Новый мир, в котором мы живем, построили новые коммуникации. Они создают информационные контексты, в рамках которых затем начинает трансформироваться реальность. Важно только как можно интенсивнее удерживать эти контексты.

Новый мир — это новые коммуникации. Интернет и социальные сети заменили многим реальность. Для многих молодых людей жизнь — это интернет, поскольку там встает и садится их солнце. Причем это солнце встает и садится исключительно тогда, когда это требуется для потребителя.

Государства не любят таких свободных от их контроля зон. Поэтому они начали использовать новые формы контроля интернета. С одной стороны, государство платит людям за правильные месседжи в интернете, отбирая для этого или волонтеров, или создавая соответствующие воинские подразделения, или поддерживая нужные государства группы. С другой стороны, государство накладывает множественные ограничения на интернет, забрав себе право закрывать сайты, создав для этого соответствующее законодательство. И третье — государство всеми силами требует от интернет-провайдеров подавать ему личные данные о пользователях. Государство также все время пытается контролировать, что именно можно найти в поисковиках, а что находить нельзя.

В целом следует признать, что государственные структуры пытаются обуздать интернет. И хотя они делают это малыми шагами, но все равно движутся к своей цели, заходя на это пространство с разных сторон. Однотипно осваивают интернет-пространство и сильные игроки со стороны общества, например, Ю. Тимошенко приписывают наибольшее количество обслуживающих ее интернет-троллей. Россия в ответ на подобного рода системные наступления заговорила о возможности закрыть Твиттер и Фейсбук, что вызвало понятное возмущение в обществе. Мнение же властей иное. Как говорит заместитель председателя Госкомнадзора М. Ксензов: «У меня есть стойкое ощущение, что Twitter — это глобальный инструмент продвижения политической информации. Во взаимодействии с нами они используют свою аудиторию как средство достижения целей. При этом значимость пользователя как личности, его интересы для этой компании сведены к уровню плинтуса. Последовательно отказываясь выполнять наши требования, они специально создают условия, в которых блокировка этого ресурса на территории нашей страны становится практически неизбежной».

Во всем этом возникает совершенно новая ситуация, когда глобальные информационные ресурсы наравне с такими игроками, как другие страны, могут вступать в конфликты, отказываясь подчиняться требованиям правительств. Конфликты с Гугл, например, были у властей Китая и Турции. То есть внешняя независимая информационная среда не хочет трансформироваться под потребности тех или иных стран, которые требуют не показывать того или иного контента.

Мы живем в мире не просто насыщенном, а перенасыщенном коммуникациями. И. Сундиев увидел отрицательные последствия такой перегрузки информацией: «Человек, который находится в таком очень мощном информационном поле, так сказать, дезорганизован на самом деле, это человек, который очень легко управляемый. Он очень легко управляемый. И если раньше мы сталкивались с концепцией управляемого хаоса, потом выяснилось, что хаос можно вызвать, а вот управлять им очень-очень сложно, да? То есть обратите внимание, как, допустим, трактуются события сейчас в Северной Африке — это уже не управляемый хаос, это уже созидательное разрушение».

Он же говорит об исследованиях молодежи в 1985 г. и сегодня. За это время произошли существенные изменения. Если раньше молодежь имела цели за пределами своей группы, то сегодня она не выходит за групповые интересы. Вот его слова: «Традиционно молодежь, она всегда не просто радикальна, она всегда обладает большим пассионарным зарядом, чем люди старшего поколения, и вот эта ориентация на макросоциальные цели у молодежи всегда традиционно выше, чем ориентация на внутригрупповые. Здесь же произошел такой тектонический сдвиг, когда цели группы стали гораздо важнее, чем все то, что происходит в обществе и в государстве».

Как видим, современные технологии управления направлены на то, чтобы убрать людей с улицы. Когда же это происходит, это должно быть результатом специально предпринимаемых усилий. То есть массы перехватывают управление социосистемой тогда, когда создаются соответствующие для этого условия.

Если мы посмотрим на все революционные события уже нашего времени, то все они «зажигались» каким-то событием, которое было достаточно неординарным, но одновременно становилось символом обличения системы. Тунис-2011 г. начался с публичного самосожжения торговца фруктами, Тунис-2013 г. — с убийства лидера оппозиции. Украина имеет череду символических событий подобного рода, включая отравление В. Ющенко, хотя вина власти не доказана и по сегодняшний день, в точке выборов она рассматривалась вполне доказанной. Все это яркие образы, обличающие режим лучше, чем тысячи слов. Воздействие на эмоциональную часть мозга отключает рациональность человека, он становится более легко подвержен новым типам поступков.

Реклама строится как раз на этом подключении к эмоциональной составляющей человека. Нам никогда с экрана не перечисляют объективные характеристики товара. Данный тип товара подключают к решению проблем, которые есть у целевой группы. Именно поэтому кофе, дезодорант или жевательная резинка становятся инструментарием для знакомства юноши с девушкой.

Уход в сторону образа от факта является характерным не только для бизнеса (реклама и ПР), но и для информационной войны: «Поскольку образ в современном информационном пространстве обогнал по степени реальности факт, факт оказывается вторичен. Машина инфовойны работает с образом отдельно, а с фактом отдельно; нужный образ делает ярким, а ненужный факт — мутным и спорным. Многочисленные факты, в том числе фото и видео, убеждающие в принадлежности так называемых отрядов самообороны Крыма к российским ВС, нивелируются заявлениями, что это неправда. Образ солдата самообороны есть, а его фактическое наполнение — вопрос спорный, не предполагающий ясного ответа. Образ «бандеровца» живет собственной жизнью, не связанной ни с историей этого понятия, ни с современной украинской реальностью».

Мы считаем, что это уже не информационная, а смысловая война. Достоверность факту здесь не является столь важным параметром, как в случае информационнного пространства. В крайнем случае, всегда можно найти другой факт, если этот не подойдет. Факт вторичен, первичным является требуемый образ-смысл. А образ в сильной степени зависит от тех целей, которые стоят перед данной коммуникацией. Перед коммуникацией всегда стоят цели. Просто в случае жестких прикладных задач эти цели достигаются не в случайной, а в системной манере.

Реально мы имеем следующую цепочку единиц: на виртуальном уровне смысл реализуется в образах, на информационном — факты отображают реальность.

В ситуации конфликта, который всегда имеет и информационную составляющую, слова действительно оказываются приравненными к штыку. И здесь первыми идут информационные профессионалы — бывшие «солдаты партии», которые улавливают тренд на лету. Они начинают мочить врагов в сортире и не только.

Когда А. Проханов, например, говорит, он мыслит смыслами, которые реализуются в конкретные образы. Вот как «выстрелил» А. Проханов в сторону Ю. Тимошенко: «После одесского крематория Обама и Меркель пахнут жареной человечиной. Тимошенко, эта злобная калека, свила себе косу из волос узников Освенцима». Действительно, чувствуется старое мастерство.

Кстати, и Путин своей лексикой типа «мочить в сортире» четко отвечает ожиданиям аудитории, поскольку это становится пересказываемыми словами. Н. Сванидзе даже сказал так на «Эхе Москвы» по поводу других словоупотреблений: «Лексика президента Путина — она призвана повысить в очередной раз его рейтинг внутри страны». Можно вздрагивать от подобных слов в печатном тексте, но в устном выступлении они напрямую попадают в массы.

Мы живем в условиях резкого усложнения мира, с одной стороны, и очень быстрой динамической смены — с другой. Есть также еще и третья сторона — начинают расшатываться даже устои, то есть основные параметры, ценностные матрицы, чего не было в таких масштабах в прошлые века.

Н. Асмолов говорит о том, как простые «мозги» реагируют на это усложнение: «Варварство же стремится к простоте, единомыслию и единообразию, пасует перед любыми усложнениями, агрессивно реагирует на все неизвестное, иное, неопределенное, душит всяческое инакомыслие. Оно живет формулами: «Кто не с нами, тот против нас», «Если враг не сдается, его уничтожают». Варварство неизбежно отстает от вызовов сложного мира и в культурной, и в политической жизни. Хочу обратить внимание на то, что политическая лексика в разных странах мира буквально заселена черно-белыми бинарными оппозициями в стиле свои — чужие, друзья народа — враги народа, запад — восток, верные — неверные, либералы — консерваторы, национал-друзья — национал-предатели… Старые политические клише слегка обновляются. На смену национал-социализму приходит клерикальный национал-патриотизм. Миры начинают раздваиваться и растраиваться на Европейский мир, Русский мир, Исламский мир. Воинствующий атеизм замещается воинствующим клерикализмом и консерватизмом».

Можно возразить, что это не столько варварство стремится, просто в те времена социосистемы были более простыми. По этой причине всякое инакомыслие изгонялось и уничтожалось. Наличие врага или людей другой цивилизации позволяет более четко удерживать свои собственные особенности. Когда мы не такие, как они, все это явственно проявляется.

Глобализация, наоборот, была направлена к стиранию этих отличий. В этом были как экономические, так и политические цели. Единое глобальное управление, в том числе и единый бизнес, резко облегчается при наличии единой базы. Мы все смотрим одни фильмы, знаем те же новости, тех же киногероев. И в политике все как один строят демократические государства. Как это у них получается, это другой вопрос. Но на формальном, на вербально произносимом уровне демократия расцвела вокруг.

Точно так же унифицируется и история. Многие конфликты сегодняшнего дня на постсоветском пространстве — это конфликты, базирующие на интерпретации и реинтерпретации исторических событий. Каждая страна постсоветского пространства стала выстраивать свою собственную историю. Все это с несомненностью вступает в конфликт. Украина и Россия также очень серьезно конфликтуют в историческом материале, а что говорить тогда об Эстонии, Литве, Латвии и России. Страны Балтии вводят уголовное наказание за непризнание оккупации их Советским Союзом. Украина также имеет свои исторические «болевые» точки (см., например,).

Приведем очень интересное, хотя и несколько длинное для цитирования высказывание И. Задорина: «Поколение, которое к настоящему времени доминирует в обществе (а это доминирование, как правило, является следствием как раз событий 20—25-летней давности), сильно заинтересовано в историческом обосновании своего доминирования, в постфактум легитимизации своего положения в глазах нового поколения. И эта легитимизация проводится путем описания тех самых давних событий «так, как надо». То есть Великую Отечественную войну к 20-летию Победы, к 65-му году описали в соответствующем каноне, который просуществовал довольно долго, чуть больше 20 лет, и который во многом был опорой доминирования определенной элитной группы. Все, что противоречило канону, становилось маргинальным. Краткий курс ВКП(б) тоже расширялся, развивался, но основа, определенное видение событий, определенная модель истории, собственно исторический миф — все это было задано в 38-м. Почему? Да потому что к этому году выросло то самое новое поколение, которое надо было вводить в систему управления, в политическую элиту без каких-либо критических разрывов в восприятии легитимности существования текущей элитной группы. Герои 1917–1920 годов в глазах народа должны обоснованно править в 37–38 годах, и наоборот, правители СССР 37–38 годов должны выглядеть героями в истории революции и Гражданской войны, и исторический миф писался в соответствии с этим. Аналогично для истории Великой Отечественной войны».

Говоря проще, история выстраивается и форматируется под потребности поколения, которое находится у власти. Но еще более сильно выстраивается и настоящее. Реальная история, особенно та, которая изучается в школах, реально является проекцией настоящего, хотя все подается наоборот. В истории мы видим только то, что имеет корреляции с настоящим. И не просто с настоящим, а с тем сегментом настоящего, который связан с властью.

Сегодняшний контроль со стороны государства информационных и виртуальных потоков даже с уходом цензуры все равно существует. Эту функцию все равно несут советы, распределяющие финансирование. Кстати, в Великобритании цензура осуществлялась во время войны за счет контроля целлулоида, из которого производилась кинопленка.

Известный мультипликационный режиссер Г. Бардин, покинув один из таких российских киносоветов, сказал: «Я понимаю, я неудобный человек, потому что я не принимал то, что другие пропускали, потому что не мог смириться с тем, что дается разнарядка по патриотизму, православию, народности, и присылаемые работы должны оцениваться по этим критериям. Я не знаю, как это можно сделать, если речь идет, допустим, о любовном романе червячка и гусеницы — как туда привнести православие или патриотизм? Я отказываюсь судить по этому критерию. Я могу судить по разряду: талантливо — не талантливо, есть воображение — нет воображения. Конечно, режиссерам приходится лавировать. Человек, который идет в заповедные места Министерства культуры просить денег, должен быть готов к тому, что его будут оценивать по его верноподданническим чувствам: насколько он проникся идеями Мединского, идеями того, что самая охраняемая культура — российская, что в Европе — извращения, а у нас — самое оно. Если режиссера устраивает такая шовинистическая настройка — пусть идет в Министерство культуры и бодается, и доказывает, что он самый патриотичный и самый православный».

Эта жесткость российского Министерства культуры объясняется не только политическими мотивами контроля, но и тем, что сегодня мы реально живем в ситуации, когда традиционная ценностная матрица подвергается интенсивному воздействию, целью которого является ее смена.

Россия выступила также с документом, призванным ужесточить функционирование и порождение контента в культуре. Это «Основы государственной культурной политики». Косвенно это попытка создать заслон западному влиянию в культуре, мягкий аналог известной борьбы с космпополитизмом сталинского времени, когда правильными текстами считались только «свои».

При этом концепция культуры смотрит на проблему значительно шире. Тут есть и защита русского языка, и даже интернет-среда, о которой пишут следующим образом: «Сегодня в киберпространстве все, кто имеет доступ к компьютеру и интернету, что-то создают и распространяют вне зависимости от образования, кругозора, жизненного опыта, знания предмета, психического здоровья и их истинных намерений. В результате информационное пространство загрязнено, и воздействие на нас этих загрязнений пока еще плохо осознается, но их уже можно сравнивать с загрязнением воздуха, которым мы дышим, и воды, которую мы пьем. В этих условиях медийно-информационная грамотность населения становится одним из важнейших факторов общественного развития».

Любая такого рода государственная программа зависит не столько от написанного, сколько от того, как далеко могут зайти ее интерпретации. Хорошие слова очень часто, к сожалению, заканчиваются плохими делами.

Сегодняшние поколения, зацикленные на себе, все более превращаются в подростка. Кстати, Голливуд уже давно избрал в качестве своего основного зрителя подростка, а не взрослого человека. Развлекательность стала приметой жизни, даже новости должны подаваться в такой облегченной модели.

Новый мир не хочет думать. Именно поэтому он не способен читать, и число, читающих книги или газеты, постоянно и ежедневно уменьшается.

Новый мир хочет получать свои удовольствия здесь и сейчас, а не завтра. Советские лозунги прихода коммунизма или получения квартиры через двадцать лет его не заинтересуют. Вероятно, тот двадцатилетний промежуток до наступления настоящего «счастья» мог удерживаться Советским Союзом с помощью интенсива виртуального счастья. Фильм «Чапаев» мальчишки не зря смотрели по двадцать раз. Они уходили в мир грез из мира реальности. Потом телевидение перенесло этот мир грез в квартиру. Счастье стало порождаться с доставкой на дом.

Интернет лежит в этой же плоскости доставки на дом. Но получилось так, что он облегчил доступ и к той информации, которая помогает рекрутировать террористов. Он также облегчил осуществление любых протестных акций, в то время как в телевидении лежит табу на радикальные месседжи.

Каждый новый мир приходит вовремя. На тот момент созревают иные потребности, которые теперь надо удовлетворять. Сталин был бы невозможен в эпоху телевидения и интернета, правда, если бы он говорил при этом о демократии.

Сегодняшние люди считают себя настолько умными, что им уже не нужны книги. Если бы интернет мог рожать детей, проблема демографии тоже была бы решена за его счет. Но возможности интернета ограничены. Каждый находит там свою мысль: умный — умную, глупый — глупую. Так что интернет скорее не обучает, а подтверждает. Он подтверждает нашу мысль, укрепляя именно ее. А противоположные мнения, как правило, нас не интересуют.

У Е. Шварца есть персонаж — начальник полиции, который ходит подслушивать, что говорят горожане в сапогах со шпорами. Это дает ему возможность услышать то, что требуется. В случае «без шпор» горожане говорят такие вещи, услышав которые он не может спать. Современный мир выстроен так, что можно говорить все, что угодно, поскольку это не имеет никакого значения…