен на том, чтобы понять проблемы пациента. В других аспектах они сложнее, поскольку расшевеливают конфликты и тревоги пациента. Тем не менее это человеческие отношения, и все трудности пациента в отношениях с людьми проявляются и здесь тоже. Самая выдающаяся из них – компульсивная потребность пациента во власти, любви или свободе во многом определяет развитие психоаналитических отношений и делает его сверхчувствительным к руководству, отвержению или принуждению со стороны психоаналитика. Поскольку его гордость обречена быть задетой в процессе психоанализа, он склонен легко чувствовать себя униженным. Из-за своих ожиданий или требований он часто разочарован и оскорблен. Волна самообвинения и презрения к себе вызывает в нем чувство, что его обвиняют и презирают. А когда его охватывает порыв саморазрушительной ярости, он может браниться по поводу и без, держится оскорбительно по отношению к психоаналитику.

Наконец, пациенты регулярно переоценивают значимость психоаналитика. Он для них не просто профессионал. Неважно, насколько искушен пациент, в глубине души он относится к психоаналитику как к врачу, наделенному сверхчеловеческими способностями к добру и злу. И страхи, и ожидания, сливаясь, создают эту установку. Психоаналитик властен причинить им боль, растоптать их гордость, вызвать презрение к себе – но ведь и чудом исцелить! Короче говоря, это чудодей, во власти которого низринуть их в ад и вознести на небеса.

Мы можем понять значение этих защит, изучив их с разных точек зрения. Работая с пациентами, мы поражаемся, как они способны ставить палки в колеса психоаналитическому процессу. Они затрудняют, а иногда делают вовсе невозможным для пациента самоизучение, самопонимание и изменения. С другой стороны, как признавал Фрейд, говоря о «сопротивлении», они указывают нам кратчайшую верную дорогу. Узнавая одновременно те субъективные ценности, которые пациенту нужно защитить или приумножить, и ту опасность, от которой он ограждает себя, мы понемногу узнаем о том, какие силы движут им и каково их значение.

Более того, хотя защиты создают разной сложности помехи лечению, и (искренне говоря) психоаналитику иногда хочется, чтобы их было поменьше, но без них процедура анализа требовала бы куда большей осторожности. Психоаналитик старается избегать преждевременных интерпретаций, но поскольку у него нет божественного всеведения, то иногда получается задеть в пациенте гораздо больше того, с чем тот может справиться. Психоаналитик может сделать замечание, которое кажется ему безобидным, но пациента оно встревожит до глубины души. Или, даже без всяких замечаний, в результате собственных ассоциаций или сновидений, пациенту могут открыться перспективы, которые лишь напугают его, но не дадут каких бы то ни было указаний. Следовательно, вне зависимости от того, насколько мешают защиты, в них есть и положительные моменты, поскольку они являются выражением интуитивного процесса самозащиты, необходимого из-за неустойчивости внутреннего состояния, созданного гордыней.

Любая тревога, возникающая в ходе психоаналитической терапии, обычно влечет за собой новую тревогу, поскольку пациент склонен расценивать ее как признак ухудшения. Но чаще это на самом деле не ухудшение. Значение тревоги можно оценить только в контексте ее возникновения. Она может сигнализировать о том, что пациент подошел к своим конфликтам или к ненависти к себе ближе, чем может вынести в данный момент. В этом случае справляется он с ней привычным способом. Перспектива, которая, казалось, открыта перед ним, закрывается; у него не получилось ею воспользоваться. С другой стороны, возникновение тревоги придает его стараниям глубокий положительный смысл. Это доказательство того, что пациент теперь уже чувствует достаточно сил, чтобы отважиться на риск открытой встречи со своими проблемами.

Психоаналитическая терапия следует древним путем, проторенным за века истории человечества. Соглашусь с Сократом и индийской философией – это путь к изменению через самопознание. Новизна только в методе самопознания, которым мы обязаны гению Фрейда. Психоаналитик помогает пациенту осознать все силы, действующие внутри него, негативные и конструктивные, и первые – победить, а вторые – мобилизовать. Хотя негативные силы ведут свою деятельность одновременно с созидательной деятельностью конструктивных, мы обсудим их по отдельности.

Когда я читала курс лекций по предмету этой книги, после девятой лекции меня спросили, когда же, наконец, речь пойдет о лечении. Я ответила, что о нем-то речь и шла. Имея информацию о возможных психологических осложнениях, каждый получает шанс разобраться с самим собой. А когда мы спрашиваем здесь, что пациент должен осознать, чтобы искоренить гордыню и все ее последствия, мы ответим, что он должен осознать каждую грань того, что мы обсуждали в этой книге: свою погоню за славой, свои требования, свои надо, свою гордость, свою ненависть к себе, свое самоотчуждение, свои конфликты, свое особое их решение – и влияние, которое все эти факторы оказывают на его отношения с людьми и способность к творческой работе.

Кроме того, пациент должен осознать не только эти отдельные факторы, но их связи и взаимодействия. Самое главное в этом плане – осознать, что ненависть к себе составляет единое целое с гордостью, и одна не бывает без другой. Нужно увидеть каждый отдельный фактор в контексте всей своей невротической структуры. Например, пациенту придется увидеть, что его надо обусловлены особыми видами гордости и что их невыполнение влечет самообвинения, а те – потребность защититься от их атаки.

Осознать все эти факторы – это не получить информацию о них всех, а приобрести о них знание. Как говорит об этом Макмюррей, «такую концентрацию на объекте, такое безразличие к обсуждаемому человеку, какие характерны для „информационной“ установки, часто называют объективностью. Но на самом деле – это только обезличивание. Информация – всегда информация о чем-то, а не знание этого. Наука не может сделать так, чтобы вы знали свою собаку, она может только рассказать о собаках вообще. Вы можете узнать ее, нянчась с ней во время чумки, уча ее, как положено вести себя в доме, играя с ней в мячик. Конечно, вы можете использовать научную информацию о собаках вообще, чтобы лучше узнать свою собаку, но это другой разговор. Науке есть дело до общего, до более или менее универсальных характеристик предметов вообще, а не до отдельного случая. Но все реальное – всегда отдельный случай. Странно, но наше знание о вещи зависит от нашего личного к ней интереса» (Д. Макмюррей. «Рассудок и чувство»). Но такое знание о себе задействует следующие два фактора. Пациенту ничем не поможет общее заключение, что в нем переизбыток ложной гордости, или что он сверхчувствителен к критике и неудачам, или что он склонен к самоупрекам, или что у него есть конфликты. Поэтому первый фактор – это осознание особенных путей, которыми все эти факторы действуют внутри него, и конкретных деталей их реализации в его отдельной жизни, прошлой и настоящей. На первый взгляд покажется очевидным, что никому не помогут, например, сведения о надо вообще или даже о том, что они есть и у тебя лично и что нужно докапываться до их особенного содержания, выяснять особенные факторы, которые делают их необходимыми, и конкретное влияние их на твою отдельную жизнь. Но сделать ударение на отдельном и особенном необходимо, во-первых, потому что по ряду причин (отчуждение от себя, потребность скрыть бессознательные притязания) пациент склонен к неопределенности или к безличности.

Во-вторых, знание о себе не должно остаться интеллектуальным знанием, хотя это может быть начальным уровнем, а должно стать эмоциональным переживанием. Оба фактора взаимосвязаны, потому что никто не может чувствовать, например, гордость вообще: ее можно чувствовать только в связи с чем-то конкретным.

Почему так важно, чтобы пациент не только знал о силах, действующих в нем, но и чувствовал их? Интеллектуальное понимание или познание какой-то вещи в строгом смысле слова – не «понимание» и не «познание» вообще: подумав о ней, мы ее еще не обрели и не «познали», она не воплотилась для нас, не стала нашей. Может быть, умом пациент верно понимает проблему; но ум, как зеркало, не поглощает лучи света, а отражает их, поэтому и прикладывает он такие «озарения» не к себе, а к другим. Или же гордость за свой ум молниеносно им овладевает: он гордится, что обрел истину, от которой другие отворачиваются и закрываются; он начинает так и сяк выворачивать свое открытие, тут же его мстительность или, например, обидчивость становятся полностью рациональными реакциями. Или, наконец, власть чистого разума может показаться ему достаточной для изгнания беса проблемы: увидеть – это и есть решить.

В истории психоанализа интеллектуальное знание считалось лечащим фактором. Сперва оно означало появление детских воспоминаний. Переоценка интеллектуального знания в те же времена просматривалась также в предположении, что одного рассудочного признания иррациональности какой-то тенденции уже будет достаточно, чтобы все пришло в норму. Потом маятник качнулся в другую сторону: самым важным стало эмоциональное переживание, и с того момента это всячески подчеркивалось. Фактически большинство психоаналитиков считает прогрессом такое смещение акцентов. Каждому из них, по-видимому, понадобилось самому открыть для себя важность эмоционального переживания.

Более того, только изжив полностью иррациональность до этой поры бессознательных или полуосознанных чувств или влечений, мы постепенно узнаем, какой интенсивной и компульсивной силой обладает наше бессознательное. Пациенту недостаточно согласиться с возможностью того, что его отчаяние из-за неудовлетворенной любви в реальности – чувство унижения, потому что задета его гордость своей неотразимостью или тем, что он владеет душой и телом другого человека. Он должен прочувствовать унижение и, позднее, власть его гордости над ним. Недостаточно краешком глаза увидеть, что его гнев или самоупреки, возможно, сильнее, чем требуют обстоятельства. Он должен прочувствовать всю силу своей ярости или глубину презрения к себе: только тогда он отдаст должное мощи (и иррациональности) некоторых бессознательных процессов. Только тогда у него появится мотив узнать о себе больше.

Важно также испытывать чувства в их правильном контексте и пытаться пережить те чувства или влечения, которые еще только понимаешь умом, но пока не чувствуешь. Вспомним пример женщины, испугавшейся собаки сразу после того, как она не смогла взойти на вершину горы, – сам страх был прочувствован ею в полную силу. Она смогла преодолеть этот страх с мыслью, что он – результат презрения к себе. Хотя последнее вряд ли было до конца пережито, ее открытие все равно означало, что она испытала страх в правильном контексте. Но ее продолжали атаковать другие страхи, пока она не почувствовала, до какой глубины презирает себя. А в свою очередь, переживание презрения к себе помогло ей только тогда, когда она испытала его в контексте своего иррационального требования – владеть любой ситуацией.

Эмоциональное восприятие некоторых чувств или влечений, прежде неосознаваемых, может случиться внезапно и иметь все признаки разоблачения. Но чаще оно формируется постепенно, в процессе серьезной работы над проблемой. Сперва, например, пациент признает, что его раздражительность содержит-таки элементы мстительности. Он может заметить связь между этим состоянием и уколом гордости. Но в какой-то момент он должен пережить, как сильно он задет и как влияет на его чувства желание отомстить. Другой пример: он может заметить, что в каком-то случае негодует и оскорблен больше, чем следует. Он может признать, что эти чувства возникли в ответ на разочарование в определенных ожиданиях. Он соглашается с предположением психоаналитика, что это, может быть, неразумно, но считает свое негодование и обиду совершенно законными. Постепенно он сам будет замечать у себя ожидания, поразительную безрассудность которых не сможет не признавать. Позднее он все же поймет, что это не безвредные желания, а скорее жесткие требования. Со временем ему откроются их масштаб и фантастический характер. Затем наступает очередь переживаний моментов, когда он бывает полностью раздавлен или бешено разъярен, если они фрустрированы. Наконец, до него доходит их могущество. Но и в этот момент ему все еще далеко до переживания того, что он скорее умрет, чем откажется от них.

Последняя иллюстрация: он знает, что мастер «устраиваться» или что иногда ему нравится дурачить или обманывать других. По мере того как он все больше отдает себе в этом отчет, он может понять степень своей зависти тем, которые все же «устроились» лучше него, и как он бесится, когда его дурачат или обманывают. Он все больше будет понимать, как на самом деле гордится своей способностью обманывать и надувать. И в какой-то момент его должно, как говорится, пронять до мозга костей: его поглощает эта страсть.

Но что же делать, если пациент просто не испытывает определенных чувств, порывов, стремлений – всего в этом роде? В конце концов, нельзя искусственно внушать чувства. И все же здесь немного поправит положение совместная убежденность пациента и психоаналитика в желательности того, чтобы чувства (к чему бы они ни относились) появились и проявились в полную свою силу. Это поможет обоим настроиться на разницу между работой мысли и эмоциональной вовлеченностью. Кроме того, это подстегнет их интерес к анализу факторов, связанных с эмоциональными переживаниями. Они могут быть различны по своему охвату, силе и роду. Психоаналитику важно установить, влияют ли они как-то на чувства вообще или только на конкретные чувства. Выдающаяся роль принадлежит неспособности или слабой способности пациента переживать что-либо предосудительное. Одного пациента, который считал себя совершенством в деликатности, вдруг осенило, что он бывает убийственно деспотичным. Сразу же он выдал оценочное суждение, что это неправильная установка и что он должен это прекратить.

Такие реакции производят впечатление искреннего порыва выступить против невротических тенденций и желания их изменить. На самом деле в таких случаях пациент раздираем гордостью и страхом перед презрением к себе, а потому он поспешно пытается затушевать неудобную тенденцию, прежде чем успевает понять и прочувствовать ее во всей полноте. Другой пациент, который положил табу на то, чтобы занимать выгодное положение или пользоваться его привилегиями, обнаружил, что под его сверхскромностью маскируется потребность искать свою выгоду; что в действительности он приходит в ярость, если сложившаяся ситуация ему ничего не дает, и заболевает всякий раз после общения с людьми, некоторым образом лучше него сумевшими устроиться в жизни. И тогда он тоже заключил, причем молниеносно, что он мерзавец, – и тем самым в корне пресек возможное переживание и последующее понимание подавленных агрессивных тенденций. Также оказались перекрытыми все пути для осознания существующего конфликта между компульсивной «неэгоистичностью» и жадным приобретательством.

Люди, которые прислушивались себе и почувствовали некоторые свои внутренние проблемы и конфликты, зачастую скажут: «Я так много (а возможно даже – всё) знаю о себе, и это помогло мне лучше владеть собой; но в глубине-то Я все такой же беззащитный и несчастный». При детальном рассмотрении обычно в таких случаях оказывается, что внутренние озарения были односторонними и искусственными, и их нельзя считать осознанием в глубоком и всеобъемлющем смысле, как здесь разъяснялось. Но предположим, что такой человек действительно прочувствовал действие некоторых важных сил внутри него и увидел их влияние на свою жизнь; как и насколько его озарения сами по себе помогают ему освободиться? Они всего-навсего иногда расстраивают его, а иногда приносят облегчение, а по-настоящему, меняют ли они хоть что-нибудь в его личности? Вопрос этот с первого взгляда может показаться слишком обтекаемым, чтобы дать на него удовлетворительный ответ. Но я подозреваю, что мы все склонны переоценивать терапевтический эффект этих сил. И поскольку мы хотим узнать точно, что же его дает, давайте исследуем изменения, которые они приносят с собой, то есть их возможности и границы этих возможностей.

Открытие в себе гордыни неизбежно у каждого повлечет изменение ориентиров. Человек начинает понимать, что определенные его представления о себе были фантастическими. Потихоньку он приходит к мысли, что с такими требованиями, которые он предъявляет к себе, пожалуй, не справился бы никто, а требования, которые он предъявляет к другим, не только выстроены на шатком основании, но еще и нереальны.

Он начинает видеть, что необыкновенно гордится некоторыми качествами, которых у него нет, или, про крайней мере, нет в такой степени, как он считал – например, что его независимость, которой он так гордился, скорее чувствительность к принуждению, чем реальная внутренняя свобода; что он, фактически, не такой уж кристально честный, каким себя представлял, поскольку полон бессознательных претензий: что, гордясь своей властью, он не хозяин в своем доме; что львиная доля его любви к людям (которая и превращает его в такого чудесного человека) – результат компульсивной потребности в любви или в восхищении.

Наконец, он начинает сомневаться в правильности своей системы ценностей и своих целей. Может быть, его самоупреки не только признак нравственного чутья? Может быть, его цинизм не показатель того, что он выше обычных предрассудков, а только удобный способ игнорировать собственные убеждения? Может быть, считать каждого мошенником – это вовсе и не житейская мудрость? Может быть, замкнутость его многого лишает? Может быть, власть или любовь – не единственный ответ на все вопросы?

Все такие изменения можно принять как постепенную сверку с реальностью и проверку системы ценностей. Это шаг за шагом подтачивает гордыню. Для переориентации, которая и есть цель терапии, это совершенно необходимое условие. Но пока что все они ведут к избавлению от иллюзий. И они одни не могут и не будут иметь законченного и продолжительного освободительного эффекта (если вообще будут эффективны) без одновременных конструктивных шагов.

Когда на заре психоанализа психиатры рассматривали его как одну из возможных форм психотерапии, некоторые отстаивали тот взгляд, что за анализом должен следовать синтез. Они считали обязательным условием необходимость определенных «разоблачений». Но после этого врач должен предложить взамен пациенту что-то позитивное, чем он мог бы жить, во что мог бы верить, ради чего мог бы работать. Когда такие предложения возникали, возможно, из неверного понимания психоанализа в них было много ошибочного, но они были подсказаны хорошей интуицией. На самом деле, эти предложения более относятся к психоаналитическому мышлению нашей школы, чем школы Фрейда. Фрейд видел процесс лечения иначе, чем видим мы: убрать препятствия, чтобы создать возможность для роста. Главная ошибка тех предложений была в значении роли терапевта. Вместо того чтобы довериться конструктивным силам самого пациента, врач достаточно искусственным путем, как deus ex machina, пытался обеспечить ему позитивный жизненный путь.

Старинная врачебная мудрость гласит, что силы выздоровления присущи самому сознанию точно так же, как они присущи телу человека, и что в случаях телесных или душевных расстройств врач только протягивает руку помощи, чтобы удалить вредное и поддержать целебное. Терапевтическая ценность процесса освобождения от иллюзий состоит в том, что по мере ослабления негативных сил конструктивные силы реального Я получают возможность для роста.

Задача психоаналитика при поддержке этого процесса существенно отличается от его задачи при анализе гордыни. Та работа требует, помимо владения техникой, глубоких знаний возможных бессознательных хитросплетений и личного умения их обнаруживать, понимать, расплетать. Для того чтобы помочь пациенту найти себя, психоаналитик должен и сам обладать опытным знанием о путях, которыми реальное Я обнаруживает себя, например, в сновидениях. Такое знание желательно, потому что эти пути далеко не очевидны. Он должен знать также, как и когда привлекать сознание пациента к участию в процессе. Но важнее всего, чтобы сам аналитик был конструктивной личностью и видел свою конечную цель в обретении пациентом себя.

Здоровые силы заложены в пациенте с самого начала. Но на первом этапе психоанализа их энергия обычно недостаточна, требуется их расшевелить, чтобы добиться реальной помощи в битве с гордыней. Следовательно, сперва психоаналитик должен просто работать, прилагая добрую волю или позитивный интерес к тому, что доступно для анализа. Пациент заинтересован в том, чтобы избавиться от определенных проблем. Обычно (опять же, по каким-то причинам) он действительно что-то хочет улучшить: свой брак, отношения с детьми, половую функцию, способность читать, сосредоточиваться, общаться, зарабатывать деньги и т. п. Ему часто интеллектуально любопытен психоанализ или даже он сам; некоторым пациентам хочется произвести на аналитика впечатление оригинальностью своего ума или быстротой, с которой они достигают внутреннего инсайта; бывает, некоторые хотят понравиться сами или быть превосходными пациентами. Какой-то пациент может хотеть сотрудничать, даже страстно хотеть этого изначально – из-за своего ожидания, что воля психоаналитика или его собственная могут принести волшебное исцеление. Например, достаточно ему понять один только факт своей сверхуступчивости или сверхблагодарности за любое уделенное ему внимание – и он тут же исцелится от них. Такая мотивация не поможет миновать этап первичного разочарования, но она поддержит во вступительной фазе, которая, в любом случае, не так уж трудна. Когда пациент узнает о себе хоть что-то, у него проявляется интерес к себе на более серьезной основе. Психоаналитику необходимо использовать эти мотивации как таковые, четко понимая их природу, и выбрать подходящее время для того, чтобы сами эти ненадежные мотивации подвергнуть анализу.

Казалось бы, чем раньше подключить к работе реальное Я, тем лучше. Но только от заинтересованности пациента зависит, осуществимы ли такие попытки и имеют ли они смысл. Пока его силы направлены на укрепление самоидеализации и, соответственно, на подавление реального Я, эти попытки скорее тщетны. Но пока наш опыт такого рода небогат, и, возможно, существует больше доступных путей, чем мы себе представляем. В начале работы, как и далее в процессе, наиболее полезны сновидения пациента. Я не могу здесь развивать нашу теорию сновидений. Лишь кратко упомяну ее основные положения: в сновидениях мы ближе к себе истинным; сновидения представляют собой попытки решить наши конфликты невротическим или здоровым путем; в них могут действовать конструктивные силы, даже если они пока еще вряд ли заметны в чем-то другом.

Из сновидений с конструктивными элементами даже в самом начале психоанализа пациент может получить видение мира внутри себя, мира особенного, собственного и более сответствующего его чувствам, чем мир его иллюзий. Бывают сновидения, в которых пациент в символической форме выражает жалость к себе за то, что он делает с собой. Бывают сновидения, полные неизгладимой печали, ностальгии, страсти; сновидения, в которых он борется за то, чтобы остаться в живых; сновидения, в которых он сидит в тюрьме и хочет освободиться; сновидения, в которых он нежно выращивает какое-то растение или открывает комнату в доме, о которой раньше и не подозревал. Психоаналитик, конечно, поможет ему разобраться в значении этих символов. Но вдобавок он может подчеркнуть, насколько знаковы у пациента в сновидениях чувства или стремления, которые он не осмеливается испытывать наяву. И он может задать вопрос, например, не является ли печаль более истинным чувством пациента по отношению к себе, чем демонстрируемый им оптимизм.

Со временем становятся возможны другие подходы. Самого пациента может удивить, насколько он мало знает о своих чувствах, желаниях, убеждениях. Тогда психоаналитик поддержит его в этом. Каким образом? Здесь самым уместным кажется слово «естественно», которое так часто неверно употребляют. Для человека естественно (такова его природа) чувствовать, знать, на что он надеется и во что верит. И естественно удивляться, когда эти природные способности не работают.

И если это удивление не возникает само, психоаналитик может вызвать его в нужное время.

Может показаться, что этого недостаточно. Но так постигается не только общеизвестная истина, что удивление – начало мудрости; важно, что пациент начал осознавать свое самоотчуждение, вместо того чтобы игнорировать его. Подобный эффект может наблюдаться у юноши, который вырос при диктатуре и вдруг узнал о существовании демократии. Сообщение может поразить его сразу же; оно может быть принято скептически, потому что ранее демократию дискредитировали в его глазах. Тем не менее до него постепенно доходит, что его лишили чего-то очень хорошего.

Некоторое время таких периодических замечаний может быть достаточно. Только когда пациент уже заинтересовался: «Кто же я?» – психоаналитик активизирует свои попытки довести до его сознания, как мало он знает или мало заботится о своих настоящих чувствах, желаниях, убеждениях. Приведу пример: незначительный внутренний конфликт напугал пациента. Он боится, что у него начнется расщепление психики и он сойдет с ума. Проблему можно решать с разных сторон, например опираясь на его ощущения, что он находится в безопасности, только когда все контролирует разум, или используя его страх, что любой незначительный конфликт ослабит его в борьбе с внешним миром, который он воспринимает как враждебный. Психоаналитику достаточно сфокусироваться на его реальном Я, чтобы разобраться, почему конфликт страшит пациента: из-за своего размаха или из-за того, что реальное Я пациента еще слишком слабо, чтобы справиться даже с незначительным конфликтом.

Или, скажем, пациент не может выбрать одну из двух женщин. В ходе психоанализа все более проясняется, что для него вообще составляет проблему полностью посвятить себя чему-то конкретному или какому-то человеку: женщине, идее, работе или дому. И здесь психоаналитик может подойти к проблеме с разных сторон. Во-первых, пока общая проблема не выявлена, можно изучить компоненты, отвечающие за конкретное решение. С проявлением первых общих признаков нерешительности пациент может приоткрыть психоаналитику свою гордость, утверждая, что управится со всем (как говорится, и рыбку съесть и косточкой не подавиться), и, следовательно, необходимость выбора рассмативается им как позорный провал. С другой стороны, с точки зрения реального Я психоаналитик предположит, что пациенту трудно посвятить себя чему-либо потому, что он слишком далек от себя, чтобы знать свои предпочтения и цели.

Другой пациент приходит с жалобой на свою уступчивость. Изо дня в день он обещает или делает ненужные ему вещи просто потому, что другие этого хотят или ждут от него. И в этой ситуации за проблему можно взяться с двух концов: пациент хочет избежать разногласий, не ценит своего времени, гордится своей способностью делать все на свете. Однако психоаналитику достаточно просто задать вопрос: «А вам никогда не случалось спросить у себя о том, чего вы хотите или что считаете правильным?» Помимо пробуждения реального Я таким косвенным путем, психоаналитик воспользуется любой возможностью приободрить пациента, если тот проявил большую независимость мысли или чувства, принял на себя ответственность, заинтересовался правдой о самом себе, увидел свои претензии надо или экстернализацию. Это включает поддержку любой попытки самоанализа в промежутке между сессиями. Более того, психоаналитик делает акцент на то, как воздействуют такие шаги на отношения пациента с людьми: он стал меньше бояться других, меньше зависеть от них, а потому больше способен испытывать к ним дружеские чувства, сочувствовать им.

Иногда пациента и не нужно подбадривать, поскольку он и без того чувствует себя более свободным и живым. Иногда он стремится преуменьшить важность пройденных шагов. Тенденцию пренебрегать ими нужно анализировать, потому что она может указывать на страх перед проявлением реального Я. Кроме того, психоаналитик может поднять вопрос о том, что помогло пациенту стать более непосредственным, принять решение или сделать что-то для себя. Ответы объяснят психоаналитику, какие факторы важны для того, чтобы пациент имел смелость быть собой.

Пациент понемногу обретает твердую почву под ногами, а значит, и способность преодолеть свои конфликты. Это не значит, что конфликты стали видны только теперь. Психоаналитик видел их давно, и пациент ощущал их признаки. То же самое верно для любой другой невротической проблемы: процесс ее осознания – это пошаговый, постепенный процесс, работа над ней идет в течение всего курса психоанализа. Но без снижения степени самоотчуждения у пациента нет возможности почувствовать эти конфликты своими – и сразиться с ними. Как мы видели, многие факторы превращают осознание конфликтов в разрушительное переживание. И самоотчуждение среди них играет первую скрипку. Самый простой путь понять эту связь – представить себе конфликт в рамках межличностных отношений. Представим, что человек теснейшим образом связан с двумя другими людьми (отцом и матерью или двумя женщинами), каждый из которых тянет его в свою сторону. Чем меньше он знает о своих чувствах и убеждениях, тем больше он будет метаться туда-сюда и разрываться на части. И напротив, чем прочнее он укоренен в самом себе, тем меньше его будут расшатывать эти тяни-толкай.

Пациенты все по-разному начинают осознавать свои конфликты. Они уже отдавали себе отчет, или только теперь начали это делать, о двойственности своих чувств в определенных ситуациях (например, это амбивалентные чувства к родителям, к супругу), о противоречащих друг другу установках по отношению к сексуальности или направлениям научной мысли. Например, пациент может осознавать, что одновременно ненавидит мать и предан ей. С виду он будто осознает конфликт, хотя бы по отношению к конкретному человеку. Но на самом деле он видит это так: с одной стороны, ему жалко мать – она мученица, а потому несчастна; с другой стороны, он в ярости от ее удушающих требований исключительной преданности. И обе реакции человек такого склада может себе объяснить. Далее для него проясняется то, что он принимает за любовь или сочувствие. Ему надо быть идеальным сыном, он должен принести матери счастье и удовлетворение. Но когда это невозможно, он чувствует себя «виноватым» и удваивает внимание. Его надо не ограничивается (как далее оказывается) единственной ситуацией; в жизни просто нет таких ситуаций, в которых не надо быть абсолютным совершенством. Тогда всплывает еще одна составляющая конфликта. Вдобавок он достаточно замкнутый человек, со скрытым требованием, чтобы его не беспокоили и ничего от него не ждали, и он ненавидит тех, кто это делает. Прогресс здесь виден в том, что, приписывая сперва свои противоречивые чувства внешней ситуации (характеру матери), он пришел к осознанию своего конфликта в отношении к конкретному человеку и наконец – к пониманию главного своего конфликта, который заключен в нем самом, а потому разгорается во всех сферах его жизни.

Другие пациенты могут вначале видеть лишь вспышки противоречия в своей главной жизненной философии. Смиренный тип, например, может неожиданно понять, что переполнен презрением к людям или что он бунтует против необходимости быть с ними «милым». Или же у него может возникнуть беглое осознание своих требований необыкновенных привилегий. Хотя сперва это не поражает его, даже как противоречие, о конфликте речи пока не идет; он постепенно понимает, что это действительно противоречит его исключительной скромности и любви ко всем на свете. Затем у него появляются одномоментные переживания конфликта, такие как слепая ярость на себя за то, что он «позволяет себя доить», когда в ответ на его компульсивную готовность помочь «любовь» не приходит. Это переживание полностью захватывает его – и уходит в глубину. Затем могут наметиться контуры его табу на гордость и выгоду, такие жесткие и иррациональные, что это повергает его в изумление. Когда подрывается его гордость за собственные доброту и святость, он может начать осознавать, что завидует другим; начинает видеть свою расчетливую жадность при получении и скупость при отдаче. Продолжающийся в нем процесс можно описать как расширяющееся знакомство со своими противоречивыми склонностями. И каким образом пойдет это знакомство, таким образом и будет ослабевать шок от увиденного. Для динамики важно, что, став сильнее за время психоанализа, он уже способен понемногу смотреть в лицо своим противоречиям – и, следовательно, работать над ними.

А для некоторых пациентов форма и значение конфликтов довольно расплывчаты, так что сперва непонятно, о чем идет речь. Они могут говорить о конфликте между разумом и чувствами или между любовью и работой. В такой форме конфликт недоступен для работы над ним, поскольку не совмещаются ни разум с чувствами, ни работа с любовью. Психоаналитик пока еще не может подойти прямо к конфликту. Он только держит себе в уме, что в этой области должен быть конфликт. Постоянно имея его в виду, он пытается постепенно понять его содержание у данного пациента. Часто пациенты поначалу не считают свой конфликт личностным, а передают ответственность за него на внешние обстоятельства. Например, женщины могут подводить под конфликт между любовью и работой культурологическую основу. Проблема может быть в том, что женщине на самом деле трудно совмещать карьеру с ролью жены и матери. Постепенно до них доходит, что у них развивается внутренний конфликт в этой области и он важнее реальных внешних препятствий. В своей любовной истории они могут быть подвержены болезненной зависимости, тогда как в их работе проявляются все родимые пятна невротического честолюбия и потребности в торжестве. Эти последние тенденции обычно подавлены, но им вполне по силам исключить какую-то продуктивность – или, по крайней мере, успех. С точки зрения теории они пытаются перевести все смирение в любовь, а все захватнические тенденции – в работу. Провести четкую грань невозможно. И в ходе психоанализа становится ясно, что влечение к власти действует и в их любовных отношениях, а склонность пренебрегать собой реализуется в их карьере, в результате чего их несчастья приумножаются.

Пациенты могут также откровенно демонстрировать поведение, говорящее об очевидных противоречиях в их жизненном пути и системе ценностей. Сперва пациенты просто источают мед, сама легкость, уступчивость, даже подобострастие в каком-то роде. Затем влечение к власти и престижу может проявиться, например, в стремлении одерживать победы над женщинами. То они рьяно утверждают, что не вынесли бы недоброжелательства, а другой раз (не беспокоясь о противоречии) взрываются в приступе дикой мстительной ярости. Или же, с одной стороны, им хочется через психоанализ получить способность мстить без колебаний, а с другой стороны – святую отрешенность отшельника. И они просто не понимают, что эти качества, влечения или убеждения находятся в конфликте. Вместо этого они гордо демонстрируют свою способность к такому размаху чувств или убеждений, к какому неспособны те, кто «идет узкой тропой добродетели». Внутренняя фрагментация доходит до крайностей. Но психоаналитик не может заняться ее ликвидацией непосредственно, потому ее сохранить требует пациент, пусть даже ценой неимоверного притупления чувства справедливости и ориентации в системе ценностей, отрицания очевидного, ухода от любой ответственности. Здесь также смысл и сила влечений к захвату и смирению постепенно будут обрисовываться все более четко. Но одно это не принесет никакой пользы, пока не будет проделана большая работа с уклончивостью пациента и его бессознательной нечестностью. Также требуется и работа с его обширной и упорной экстернализацией, с тем что свои надо он выполняет лишь в воображении, с его изобретательностью, с которой он находит себе неубедительные извинения и верит в них, чтобы защититься от самообвинений («Я так старался, я болен, у меня масса неприятностей, я не знал, я ничего не мог, ведь уже есть улучшения» и т. п.). Все эти меры позволяют ему сохранить подобие внутреннего мира и спокойствия, ослабляют его нравственный стержень и, следовательно, способность почувствовать ненависть к себе и осознать свои конфликты. Эти проблемы требуют кропотливой работы, но в результате пациенты могут постепенно достичь достаточной внутренней цельности, чтобы осмелиться пережить свои конфликты и вступить с ними в борьбу.

Подведем итог: конфликты, в силу своей разрушительной природы, в начале психоаналитический работы еще в тени. Если их вообще можно разглядеть, то лишь в особых ситуациях, или же они видятся в неуловимой, слишком общей форме. Сознание может их воспринимать вспышками, слишком короткими, чтобы что-то переосмыслить. Конфликты могут быть раздробленными. Во время терапии формируются два направления перемены отношения к конфликтам: пациент понимает их именно как конфликты и как свои личные конфликты и доходит до их сути: прежде он видел только их отдаленные проявления, теперь он начинает видеть, что же здесь составляет конфликт.

Хотя такая работа трудна и полна разочарований, она приносит свободу. Вместо готового ригидного решения перед пациентом и психоаналитиком предстают конфликты, требующие анализа. Главное решение данной личности, ценность которого постоянно падала в процессе психоанализа, наконец рушится. Более того, раскрываются и получают возможность развития ранее непроявившиеся или мало развитые стороны личности. Разумеется, первыми появляются на поверхности еще более невротичные влечения. Но это крайне полезно для смиренной личности, чтобы сперва увидеть собственную своекорыстную эгоцентричность, прежде чем сформировать здоровое самоутверждение; он должен сперва испытать свою невротическую гордость, прежде чем приблизиться к настоящему самоуважению. Соответственно, захватнический тип сперва должен почувствовать себя ничтожным, пережить острую потребность в других людях, прежде чем у него разовьются искренняя скромность и нежность.

Когда вся эта работа проделана, приходит время пациенту взяться за самый общий конфликт – между гордыней и реальным Я, между стремлением довести до совершенства свое идеальное Я и желанием раскрыть заложенный потенциал. Происходит постепенное разделение сил, центральный внутренний конфликт оказывается в фокусе работы, и главная задача психоаналитика в последующий период – следить, чтобы он в фокусе и оставался, потому что пациент так и норовит потерять его из виду. Вместе с перераспределением сил наступает самый благоприятный и самый беспокойный этап психоанализа (его продолжительность и степень напряженности могут быть различными). Напряженность работы – свидетельство и отражение бушующей внутренней битвы. Она соответствует фундаментальной важности того, что поставлено на карту. По сути, это вопрос: хочет ли пациент сохранить остатки былого величия и блеска своих иллюзий, требований, ложной гордости или же он сумеет принять себя как человека – со всей ограниченностью, со своими конкретными трудностями, но и с возможностью роста? Рискну предположить, что нет более серьезного выбора на нашем жизненном пути.

Этот период характеризуется быстрой сменой подъемов и спадов. Иногда многие признаки дают нам понять, что пациент сделал шаг вперед. Его чувства заиграли красками; он ведет себя более раскрепощенно; он способен думать о конструктивных вещах, которые он сделает; он держится более дружественно или сочувственно с другими. Он лучше осознает многие аспекты своего самоотчуждения и сам же ловит себя на них. Он может, например, спохватиться, когда его «нет» в какой-то ситуации, или заметить, что, вместо того чтобы заглянуть внутрь себя, он обвиняет других. Он может, в конце концов, дать себе отчет, как мало на самом деле сделал для себя. Он может вспомнить случаи, когда он был нечестен или жесток, имел более строгое и мрачное суждение и сожаление, но без сокрушительного чувства вины. Он все-таки разглядел в себе что-то хорошее и не против осознать у себя определенные достоинства. Он может воздать себе должное за упорство своих стремлений.

Этот более реалистичный подход к себе может проявиться и в сновидениях. Так, в одном из своих сновидений пациент увидел себя, отраженного в символической форме: ему приснились сделанные из хорошего материала летние домики, немного заброшенные, потому что в них долгое время не жили. Другое сновидение указывает на попытку отделаться от ответственности за себя, которую в конце концов пациент честно признал: ему снилось, что он подросток и забавы ради запер в чемодан другого мальчика. Он не желал ему зла и не хотел навредить. Он просто забыл о нем, и мальчик умер. Спящий слабо пытается увильнуть, но тогда к нему обращается некое официальное лицо, исполняющее свои обязанности, и указывает ему, очень человечно, на простые факты и их последствия.

Такие конструктивные периоды сменяются регрессами, существенной частью которых является возобновление приступов ненависти и презрения к себе. Эти саморазрушительные влечения могут сами по себе переживаться или могут быть экстернализованы через мстительность, чувство обиды, садистические или мазохистские фантазии. Бывает, что пациент слабо осознает свою ненависть к себе, но остро чувствует тревогу, которой он реагирует на саморазрушительные импульсы. Наконец, даже тревога может и не проявляться прямо, достаточно снова обостриться обычным защитам от нее – например, пьянство, половая активность, компульсивная потребность в обществе, самомнение или мстительность.

Все эти расстройства следуют за реальными переменами к лучшему, но чтобы получить в этом уверенность, мы должны принять во внимание прочность улучшений и факторы, вызывающие регресс.

Не исключено, что пациент переоценит достигнутый прогресс. Он забывает, так сказать, что Рим не один день строился. Он уходит в «запой здоровья», как я в шутку это называю. Теперь он способен на многое, о чем раньше и не помышлял, и должен быть (и есть, в своем воображении) полностью приспособленным к жизни, абсолютно здоровым человеком. В то время как, с одной стороны, он горячо стремится быть самим собой, с другой стороны, для него это улучшение как последний шанс для воплощения в жизнь своего идеального Я, в сияющем ореоле совершенного здоровья. И зов этой цели все еще имеет достаточно сил, чтобы затормозить прогресс, но временно. На волне возбуждения он возносится над все еще существующими проблемами и наполняется, как никогда больше, уверенностью, что теперь все трудности остались позади. Но даже если его общее самопонимание теперь на порядок выше, чем раньше, такое состояние долго не продержится. И хотя он по-настоящему лучше действует во многих ситуациях, ему не уйти от признания, что масса старых проблем упорно не исчезает. Тем болезненнее столкновение с реальностью – именно потому, что он чувствует, будто находится на гребне успеха.

Другие пациенты, кажется, более осторожны в оценке своих успехов. Они предпочтут приуменьшить размер улучшений, часто исподволь. Тем не менее подобный регресс может произойти, когда они сталкиваются с внутренней проблемой или внешней ситуацией, которой не владеют. Здесь мы наблюдаем тот же самый процесс, что и в первой группе, но без прославляющей работы воображения. Обе группы еще не готовы принять себя с проблемами и ограничениями (или без выдающихся достоинств). Эта неготовность может быть экстернализована (я бы принял себя, но люди меня отвергнут, если я не буду идеален. Я им нравлюсь, только когда неистощимо щедр, продуктивен и т. д.).

До сих пор мы видели, что резкое ухудшение вызывают трудности, с которыми пациент все еще не в состоянии справиться. Но сейчас мы рассмотрим случай, когда регресс вызван не трудностями, которые пациент еще не перерос, а, напротив, определенным шагом вперед, в конструктивном направлении. Это не обязательно проявляется в действии. Пациент может просто посочувствовать себе и почувствовать себя впервые ни превосходным, ни презренным, а борющимся и часто устающим от борьбы человеком, кем он и является на самом деле. Его словно озаряет, что это отвращение к себе – искусственный плод гордости или что совершенно не обязательно быть исключительным героем либо неповторимым гением, чтобы уважать себя. Подобные мысли могут изменить и его сновидения. Одному пациенту приснился чистокровный скакун, который захромал и выглядел неухоженным. Но он подумал: «Все равно я его и таким люблю». Однако после таких переживаний пациент может стать подавленным, потерять работоспособность, почувствовать общее разочарование. А все дело в том, что его гордость возмутилась и взяла верх. Его терзает острый приступ презрения к себе, и для него просто позор «так занизить свои цели» и «поддаться саможалости».

Часто регресс происходит после того, как пациент вследствие обдуманного решения сделал что-то конструктивное для себя. Для одного пациента, например, стала шагом вперед приобретенная им способность отказывать тратить время на других, не чувствуя раздражения или вины, потому что он отдавал предпочтение своей работе. Другая пациентка смогла прекратить отношения с любовником, поскольку ясно поняла, что начинались они на ее и его невротических потребностях, а теперь утратили для нее значение и бесперспективны. Она не отступала от своего решения и не причиняла лишней боли партнеру. В обоих случаях пациенты сперва радовались своей способности справиться с ситуацией, но скоро запаниковали, испугались своей независимости, испугались, что стали «неприятными» и «агрессивными», называли себя «эгоистичной тварью» и (какое-то время) всей душой хотели вернуться в безопасное убежище сверхскромного пренебрежения собой.

В последнем примере нужен более подробный разбор, поскольку пациент сделал дальнейшие позитивные шаги, в отличие от предыдущих. Мой пациент вел с братом, значительно старше него, бизнес, который они унаследовали от отца и успешно развивали. Старший брат был способным, считал себя постоянно правым, подавлял других и имел многие типичные высокомерно-мстительные склонности. Младший, запуганный братом, всегда находился в его тени, слепо им восхищался и, сам того не понимая, чтобы угодить ему, не искал свой путь. Во время психоанализа всплыла и оборотная сторона конфликта. Он занял по отношению к брату критичную, открыто соревновательную позицию, не скрывал своего воинственного настроения. Брат реагировал на это – его реакция усиливала реакцию младшего, и скоро они сквозь зубы разговаривали друг с другом. Атмосфера на работе накалилась; сотрудники и служащие разделились на два лагеря. Сперва мой пациент был даже рад, что он, наконец, может «постоять за себя» перед братом, но постепенно понял, что, помимо прочего, изо всех сил мстительно стремится сбросить брата с его трона. Несколько месяцев продуктивной психоаналитической работы с собственными конфликтами дали ему сил взглянуть на ситуацию шире и понять, что на карту поставлено больше, чем личные амбиции и недовольство. Он оценил не только свой вклад в общую эскалацию конфликта, но и подготовился к значительно большему – принять на себя ответственность за ситуацию. Он решил поговорить с братом, прекрасно понимая, что это будет нелегко. Разговор он вел довольно мирно, но твердо стоял на своих позициях. Тем самым появилась возможность будущего сотрудничества между ними на более здоровой основе.

Он знал, что разговор состоялся так, как он хотел, и радовался этому. Но ближе к вечеру он почувствовал панику и тошноту, и в предобморочном состоянии он был вынужден отправиться домой и прилечь. Желания покончить с собой у него не возникло, но мысль, что он понимает самоубийц, мелькала. Он пытался осмыслить свое состояние, снова и снова перебирал причины, побудившие его завести этот разговор с братом, и свое поведение во время разговора, но так и не обнаружил ничего предосудительного. Он был в недоумении. Тем не менее он заставил себя заснуть и утром чувствовал себя гораздо спокойнее. Но после пробуждения на него нахлынули воспоминания обо всех перенесенных от брата оскорблениях, и его снова обуяло негодование. Когда мы проанализировали его чувства, то увидели, что он пострадал по двум причинам.

Та манера, в которой он потребовал разговора, и то, в каком духе провел его, было диаметрально противоположно всей его (бессознательной) системе ценностей, в которой он жил прежде. С точки зрения его захватнических влечений он должен мстить и достичь мстительного торжества. Поэтому он ругал себя последними словами за то, что пресмыкался и глотал оскорбления. С другой стороны, с точки зрения остаточных тенденций к смирению он должен безропотно уступить и не выпячивать свои интересы. На этом моменте появилась едкая самоирония: «Младшенький братик захотел быть старше старшего!» Поняв эти причины, он стал иначе оценивать свое поведение. Теперь, если он замечал, что вел себя высокомерно или умоляюще, то расстраивался, но уже не так сильно, и причина этого, по крайней мере, больше не являлась для него загадкой. Любой человек, выбирающийся из такого конфликта, долгое время будет крайне чувствителен к обеим остаточным тенденциям (к мщению и к смирению), то есть не перестанет упрекать себя, если они проявят себя.

В нашем случае важно то, что пациент не был мстительным и не заискивал, но самообвинения возникли и без такого поведения. И все же уход от этих тенденций стал с его стороны решительным и позитивным шагом; он не только действовал реалистически и конструктивно, но и по-настоящему ощутил себя и «контекст» своей жизни. А именно он сумел увидеть и почувствовать свою ответственность за эту нелегкую ситуацию, и не как давление или обузу, а как составную часть своей жизни. Вот он, вот ситуация, и он честно подошел к ней. Он согласился принять свое место в мире и ответственность, которую налагает это согласие.

Значит, он уже достаточно окреп, чтобы сделать настоящий шаг к самореализации, но еще не приблизился к тому конфликту между реальным Я и гордыней, который неизбежно подогревает такой шаг. Это жестокий конфликт, и именно его жестокость, определяет силу регресса, происшедшего с ним накануне, когда он неожиданно столкнулся с этим конфликтом.

Естественно, что, находясь в тисках регресса, пациент не знает, что с ним происходит. Он лишь чувствует ухудшение. Возможно, отчаяние. Может быть, улучшение было только иллюзией? Может быть, он зашел слишком далеко и ему уже нельзя помочь? Его первое желание – бросить психоанализ, хотя не думал об этом прежде, даже в самые тяжелые периоды. Он чувствует себя растерянным, разочарованным, обескураженным.

На самом деле во всех случаях это конструктивные признаки того, что пациент работает над выбором между самоидеализацией и самореализацией.

И, возможно, нет более ясного доказательства несовместимости этих влечений, чем внутренняя борьба во время регрессов и тот дух конструктивных шагов, который вызывает эти регрессы. Они происходят не потому, что он видит себя более реалистично, а потому, что хочет принять себя со своими несовершенствами; не потому, что он способен принять решение и сделать что-то для себя, а потому, что готов обратить внимание на свои реальные интересы и принять на себя ответственность за самого себя; не потому, что он самоутверждается, а потому, что готов занять свое место в мире. Короче говоря: это боль роста.

Но она полезна лишь в том случае, если пациент осознает значимость своих конструктивных шагов. Именно поэтому важно, чтобы психоаналитик не пасовал перед регрессом, а видел бы в нем колебания маятника сам и помогал это увидеть пациенту. К нашему облегчению, регрессы часто происходят с предсказуемой регулярностью, поэтому разумно и возможно после нескольких случаев предупредить пациента о начале следующего. Может быть, это и не остановит регресс, но пациент будет не так беспомощен перед ним, если будет понимать, какие силы активны в нем в данный момент. Это помогает ему отнестись к ним более объективно. В это время, более чем когда-либо, психоаналитику уместно открыто выступать на стороне Я, подвергающегося опасности. С его открытой и очевидной позицией он может оказать пациенту поддержку, которая ему необходима в такое трудное время. Эта поддержка состоит в основном не в общих заверениях, а в том, чтобы сосредоточить пациента на факте, что происходит последний бой, и показать, за что и против чего он сражается.

Каждый раз, когда пациент понимает значение регресса, он становится сильнее, чем был до того. Регрессы становятся все короче и слабее. А хорошие периоды, напротив, становятся все более явно конструктивными. Перспектива изменений и роста уже более-менее осязаема и входит в пределы его возможностей.

Но какая бы работа еще ни предстояла (а ее мало не бывает), подходит время, когда пациенту пора начинать делать ее самому. Точно так же, как порочные круги затягивали его глубже и глубже в невроз, теперь есть механизмы, работающие в противоположном направлении. Если, например, пациент снижает свои стандарты, не считая больше нормой абсолютное совершенство, то и ярость его самообвинений снижается. Следовательно, он может позволить себе больше честности с самим собой. Он может изучать себя и не ужасаться. Это, в свою очередь, уменьшает его зависимость от психоаналитика и придает уверенность в собственных силах. Тогда же слабеет и его потребность в экстернализации самообвинений. Так что он чувствует меньшую угрозу от других или меньшую к ним враждебность и способен испытывать к ним дружеские чувства.

Кроме того, постепенно крепнут смелость пациента и вера в способность самому отвечать за свое развитие. Обсуждая регрессы, мы останавливались на чувстве ужаса, являющемся результатом внутренних конфликтов. Этот ужас пациент постепенно преодолевает, как только ему становится ясно, в каком направлении он хочет двигаться дальше. И даже одно это чувство направления уже придает цельности и силы. Однако мы еще не вполне оценили один страх, связанный с шагами вперед. Это реалистичный страх не справиться с жизнью, если на помощь не придет невроз. Ведь невротик – это вообще-то волшебник, живущий силой своего волшебства. Каждый шаг к самореализации подтачивает волшебные силы и заставляет использовать имеющиеся ресурсы. Видя, что можно обойтись и без волшебства иллюзий, и даже еще и лучше, он начинает верить в себя.

Более того, с каждым шагом вперед у него возникает чувство свершения, абсолютно не похожее на все, что он испытывал ранее. И хотя первые такие переживания длятся недолго, со временем они становятся все чаще и продолжительнее. Но даже в самом начале они имеют больший вес в убеждении, что он на верном пути, чем все его мысли или слова психоаналитика об этом. Они открывают перед ним перспективу согласия с самим собой и с жизнью. Это, наверное, величайшее побуждение к работе над своим ростом, над более полной самореализацией.

Терапевтический процесс не исключает различные осложнения, так что пациент может и не достичь стадии, о которой мы говорили выше. Но когда процесс проходит успешно, это приносит заметные улучшения в отношении пациента к самому себе, к другим и к работе. Эти улучшения тем не менее не дают повода окончить курс психоанализа. Они лишь являются зримым выражением глубинного изменения. И только психоаналитик и сам пациент понимают суть этих изменений: это начало перемены ценностей, направления, целей. Фальшивая ценность невротической гордости пациента, призраки власти, полного отказа от себя теряют свою притягательность, и он все ближе подходит к воплощению своих реальных возможностей. Ему предстоит еще большая работа со своей гордыней, требованиями, претензиями, экстернализацией и т. д. Но обретя опору в самом себе, он видит их тем, чем они являются – помехой развитию. Следовательно, когда наступит время, он готов раскрывать и преодолевать их. И эту готовность уже не сравнить с тем нетерпеливым желанием устранить несовершенства магическим путем. Начав принимать себя таким как есть, со своими проблемами, он принимает и работу над собой как составную часть жизни.

Если рассматривать позитивный смысл предстоящей работы, то он во всем, что входит в самореализацию. По отношению к самому себе она означает стремление более ясно и глубоко испытывать свои чувства, желания, убеждения; получить доступ к своим ресурсам и конструктивно их использовать; яснее воспринимать направление своей жизни, отвечая за себя и свои решения. По отношению к другим – это стремление общаться с ними как подсказывают его истинные чувства; видеть в них отдельные личности со своими правами и особенностями; взаимодействовать с ними, а не использовать как средство достижения своих целей. По отношению к работе это означает, что сама работа становится важнее, чем удовлетворение гордости или тщеславия, а цель ее теперь – открыть и развить свои таланты и стать более продуктивным.

Развиваясь в таком направлении, он рано или поздно шагнет за рамки чисто личных интересов. Отрываясь от невротической эгоцентричности, он увидит и в своей личной жизни, и в мире проблемы гораздо более широкие. Перестав ощущать себя уникумом, он перейдет к ощущению себя как части гораздо большего целого. И он будет в полной готовности принять свою долю ответственности за это целое и конструктивно сотрудничать с ним по мере сил. Речь может идти (как в случае молодого бизнесмена) про осознание общих целей группы, в которой он работает. Речь может идти о его месте в семье, в обществе, в политической ситуации. Этот шаг расширяет личные горизонты, но важен он и потому, что, найдя или приняв свое место в мире, человек начинает активно участвовать в жизни и обретать чувство принадлежности к миру и внутреннюю уверенность, идущую от этого чувства.