Прощай, Москва!

Я любил прилетать домой ночью и смотреть, как самолет садится прямо в городские огни. Потом такси везло меня по шоссе из Внукова. Потом московские окраины, слабо и плохо освещенные. Потом сияющий огнями центр.

После Тикси, или Хатанги, или Певека улица Горького казалась утонувшей в море огней.

Я приезжал на свою тихую улицу Москвина, входил в разлюбезную сердцу коммуналку и понимал, что наконец приехал домой.

Дом наш выходил на Пушкинскую улицу и угол Москвина. Это было красивое здание, бывшее когда-то дорогим доходным домом.

Несмотря на все усилия домоуправов, в подъездах сохранилась лепнина, доставшаяся в наследство от старого мира. И ничего, что плоды были окрашены в ядовитый синий цвет, а изящные полуобнаженные девицы – в зеленый, подъезд мой помнил хорошие времена.

Когда в далеком 1950 году я переехал сюда, соседка старуха, весьма крепкая, проинструктировала меня:

– Услышишь стук в дверь, не открывай.

– А зачем же стучать? У нас звонок есть.

– Он никогда не звонит.

– Кто?

– Хозяин. Он стучит палкой в дверь.

– Какой хозяин?

– Этот дом раньше его был. У каждого прежде богатого доходного дома имелась своя легенда. Если их собрать, то могла бы получиться весьма занятная книга.

О бывшем хозяине говорили, что большевики выгнали его из квартиры в одном пиджаке на мороз. Шубу, как пережиток капитализма, бравые солдаты оставили себе.

Приютил бедного домовладельца его старинный друг, знаменитый театральный антрепренер и владелец сада «Эрмитаж» Лентовский.

Он поселил его в сторожке и назначил смотрителем сада. Там его уже не трогала могучая рука освобожденного народа, потому как бывший буржуй стал на путь пролетарского исправления.

Не знаю, он ли это был, но какой-то старик бегал по нашему подъезду и стучал палкой в двери. Мнительные жильцы боялись встречи с ним, искренне считая, что он приносит несчастье.

Старожилы дома, среди которых было некоторое количество гулявых людей, рассказывали, что во времена НЭПа, когда сад «Эрмитаж» вновь отошел к бывшему хозяину, они видели несчастного домовладельца, который с палкой в руке обходил аллеи сада, бдительно следя за порядком.

Сад «Эрмитаж» – одно из самых модных мест ушедшей Москвы. Каждый вечер, когда зажигались в гуще деревьев разноцветные фонарики, сюда устремлялись на моторах и лихачах новые советские буржуи.

В огромной раковине-эстраде играл модный тогда джаз-оркестр Оскара Бланка, в летнем театре смешил зрителей неподражаемый Хенкин, пела знаменитая опереточная дива Татьяна Бах, веселили публику известные куплетисты.

И конечно, ресторан на втором этаже театра «Эрмитаж». Здесь было все для московских гурманов: русская, кавказская, азиатская кухня.

После аскетизма военного коммунизма сад «Эрмитаж» стал излюбленным местом, где отдыхали душой «лучшие люди» Москвы.

Приезжал туда каждый вечер весьма импозантный молодой человек Виктор Брянцев. Он был своим в самых разных компаниях завсегдатаев «Эрмитажа».

Одевался он прекрасно, средства у него были, о его романах шептались жены богатых коммерсантов. Его приглашали на домашние вечеринки, на дни рождения и просто так, поиграть в карты. Но игроком он был неважным, поэтому проводил время в женской компании.

А в городе какие-то ушлые урки стали нападать на коммерсантов или артельщиков, после того как те брали деньги из банка.

Дело поручили одному из лучших оперативников МУРа Георгию Тыльнеру. Допросив потерпевших, муровец обратил внимание на то, что все они снимали со счета примерно одинаковую сумму денег. Но на допросах потерпевшие говорили, что означенную сумму они брали для своих коммерческих нужд.

Показания были на удивление одинаковыми: пришел в банк, получил деньги, на моторе или на извозчике доехал до магазина или до конторы. У входа сильный удар по голове, на секунду потерял сознание, очнулся – портфель с деньгами исчез.

Тыльнер чувствовал, что есть какая-то весьма веская причина, по которой четверо битых-перебитых нэпманов сняли такую крупную сумму денег. Но потерпевшие молчали.

Тыльнер встретился со своим агентом, очаровательной Ларисой, певицей из ресторана «Ампир», имевшей отлаженные связи среди московских коммерсантов.

И через несколько дней в квартире Ларисы, в Столешниковом переулке, пила кофе с ликером молодая дама, когда-то воспитанница пансиона благородных девиц Мила Григорян.

В те времена нэпманы бросали своих жен, чтобы сочетаться браком с барышнями из хороших дворянских родов. Это как нынче, когда новорусские богачи хотят обязательно жить на Рублевском шоссе и покупать квартиры бывшей партийной элиты. Что поделать, комплекс «детей прачки» неистребим.

Так вот, Милочка Григорян, зная, что Лариса тоже из хорошей московской семьи, доверительно сообщила подруге, что ее толстячок хотел купить партию бриллиантов, целых сорок штук, взял деньги в банке, но на него напали, а деньги отобрали.

В тот же день Тыльнер уже располагал информацией о бриллиантах. Судя по равному количеству похищенных денег, все потерпевшие могли иметь дело с продавцом этих таинственных бриллиантов.

Тыльнер начал вызывать потерпевших.

– Вот что, господин совбур, нам известно, что вы хотели приобрести сорок бриллиантов весом по пяти каратов каждый. Вы знали, что сделка эта незаконна, но она не состоялась, поэтому ответственности вы не несете. Вы, конечно, можете молчать. Но помните, что угрозыск может вам испортить жизнь и коммерцию.

Двое пошли «в сознанку» – меховщик Григорян и хозяин магазина модной одежды в Петровском пассаже Дымов. Они поведали, что некто Виктор Брянцев, светский молодой человек, управляющий кинотеатром «Арс», предложил Григоряну партию бриллиантов, сорок штук, каждый весом в пять каратов. Камни были африканские, огранка голландская.

Надо оговориться, что в те милые времена любой человек мог спокойно приобрести пару драгоценных камней. Покупка трех уже считалась экономическим преступлением.

Виктор показал Григоряну камни и даже дал один для консультации с ювелиром. Ювелир осмотрел камень и сказал, что работа прекрасная, а бриллиант чистой воды.

Григорян встретился с Брянцевым, они поторговались и ударили по рукам. На следующий день Григорян поехал в банк, снял нужную сумму и на извозчике поехал в магазин. У самого порога его замечательной меховой торговли кто-то саданул нэпмана по голове, он потерял сознание. Когда очнулся, денег не было.

Судебный медик просветил Тыльнера, что били по головам с большой силой тупым предметом, по всей вероятности кулаком. Человек, совершивший это, должен быть весьма сильным. Виктор Брянцев для этого явно не годился.

Когда-то писатель Юлиан Семенов упросил меня помочь его дядьке, знаменитому муровскому сыщику Илье Ляндресу, написать статью для журнала «Советская милиция». Сам Юлиан, как всегда, уезжал куда-то за кордон и сваливал на друзей всякие мелкие обязательства.

Но я не жалею, что пошел домой к старому сыщику. Он рассказал мне много занимательных историй, которые позже я использовал в своих публикациях; кроме того, показал мне свой богатый фотоархив.

На одной из старых фотографий я увидел красивого молодого человека, снятого во весь рост. Прекрасно сшитый костюм, заколка в галстуке, на ногах модные тогда остроносые ботинки «шимми». Он загадочно смотрел с пожелтевшей от времени фотокарточки на окружающий мир.

– Кто это? – поинтересовался я.

– Это, – Ляндрес перевернул карточку, – Виктор Брянцев, кличка Красавчик, проходил у нас в 1925-м по делу о бриллиантах. Такой, знаешь, пижон.

Итак, решено было последить за Виктором Брянцевым. Несколько дней наружка безрезультатно ходила за ним. Утром Виктор завтракал в кафе на Садово-Триумфальной, потом ехал на работу, вечером – в сад «Эрмитаж».

Но однажды вместо работы он поехал к трем вокзалам в пивную «Собрание друзей», где встретился со здоровым мужиком.

Они поговорили о чем-то и разошлись. Брянцев поехал в кинотеатр «Арс», а его собеседник сел на пригородный поезд и доехал до станции Салтыковка. Сыщики быстро установили, что это бывший цирковой борец Филипп Вахонин, выступавший на арене под псевдонимом Богатырь Подмосковья.

По собственному опыту скажу, что свидетели преступления есть всегда, только их надо тщательно и не один день искать.

Районная милиция, занимавшаяся делом о нападениях на владельцев магазинов, отнеслась к поиску очевидцев преступления без особого рвения. Тем более что пострадали не рабочие и крестьяне, а люди классово чуждые.

Члены бригады Тыльнера облазили все закоулки и нашли двоих свидетелей. По их описанию, Богатырь Подмосковья очень подходил на роль человека, грабившего коммерсантов.

Вахонина решили арестовать, но, принимая во внимание его недюжинную физическую силу, поручили это оперативнику Тихонину, бывшему цирковому борцу Синяя Маска.

Встреча борцов в Салтыковке закончилась победой Синей Маски, тем более что у него был револьвер и четверо помощников.

В МУРе, в Гнездниковском, свидетели опознали налетчика. Богатырю Подмосковья пришлось сознаться, в расчете на снисхождение, на которое он имел право как классово близкий гражданин.

Он поведал Тыльнеру незатейливую, как апельсин, историю. Все дело в том, что скоробогачи не верили советской власти и старались вложить деньги в ценности. Тогда было нельзя, как сегодня, переводить миллионы в другие страны. Поэтому хозяева магазинов, фабрик, ресторанов постоянно скупали ювелирку.

Виктор Брянцев предлагал своим клиентам партию бриллиантов, из которых только два камня были подлинными, остальные – великолепно сделанная туфта.

А дальше все было делом техники. Вахонин следил за будущей жертвой, в удобную минуту бил по голове и забирал деньги.

Брянцева арестовали утром, когда он шел в кафе завтракать.

Сколько подобных историй хранили аллеи сада «Эрмитаж»!..

Собиралась там всегда определенная публика. И хотя нэпманы растворились в море социализма, им на смену пришли новые частники, часовщики и портные, хозяева мастерских металлоремонта и пошива кепок.

Многие забыли, что в суровые сталинские времена были частные фотоателье, врачи, сапожники. Улицы были заклеены вывесками мелких частников. Мне особенно нравилась одна. Она висела на улице Алексея Толстого: «Портной Лев».

Последних частников в стране отменил Никита Хрущев.

Но в те времена, когда мы с моим другом Мишей Гельманом любили вечером погулять по аллеям «Эрмитажа», частники были еще в полном порядке. Одетые по моде 1950-х годов, в костюмах из жатки и габардина, гордо вели они по аллеям своих дам, закутанных в панбархат и увешанных бриллиантами.

Среди этой публики почти каждый вечер прогуливался высокий, очень модный человек, одетый во все заграничное, купленное в комиссионках. Он был владельцем мастерской, где ремонтировали часы и всевозможную механику. О нем говорили: мастер от Бога – он мог запросто починить самую затейливую вещь. Поговаривали, что он скупает золотишко, но кого, кроме милиции, это интересовало?! Кличка у него была «Судак», за совершенно бесцветные рыбьи глаза.

Не знаю, правда ли это, но эту историю я слышал от самых разных людей. Судак «втюхал» кепочнику из Столешникова Моне по кличке Нос, машинку, которая печатала деньги. Продал он свое изобретение за тридцать тысяч, по тем временам деньги ломовые. Машина была устроена безобразно просто: крути ручку – и новенькая хрустящая сторублевка выскакивала из прорези. Конечно, как мне рассказывали, на машинке этой загоралась лампочка, стояли баллончики для краски.

Моня Нос включил машинку, крутанул ручку и в прорези показалась первая сотня. Он набрал пятьсот и пошел в сберкассу, чтобы положить деньги на книжку. Там их проверили и в подлинности не усомнились.

Тогда Моня рассчитался с Судаком. Но его счастье длилось недолго: машинка выкинула ему всего две тысячи рублей. Когда умелый человек развинтил это сооружение, то увидел камеру, в которую закладывались деньги, при повороте ручки купюра подавалась к прорези и выталкивалась наружу. А лампочки, баллончики и прочая техника были обычной бутафорией.

Судак исчез из Москвы.

А лет через пятнадцать я встретил его в Таллине. По воскресеньям в кафе гостиницы «Виру» собирались деловые люди. К своему удивлению, я увидел среди них Судака. Он, конечно, изменился, время брало свое, но одно осталось неизменным – татуировка на левой руке. Такой я не видел ни у кого. Между большим и указательным пальцами синела гренадерская граната с пламенем у запала. Такие изображения были на пряжках русской пехоты. По возрасту Судак никак не мог быть чудо-богатырем гренадером, и происхождение гранаты оставалось загадкой.

Года через три начальник убойного отдела таллинской милиции Валера Данилевский показал мне фотографии убитого Судака. Татуировка была сфотографирована отдельно. Убили залетные армяне, которые перед этим его долго пытали в котельной.

Все дело в том, что Судак, он же Локтев Алексей Сидорович, трижды подряд выиграл в «Спортлото». Первый раз он угадал пять тысяч, второй – три, а третий – восемьсот рублей.

Всех, кто спрашивал его о такой редкой удаче, он говорил, что изобрел машинку, которая помогает ему угадывать выигрышные билеты.

Это, конечно, была полная чушь, но зверьки клюнули на это и пытали беднягу, пока он не отдал концы. Произошло это в 1969 году, в доме напротив знаменитого Клуба моряков.

Но я хочу вернуться в 1951 год.

Миша Гельман сказал мне таинственно:

– Завтра к восьми подходи к входу МАТИ.

– А что будет?

– Увидишь.

Ровно в восемь я пришел на угол Петровки.

Через несколько минут у входа в институт остановилась «победа». Из нее вышел мой друг. Я посмотрел на него и застыл, как соляной столб. На голове у Мишки была индийская чалма с какой-то брошкой, между бровями красное пятно. Он был бос и гол, только срамное место прикрывала расшитая бисером набедренная повязка.

Ни на кого не обращая внимания, он перешел дорогу и двинулся к «Эрмитажу», куда уже стекался праздный народ. Потом развернулся, пошел обратно и скрылся в дверях мужского туалета.

Минут через двадцать он вышел одетый, подошел к Судаку и сказал:

– Ну?

– Ты даешь, Мишка. Судак полез в карман и протянул Мишке пачку денег.

– Кусок! – радостно объявил мне Мишка. Иначе говоря, тысяча рублей, на такую сумму можно было месяц сидеть в «Коктейль-холле».

– Я выкуплю из ломбарда часы и шмотки, – сказал Мишка, – а завтра познакомлю тебя с девушкой, самой главной в моей жизни.

И веселый, бесшабашный Мишка начал с грустью рассказывать о своей горькой любви.

На следующий вечер я пришел к «Эрмитажу», где у входа нервно прогуливался мой друг с букетиком цветов.

– Вот она, – севшим от волнения голосом сказал Мишка.

К нам подходили две прелестные дамы. Одна – темноволосая, с яркими синими глазами, вторая – очаровательная блондинка. Старшую звали Галя Кмит, а ту, что помоложе, – Инна Кмит. Вот в нее-то и был безнадежно влюблен мой друг.

Самое смешное: Галина приходилась мачехой Инне, хотя разница в возрасте у них была минимальной. Мы пошли в кафе и провели замечательный вечер. Обе дамы пригласили меня бывать у них, как говорили когда-то, запросто.

После нашей встречи Мишка поведал мне некоторые любопытные факты. Был такой, в те годы знаменитый, актер Леонид Кмит. Прославился он сразу, сыграв Петьку в фильме «Чапаев». Инна была дочерью от первого брака, а Галина – второй, брошенной им женой. Кмит ушел, оставив на плечах бывшей жены двух своих дочерей и все вытекающие отсюда заботы.

Милые дамы жили в Гнездниковском переулке, в доме Нерензее в квартире номер 210. По сей день, когда мне становится грустно, я вспоминаю нашу веселую компанию, постоянно крутившуюся там, и настроение у меня улучшается.

Я назвал все это клубом поклонников Инны Кмит. В доме постоянно бывали студенты-международники, будущие звезды сцены, молодые журналисты и даже один писатель – надутый и важный Виктор Горохов.

Инна училась в театральном училище и стала через несколько лет кинозвездой. Она снималась в главных ролях в фильмах «Она вас любит», «Новый аттракцион», «Приваловские миллионы». Но потом не пошла масть. Неудачные браки, нерешенные проблемы, и начинающая кинозвезда стала режиссером на телевидении – правда, очень хорошим.

Но тогда никто не знал, как все сложится, и мы, как могли, веселились в квартире 210. Однажды днем мы с хозяйками пили чай. Раздался звонок в дверь, и в комнату вошел Александр Николаевич Вертинский. Он поцеловал моих приятельниц, назвал их лапочками и сел к столу.

Мне тогда повезло: этот великий певец и артист разговаривал со мной как с равным, будто я его коллега. Он рассказывал веселые истории о съемках фильма «Заговор обреченных», где играл кардинала, за что был удостоен звания «Лауреат Сталинской премии».

Хотя я встречал его на улице, видел на концертах, но больше общаться с этим необыкновенным человеком не доводилось. Жаль – беседовать с ним было удовольствием огромным.

Салон Кмит был своеобразным литературно-художественным клубом. Сюда приходили киносценаристы, любил забежать на огонек кинорежиссер Всеволод Пудовкин. Семья, во главе которой стояла Галя Кмит, жила нелегко, но никто этого не замечал. Галя зарабатывала деньги как могла: писала заметки в газеты, делала передачи, подрабатывала на киностудиях.

Никто тогда не знал, что через двадцать лет она станет знаменитым фотохудожником, снимавшей Алена Делона, Бельмондо, Феллини, Антониони, Марчелло Мастрояни и практически всех мировых кинозвезд. Но тогда для любого гостя в доме всегда был стакан чая с бутербродом, а частенько и стакан вина.

Сад «Эрмитаж» сыграл в моей жизни определяющую роль. Именно там я познакомился с человеком, который резко изменил мою судьбу, человеком, который через несколько лет привел меня в газету «Московский комсомолец», перепечатал на своей машинке мой первый материал и сказал:

– Плыви! Выплывешь – молодец, потонешь – значит, не повезло.

Моей крестной матерью в журналистике стала Галина Кмит.

Значительно позже я понял, что сама аура двести десятой квартиры для меня была благотворна, а встречи со знаменитыми людьми определили мою дальнейшую жизнь.

Уезжая защищать рубежи родины, я прощался с Москвой. Я бродил по «Эрмитажу», не зная еще, сколько занимательных историй я опубликую об этом прекрасном месте; пил легкое вино в кафе «Красный мак» в Столешникове; побаловался пуншами в «Коктейль-холле» и, конечно, прошелся по московскому Бродвею.

Вот и сегодня я мысленно иду по тем же местам. Они остались в моей памяти такими же, как в те далекие годы. И город мой, о котором я пишу, остался таким же.

Но наступило время – и мне пора покидать его. Я словно закрываю дверцу в прошлое. Скрипнули щеколды, и мой город исчез. Я в своих очерках рассказал маленькую толику занимательных московских историй. А город мой хранит их огромное множество.

Я закончил свои московские истории. Прощай, моя Москва!