Эпилог

Миф и общество

Ил. 83. Борьба с Протеем (мрамор). Франция, 1723 г.

1. Многоликий Протей

Идеальной системы толкования мифов не существует, да ее и не может быть. Мифология подобна Протею, древнему богу моря, чьи речи всегда суть истина. Это бог, который

 

Разные виды начнет принимать и являться вам станет

Всем, что ползет по земле, и водою и пламенем жгучим.

 

В своих жизненных странствиях наш герой, желая что-либо выведать у Протея, должен был ухватить его, в его мнимом обличье, и цепко держать, не выпуская, покуда он не явит себя в своей подлинной форме. Но и тогда этот хитроумнейший из богов никогда не открывал всей глубины своей мудрости даже самому искусному из вопрошающих. Он отвечал лишь на прямо поставленный вопрос, и его ответы могли быть как тривиальными, так и исполненными глубокого смысла, в зависимости от заданного вопроса.

 

Здесь ежедневно, лишь Гелиос неба пройдет половину:

В веянье ветра, с великим волнением темныя влаги,

Вод глубину покидает морской проницательный старец;

Вышед из волн, отдыхать он ложится в пещере глубокой;

Вкруг тюлени хвостоногие, дети младой Алосиды,

Стаей ложатся, и спят, и, покрытые тиной соленой,

Смрад отвратительный моря на всю разливают окрестность.

 

Греческий царь-воитель Менелай, которому дочь Протея помогла найти дорогу к уединенному жилищу древнего отца морей и научила, как добиться от него ответа, хотел лишь узнать тайну своей судьбы и разыскать своих друзей. И бог дал ему ответ.

Мифология интерпретировалась с позиции современного интеллекта как примитивная, неумелая попытка объяснить мир природы (Фрэзер); как продукт поэтической фантазии доисторических времен, неправильно понятый последующими поколениями (Мюллер); как хранилище аллегорических наставлений, помогающих индивиду адаптироваться в обществе (Дюркгейм); как коллективная фантазия, симптоматичная для архетипных побуждений, скрытых в глубинах человеческой психики (Юнг); как средство передачи глубочайших метафизических представлений человека (Кумарасвами) и, наконец, как Откровение Бога детям Его (церковь). Мифология, собственно, и есть все это вместе взятое. Суждения же о ней зависят от того, кто их выносит. Поскольку, если не задаваться вопросом о том, что такое миф сам по себе, а тем, как он воздействует на умы, что он значил для человечества в прошлом и что может значить сегодня, оказывается, что мифология, как и сама жизнь, отражает все человеческие чаяния, все, к чему стремятся целые народы и эпохи жизни человечества.

2. Функции мифа, культа и медитации

В своей обыденной жизни человек лишь отчасти представляет собой то, кем он должен на самом деле стать. Он или мужчина, или женщина, и это его ограничивает. Точно так же он ограничен отдельными периодами своей жизни, будучи ребенком, юношей, взрослым или стариком; кроме того, он исполняет профессинальные роли – торговец, ремесленник, вор или слуга, вождь или священник, мать, жена, монахиня, проститутка; он не может быть всем одновременно. Поэтому целостность – полная сущность человека – заключена отнюдь не в отдельном лице, а в обществе как едином целом; индивид может быть только членом его, его органом. Сообществу, к коему он принадлежит, он обязан своим образом жизни, языком его мыслей и общения, идеями, которыми он живет; к прошлому его общества восходят те гены, которые создают его тело. Отважившись отмежеваться от всего этого, своими действиями, помыслами или чувствами, он отлучает себя от глубинных источников своего существования.

Родовые обряды, связанные с рождением, инициацией, браком, погребением, возведением в сан и так далее, необходимы для того, чтобы перевести смысл переломных моментов в жизни и судьбоносных поступков индивида на язык классических, безличных форм. В них он предстает для себя не как конкретная личность, а как воин, невеста, вдова, священнослужитель, вождь; и в то же время эти обряды призваны воскресить в памяти остального сообщества старые уроки архетипических стадий. Все участвуют в церемониале в соответствии со своим рангом и функциями в обществе. Все общество предстает для его членов как непреходящее живое единство. Поколения людей уходят, как анонимные клетки некоего живого тела; но основополагающая, неподвластная времени форма остается. Выходя за рамки индивидуального врдения в поле зрения сверхличностного, человек открывает в себе новые силы, обогащается, находит опору и возвеличивается. В своей мирской роли, сколь бы скромна ни была она, он приобщается к прекрасному торжественному образу человека, потенциально присущему и тайно существующему в каждом из нас.

Усвоенное в праздничных обрядах и ритуалах трансформируется в повседневные обязанности чловека перед обществом, обеспечивая его обыденное существование, питая смысл жизни человека. А отрешенность, бунт – или изгнание – обрывают жизненно важные отношения. С точки зрения единства социума, такой отверженный – просто никчемный балласт для общества. А вот мужчина или женщина, которые могут честно сказать, что выполнили свою роль в жизни – священника, проститутки, королевы или раба – существовали на самом деле, были, в полном смысле этого слова.

Обряды инициации и возведения в сан учат нас, как важно для индивида слиться с какой-то группой людей; календарные праздники это ярко демонстрируют. Подобно тому как индивид является органом общества, род, племя, город – и все человечество в целом – это всего лишь отдельные фазы развития могучего космического организма.

Расхожее мнение о том, что сезонные празднества так называемых примитивных народов символизируют попытки человека установить свою власть над природой, ошибочно. В каждом действии человека присутствует что-то от желания управлять, особенно в тех магических обрядах, которые, как считалось, вызывают дождь, исцеляют болезнь или предотвращают наводнение; и тем не менее во всех подлинно религиозных обрядах (в противоположность ритуалам черной магии) доминирующим мотивом является подчинение неотвратимости судьбы – и в сезонных праздниках этот мотив особенно очевиден.

Не было зафиксировано ни одного племенного обряда, который был бы направлен на то, чтобы помешать приходу зимы; напротив, все обряды готовят общину к тому, чтобы вместе со всей природой пережить этот суровый сезон холодов. И весенние обряды не пытаются заставить природу немедленно принести хлеб и плоды для изголодавшихся людей; напротив, в этих обрядах всем миром готовятся к обычным сезонным работам. Чудесное время года с его радостями и тяготами празднуют, отмечают и представляют как очередной этап жизни сообщества.

Множество других символов этой непрерывности наполняют смыслом мир сообщества, живущего по законам мифа. Например, разные американские охотничьи племена обыкновенно считали себя потомками единого предка – полуживотного, получеловека. Это предки, породившие не только представителей данного клана, но также животных, именем которых называется клан; так, люди клана бобра считались прямыми потомками бобров, были защитниками этих животных и, в свою очередь, сами были защищены животной мудростью своей лесной родни. Вот еще один пример: хоган, или мазаные глиной хижины индейцев навахо из Новой Мексики и Аризоны, конструкция которых основывалась на их представлениях о строении космоса. Вход в жилище был обращен на восток. Восемь сторон хижины соответствовали четырем сторонам света и промежуточным направлениям. Каждая линия и пересечение соответствовали элементам великого и всеобъемлющего хогана земли и неба. А поскольку считалось, что душа самого человека была отражением всей вселенной, глиняная хижина являла собой образ изначальной гармонии человека и мира, напоминая о сокровенном жизненном пути к совершенству.

Но есть еще один путь – диаметрально противоположный исполнению общественного долга и отправлению народного культа. С точки зрения приверженности долгу, любой, кто был изгнан общиной, – пария. Но, с другой точки зрения, это отчуждение становится первым шагом к поиску истины. Вселенная пребывает внутри каждого из нас; поэтому ее можно искать и обрести в себе самом. Какого человек пола, возраста или каков род его занятий не определяет его сущности; это всего лишь наши временные маски в этом мире. Образ человека, сокрытый в нем, не следует путать с его обликом. Мы считаем себя американцами, гражданами XX в., жителями Запада, цивилизованными христианами. Мы можем быть добродетельны или грешны. Но все это не помогает понять, что значит быть человеком, все это лишь случайные обстоятельства, которые определяются тем местом, где мы родились, когда мы родились или каков наш доход. В чем же наша суть? Каков фундаментальный характер нашего бытия?

Аскетизм средневековых святых и индийских йогов, обряды инициации эллинов, древние философии Востока и Запада – все это способы сместить внимание индивидуального сознания вглубь, увести его от внешних форм. Все первые медитации адепта отвращают его ум и чувства от внешних случайностей жизни, обращая его к глубинам. «Я не есть это и не есть то, – медитирует он, – не моя мать и не сын, только что умерший; не мое тело, болезненное и стареющее; не моя рука, не глаз, не голова; не совокупность всех этих вещей, Я – не мое чувство; не мой разум; не моя интуиция». Так с помощью медитации он проникает в глубины своей сущности и наконец прорывается в бездонный предел осознания сути вещей. Ни один человек не может вернуться в обыденную жизнь после подобных духовных упражнений и снова просто воспринимать себя как человека, которого зовут так-то, из такого-то города США. И общество, и общественный долг уходят на задний план. Господин Такой-то, познав самое себя, погружается во внутренний мир и свою отрешенность.

Это произошло с Нарциссом, глядящим в воду, с Буддой, погруженным в созерцание в точке покоя, но это еще не конечная цель; шаг необходимый, но не последний. Цель заключается не в том, чтобы увидеть, а в том, чтобы осознать, что ты и есть эта сущность; и в этой своей сущности человек обретает свободу странствовать по миру. Более того, сам мир являет себя в этой сущности. Сущность человека в себе и сущность мира едины. Поэтому нет больше необходимости ни в отрешенности, ни в уходе из мира. Куда бы ни отправился герой, какой бы путь ни избрал, он будет постоянно ощущать это присутствие как свою сущность, ибо тем самым он обретает способность видения. И это конец одиночества, подобно тому, как приобщение к социуму приводит к осознанию Всего сущего в себе самом, так и изгнание приводит героя к осознанию собственного Я во всем сущем.

С этой принципиальной точки зрения вопрос о самодостаточности и альтруизме становится неактуальным. Индивид теряет себя в мире, управляемом законами и возрождается в тождестве со вселенной. Для Него и с Ним создан этот мир. «О Магомет, – сказал Бог, – если бы не было тебя, Я не сотворил бы небо».