Вот благодаря какому стечению обстоятельств, в сущности весьма простому, Шарль Робен очутился так кстати лицом к лицу со своим врагом.

Как мы помним, молодой человек был вынужден принять без возражений грубый и жестокий ультиматум Диего в момент его первого свидания с ним в карбете, на берегу Тартаругал-Гранде.

Сопротивление тогда было немыслимо, и Шарль счел себя вынужденным согласиться на условия или, вернее, требования бандита.

В настоящий момент нельзя было терять времени, имея в виду трудности и длительность пути, а также огромную величину требуемой для выкупа суммы.

В сопровождении верного индейца Табира и эльзасца Винкельмана, единственных, по-видимому, уцелевших и оставшихся в живых после разгрома серингаля друзей, Шарль Робен поспешил спуститься к впадению Апурема. Счастливый случай свел его на реке с одним из богатейших скотопромышленников этого края, с которым он изредка поддерживал дружеские соседские отношения.

Этот богатый скотовод плыл вверх по реке на своем голете до пристани, расположенной против фазенды. Узнав о катастрофе, принесшей столько несчастий молодому серингуеро, он великодушно предоставил в его распоряжение все имевшиеся у него свободные деньги, несколько тысяч франков, а также и свой голет со всем его экипажем.

Шарль принял все это с горячей признательностью, поблагодарил в немногих сердечных словах этого великодушного и прекрасного человека и тотчас же простился с ним. Молодой плантатор спустился по Апуреме до ее слияния с Арагуари, где расстался с Табирою, снабдив верного и смышленого индейца подробными секретными наставлениями.

С ним остался только эльзасец. Голет поднялся вверх по реке до поста Педро II, откуда ведет самая отвратительная из всех дорог к крепости Макапа, весьма гиперболически прозванной бразильцами «Севастополем Амазонки». Отослав обратно великодушному владельцу его маленькое судно, Шарль спустился пешком по ужасной дороге, ведущей в Макапа и тянущейся на протяжении приблизительно ста десяти километров, которые он прошел в два дня.

Здесь он поселился вместе со своим спутником в единственной гостинице города, выжидая прихода одного из пароходов, которые довольно часто ходят вверх и вниз по Амазонке.

Ожидание это продолжалось целых восемь дней; наконец, им удалось попасть в число пассажиров на один из пароходов «Бразильской Компании», совершающих регулярные рейсы между Рио-де-Жанейро и Манаосом.

Спустя два дня они пришли в Пару. Хотя он был известен с самой лучшей стороны в этом важном коммерческом центре, Шарль Робен не мог получить кредита, равного сумме требуемой Диего для первого взноса.

Впрочем, он и не баюкал себя этой надеждой. Один из его корреспондентов, француз, недавно переселившийся в Гвиану, великодушно отдал ему все, что мог, тысяч 20 франков, но Шарль оставил из этой суммы только то, что ему было необходимо, чтобы добраться до Кайены или, вернее, до Сент-Лоран-дю-Марони, ближайшего от колонии его отца и братьев цивилизованного местечка.

Остальную сумму он доверил Винкельману, которого также снабдил подробными инструкциями, приказав ему пользоваться этой суммой, как он найдет лучшим в их интересах.

Эльзасец, тронутый до слез этим доказательством дружбы и доверия, горячо благодарил Шарля и обещал или победить или погибнуть, и это не было пустым хвастовством с его стороны.

Затем Шарль, дороживший каждой минутой оставленного в его распоряжении времени, тотчас же занялся своим переездом из Пары в Кайену. К несчастью, сообщение между главными пунктами французской колонии и бразильским берегом чрезвычайно редкое, и, потеряв надежду, он собирался уже зафрахтовать лично для себя какой-нибудь голет, когда вдруг узнал о приходе «Симона Боливара», продовольственного судна Кайены. Он без особого труда договорился с капитаном и сел на пароход вместе с компанией злополучных артистов, которых злая судьба также привела к сеньору Амброзио.

Все, что было дальше, уже известно читателю, вплоть до того момента, когда Диего появился на пороге зловонной каюты, предоставленной в распоряжение пассажиров.

— Я не ожидал встретить вас здесь, господин Шарль Робен! — сказал невероятно изумленный негодяй при виде молодого плантатора.

— И я вас также! — холодно отозвался Шарль. — У нас не было уговора, когда вы так недостойно обложили меня невероятным выкупом, что вы на первых же шагах встанете мне поперек дороги к выполнению и без того непомерно трудной задачи, возложенной на меня вами!

— Поверьте, я не менее вас сожалею об этой задержке, могущей повредить моим интересам; но не бойтесь, я все это поспешу исправить. Мое парусное судно сейчас же доставит вас в Кайену без малейшего промедления. С таким экипажем, как этот, нет оснований для каких-либо опасений; все это — отъявленные негодяи, но лично мной выдрессированные. Они будут беречь вас, как зеницу ока, так как вы представляете для меня весьма почтенную сумму, и этого достаточно.

— Я готов отправиться сию же минуту, — сказал Шарль. — Что касается вот этих лиц, очутившихся здесь по совершенно не зависящим от них обстоятельствам, то надеюсь, что вы разрешите и им вместе со мной пересесть на ваше парусное судно, которое должно доставить нас в Кайену!

— Это частные пассажиры? Не правда ли?

— Да.

— Едущие в Кайену?

— Да.

— К сожалению, я не могу исполнить вашей просьбы. Эти люди не имеют надобности молчать, а я вовсе не желаю, чтобы сюда явился один из стационеров Кайены и произвел высадку своей команды. А потом я их задержу у себя; мои планы могут пострадать от их нескромности.

— Так как мне уже известно, что вам совершенно незнакомо понятие гуманность, то я не стану пытаться пробудить в вас какое-либо чувство сострадания к этим людям, но думаю, что вы все-таки слишком разумны, чтобы совершать совершенно бесполезные преступления!

— Иногда я убивал ради удовольствия или развлечения! — с отвратительной хвастливостью заметил Диего.

Шарль презрительно пожал плечами и продолжал:

— Рано или поздно власти проведают о ваших подвигах, и тогда расплата будет ужасна!

— Тогда мы посмотрим и что-нибудь придумаем! — заметил негр.

— А пока позвольте мне предложить вам вот что: эти три несчастных женщины, которых вы видите в таком ужасном состоянии, непременно должны будут погибнуть от анемии и болотных лихорадок, если вы удержите их у себя в Озерной деревне. Позвольте им уехать вместе со мной в Кайену и оставьте у себя, в качестве заложников, их мужей! Раз вы уже изобрели систему заложников, то жизнь их мужей будет вам залогом за их полное молчание, а когда я выкуплю своих близких, вы сумеете без малейшего риска отпустить и их.

— Эта комбинация мне кажется допустимой! — небрежно уронил негр после минутного размышления. — Как ни приятен мне вид страданий людей, принадлежащих к вашей проклятой белой расе, я все-таки соглашаюсь на эту комбинацию, но, конечно, не из гуманности, как вы разумно изволили заметить, а из того же личного интереса! Ну, а теперь прощайте! Я и так слишком долго разговаривал с вами! Я предпочитаю беседу наедине с кайманами беседе с белыми людьми! — с этими словами Диего повернулся на каблуках и вышел.

Едва только за ним затворилась дверь, как зловонная конура, именуемая салоном парохода «Симон Боливар», превратилась в сцену для трогательнейшей картины прощания трех актрис с их мужьями. Эти славные женщины ни за что не хотели оставаться на свободе, когда их мужья будут томиться в плену.

Но мужчины горячо благодарят Шарля, крепко жмут ему руку и радуются этой развязке, которой они никак не могли ожидать.

Отчаянные крики оглашают каюту; молодые женщины хотят лучше умереть в этих болотах, чем расстаться со своими возлюбленными супругами, но мужья уговаривают их, просят, умоляют, и Шарль, посторонний свидетель этой умилительной сцены, не может удержаться от слез при виде столь трогательной любви и привязанности.

Вскоре появление Диего кладет конец всем этим душевным излияниям. Приотворив дверь, он обращается к Шарлю со словами:

— Голет мой стоит под парусами; он сейчас отправляется, спешите! И женщины тоже!

— Нет! Нет! — кричат в отчаянии несчастные артистки, заливаясь слезами.

— Эй вы, ребята! .. Тащи их! — грубо обращается Диего к неграм, стоящим за его спиной. — Нечего церемониться!

— Стой! — крикнул на это один из трех артистов, молодой человек лет двадцати пяти, с правильными чертами умного, живого лица.

— Иди, дитя мое, — обратился он к жене, — иди, повинуйся… я этого хочу! .. Прошу тебя, дорогая, иди за ними!

И тихонько, как расплакавшегося ребенка, он взял жену на руки, поднял на палубу и так же на руках отнес ее на голет.

Несмотря на возражения и душераздирающие мольбы двух остальных женщин, их мужья последовали примеру своего товарища и отнесли на судно своих бедных подруг в полуобморочном состоянии.

Перед тем как расстаться молодой артист, пожимая руку Шарля, сказал ему со всем жаром молодого и любящего сердца:

— Услуга, которую вы нам оказали, не оплачивается простою признательностью! Располагайте нами, мы все готовы вам служить чем только можем!

Шарль в ответ на это в нескольких словах сообщил ему о постигших его несчастьях и добавил:

— Вы увидите там мою жену и моих детей, поручаю их вам! — и, вырвав клочок из своей записной книжки, он быстро набросал карандашом несколько слов и передал записку своему новому другу со словами: «Это ей! »

Затем еще одно дружеское рукопожатие, еще один поцелуй и объятия с женами, и, поторапливаемые матросами, трое артистов быстро взбежали на пароход, в то время как маленькое парусное судно стало медленно отходить, наполняя ветром свои паруса.

Снятие с мели «Симона Боливара» произошло без малейшего затруднения, благодаря простейшему средству, предложенному Диего и беспрекословно принятому капитаном Амброзио, который, по-видимому, спокойно примирился со своим несчастьем, учитывая и то, что его новый хозяин пустил в ход самые убедительные аргументы, которым трудно было противоречить.

Несчастных быков кидали за борт, и они грузно падали в самую гущу ила, которая тотчас же поглощала их, к великому удовольствию людей экипажа, остававшихся зрителями, а также и самих экзекуторов, на которых было возложено потопление быков.

Довольные тем, что они губят жизнь хотя бы бедной скотины, эти негры ликовали по случаю злой шутки, которую они этим устраивали кайенцам. Возбужденные еще, кроме того, изрядным количеством тафии, с видимым наслаждением исполняли свою возмутительную обязанность, находя какое-то зверское, дикое удовольствие.

Вскоре облегченное судно стало мало-помалу повиноваться действию винта и, наконец, высвободив окончательно свой нос из отвратительной тины, в которой оно увязло, всплыло над желтоватыми водами канала.

Диего следил за всей этой процедурой с невозмутимым бесстрастием и видимым равнодушием. Временами, однако, лицо его хмурилось, а лоб бороздили глубокие морщины. На его вопрос, как глубоко сидит его судно в воде, капитан ответил:

— Всего один метр двадцать пять сантиметров, без груза, с одним балластом!

— Хорошо; в таком случае мы пройдем!

— Что же нам теперь делать, кум?

— Увести пароход в сохранное место, куда никто не догадается прийти его искать, а именно, в воды озера да-Як!

— Что вы говорите, кум? Это — невозможно!

— Полноте! Вы, кажется, немножечко бразилец, не правда ли, кум, и потому верите, что существует нечто невозможное, а я, как ни мало во мне французского, все же твердо помню их старую поговорку: «Невозможного не существует для француза! »

— Ваша поговорка очень красива и звучит гордо в теории, но на практике это не всегда бывает!

— А вот увидите!

— Да что тут видеть; несомненно, что вы посадите нас на мель, но основательнее, чем в этот раз!

— Пусть так! Но будьте любезны поручить Эставао вести судно!

— Эй, Эставао, слышишь? Берись за руль и проведи нас без приключений в залив!

Эставао молча подходит к рулевому колесу, смело приказывает людям проделать некоторые маневры, которые вызывают у капитана ужас и недоумение, и затем безбоязненно направляет судно на громадный лист водяных зарослей, кажущихся непроходимой чащей болотных муку-муку.

— Воля ваша, кум, этот негр не в своем уме! — невольно восклицает Амброзио. — Ведь мы погибнем!

— Успокойтесь, Эставао садится на мель не иначе, как только заведомо… Смотрите сами!

Действительно, судно, двигавшееся совсем медленно, врезается прямо в самую чащу высоких водорослей, мягких и гибких, которые послушно расступаются на обе стороны под его форштевнем. Огромные, прямые, негнущиеся и блестящие, как подносы, темно-зеленые листья сами собою ломаются под напором судна; сотни цапель и других водяных птиц вылетают из своих неприступных убежищ и с жалобными криками кружатся над громадным чудовищем, извергающим дым и белые облака пара.

— Знаешь ли, где мы теперь находимся? — спрашивает Диего после четверти часа этого странного плавания парохода по дремучему лесу муку-муку.

— Право, ваш Эставао маневрирует, как никто в мире! Я готов отдать свой язык на закуску кайманам, если найдется другой такой лоцман!

— Ведь я же вам говорил! Так вы, вероятно, и не подозреваете, что мы находимся теперь у самого устья пролива, соединяющего канал Марака с озером да-Як… то есть моим озером! Превосходная водная площадь, имеющая в длину свыше сорока километров, а в ширину — около тридцати. Этот чудный бассейн изобилует черепахами и пираруку, и в нем я не боюсь всех флотилий Франции и Бразилии!

— Это что-то невероятное! И неужели никто не подозревает существования такого громадного водного пространства?

— Подозревать-то подозревают, но не знают. Но это еще не все! И вы будете не так еще удивлены, когда я скажу, что это чудесное озеро не представляет собою закрытого со всех сторон бассейна, где меня легко можно было бы запереть, в случае, если бы какими-нибудь судьбами узнали о его существовании. Нет, считая вас отныне моим компаньоном и верным союзником, я не хочу скрывать что-либо, касающееся навигации. Потому скажу, что озеро да-Як, на котором свободно могли бы маневрировать две — три эскадры и на котором будет маневрировать моя эскадра, обеспечивает меня продовольствием на веки вечные — так неимоверно велико его рыбное богатство. Оно может своими бесконечными мысами корнепусков, растущих по берегам, снабжать в течение очень многих лет, весь мой флот, как бы велик он ни был, превосходнейшим топливом. Это озеро соединено широкими и глубокими проливами со всем этим рядом озер, тянущихся вдоль берега. Я, если мне вздумается, могу беспрепятственно пройти из озера да-Як в озеро Ветра; из озера Ветра в озеро Флориана; из озера Флориана в озеро Гарсев; из озера Гарсев в озеро Пиратуба и выйти у Северного Мыса в Атлантический океан, через пролив Сикурию, замаскированный таким же дремучим лесом муку-муку, как и этот пролив.

— Вы меня поражаете, кум!

— И это еще не все! Если хотите, мы можем еще проследовать вдоль берега с юга на север и продолжать это внутреннее плавание. Таким образом мы из озера Пиратуба, вместо того чтобы выходить в океан, можем пройти в озеро Руку, которое также сообщается с океаном несколькими проливами, одинаково хорошо скрытыми от нескромных глаз. Устья их густо заросли муку-муку и другими водяными гигантами и представляют собою скорее прерию, покрытую высокими травами, чем водное пространство, доступное для судов. Из этого озера мы можем проникнуть в великолепный Лаго-Ново, усеянный цветущими островками, где можно основать земледельческие колонии для снабжения продовольствием всей страны. А так как Лаго-Ново, в свою очередь, сообщается с Арагуари, то вы сами видите, любезный кум, что это мое маленькое владение имеет известные достоинства в стратегическом отношении. Я могу, при желании, свободно разгуливать со своим флотом на пространстве в 10000 квадратных километров, благодаря этой сети водных сообщений, единственной в целом мире. Понимаете ли, я могу объявить себя здесь хозяином всей этой страны, изученной и исследованной мною до мельчайших подробностей и известной только мне одному. Кто посмеет явиться сюда и изгнать меня из этих владений, особенно когда у меня будет несколько пароходов и большое, хорошо вооруженное войско, и хотя бы несколько военных шлюпок вдобавок к небольшой флотилии легких пирог с военными командами?! Лоцманы на всем побережье — мои люди, и в случае предательства или измены что может быть легче, чем преградить вход в каналы деревьями? В скором времени у меня будут деньги, правда, не особенно большие, но все же их хватит, чтобы вооружить «Симона Боливара» и иметь возможность обложить хорошей пошлиной пароходы «Бразильской Компании». Совсем скоро у меня будут люди, так как Франция высылает на свою территорию двадцать тысяч рецидивистов-преступников, что доставит мне превосходнейшую коллекцию негодяев и злодеев, которым терять нечего и которые для любого партизанского вождя являются настоящей находкой. Словом, на нашей стороне будет сила, и очень отважен должен быть тот, кто осмелится пойти против нас! И тогда, как знать, нельзя ли будет, ловко и искусно воспользовавшись взаимным недоброжелательством, существующим между двумя соседями — Францией и Бразилией, добиться официального признания меня главой самостоятельного маленького государства, хотя бы даже под протекторатом той или другой из этих двух стран.

— Браво, кум! — с восхищением воскликнул Амброзио. — Грандиозно и ловко задумано! Теперь я вижу, с кем имею дело. Это недюжинная затея. Если до сих пор у меня могла оставаться по отношению к вам какая-нибудь задняя мысль, то отныне знайте, что у вас не будет более верного и усердного помощника, чем я!

Во время этого довольно продолжительного разговора, происходившего на португальском языке, трое артистов, облокотясь на борта парохода, машинально и безучастно наблюдали, как под кормою послушно ломались громадные жесткие листья муку-муку. Капитан и Диего расположились всего в нескольких шагах от них и, по-видимому, не замечали их присутствия, нимало не подозревая, что один из этих трех артистов понял все, от слова до слова. В тот момент, когда негр равнодушно внимал уверениям своего вновь приобретенного союзника, самый колодой из трех французов очень спокойно закинул обе свои руки на шею своих товарищей, как бы шутя, приблизил их головы к своему лицу так, что уши их почти касались его губ, и едва слышно шепнул:

— Главное, друзья, смотрите не проговоритесь, что я уже три года живу в Бразилии и говорю по-португальски почти так же, как по-французски!

Вдруг судно остановилось, повинуясь повелительному голосу Эставао, крикнувшему в рупор в машину «стоп! »

— Ну, что там еще такое? — спросил Диего.

— Никогда нельзя всего предвидеть, — улыбаясь заметил капитан. — Вы мне не сказали, что пролив окаймлен с обеих сторон высокими деревьями, а я сам этого до сих пор не заметил, настолько был поглощен вашими речами.

— А какое значение могут иметь эти деревья, желал бы я знать? — нахмурившись, осведомился Диего.

— Огромное, как видите, кум, так как они мешают нам идти!

— Каким это образом?

— Взгляните сами! Их громадные поперечные сучья задевают за мачты и винты и задерживают пароход, не дают ему пройти!

— Что же нам делать в таком случае?

— Убрать все мачты и реи!

— Кой черт!

— Не беспокойтесь! Это, конечно, работа не малая и не легкая, но нас здесь так много, что мы с этим справимся. Это будет просто вопрос времени. Когда «Симон Боливар» будет чист, как понтон, то пройдет, где угодно, и так же легко, как любая пирога… при условии, конечно, что дно пролива останется одинаковой глубины на всем протяжении!

— Что касается этого, то я могу смело утверждать, что посредине пролив на всем своем протяжении имеет не менее двух метров глубины!

— Если так, то за все остальное я ручаюсь!

Как и предвидел капитан, снятие и уборка мачт и рей, вантов и парусов прошли вполне благополучно, потребовав, однако, целого дня усиленной работы.

Вскоре «Симон Боливар» вошел в воды озера да-Як. Здесь пароход был подвергнут полной, основательной уборке, после чего не осталось и следа от тех нечистот, которыми было загрязнено все это судно частью от пребывания на нем скота, частью же от чрезвычайной неряшливости и неопрятности вечно пьяного экипажа. Водохранилища были убраны, и все портящиеся припасы свезены с парохода.

Лоцман Эставао, которому это озеро было прекрасно знакомо, избрал небольшую бухточку, окруженную со всех сторон невысокими, но густыми и развесистыми деревьями, и здесь стал на якорь у самого берега. Для пущей предосторожности судно пришвартовали еще двумя канатами и с кормы, и с носа, так что оно становилось совершенно неподвижным. После того над палубой был сооружен обширный навес из больших и плотных листьев канны, чтобы предохранить ее от переменного действия солнечных лучей и проливных дождей, а все люки и отверстия тщательно забиты и заколочены.

Четыре человека, прекрасно вооруженных и на верность которых Диего мог положиться, были приставлены охранять судно, после чего экипаж, а также отряд личной стражи вождя, вместе с тремя французами-пленниками, покинули пароход. Они все разместились в пароходных шлюпках и два дня спустя благополучно прибыли в Озерную деревню, где их восторженно встретили.