Окна квартиры Анжелы Уоррен выходили на Риджентс-парк. В этот весенний день теплый воздух вливался в раскрытое окно, и если б не ровный, зловещий гул проносящихся внизу машин, можно было бы представить, что находишься в деревне.

Дверь открылась, и Пуаро отвернулся от окна. В комнату вошла Анжела Уоррен.

Он видел ее не в первый раз. Несколько дней назад мисс Уоррен выступала на конференции в Королевском географическом обществе, и Пуаро, воспользовавшись случаем, послушал ее лекцию. Выступление ему понравилось, хотя и получилось, возможно, несколько суховатым с точки зрения широкой публики. Мисс Уоррен оказалась прекрасным лектором – говорила без пауз, не отвлекаясь. Голос ее звучал четко, ясно и мелодично. Она не пошла на уступки той части зрителей, которая ждала романтики и приключений. Никаких душещипательных историй и совсем мало того, что представляло бы общественный интерес. Четкое и немногословное перечисление фактов, прекрасно проиллюстрированных умело подобранными слайдами, с вытекающими из них логическими выводами. Все четко, ясно, последовательно и убедительно.

Душа Пуаро ликовала. Приятно обнаружить научно организованный ум.

Теперь, видя ее вблизи, он подумал, что Анжела Уоррен легко могла быть очень красивой женщиной. Правильные, хотя и резкие, черты лица. Тонко очерченные темные брови, ясные и умные карие глаза, чистая бледная кожа. Плечи она держала прямо, а в ее походке было что-то слегка мужское.

Определенно ни малейшего сходства с жалобно визжащим поросенком. Вот только на правой щеке вытянулся, морщиня кожу, давно заживший шрам, оттягивавший вниз уголок глаза. Никто, наверное, и не догадывался, что глаз не видит. Сама мисс Уоррен, подумал Пуаро, так долго жила с этим увечьем, что, скорее всего, давно привыкла к нему и не замечала.

Ему вдруг пришло в голову, что из пяти человек, привлекших его внимание в ходе расследования, успехов и счастья достигли отнюдь не те, кто вступил в жизнь с наибольшими преимуществами. Худший результат показала Эльза, имевшая вначале все: молодость, красоту, богатство. Словно цветок, захваченный нагрянувшим внезапно заморозком и не успевший распуститься…

Сесилии Уильямс, как могло показаться со стороны, похвастать было нечем, однако Пуаро не обнаружил ни отчаяния, ни уныния, ни упадка духа. Жизнь увлекала ее, она не утратила интереса к людям и событиям. Огромное интеллектуальное и моральное преимущество давало ей строгое викторианское воспитание, которого мы ныне лишены: Сесилия Уильямс исполняла свой долг на том жизненном посту, который назначил ей Господь, и убежденность в своей правоте служила ей верной защитой от каменьев и копий зависти, недовольства и сожаления. С ней оставались воспоминания, ей были доступны, благодаря строжайшей экономии, маленькие радости, а здоровье и бодрость духа позволяли сохранять интерес к жизни.

И вот теперь в Анжеле Уоррен – этой юной особе, обезображенной и претерпевшей неизбежное унижение – Пуаро увидел, как он надеялся, дух, окрепший и закаленный непрестанной борьбой за уверенность в себе и твердость. Озорная, непослушная девочка-подросток стала сильной, волевой женщиной, чьи немалые умственные способности и неиссякаемая энергия позволяли достигать амбициозных целей.

Пуаро чувствовал, эта женщина успешна и счастлива. Она живет полной, яркой жизнью и получает от нее огромное удовольствие. Впрочем, детектив предпочитал женщин другого типа. Восхищаясь ясным, логическим умом Анжелы Уоррен, он ощущал присутствие в ней духа femme formidable, что настораживало его и даже пугало. Вкусу Пуаро всегда отвечали женщины яркие и экстравагантные.

С Анжелой перейти к цели визита не составило труда. Никаких уловок и ухищрений не потребовалось. Пуаро рассказал о встрече с Карлой Лемаршан, и лицо мисс Уоррен осветила теплая улыбка.

– Малышка Карла? Она здесь? Так хотелось бы ее увидеть…

– Вы поддерживали связь?

– Вряд ли это можно так назвать. Я училась в школе, когда она уехала в Канаду, и понимала, что через год-два она забудет нас. Потом, в более поздние годы, мы иногда обменивались подарками на Рождество, и это была единственная ниточка между нами. Мне представлялось, что она полностью погрузится в тамошнюю жизнь и ее будущее связано с той страной. Оно бы и к лучшему, учитывая обстоятельства…

– Конечно, так могло бы быть. Смена имени, смена места жительства… Новая жизнь. Но не все так просто.

Пуаро рассказал Анжеле о помолвке, о письме, полученном Карлой по достижении совершеннолетия, и мотивах ее приезда в Англию.

Мисс Уоррен слушала его спокойно и внимательно, ничем не выдавая своих чувств, но, когда гость умолк, негромко сказала:

– Молодец Карла.

Пуаро удивленно посмотрел на нее. С такой реакцией он столкнулся впервые.

– Вы одобряете, мисс Уоррен?

– Конечно. Я желаю ей успеха и сделаю все, чтобы помочь ей. Знаете, я чувствую себя виноватой из-за того, что не предприняла ничего сама.

– То есть вы допускаете возможность того, что она права?

Анжела Уоррен кивнула:

– Конечно, права. Каролина его не убивала. Я всегда это знала.

– Мадемуазель, вы меня удивляете, – пробормотал Эркюль Пуаро. – Все остальные, с кем я разговаривал…

– Никого не слушайте, – перебила она. – Я ничуть не сомневаюсь, что косвенных доказательств предостаточно. Моя убежденность основывается на знании. Я знаю свою сестру. Знаю определенно, что Каро не могла никого убить.

– Разве можно быть настолько уверенным в другом человеке?

– В большинстве случаев, наверное, нет. Согласна, человек способен на любой сюрприз. Но в случае с Каролиной у меня есть особые причины судить лучше, чем кто-либо еще.

Она дотронулась до изуродованной шрамом щеки.

– Видите? Вы, наверное, слышали об этом? – Пуаро кивнул. – Дело рук Каролины. Вот почему я уверена – просто знаю, – что она не убивала.

– Для большинства аргумент не очень убедительный.

– Да, скорее наоборот. По-моему, его даже использовали как доказательство вспыльчивости и неуправляемости Каролины. Исходя из того, что она ранила меня, специалисты утверждали, что точно так же она отравила своего неверного мужа.

– Я, по крайней мере, вижу разницу. Внезапная вспышка неуправляемого гнева отнюдь не означает, что дальше последует кража яда и использование его по назначению на следующий день.

Анжела Уоррен покачала головой:

– Нет, нет, я совсем не это имею в виду. Постараюсь объяснить, чтобы вы поняли. Предположим, в повседневной жизни вы человек доброжелательный и мягкий, но при этом подвержены вспышкам ревности. И предположим еще, что в какой-то период жизни, когда самоконтроль давался вам особенно трудно, вы в приступе гнева совершаете некое действие, которое едва не приводит к убийству. Представьте себе, какой это шок для вас, какой ужас. Для человека чуткого и ранимого, вроде Каролины, это кошмар навсегда. Как и чувство вины. Она ничего не забыла. Страх и раскаяние остались с ней на всю жизнь.

Тогда я сама толком этого не понимала, но теперь, оглядываясь назад, вижу все совершенно ясно. Тот случай, когда она поранила меня, не давал ей покоя. Память о нем преследовала Каролину постоянно. На всех ее поступках лежала тень того события. В нем объяснение ее отношения ко мне. Всё – для меня. Мне – только самое лучшее. Для Каро я всегда шла первой. Половина ее ссор с Эмиасом случалась из-за меня. Я ревновала и изводила Эмиаса как только могла: стащила кошачьи капли, чтобы добавить ему в напиток, а один раз подбросила ежа ему в постель. Но Каролина всегда была на моей стороне.

Мисс Уоррен помолчала.

– Конечно, я вела себя безобразно. Каролина ужасно меня избаловала. Но речь о другом. Мы же говорим о том, как это отразилось на ней. В результате той вспышки гнева она прониклась стойким отвращением к любым действиям такого рода.

Каро всегда следила за собой, жила в постоянном страхе перед тем, что нечто подобное может повториться. А еще она предприняла собственные меры защиты. Одна из них – большая вольность в выражениях. Она думала – и с точки зрения психологии, наверное, была права, – что если выплеснет агрессию в словах, то избавится от соблазна выразить агрессию в действиях. Практика показала, что метод работает. Я слышала от нее такие, например, высказывания: «Как бы мне хотелось покрошить его на кусочки и сварить в масле». Она могла сказать мне или Эмиасу: «Будешь надоедать – убью». Она не стремилась избегать ссор и в них давала себе полную волю. Понимала, что в ней живет импульс к насилию, и предусмотрительно давала ему выход. Стычки с Эмиасом перерастали у них во что-то невероятное.

Пуаро кивнул.

– Да, подтверждение этому есть. На суде говорили, что они жили как кошка с собакой.

– Вот именно. В этом и заключается проблема свидетельских показаний. Они бестолковые и создают неправильное представление. Конечно, Каро и Эмиас ссорились! Конечно, они говорили друг другу жестокие, оскорбительные и возмутительные вещи. Чего никто не понимает, так это того, что им нравилось ссориться. Да, нравилось! И ей, и Эмиасу. Такая вот склеилась парочка. Обоим нравилась драма, эмоциональные сцены. Большинство мужчин – другие. Им хочется покоя. Но Эмиас был художником. Он любил кричать, угрожать, возмущаться. Он как бы выпускал пар. Такие, потеряв запонку, ставят на уши весь дом. Знаю, звучит странно, но жизнь в режиме непрерывных ссор и примирений была их идеалом! Они так развлекались. – Анжела нетерпеливо тряхнула головой. – Если б меня не услали, если б мне позволили выступить в суде, я бы так всем и сказала. – Она пожала плечами. – Только не думаю, что мне поверили бы. Да и я сама тогда не понимала этого с такой ясностью, как теперь. Я знала это, но не осознавала всего, и мне в голову не приходило попытаться изложить все словами. – Посмотрела на Пуаро. – Вы ведь понимаете, что я хочу сказать?

Тот выразительно кивнул:

– Прекрасно понимаю. Вы абсолютно правы в том, что сейчас сказали. Есть люди, которых утомляет согласие. Им постоянно требуются стимуляторы разлада, чтобы творить драму в собственной жизни.

– Верно.

– Позвольте спросить, мисс Уоррен, как бы вы описали ваши чувства в те дни?

Анжела вздохнула.

– Растерянность и замешательство, прежде всего. Беспомощность. Это был какой-то невероятный кошмар. Каролину вскоре арестовали – думаю, дня три спустя. До сих пор помню, как меня это возмутило, как я злилась, как верила с детской наивностью, что произошла какая-то дурацкая ошибка и все снова будет в порядке…

Каро, разумеется, тревожилась из-за меня, хотела, чтобы я уехала как можно скорее. По ее требованию мисс Уильямс почти сразу же отвезла меня к каким-то родственникам. Полиция не возражала. А потом, когда в суде решили, что мои показания необязательны, меня отправили за границу.

Разумеется, я не хотела уезжать, но меня убедили, что Каро беспокоится обо мне и что помочь ей я могу, только если уеду… – Она помолчала. – В общем, меня отправили в Мюнхен. Там я и была, когда присяжные вынесли вердикт. Повидаться с Каро не разрешили – этому воспротивилась она сама. Наверное, то был первый и единственный раз, когда она не поняла меня.

– Не думайте так, мисс Уоррен. Посещение в тюрьме любимого человека могло не лучшим образом отразиться на психике восприимчивой девушки.

– Возможно.

Анжела Уоррен поднялась.

– После приговора сестра написала мне письмо. Я никому его не показывала. Думаю, сейчас я покажу его вам. Может быть, оно поможет вам понять, каким человеком была Каролина. Можете, если пожелаете, показать его Карле.

Она подошла к двери, потом вернулась.

– Идемте со мной. У меня в комнате портрет Каролины.

Второй раз за последнее время Эркюль Пуаро стоял перед женским портретом.

С художественной точки зрения работа была посредственная, но детектив смотрел на картину с любопытством – его не интересовали ее художественные достоинства. Вытянутое овальное лицо, изящная линия подбородка, милое, слегка застенчивое выражение. Лицо, как будто не уверенное в себе самом, эмоциональное, со скрытой, спрятанной красотой. В нем не было силы и энергичности, как в лице дочери, несомненно унаследовавшей эти качества от отца. Лицо отражало натуру менее позитивную.

И тем не менее, рассматривая портрет, Эркюль Пуаро понял, почему человек с таким богатым воображением, как Квентин Фогг, не смог ее забыть.

Рядом с Пуаро, держа в руке письмо, стояла Анжела Уоррен.

– А теперь, когда вы узнали, как она выглядела, прочтите ее письмо.

Детектив осторожно развернул листок и стал читать то, что Каролина Крейл написала шестнадцать лет назад.

Эркюль Пуаро прочитал письмо дважды. Потом вернул его мисс Уоррен.

– Прекрасное письмо, мадемуазель. Замечательное.

– Каролина сама была замечательным человеком.

– Да, да. Какой необычный ум… Так вы считаете, что это письмо указывает на ее невиновность?

– Конечно!

– Но это не заявляется прямо.

– Каро знала, что мне и в голову не придет считать ее виновной!

– Возможно. Но понять его можно и в другом смысле. А именно в том, что да, она виновна и, искупив вину, найдет покой.

Такое предположение, подумал Пуаро, соответствовало ее поведению во время суда.

В этот момент он испытал сильнейшее сомнение в правильности избранного с самого начала направления в расследовании. До сих пор все указывало на виновность Каролины Крейл. Теперь даже она сама свидетельствовала против себя. И против всего этого было только одно – непоколебимая уверенность Анжелы Уоррен. Несомненно, она знала сестру очень хорошо, но разве ее убежденность не могла быть всего лишь фанатичной верностью девочки-подростка старшей, нежно любимой сестре?

Словно прочитав его мысли, Анжела Уоррен сказала:

– Нет, мистер Пуаро, я знаю, что Каролина не виновна.

– Видит Господь, я не хочу расшатывать вашу веру, но давайте будем практичными. Вы говорите, что ваша сестра не виновна. Хорошо, но тогда что же случилось на самом деле?

Мисс Уоррен задумчиво кивнула.

– Согласна, вопрос трудный. Думаю, все было так, как и сказала Каролина, – Эмиас покончил с собой.

– По-вашему, это сочеталось с его характером?

– Нисколько.

– Но вы не утверждаете, как в случае с миссис Крейл, что это невозможно?

– Нет, потому что, как я уже сказала, люди часто совершают невозможные, казалось бы, поступки, совершенно не соответствующие их характеру.

– Вы хорошо знали мистера Крейла?

– Да, но, конечно, не так хорошо, как знала Каро. Мне представляется невероятным, что Эмиас совершил самоубийство, но, я думаю, он мог это сделать. И даже должен был.

– Другого объяснения вы не находите?

Анжела встретила этот вопрос спокойно, но с некоторым интересом.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Никогда об этом не думала… Хотите сказать, что его убил кто-то другой? Что это было преднамеренное хладнокровное убийство?

– Но такое могло быть?

– Да, могло. Но все равно это очень и очень маловероятно.

– Даже менее вероятно, чем самоубийство?

– Трудно сказать. На первый взгляд никаких оснований подозревать кого-то другого нет. Оглядываясь сейчас назад, я не вижу никого…

– И все же давайте рассмотрим эту возможность. Кто из ближайшего круга знакомых представляется вам наиболее вероятным подозреваемым?

– Дайте подумать… Так, я его не убивала. И та тварь, Эльза, конечно, тоже. Она просто с ума сходила от злости, когда он умер. Кто еще там был? Мередит Блейк? Он всегда был верен Каролине, ходил за ней, как кот за хозяйкой… Какой-то мотив у него мог быть. В книге он мечтал бы убрать Эмиаса, чтобы самому жениться на Каролине. Но той же цели Мередит мог достичь проще, позволив Эмиасу уйти с Эльзой и оставшись с Каролиной в роли утешителя. Кроме того, я просто не представляю Мередита убийцей. Слишком мягок, слишком осторожен… Кто там еще?

– Мисс Уильямс? – предложил Пуаро. – Филипп Блейк?

Серьезное лицо Анжелы смягчила недолгая улыбка.

– Мисс Уильямс? Трудно убедить себя в том, что убийцей может быть гувернантка. Мисс Уильямс всегда была такая правильная, непреклонная, добродетельная… – Она помолчала, потом продолжила: – Конечно, была очень предана Каролине. Сделала бы ради нее все, что угодно. И Эмиаса ненавидела. Большая феминистка и мужененавистница. Достаточно ли этого для убийства? Конечно, нет.

– Пожалуй, едва ли, – согласился Пуаро.

– Филипп Блейк? – продолжала Анжела и, подумав немного, негромко добавила: – Вы ведь понимаете, что если мы говорим о вероятности, то он – самый подходящий кандидат.

– То, что вы говорите, мисс Уоррен, очень интересно. Позвольте спросить, почему вы так думаете?

– Ничего определенного у меня нет. Но, насколько я помню, Филипп Блейк – человек довольно ограниченного воображения.

– А ограниченное воображение предрасполагает к убийству?

– Нет, но оно может вести к выбору простого, грубого способа решения ваших трудностей. Люди такого типа находят удовлетворение в действии того или иного рода. Убийство – дело очень простое и грубое, вы со мной согласны?

– Да, думаю, вы правы. Это, несомненно, точка зрения. Но все равно должно быть что-то еще. Какой мотив мог быть у Филиппа Блейка?

Ответ последовал не сразу. Некоторое время Анжела Уоррен стояла молча, сосредоточенно глядя в пол.

– Он ведь был другом Эмиаса Крейла, не так ли? – спросил Пуаро.

Она кивнула.

– У вас что-то на уме, мисс Уоррен. Что-то, о чем вы пока мне не сказали. Эти двое, они были соперниками? Из-за девушки? Из-за Эльзы?

Анжела покачала головой:

– Нет, нет. Только не Филипп.

– Тогда что?

– Не знаю, знакомо ли это вам, но иногда какие-то вещи вдруг возвращаются к вам даже спустя годы. Я объясню, что хочу сказать.

Когда мне было одиннадцать лет, мне рассказали одну историю. Никакого смысла я в ней не увидела, и она никак меня не трогала – в одно ухо вошла, в другое вышла. Наверное, я о ней и не вспоминала бы больше. Но года два назад, находясь в театре, я вспомнила ее и так удивилась, что даже произнесла вслух: «О, теперь-то мне понятен смысл этой глупой сказки о рисовом пудинге». Притом никакой прямой аллюзии в репликах не было – только какая-то шутка, с некой очень туманной отсылкой к сказке.

– Я понимаю, мадемуазель, что вы хотите сказать.

– Тогда вы поймете и то, что я собираюсь вам сказать.

Однажды мне пришлось остановиться в отеле. Когда я шла по коридору, дверь одного из номеров открылась, и из комнаты вышла знакомая женщина. Номер был не ее, и я поняла это по тому, как изменилось ее лицо, когда она увидела меня.

И вот тогда я вспомнила и поняла выражение, которое увидела однажды ночью на лице Каролины в Олдербери, когда она вышла из комнаты Филиппа Блейка.

Анжела Уоррен подалась вперед, предупреждая вопрос Эркюля Пуаро.

– Тогда у меня и мысли никакой не возникло. Я, конечно, знала кое-что – как и все девочки моего возраста, – но никак не связывала эти знания с реальностью. Каролина Крейл вышла из комнаты Филиппа Блейка – ну и что? Вышла и вышла. Точно так же она могла бы выйти из комнаты мисс Уильямс или моей. Но я все-таки обратила внимание на выражение ее лица. Странное выражение, значения которого я не знала и не смогла понять. А поняла лишь много позже в Париже, когда увидела то же выражение на лице другой женщины.

– То, что вы рассказали сейчас, удивительно, – медленно проговорил Пуаро. – В разговоре с самим мистером Филиппом Блейком у меня сложилось впечатление, что он недолюбливает вашу сестру и никогда не питал к ней теплых чувств.

– Знаю. Не могу это объяснить, но что есть, то есть, – подтвердила Анжела.

Пуаро задумчиво кивнул.

Уже тогда, беседуя с Филиппом Блейком, он почувствовал: что-то не так. Нескрываемая враждебность к Каролине выглядела не совсем естественной. В памяти всплыли слова Мередита Блейка. «Думаю, ему не понравилось, что Каролина вышла за Эмиаса. Он больше года у них не показывался». Значит ли это, что Филипп был влюблен в Каролину? И не обернулась ли эта любовь, когда Каролина предпочла Эмиаса, в ненависть и горечь?

Да, Филипп был слишком резок, слишком необъективен. Пуаро представил его, бодрого, преуспевающего мужчину, у которого есть гольф и уютный дом. Какие чувства владели Филиппом Блейком шестнадцать лет назад?

– Не понимаю, – снова заговорила Анжела Уоррен. – Видите ли, у меня нет опыта в любовных делах – со мной ничего такого не случалось. Вам я рассказала об этом на случай, если это могло иметь какое-то отношение к случившемуся.