Послесловие к юбилейному изданию

Та суббота была обычным летним днем: ослепительно ярким и угнетающе жарким. Влажность давила со всех сторон. Я шла в кофейню в трех кварталах от моего дома, когда мне позвонила подруга Джилл. Она хотела узнать, сможем ли мы пообедать во вторник.

– Думаю, да, – ответила я. – Какое будет число?

Я убрала телефон от уха, открыла календарь и приложила телефон опять к уху.

– Двенадцатое, – сказала Джилл.

Я вписала в календарь: «Обед с Джилл». Вторник, 12 июля, 13:00. И вдруг замерла.

– Двенадцатое июля? – с удивлением переспросила я. – Это годовщина смерти моей матери.

– Ого, – воскликнула Джилл. Несколько лет назад она потеряла свою мать и понимала, что такое годовщина. – Сколько лет прошло?

Я провела несложный подсчет. Моя мать умерла в 1981 году… сейчас 2011… значит…

Боже.

30 лет?

Как я могла не заметить этого?

Еще недавно годовщина смерти матери казалась такой важной датой в календаре, что дни до нее тянулись медленно и болезненно. Если бы вы спросили меня, когда ее не стало, я ответила бы мгновенно, без запинки. Я до ужаса боялась 12 июля и всегда старалась заранее спланировать этот день так, чтобы отвлечься. Первая годовщина смерти мамы была невыносимой. В тот год я работала вожатой в летнем лагере и решила притвориться, что это самый обычный день. Пятая годовщина, 12 июля 1991 года, когда я только окончила университет, прошла почти так же плохо. Десятая годовщина по-прежнему была сложной, хотя тогда я работала над этой книгой. Двадцатая годовщина смягчилась благодаря моему мужу и двум дочерям, но мне все равно было очень грустно. Вот почему я не могла не заметить, что через два дня будет тридцатая годовщина смерти матери. Это не похоже на меня.

Но именно так произошло. Время идет. Жизнь становится насыщеннее. В моем календаре появилось много важных дат: годовщина свадьбы, годовщина смерти отца и свекра, дни рождения моего мужа, двух дочерей, пяти золовок, свекрови, бесчисленных племянниц и племянников. Я думаю о своей матери каждый день, но ее смерть больше не определяет мою жизнь, как было в юности. Если бы вы познакомились со мной в те годы, сразу узнали бы, что у меня нет мамы. Список фактов обо мне выглядел бы так:

1. Моя мама умерла, когда мне было 17 лет.

2. Я учусь в магистратуре в Айове.

3. Мой молодой человек – _________________(заполнить в зависимости от года).

4. Я из Нью-Йорка.

5. Моя мама умерла, когда мне было 17 лет.

Прошло десятилетие. Еще одно. За это время многое произошло. Книга. Брак, переезд, две дочери. Новые смерти. Новые книги. Если бы вы познакомились со мной сейчас, список выглядел бы так:

1. Я – мама двух дочерей. И жена.

2. Я писательница и преподавательница.

3. Я родилась в Нью-Йорке и живу в Лос-Анджелесе.

4. Я очень близка со своими братом и сестрой.

5. Моя мама умерла, когда мне было 17 лет.

Прошло 33 года с тех пор, как я поцеловала свои пальцы и приложила их ко лбу матери, когда она неподвижно лежала в палате. 33 года. Это много. Мое время, проведенное в роли матери, скоро превысит время, проведенное в роли дочери. В этом есть не только приятная печаль, но и радостное ощущение успеха. Когда-то я беспокоилась о том, как буду воспитывать дочь, когда ей исполнится 17 лет. Теперь меня это не тревожит. 16 лет – достаточно времени, чтобы узнать ребенка, и я уже представляю, какими будут мои дочери в 17 и 18 лет. Если возникнут сюрпризы, мы уладим их вместе. Как сделали бы мы с моей мамой, будь у нас шанс.

Когда сотрудники лагеря «Зона Комфорта» опросили 408 взрослых, потерявших родителя, когда им было меньше 20 лет, больше половины сказали, что обменяли бы год своей жизни на один день с папой или мамой. Я не уверена, что согласилась бы на такой обмен: мои дочери нуждаются во мне больше. Вместо того чтобы встретиться с мамой еще раз, у меня появилась удивительная возможность встретиться с более молодыми версиями меня.

Эта книга выходит уже в третий раз. Мне было 28 лет, когда я подготовила первое издание, и 41 год, когда я внесла поправки во второе. Перечитывание слов, которые я написала в 28 лет и дополнила, изменила в 41 год, напомнило мне путешествие во времени. Я четко увидела себя в 1992 году, сидящей в кафе Айова-Сити, которого больше нет, в окружении книг по психологии и научных статей о ранней потере родителя, пытающейся объяснить мысли и чувства, которые разделяли многие женщины. Я увидела себя через 12 лет, работающей на ноутбуке на кухне поздней ночью, когда все уже спали. Компанию мне составляли лишь мягко тикающие настенные часы, пока я яростно печатала «еще одну страницу».

Та женщина на кухне воспитывает маленьких детей, всего год как потеряла отца и до сих пор пытается понять, каково это – миновать возраст матери на момент смерти. Она уязвима, но решительна. Она многое пытается понять, многого по-прежнему не знает, но пытается разобраться. Ей нужно разобраться. Осознание того молодого «я» еще раз стало одной из неожиданных наград от пересмотра этой книги. Мне хочется защитить ту женщину. Я даже испытываю к ней материнские чувства. «Успокойся, – хочу сказать я ей. – Все будет хорошо». Но она еще не знает этого и внимательно слушает женщин, опрошенных для этой книги. Они, а не я станут ее лучшими наставницами.

Ее желание найти ответы – важная часть этой книги, потому что это желание разделяют многие читательницы. Вот почему я сделала голос той 41-летней женщины главным в книге, хотя теперь она на восемь лет младше меня. Мое молодое «я» рассказывает мою историю лучше, чем могу я сделать теперь. Человек, которым я стала, наконец разобрался с хаосом. По крайней мере, с его большей частью. Я росла, пока писала эти книги. Подозреваю, что росла и благодаря той свободе, которую они мне подарили. Я больше не испытываю такого желания, и вот почему.

Семь лет назад я миновала возраст, в котором умерла моя мать. Как и ожидала женщина в этой книге, тот год стал переломным. У меня не было оснований верить, что я умру в 42 года, тем не менее эта мысль маячила в голове долгие месяцы как фоновый шум. В моих мыслях самым большим препятствием была моя ежегодная весенняя маммография. Я верила, что, если все в порядке, я буду свободна.

В апреле я вошла в кабинет после рентгена, думая, что врач попросит сделать дополнительные снимки. Я не испытала бы шока, если бы на снимке появилась тень, или белое пятно, или что-то, что выглядит странным на маммограмме. Я сидела в неуютной белоснежной комнате, пытаясь успокоиться. Когда врач выглянула из смотрового кабинета и радостно объявила, что я могу одеваться и идти домой, я была не готова к этому.

– Все отлично! – сказала она. Думаю, она даже подняла большой палец.

Ее голова скрылась, и я уставилась на дверь. Неожиданно всхлипнула. Затем еще раз. И еще. Я сидела на розовом виниловом стуле в одних носках и голубом хлопковом балахоне, обнимала себя и рыдала.

Те слезы не были слезами облегчения. То были слезы горя. С хорошей маммограммой на 42 году жизни я не собиралась умереть от рака груди, как моя мама. Я собиралась дожить до 43 лет и так далее. Я должна была радоваться и радовалась. Но я также поняла, что с хорошей маммограммой я потеряла последнюю возможность разделить опыт с матерью.

Не то чтобы я хотела получить плохие результаты маммограммы. Конечно, нет. Но… Черт побери. Потерять последний шанс было жестоко.

Наверное, именно в тот момент я попрощалась навсегда.

33 года назад боль от утраты матери была такой огромной, что я думала, она никогда не исчезнет. Я была права. Она не исчезла, по крайней мере полностью, но со временем стала терпимой. Мне пришлось пробираться сквозь годы без дорожной карты, но это не было так тяжело и страшно, как я когда-то представляла. Я больше не связана желаниями моей матери и не обречена на ее судьбу. Теперь моя жизнь принадлежит мне. Но 42-летней мне нужно было пережить тот момент в клинике, чтобы окончательно понять: она всегда принадлежала мне.

Я укуталась в голубой балахон и крепко обняла себя. Позволила себе почувствовать облегчение, которого неосознанно ждала 25 лет. Потом я оделась. И вышла из клиники – в свою жизнь.

Хоуп Эдеяьман

Лос-Анджелес, штат Калифорния

Апрель 2014 года