Глава 26
Париж?
Пять минут спустя мы уже запрыгивали в такси. Лицо Пуаро было мрачным.
– Я боюсь, Гастингс, – сказал он. – Я боюсь.
– Вы же не хотите сказать… – начал я и замолчал.
– Нам противостоит некто, кто уже дважды нанес удар. Этот человек без колебаний ударит снова. Он изворачивается и лавирует, как крыса, спасающая свою жизнь. Росс – это опасность. Значит, его надо устранить.
– Действительно ли то, о чем он хотел рассказать, так уж важно? – с сомнением спросил я. – Судя по его виду, он так не считал.
– Значит, он ошибался. Теперь ясно: Росс собирался рассказать нам нечто первостепенной важности.
– Но как об этом могли узнать?
– Ведь он разговаривал с вами. Там, в «Кларидже». Вокруг были люди. Безумие… полнейшее безумие. А! Почему вы не привезли его с собой… надо было охранять его… не подпускать к нему никого, пока я не выслушаю его.
– Мне и в голову не могло прийти… я даже не думал… – запинаясь, произнес я.
Пуаро взмахнул рукой.
– Не вините себя – разве вы могли знать? Я… я должен был предположить. Убийца, видите ли, Гастингс, хитер, как тигр, и так же безжалостен… А! Неужели мы никогда не доедем?
Наконец мы добрались. Росс жил в маленькой квартирке на втором этаже дома, стоявшего на большой площади в Кенсингтоне. Об этом свидетельствовала маленькая карточка, вставленная в рамку возле звонка. Дверь в подъезд оказалась открыта. Внутри был широкий лестничный пролет.
– Как легко войти… Никто и не увидит, – пробормотал Пуаро, поднимаясь по лестнице.
На втором этаже была своего рода перегородка и узкая дверь с автоматическим замком. В центре двери висела карточка Росса.
Мы замерли. Вокруг стояла мертвая тишина.
Я толкнул дверь – к моему удивлению, она открылась.
Мы вошли. С одной стороны холла увидели открытую дверь; другая, перед нами, вела, очевидно, в гостиную.
Мы направились в гостиную. Она представляла собой половину просторного салона и была обставлена дешевой, но удобной мебелью. Там никого не оказалось. На маленьком столике стоял телефон, трубка лежала рядом с аппаратом.
Пуаро шагнул вперед, огляделся и покачал головой.
– Не здесь. Пошли, Гастингс.
Мы вернулись обратно в холл и подошли к другой двери. Это была крохотная столовая. На дальнем конце стола распростерся едва не падающий из кресла Росс.
Пуаро склонился над ним.
Затем выпрямился – его лицо было белым.
– Мертв. Заколот в основание черепа.
Последующие события того дня сохранились в моей памяти как кошмар. Я не мог избавиться от ужасного чувства ответственности за случившееся.
Много позже, уже вечером, когда мы остались вдвоем, я рассказал Пуаро о своих горьких угрызениях совести. Он ответил без промедления:
– Нет-нет, не вините себя. Разве вы могли что-либо заподозрить? Добрый Господь не наделил вас подозрительностью.
– А вы заподозрили?
– Тут другое. Всю свою жизнь, видите ли, я выслеживаю убийц. И знаю, как с каждым разом побуждение к убийству становится сильнее, пока наконец по какой-то тривиальной причине… – Он замолчал.
Мой друг словно успокоился после нашей страшной находки. Пока в квартире работала полиция, пока проводился опрос жильцов дома, пока выполнялись внушающие ужас процедуры, сопутствующие любому убийству, он оставался отстраненным – на удивление спокойным – и держался как сторонний наблюдатель. И сейчас, когда Пуаро замолчал на полуслове, у него в глазах появилось то же самое отстраненное, задумчивое выражение.
– Мы, Гастингс, не можем тратить время на сожаления, – негромко сказал он. – У нас нет времени на «если бы». Несчастный молодой человек, который сейчас мертв, хотел что-то сказать нам. И мы уже знаем, что это было нечто очень важное – в противном случае его не убили бы. Так как он уже ничего не сможет нам рассказать, мы должны сами догадаться. Мы должны сами догадаться – и для этого у нас имеется одна крохотная подсказка.
– Париж, – сказал я.
– Да, Париж. – Пуаро встал и заходил взад-вперед. – В этом деле было много упоминаний о Париже, но, к несчастью, в связи с различными обстоятельствами. Есть слово «Париж», выгравированное на золотой коробочке. Париж в ноябре прошлого года. Тогда там была мисс Адамс; возможно, и Росс тоже там был. Был ли там кто-то еще, кого знал Росс? Кого он видел в обществе мисс Адамс при каких-то особых обстоятельствах?
– Мы не сможем этого узнать, – сказал я.
– Напротив, сможем. И узнаем! Возможности человеческого мозга, Гастингс, безграничны. Какие еще упоминания о Париже связаны с этим делом? Есть невысокая женщина в пенсне, которая заезжала за коробочкой к ювелиру. Знал ли ее Росс? Герцог Мертон находился в Париже, когда было совершено преступление. Париж, Париж, Париж. Лорд Эджвер собирался в Париж… А! Возможно, тут у нас что-то есть. А не убили ли его для того, чтобы помешать поездке в Париж?
Пуаро снова сел и свел брови к переносице. Я буквально ощущал исходившие от него волны усиленной умственной работы.
– Что произошло за обедом? – пробормотал он. – Самое обычное слово или фраза, должно быть, открыло Дональду Россу значимость тех сведений, которыми он обладал. То есть до того момента он не знал, насколько они важны. Было ли там какое-то упоминание о Франции? О Париже? На вашем конце стола, я имею в виду.
– Слово «Париж» упоминалось, но в совершенно другой связи.
Я рассказал об оплошности Джейн Уилкинсон.
– Это, вероятно, все объясняет, – задумчиво проговорил Пуаро. – Слова «Париж» оказалось достаточно – во взаимосвязи с чем-то другим. Но что это другое? На что смотрел Росс? Или о чем он говорил, когда это слово было произнесено?
– Он рассказывал о шотландских суевериях.
– А его взгляд был направлен… куда?
– Не могу сказать точно. Думаю, он смотрел в тот конец стола, где сидела миссис Уидберн.
– Кто сидел рядом с ней?
– Герцог Мертон, потом Джейн Уилкинсон, потом какой-то незнакомый мне тип.
– Месье le Duc… Вполне возможно, что он смотрел на месье le Duc, когда было произнесено слово «Париж». Не забывайте, герцог был – или считается, что был, – в Париже в момент преступления. А наш друг Росс неожиданно вспомнил нечто такое, что показало бы, что Мертон в Париже не был.
– Мой дорогой Пуаро!..
– Да, вы воспринимаете это как полнейший абсурд. И все тоже. Был у месье le Duc мотив для преступления? Да, причем сильный. Но вот предположить, что он это преступление совершил, – о, какой абсурд! Ведь он так богат, он занимает такое важное положение в обществе, он прославился своим благородным характером… Никто не станет внимательно изучать его алиби. Однако сфабриковать алиби в большом отеле несложно. Пройти мимо стойки администратора, вернуться – такое под силу любому. Скажите, Гастингс, Росс что-нибудь сказал, когда произнесли слово «Париж»? Он проявил какие-то эмоции?
– Я точно помню, как он резко втянул в себя воздух.
– А как он держался, когда разговаривал с вами? Был озадачен? Смущен?
– Именно таким он и был.
– Précisément. Ему в голову приходит идея. Он считает ее нелепой! Абсурдной! И все же… он сомневается, стоит ли говорить о ней. Он хочет сначала посоветоваться со мной. Но увы! Когда он принимает решение, меня уже там нет.
– Если бы он рассказал мне чуть больше, – посетовал я.
– Да. Если бы… Кто в этот момент был рядом с вами?
– Ну, практически все. Все прощались с миссис Уидберн. Я не обратил внимания…
Пуаро опять встал.
– Неужели я все это время ошибался? – пробормотал он, расхаживая по комнате. – Неужели я ошибался все это время?
Я смотрел на него с сочувствием. Правда, я не знал, какие идеи роились у него в голове. «Закрытый, как устрица», – сказал о нем Джепп, и эти слова инспектора Скотланд-Ярда довольно точно описывали Пуаро. Мне было известно одно: сейчас, конкретно в этот момент, он воюет с самим собой.
– Как бы то ни было, – сказал я, – это убийство нельзя повесить на Рональда Марша.
– Это довод в его пользу, – рассеянно проговорил мой друг. – Однако сейчас это нас не заботит.
Он неожиданно, как и в прошлый раз, сел.
– Я не мог так сильно ошибаться, Гастингс. Помните, я как-то поставил перед собой пять вопросов?
– Что-то смутно припоминаю.
– Они были следующие. Почему лорд Эджвер изменил свое мнение насчет развода? Как объяснить ситуацию с письмом, которое он якобы, по его словам, написал и которое она, по ее словам, так и не получила? Почему его лицо выражало ярость, когда мы в тот день выходили из дома? Что пенсне делало в сумочке Карлотты Адамс? Зачем некто телефонировал леди Эджвер в Чизик и тут же повесил трубку?
– Да, были такие вопросы, – сказал я. – Теперь я вспомнил.
– Гастингс, все это время я вынашивал одну идею. Идею о том, кто этот человек – тот, что маячит на заднем фоне. На три из тех вопросов я ответил – и ответы соответствуют моей идее. А вот на два, Гастингс, я ответить не могу.
А теперь взгляните, что это означает. Либо я ошибаюсь насчет личности, и этот человек просто не может быть им. Либо ответы на те два вопроса, на которые я не могу ответить, все это время лежат рядом. Так что из двух верно, а, Гастингс?
Поднявшись, Пуаро подошел к столу, отпер ящик и достал письмо, пересланное Люси Адамс из Америки. Он попросил у Джеппа разрешения подержать его день-два, и тот дал свое согласие. Пуаро разложил его перед собой на столе и, сев, склонился над ним.
Шли минуты. Я, зевнув, взял книгу. Я сомневался, что изучение письма даст Пуаро какой-то результат. Мы уже исследовали его со всех сторон. Кроме подтверждения тому, что в письме говорится не о Рональде Марше, в нем не было ничего, что подсказало бы, кто это может быть.
Я перелистнул страницы своей книги…
Вероятно, задремал…
Внезапно Пуаро издал тихий возглас. Я резко выпрямился.
Выражение, с которым он смотрел на меня, описать было трудно. Его зеленые глаза сияли.
– Гастингс, Гастингс…
– Да, в чем дело?
– Помните, я говорил вам, что если б тот человек действовал в определенном порядке и в соответствии с какой-то системой, он наверняка отрезал бы страницу, а не оторвал?
– Да.
– Я ошибался. Это преступление продумано и имеет четкую систему. Страницу нужно было именно оторвать, а не отрезать. Взгляните сами.
Я взглянул.
– Eh bien, видите?
Я покачал головой.
– Вы хотите сказать, что он спешил?
– Спешил или не спешил, все равно было бы то же самое. Неужели вы не видите, друг мой? Страницу нужно было оторвать…
Я покачал головой.
Понизив голос, Пуаро сказал:
– Я глупец. Я был слеп. Но сейчас – сейчас – у нас все получится.
