Благодаря попутному ветру и течению, несущему суда с юго-востока на северо-запад, плавание голета было быстрым и приятным.

Спустя пятьдесят часов маленькое парусное судно, в превосходных руках чернокожих моряков выучки Диего, подходило к Кайене.

Избавившись от ужасной грязи и отвратительного, пропитанного нечистотами воздуха парохода, от тошнотворного запаха турбины, молодые женщины несравненно легче и лучше перенесли эту вторую половину пути.

Если бы не мучительное беспокойство и страшные опасения за участь мужей, то они могли бы считать себя совершенно счастливыми. Но, увы! — напрасно Шарль старался развлечь их и вывести из того унылого отупения, в какое они впали после страшной разлуки с мужьями. Напрасно молодой человек старался успокоить их. Он не мог внушить им той надежды и спокойствия духа, каких сам не испытывал, волнуясь за своих близких, и потому мог только горевать вместе с ними.

Но теперь новые и не менее мучительные заботы обрушились на трех молодых женщин.

Их артистическое турне, не будучи безусловно убыточным, не было вместе с тем и особенно прибыльным. Маленькая труппа жила, так сказать, изо дня в день, скромно делая свое дело и покрывая свои небольшие расходы. В Паре они сели на пароход, несравненно более богатые надеждами, чем звонкой монетой; отправились дальше в расчете на будущие блага, надеясь жить на доход с представлений.

Но теперь, когда их маленькая труппа была рассеяна по воле злого рока, что ожидало этих трех женщин, когда, высадившись в Кайене, они без всяких средств очутятся в этой стране, столь негостеприимной к европейцам?!

Шарль без особого труда угадал эту тайную заботу, которую они всячески старались скрыть от него. Делая вид, будто решительно ничего не подозревает, дал им понять с максимальной деликатностью, что общее несчастье сблизило их с ним настолько, что он не считает себя в праве бросить их на волю судьбы и просит их не отказываться от гостеприимства его семьи.

А так как те все-таки еще не решались, из чувства крайней щепетильности, согласиться на его предложение, то он нашел средство окончательно склонить их, сказав:

— Гостеприимство во все времена являлось здесь самой священной обязанностью колонистов, от которой мой отец ни разу в жизни не отступал. Наш дом очень велик, а моя мать и мои невестки будут искренне рады дорогим гостям. Вы заранее можете быть уверены в самом сердечном приеме. Наконец, сама справедливость требует, чтобы они берегли вас, пока ваши мужья будут оберегать там мою жену и детей и будут заботиться о них. Таким образом мы общими силами будем содействовать всеобщему освобождению. Теперь вы сами видите, что у вас нет никаких оснований отказываться от гостеприимства моей семьи, а напротив, все говорит за него.

Порешив, наконец, на этом, пассажиры просили капитана голета миновать Кайену и дойти до широкого устья Марони. Войдя в него, маленькое парусное судно быстро поднялось вверх по течению до Сан-Лорана, но, не приставая здесь, направилось к посту Альбина, находящемуся на голландском берегу этой большой реки. На этом посту находится комиссар, командированный сюда губернатором Суринама.

Этот милый и услужливый господин, в продолжение многих лет поддерживавший самые дружественные отношения с семейством Робена, радушно принял у себя Шарля и его спутниц, причем выразил некоторое удивление, что так скоро видит его снова в этих местах, где он еще так недавно был по торговым делам.

Шарль не счел нужным сообщать ему о несчастьях, обрушившихся на него, и попросил только предоставить ему и его спутницам как можно скорее большую пирогу с хорошими и надежными гребцами, неграми бони, чтобы доставить их без промедления в поместье его отца.

Это было нетрудно, и в тот же вечер прекрасное туземное судно с четырьмя рослыми и здоровыми гребцами готово было к отплытию. Из особой предусмотрительности, на корме был устроен навес из больших листьев, чтобы предохранить дам от палящих лучей солнца.

Шарль написал длинное письмо жене и предложил трем дамам сделать то же — написать письма их мужьям. Когда все письма были готовы, он вложил все четыре в один общий большой конверт и передал его штурману голета, дав ему приличную сумму за услугу и так же щедро вознаградив весь экипаж. Он заручился торжественным обещанием, что пакет будет доставлен по назначению.

Голет, имевший достаточное количество запасов и на обратный путь, тотчас же отправился восвояси, тогда как пирога, снабженная всем необходимым, проворно и легко понеслась вверх по реке.

Спустя десять часов она благополучно миновала пороги Сан-Хермина, зашла на два часа на остров Соинти-Казаба и затем продолжала идти вверх по течению километров тридцать.

Ночь провели в гамаках, подвешенных на ветвях больших прибрежных деревьев, а на утро, с рассветом, пирога вошла в небольшой проливчик, в устье которого стояла флотилия семейства Робен. Здесь же была выстроена и пристань, далеко выдвинутая над водой для большего удобства. Несколько служащих, которым был поручен надзор за судами, постоянно жили здесь, в специально построенных просторных хижинах, удобно обставленных всем необходимым и окруженных садиками и огородами, где в изобилии росли самые распространенные здесь овощи и плодовые деревья.

Эти служащие тотчас же узнали Шарля Робена и выбежали его встречать, сердечно приветствуя его.

— Отец и брат дома? — спросил он их.

— Да, да! — ответили они почти в один голос.

— Хорошо, благодарю вас, друзья! .. Ну, а вы, — обратился Шарль к гребцам, — приналягте на весла и получите хорошее вознаграждение да сверх того хорошее угощение!

Ободренные таким обещанием, чернокожие гребцы, уже давно знакомые с необычайной щедростью французских колонистов на Марони, навалились на весла изо всех сил, помогая себе однообразным гнусавым подпеванием. Пирога стрелой полетела по спокойным водам канала или, вернее, пролива, который давным-давно был приспособлен колонистами для постоянного пользования, а потому на нем не было никаких препятствий, какие обыкновенно встречаются здесь во всех таких проливчиках.

Быть может, на первый взгляд, этот пролив, благодаря расчистке и приспособлению к нуждам навигации, утратил свой живописный вид, но, с другой стороны, значительно выиграл в смысле благоустройства и удобства плавания по нему.

Новые регулярные посадки заняли место старых деревьев, этих великанов былого девственного леса, грозивших ежеминутно обрушиться на головы путешественников или, по меньшей мере, преградить им путь. Двойная аллея бананов, раскинувших по обе стороны канала свои широколистые шатры, как бы сгибаясь под тяжестью гроздей своих плодов, была не менее приятна для глаза, чем прежняя дикая чаща девственного леса, где прятался скромный карбет Робинзонов Гвианы.

Но вот пирога подошла к громадной скалистой запруде, перегородившей весь канал от одного берега до другого. Однако, узенький канал, прорытый человеческой рукой, давал возможность обойти эту каменную запруду и, обогнув ее, снова выйти в пролив, описав небольшой крюк метров в двести.

Теперь всего несколько ударов весел, и пирога плавно пристает к мысу, красиво окаймленному красным песком и украшенному великолепнейшей рощей кокосовых пальм.

Чернокожие гребцы прекратили свою работу и теперь выносят багаж путешественниц, в то время как Шарль высаживает их. Затем вся маленькая группа двигается с мыса кокосовых пальм по широкой аллее манговых деревьев, по обе стороны которой раскинулись сплошные участки тех чудесных тропических цветов, что приводят в такой восторг европейцев. Кассики и туканы оглушительно трещат в блестящей густой листве, сквозь которую повсюду выглядывают, словно золотые яблоки с бронзовым отливом, плоды манго — соперники наших апельсинов. Парочки попугайчиков, неумолчно перекликаясь, пролетают над головой с быстротой молнии. Блестящие, точно самоцветные каменья, крошечные колибри жужжат в самые уши, качаясь в чашечках цветов и состязаясь с ними в яркости и красоте, а несколько, очевидно, ручных обезьян проделывают в верхних ветвях деревьев акробатические трюки или с наслаждением объедаются плодами манго, до которых они большие охотницы.

Невзирая на свою озабоченность, Шарль, при виде всей этой очаровательной картины, прелесть которой не могла надоесть ему, испытывает какое-то особое ощущение, умиротворяющее и вместе умиляющее, которое всегда охватывает человека, как бы мало чувствителен он ни был по натуре, в те моменты, когда после всяких житейских треволнений он возвращается в места, бывшие колыбелью его детства и ранней молодости.

Затем измученная душа его невольно возвращается к воспоминаниям о дорогих близких, которые всего несколько месяцев тому назад резвились здесь среди цветов, и глухое рыдание вырывается из его груди.

— Господин Шарль! — восклицает вдруг удивленный и полный нежной ласки голос.

И старый негр, высокий и совершенно седой, опрятно одетый в полотняную куртку и такие же панталоны, спешит к нему навстречу с раскрытыми объятиями.

— Да, — печально отвечает молодой человек, крепко пожимая руку старику, — это я, мой добрый Ангоссо!

— Надеюсь, не случилось никакого несчастья? Молодая госпожа и детки все в добром здоровье?

— Увы! Надеюсь, что да!

— Вы не знаете? Значит, случилось несчастье?

— Все дома, не правда ли?

— Да, да… мой добрый маленький белый сыночек старого негра… у тебя, верно, болит сердце…

— Ох, как болит! Ты угадал, мой старый друг!

И так как старик не в состоянии произнести ни слова и смотрит с недоумением на трех молодых женщин, стоящих тут же и совершенно изнемогающих от усталости и только что пережитых душевных мук, то Шарль добавляет:

— Ты все узнаешь, мой добрый Ангоссо! Разве ты не такой же член нашей семьи, как и мы все? А потому и тебе достанется немалая доля нашего общего горя!

Между тем аллея, описав поворот, начинает подниматься в гору. По обе стороны появляются кокетливые карбеты, вокруг которых резвятся, как маленькие котята, веселые негритята, черные, как хорошо вычищенный сапог, с крепкими, здоровыми, лоснящимися на солнце или в траве телами, точно выточенными из черного дерева. Негритянки, красивой опрятно одетые в пестрые камиза, с руками, украшенными широкими серебряными или золочеными браслетами, с многоцветными яркими повязками на голове, суетливо хлопочут около огромных корзин среди целого птичьего двора. Здесь блестящие и яркие хокко, торжественные и серьезные агами, похожие на механических игрушечных птиц, и суетливые марайи живут в самом добром согласии с курами и петухами и даже с лесными тетерками и глухарями.

Мужчины все на работе: они заняты резкой сахарного тростника, сбором кокосов и кофе, уборкой маниока или же вырубкой леса.

Карбеты встречаются все чаще и чаще; это уже целая деревня, настоящий рай для рабочих.

Аллея все продолжает идти в гору, описывает две-три петли и, наконец, расходится на две стороны, образуя как бы громадную изгородь вокруг всей усадьбы «Бонн-Мэр», построенной на возвышенности. Этот дом

— настоящий дворец тропических стран, одно из роскошных жилищ, наподобие тех, какие воздвигают себе богатейшие колонисты. Им не приходится считаться ни со временем, ни с пространством, ни с рабочими руками. Девственные леса поставляют материал, могущий возбудить зависть набоба. Им остается только следовать всем прихотям их личного вкуса, удобства и желаний, чтобы создать в роскошной раме этой богатейшей природы воздушный замок, снившийся им в грезах.

Шарль, волнение которого возрастало с каждым шагом, на минуту приостанавливается. Окидывает взглядом все строения, расположенные амфитеатром над зеленой лужайкой партера, господский дом-дворец, конюшни и склады, ткацкие, столярные и тележные мастерские, немного в стороне кузница и, наконец, гимнастическая площадка с трапециями, столбами, качелями и гигантскими шагами, на которых с веселым криком и смехом висят и кувыркаются дети. Среди всех этих строений с лиственными кровлями, побуревшими под солнцем и дождями, так красиво гармонирующими с темной зеленью деревьев, в тени которых они приютились, возвышается большой барский дом.

Это громаднейшая постройка целиком из самых драгоценных пород деревьев. Устройство ее в общем напоминает господский дом серингаля на Арагуари, но только в гораздо больших размерах, так как здесь могут свободно разместиться пять или шесть семейств.

На веранде развешен целый ряд белых гамаков, из которых многие заняты, так как теперь как раз время сиесты, то есть полуденного отдыха.

Наконец, молодой человек делает над собой усилие и идет дальше.

— Какое горе внесет в этот земной рай мое появление?! — думает он и оглядывается на своих трех несчастных спутниц, делает им знак быть бодрей и не падать духом и первый выходит на открытую площадку, расстилающуюся перед восточным фасадом дома.

При звуке его шагов молодой человек в фуляровой рубашке и мавританского покроя шароварах, выскакивает из своего гамака, бросает сигару и весело восклицает.

— Шарль! Какими судьбами?

В следующий момент он уже висит у него на шее и душит его поцелуями.

— Мой славный Шарль! Что случилось?

— Случилось несчастье, Анри!

— Ах, Боже мой! — восклицает старший из братьев Робен, сделавшись бледным, как полотно.

Его восклицание, появление трех незнакомых дам и Ангоссо, идущего следом за ними в сопровождении негров-гребцов с багажом, заставляют всех присутствующих членов семьи поспешить навстречу приезжим.

Старик Робен — все еще бодрый, стройный и подвижный, несмотря на свои шестьдесят пять лет, величественный и внушительный, как патриций, со своей седой бородой и шевелюрой. Лицо матери, по-прежнему благородное и прекрасное, омрачено теперь каким-то тяжелым предчувствием. Молодая женщина, поразительно похожая на жену Шарля, спешит встретить гостей.

Шарль крепко обнимает мать, отца и невестку, которые ни о чем не решаются спросить его.

— А где же Эдмонд и Эжен? — спрашивает Шарль брата.

— Они на прииске, вот уже два дня!

— Это очень досадно, — говорит Шарль, — так как нам придется держать семейный совет, а вместе с тем и военный совет. Но прежде чем ознакомить вас с ужасными событиями, жертвой которых я стал, когда вернулся домой отсюда, позвольте мне исполнить по отношению к этим дамам, которых вы видите здесь со мной, просто долг вежливости и попросить вас оказать им то радушное гостеприимство, которое я предложил им от вашего имени! Они также являются жертвами той же катастрофы, в которой потонуло все мое счастье и благополучие. Оторванные насильственно от их естественных покровителей, заброшенные за тысячу восемьсот миль от родины, они остались в безвыходном положении, и я уверил их, что здесь они найдут и приют, и дружеское участие, и защиту от всякого рода невзгод.

— Ты был прав, сын мой, что поступил так! — с ласковым достоинством сказала старая госпожа Робен, сердечно протянув руку трем приезжим дамам.

— Судя по этим неграм с вашим багажом, я вижу, что вы в пироге совершили все это путешествие вверх по Марони и, без сомнения, совершенно измучены таким переездом. Поэтому позвольте мне проводить вас в комнаты и предоставить в ваше распоряжение все, что будет необходимо для вашего удобства!

Молодые женщины последовали за любезной хозяйкой и удалились вместе с нею. Тем временем трое мужчин и молодая жена Анри, которая, как, вероятно, помнит читатель, была родною сестрою жены Шарля, прошли в большую гостиную.

— Ну, Шарль, — сказал, наконец, Анри, — ты, вероятно, видишь, что я сгораю от нетерпения и тревоги. Отец наш не решается тебя спросить… так говори же, дорогой мой… эта страшная неизвестность мучительна для всех нас, как ты сам понимаешь!

— Так вот… Мой серингаль сожжен и ограблен до тла кучкой беглых каторжников, и я окончательно разорен!

— Ну, и затем? .. Ведь это одно, в сущности, ничто для таких работящих людей, как мы!

— Это, действительно, было бы еще ничего, но это только пролог катастрофы! — продолжал Шарль.

В этот момент вернулась и госпожа Робен и села подле своей невестки Люси.

— Мало того, — продолжал Шарль, — все мои рабочие или убиты, или рассеяны, неизвестно где, как и их семьи. Наши бедные бони, наши друзья, можно сказать, такие преданные, такие испытанные в тяжелые времена…

— Да… но дальше? — торопит Анри, задыхаясь от волнения.

— Мери и дети мои тоже исчезли во время пожара; негодяи увели их за собой, и затем они попали в руки одного бандита… одного бесчеловечного негра, который держит их у себя в плену и сторожит их строже всякого тюремщика!

Протяжный вздох, похожий на стон, сорвался с уст обеих женщин. Одновременно с ним, заглушая его, раздались возгласы, почти напоминающие рычание льва, которых не в состоянии были подавить отец и сын.

— Дьявольщина! — воскликнул Анри, разом выпрямившись во весь свой богатырский рост. — Да за такое дело следует разгромить всю эту проклятую местность, стереть с лица земли это разбойничье гнездо и уничтожить всех до последнего этих зловредных чудовищ, населяющих эти места!

Старик, спокойный до этого момента, как старый лев во время отдыха, вдруг почувствовал, что в нем пробудилась вся его бешеная энергия. Его обычно бледное под слоем загара лицо разом покраснело от прилива горячей крови, черные глаза вспыхнули огнем. Но, подавив усилием своей воли этот первый порыв бешенства, он остановил сына едва заметно изменившимся голосом.

— Подождите, дети! Прежде чем говорить о репрессиях, надо найти средство парировать этот удар. Дай твоему брату рассказать все по порядку, а ты, Шарль, расскажи нам обо всем, со всеми известными тебе подробностями. Когда мы будем знать все, то посмотрим, что можно будет сделать.

Никто из присутствующих не прерывал печального рассказа, который Шарль передал на одном дыхании, не останавливаясь ни на минуту, отрывистым и возбужденным голосом, на котором отражалось все его душевное волнение.

Даже женщины, давно привыкшие к ударам судьбы, осушили свои слезы и сдерживали свои рыдания. Но, полные твердой уверенности в мужестве и энергии Робенов, они с напряженным нетерпением стали ждать первого слова главы семейства, черты которого мало-помалу просветлялись.

— Правда, это большое несчастье, — проговорил тот, наконец, своим обычным, мягким и сдержанным тоном, — но оно не непоправимо. Это ведь в сущности не что иное, как денежный вопрос!

— Да, отец, но не забывайте, какие это деньги; ведь, это — целый миллион! Каким образом достать такую сумму, особенно в такой стране, где денежные обороты так затруднительны?!

— У меня здесь сейчас имеется пятьдесят килограммов золота в слитках, которое я только что собирался отослать в банк. Наш прииск, без сомнения, даст нам в течение месяца шестнадцать или семнадцать килограммов, нужных, чтобы пополнить необходимую сумму в двести тысяч франков для уплаты первого взноса!

— Да, но затем?

— А затем у нас будет три месяца кредита, а три месяца — такой срок, в который такие люди, как мы, могут выпутаться из любого положения, как бы трудно оно ни было!

— Но подумайте только, как бесконечно долго будут длиться три месяца плена!

— Конечно, но я и не намереваюсь выжидать этого срока. Я крепко надеюсь, что нам удастся вырвать оттуда твоих бедных детей в тот самый день, когда ты отвезешь этому негодяю твой первый взнос!

— И без опасности, без риска для них?

— Как ты можешь спрашивать у меня об этом? Что ты на это скажешь, Анри?

— Мне кажется, что я угадал твой план, отец, и если ты мне разрешишь, то выскажу тебе свою мысль.

— Я и прошу тебя именно об этом!

— Делайте что знаете! — воскликнул Шарль. — Я до того расстроен и измучен, что не в состоянии даже ничего придумать. Приказывайте, а я буду слепо вам повиноваться.

— Так вот, — сказал Анри, — Шарль, снабженный нужным количеством золота, доставит его на условленное место свидания, в назначенный срок. Взамен этого выкупа он потребует одного из своих детей и увидит, держит ли этот негодяй свое слово, в чем я, однако, сомневаюсь. Мне скорее кажется, что он склонен доить нас до бесконечности!

— Боже мой! — воскликнул Шарль. — А я об этом и не подумал! ..

— Итак, я продолжаю. Я сегодня же отправлюсь подыскивать среди негров бони человек тридцать самых отважных и смелых парней, самых крупных и здоровых, каких только смогу найти!

Ты этих людей знаешь и знаешь: на них можно положиться. Мы их вооружим скорострельными ружьями, раздадим каждому из них по двести патронов, подучим их здесь владеть и управляться с этим оружием, насколько нам позволит время, словом, сделаем из них настоящий маленький военный отряд.

Когда они будут прилично обучены, когда будут безупречно знать все построения и команду, усвоят важнейшие приемы осадной войны и будут уметь слушаться одного моего слова, одного жеста, то мы выступим с ними в поход. В то время, как ты, Шарль, отправишься на Тартаругал по Арагуари и Апурема, я со своими людьми расположусь в лесу поблизости от Озерной деревни.

— Да, но каким образом сделаешь ты это?

— То самое судно, на котором отправишься ты, довезет и высадит нас в каком-нибудь глухом месте на берег, а уж дальше я берусь отыскать эту проклятую деревню!

— Ну, а если кто-нибудь тебя увидит? Тебя или кого-нибудь из твоих людей и сообщит об этом вождю?

— Будь спокоен, это уж наше дело — суметь скрыться так, чтобы никто нас не увидел и не заметил. Разве я сам не полудикарь, выросший среди негров и натренированный лучшими из индейцев? Кроме того, нас примут за беглых рабов, ищущих места для основания мукамбо, то есть убежища для беглецов из Бразилии. Мы ознакомимся с обычаями и привычками населения деревни, за которым будем следить и наблюдать тайно и непрестанно. В то время как ты будешь вести переговоры с этим Диего, мы неожиданно захватим его трущобу. Жители деревни, не имея во главе своего вождя, плохо организованные, захваченные врасплох неожиданным нападением, не смогут противостоять нам с нашим усовершенствованным оружием.

— Ах, дорогой мой Анри, твой план превосходен, и я уверен, что он должен удасться!

— Ты такого же мнения, отец? — спросил Анри.

— Да, таково было и мое намерение, а потому я во всех отношениях согласен с тобой, кроме только одного пункта, именно: во главе этой экспедиции, в которой мы рискуем более, чем нашей жизнью, стану я сам. Тридцати человек, как ты говоришь, будет вполне достаточно, но мне думается, что для того, чтобы использовать их как можно лучше и избежать ошибок, нужно дать им побольше командиров, то есть разделить их на небольшие группы, каждая под начальством кого-нибудь из нас! Вот почему я желаю принять участие в этой экспедиции сам вместе с Гондэ и Николаем, которых они знают и которым доверяют. Эдмонд и Эжен останутся здесь охранять наших домашних. Ну, а теперь воспрянь духом, мой дорогой мальчик, и будем надеяться на все лучшее!