Если Польша времен борьбы Солидарности реализовывала свою контрполитику в культурном поле, чтобы бороться там, где это было возможным, а США продвигали в Европе выставки абстрактного искусства, которые финансировались ЦРУ, то однотипно контркультура использовалась и в СССР, хотя гораздо в более мягкой форме. И шестидесятники, и семидесятники были по сути людьми контркультуры, которые не хотели исповедовать соцреализм. Эти люди появляются только тогда, когда завершилась эпоха Сталина. Репрессии не исчезли, хотя заметно поубавилась их сила. И это позволило и думать, и писать по-другому.

Эпоха Андропова, который был не только генсеком, но и долгие годы председателем КГБ, характеризуется многими неясностями. Андропова отличают не только «странности» биографии (см., например, расследование журнала «Итоги», в рамках которого выясняется, что у генсека и главы КГБ были и другое место рождения, и иное социальное происхождение, и даже иные имя, фамилия и отчество,), но и странности действий. Он движется наверх как очень правильный коммунист, которого даже некоторые определяют как «неосталиниста». Но некоторые его действия уже не могут оцениваться подобным образом.

Движение наверх в правоверном русле может быть объяснено как единственный способ роста в партийном лифте, тем более при такой биографии, в которой спрятаны неизвестные и по сегодня детали.

В. Семичастный, бывший председателем КГБ на момент снятия Хрущева, а потом потерявший свое место, так объясняет эту замену: «На мое место поставили Андропова. Мало того, что он был, что называется, «из своих», из секретарей ЦК, но и еще в одном… в еще более важном отношении он был, так сказать, благонадежнее меня. Если я, как говорится, слишком много знал о Брежневе, и из-за этого Брежнев предполагал какую-то зависимость от меня, то с Андроповым было как раз наоборот: в распоряжении Брежнева находились две «тяжелые карельские тетради» Куприянова об излишнем усердии Андропова в так называемом расстрельном «Ленинградском деле»…»

Что касается карельских тетрадей, то в другом интервью того же Семичастного можно прозвучало следующее: «Как-то [в 60-е годы] встал вопрос по Андропову, по поводу его «работы» в Карелии, когда «ленинградское дело» началось и «ленинградцев» в Карелии всех арестовали… Как председатель КГБ, я дал команду все выяснить. И вскоре мне стало известно, что Куприянов, бывший первый секретарь в Карелии (которому 10 лет дали, и он их отсидел), дал показания и письма по поводу того, что обращался и к Хрущеву, и к Брежневу, и в КПК, что это дело рук Андропова!!! Куприянов написал две тетради — целое досье на Андропова, которое потом попало в распоряжение Брежнева…»

То есть полностью «правильный» характер Андропова, который также можно списать не только на его биографию, но и на соответствующую атмосферу в стране, может быть объяснен именно таким способом. Он имел «отклонения» в биографии, в результате чего мог спасти себя только «правильным» поведением.

В. Федорчук, ставший после Андропова главой КГБ, говорит об «искусственном создании диссидентского движения». Это поднимало статус КГБ, позволяло резко увеличивать его штаты, что естественно было важно для председателя КГБ. Он также говорит о борьбе с диссидентами на Украине: «Когда я был председателем КГБ Украины, председатель КГБ СССР Андропов требовал, чтобы мы ежегодно в Украине сажали 10–15 человек. И мне стоило невероятных усилий, вплоть до конфиденциальных обращений к Брежневу, чтобы количество украинских диссидентов ежегодно ограничивалось двумя-тремя людьми. К тому же Андропов лично следил за ходом следствия по делам некоторых украинских диссидентов. Иногда задавал направление. Можете себе представить? А потом с помощью некоторых писателей во всем виноватым сделали КГБ Украины, Федорчука, которые якобы выслуживались перед Москвой».

Вновь создается образ Андропова как человека, закручивающего гайки. Но это только одна сторона деятельности председателя КГБ. Федорчук говорит и о другой: «В тюрьмы сажали в основном писателей-государственников, за границу высылались либералы, — такие как Аксенов, Бродский, Буковский. Некоторые деятели культуры были вроде бы полузапрещенные. На самом деле Андропов им тайно покровительствовал, оберегал их, создавал о них соответствующее положительное общественное мнение». Здесь далее Федорчук проясняет, кого он имеет ввиду: Высоцкого, Любимова, Евтушенко. Та же ситуация имела место и с Солженицыным: «Подумайте: как сельский учитель, отсидевший в тюрьме, смог получить в распоряжение тайные архивы НКВД? Причем в его книгах многие документы банально фальсифицированы, размах репрессий многократно преувеличен. То, как лично Андропов руководил операцией по выезду Солженицына в США, — это отдельная история. Спрашивается — а зачем? Чтобы он там, в США, без малейших затруднений продолжал своими книгами разрушать Союз?»

И это уже парадоксальная картина происходящего, в рамках которой возникает разделение «врагов» на плохих и хороших. Плохие враги — сидели, а хорошие — уезжали на Запад. Но именно там они получали лучшие возможности для проведения своей борьбы.

Достаточно активную деятельность Андропова в области борьбы с диссидентами пытаются объяснить и тем, что соответственно вырастал статус КГБ в глазах Политбюро, что позволяло в результате увеличивать не только статус, но и финансирование, и штаты: «До того, как Юрий Андропов и Семен Цвигун возглавили КГБ, диссидентов в Советском Союзе насчитывалось три или четыре человека, хотя иногда насчитывают даже пять или шесть диссидентов. Понятно, что напугать Политбюро такой «могучей кучкой» было нереально, поэтому потребовалось представить диссидентство как некое массовое движение. Для этого в 1967 году было создано 5-е управление КГБ СССР, в чьи функции входило выявление лиц, занимающихся антисоветской агитацией и пропагандой и стремящихся к свержению советской власти».

Семичастный рассказывает, что когда он работал, не было даже слова такого — «диссидент». Вместо этого звучали другие слова: «Предатель, преступник, изменник, враг народа еще, но так, осторожно уже. При мне было два дела: это Синявский — Даниэль. И дело генерала Григоренко. Сахаров здравствовал и жил здесь. Солженицын здравствовал и жил во флигеле у Ростроповичей. Мы все это знали и никому никуда не предлагали уезжать. Знаете, кого мы удалили, — Тарсиса. Тарсиса пригласили не то в Нидерланды, не то в Данию, и мы ему закрыли въезд обратно. Вот и все».

Суммируя, можно отметить, что Андропова сопровождает бесконечная череда вопросов, на которые невозможны однозначные ответы (см., например,,,,). Одни пишут о его интеллекте, другие — о том, что у него не было даже высшего образования и он резался в домино на отдыхе с Горбачевым.

Нас интересует аспект внимания Андропова к тому, что можно обозначить как советский вариант контркультуры. То есть там, где по определению не должно было быть вообще контркультуры, поскольку все должны были идти широким проспектом соцреализма, да еще и строем, было большое число людей, которые двигались вне этого строя.

Контркультуру можно рассматривать как модель «гашения» протестных настроений. Вероятно, такой же путь был избран Западом, когда возникло движение «секс, рок и наркотики». Контркультура по каким-то причинам не переходит в контрполитику, хотя контрполитика переходит в контркультуру. Пример: возникновение советского авангардного искусства после революции как пример нового искусства, которое соответствовало новой политике.

Если гипотетически предположить, в чем мог быть интерес аналитиков Андропова к поддержке именно культуры, то можно выделить два типа факторов: трансформационные по отношению к социосистеме и случайные, под последними будем понимать обращения к Андропову со стороны близких людей по поводу той или иной фигуры. Правда, и в этом случае оказывается, что включение Андропова в судьбу той или иной фигуры могло иметь и другие интересы. Просьбу о помощи Бахтину принесла домой дочь Андропова. Но, например, С. Кургинян считает, то Андропов помогает М. Бахтину, поскольку его заинтересовала идея использования смеховой культуры для разрушения СССР. Это, конечно, далеко идущая гипотеза, но она имеет право на существование. Ведь при Андропове анекдоты и слухи часто использовались для дискредитации тех или иных членов политбюро, что подтверждается многочисленными мемуарами (см., например, воспоминания помощника Черненко В. Прибыткова).

Кургинян постоянно возвращается к роли Бахтина, к возможному использованию его интеллектуальных наработок в построении перестройки,. Он суммирует это такой фразой: «Снаряд — Бахтин. Пушка — Андропов. Цель — КПСС как секулярная красная церковь».

Анна Кудинова начинает свою статью «Бахтин и Волошин» следующим абзацем: «Бахтин был кумиром советского диссидентства. Но, если верить Кожинову (а ему в вопросе о Бахтине вполне можно доверять), Бахтин не скрывал своего — фундаментального, можно сказать — антисемитизма. А это противоречило духу советского диссидентства. Причем весьма категорическим образом. Малейшее проявление антисемитизма порождало резкое диссидентское «фи»». И антисемитизм должен был бы вызвать неприятие этой фигуры в диссидентских кругах, но этого по каким-то причинам не произошло.

Бахтин действительно произвел фурор своим вторичным появлением в академическом сообществе. Он был не только просто модным, а и интеллектуально интересным, что бывает редко. Наверное, только возвращение М. Булгакова в мир литературы может сравниться с этой ролью.

А. Кудинова так рисует технологию Бахтина — Рабле: «Для того чтобы нечто — смысл или идея, или человек, или даже общество в целом — обновилось, надо, в соответствии с рекомендациями Рабле — Бахтина, обрушить вертикаль. В противном случае «нечто» прочно привязано к Верху. Ему бы мчаться на всех парах к «веселому будущему», да вертикаль не пускает! А вот если связь с Верхом оборвать — «нечто» погрузится, наконец, в стихию благодатного Низа. Веселое слияние с Низом снимет пыль, патину с привычного и надоевшего. «Нечто» обновится и засверкает первозданной красотой. Во всяком случае, именно это сулят Рабле и Бахтин. Правда, слияние с Низом иногда заканчивается летальным исходом для того, что якобы должно было обновиться. Но это частности».

Практически близкое правило Кургинян выводит из А. Кроули: «Для организации такой катастрофы надо разделить Свет и Тьму в народной душе, оставить в этой душе только Тьму и выпустить ее наружу. Тогда-то и произойдет искомое и желанное (буря или катастрофа равноденствий)». Но сразу возникает вопрос — можно ли считать такие достаточно абстрактные правила вариантом инструкций по проектированию?

С. Аверинцев также в свое время уделил внимание смеховой концепции Бахтина, причем слова его напрямую связаны с нашей темой: «Смехом можно заткнуть рот как кляпом. Вновь и вновь создается иллюзия, что нерешенный вопрос давно разрешен в нужную сторону, а кто этого еще не понял, отсталый растяпа — кому охота самоотождествляться с персонажем фарса или карикатуры? Террор смеха не только успешно заменяет репрессии там, где последние почему-либо неприменимы, но не менее успешно сотрудничает с террором репрессивным там, где тот применим».

Хотя некоторые исследователи, наоборот, отрицают эту связь, как бы не позволяя Кургиняну брать Аверинцева в союзники. У Аверинцева, кстати, есть и такая фраза: «Примеров самой прямой связи между смехом и насилием, между карнавалом и авторитарностью слишком много».

Модель, которую излагает Кургинян-Кудинова, можно понять и как опускание всего общества в «низ» путем уничтожения ее «верха». Этот путь прошла каждая фигура советского прошлого. Правда, до этого такой же путь проходили все фигуры, вписанные в ряд врагов советского строя. Сегодня это активно видно, например, по поднятию российских монархов, особенно Николая Второго. Очеловечивание последнего царя, реинтерпретация его действий меняет советский взгляд на историю до 1917 г. при сохранении советского периода в рамках официальной истории. Но, возможно, это является странным только в головах людей, прошедших и советскую среднюю школу, и вуз.

И это не единственный такой парадоксальный момент нашей истории. Кургинян очень четко подчеркивает, например, что все национальные фронты во всех республиках СССР создавало КГБ [12, с. 691].

Одновременно пристальный анализ политики компартии в области культуры демонстрирует отсутствие каких-либо послаблений со стороны Ю. Андропова. Как вспоминает один из кремлевских спичрайтеров В. Александров, когда разгорелся скандал в связи с «не с теми» словами, которые позволил себе сказать этот консультант по поводу югославских проблем, Андропов замял скандал, но передал ему через через В. Крючкова: «Думай не только о том, что говоришь, но с кем говоришь». И эта «правильная» политика позволила Андропову довести личный состав КГБ СССР до достаточно больших цифр, что составило с внештатными сотрудниками 1 миллион человек.

Если Кургинян инкриминирует Андропову развал СССР с опорой на карнавальную модель переключения верха на низ, то в текущей деятельности КГБ не внутри страны, а на Западе также были интересные моменты. Например, такой фигурой был Виктор Луи, который говорил о себе, что агентом не был, а выполнял отдельные поручения Андропова. Именно Луи передает на Запад и рукопись С. Аллилуевой, и «Раковый корпус» Солженицына. Кстати, его последней публикацией времен перестройки была статья о Матиасе Русте, которая базировалась на материалах допросов.

В. Луи продал на Запад и несколько видеозаписей из ссылки А. Сахарова в Горький, на одной из которых Сахаров ест и читает американские журналы в тот момент, когда на Западе говорили о его голодовке протеста. Источник таких материалов вполне понятен. Кстати, ясно и то, почему передача материалов делалась через него. Например, из воспоминаний Хрущева исчезли перед их публикацией все негативные упоминания Брежнева и места, которые были неудобны для руководства СССР.

Вот как о нем высказывается сам Сахаров: «Он [начальник московского ОВИРа] объявил, что мне отказано в поездке в Норвегию, так как я являюсь «лицом, обладающим знанием государственной тайны». Я сказал, что буду оспаривать это решение. Интересно, что за неделю до этого в английской газете «Ивнинг ньюс» появилась статья Виктора Луи, в которой сообщалось, что мне будет отказано с этой именно аргументацией, со ссылкой на каких-то анонимных ответственных лиц. Очевидно, это была проверка силы реакции общественного мнения. Виктор Луи — гражданин СССР и корреспондент английской газеты (беспрецедентное сочетание), активный и многолетний агент КГБ, выполняющий самые деликатные и провокационные поручения. Говорят, сотрудничать с КГБ он стал в лагере, куда попал много лет назад. КГБ платит ему очень своеобразно — разрешая различные спекулятивные операции с картинами, иконами и валютой, за которые другой давно бы уже жестоко поплатился».

Кстати, рядом с А. Сахаровым побывал и другой «протеже» Андропова — историк Н. Яковлев, автор известной в советское время книги «ЦРУ против СССР» (см. о нем). На Яковлева Сахаров тоже очень обиделся, поскольку тот написал в своей книге о ЦРУ, что Е. Боннэр, когда сердится, бьет Сахарова.

Яковлев рассказал о работе над своей книгой «1 августа 1914» и предшествующих ее появлению беседах с Ю. Андроповым и Ф. Бобковым. Кстати, он говорит и следующие слова: «Сравнивая обоих, при всем интеллектуальном лоске Ю.В. Андропова я безоговорочно отдаю пальму первенства Ф.Д. Бобкову, который на много порядков был выше формального начальника, а главное несравненно лучше подготовлен». И еще он приводит следующее мнение Андропова: «Дело не в демократии, он первый стоит за нее, а в том, что позывы к демократии неизбежно вели к развалу традиционного российского государства. И не потому, что диссиденты были злодеями сами по себе, а потому, что в обстановке противостояния в мире они содействовали нашим недоброжелателям, открывая двери для вмешательства Запада во внутренние проблемы нашей страны». Андропов также раскрыл ему принадлежность к политическому сыску таких фигур, как Тургенев, Белинский и Достоевский.

Интересно, что Бобков в перепечатанном в его книге «Как готовили предателей» интервью отрицает то, что Андропов мог быть автором перестройки, В своей книге он приводит также такой факт: за десять лет хрущевской «оттепели» по 58 статье были осуждены 10 тысяч человек, а за двадцать лет андроповского руководства по той же политической статье были осуждены 800 человек. Правда, тут можно возразить, что осуждали и по другим статьям. Но все равно понятно, что цифры несопоставимы.

В. Луи передал на Запад и мемуары Хрущева. Причем Андропов, по словам Хрущева, даже не захотел познакомиться с рукописью. Но было ли это так, остается на совести Луи. Правда, КГБ слушал Хрущева, а поскольку книгу он не писал, а надиктовывал, то такой же экземпляр мог быть и у КГБ. Интересно, что издатели для подтверждения согласия автора прислали две шляпы (ярко-алую и черную), в которых попросили Хрущева сфотографироваться. Так он и сделал, одну надел на голову, а вторую держал в этот момент в руке.

При этом, как только книга вышла, Андропов моментально подал записку в ЦК, предупреждающую об отрицательных последствиях. Есть еще одно подтверждение того, что книга смогла выйти на Западе с помощью нескольких человек из КГБ. А по СССР был нанесен очередной репутационный удар. Эти слова про помощь КГБ сказал С. Хрущев, яляющийся сегодня гражданином США. Кстати, Сергей Хрущев занял позицию опровержения практически всего, что касается его отца (см. его интервью в «Известиях»).

Луи как-то сказал фразу, запомнившуюся его собеседнику: «В наше время всякий ответственный разведчик как минимум двойник…» И это тоже может быть правдой. Любая страна имеет санкционированные каналы утечки информации, в контекст которых вписывают и В. Луи. Его делают даже политическим игроком: «Виктор Луи ездил с тайной миссией на Тайвань, с которым не было тогда дипломатических отношений. Виктор Луи работал по отказникам, Виктор Луи был первым, кто сообщил, что в 1978 году взрыв был в московском метро, Виктор Луи занимался позитивным имиджем Андропова в глазах зарубежной общественности».

В. Кеворков выпустил о В. Луи книгу. Живущий сегодня в Германии генерал-майор КГБ В. Кеворков возглавлял в свое время региональное бюро ИТАР-ТАСС в Германии, Австрии и Швейцарии. Сам себя он называет тайным советником Андропова и свою работу с Андроповым описывает следующим образом: «Именно по его заданию в 1969 году я налаживал так называемую секретную связь между высшим политическим руководством СССР и ФРГ. Этот канал способствовал установлению тайных отношений между генеральным секретарем ЦК КПСС Брежневым и канцлером ФРГ Брандтом, в результате чего был заключен советско-западногерманский договор. Секретная связь работала на протяжении двенадцати лет, а начиналось все с того, что я прилетел в Бонн под видом специального корреспондента «Советской культуры» и принялся внедряться в среду немецких журналистов».

О встречах Луи с Андроповым Кеворков дает следующую информацию: «Андропов любил повторять: «Мне с корреспондентами работать удобнее, чем с агентами». Юрий Владимирович знал, что я доверяю Луи, и этого ему было вполне достаточно. Обычно мы встречались не в кабинете на Лубянке, а в одной из конспиративных квартир КГБ, куда я привозил Виктора. Там в спокойной обстановке и обсуждались вопросы, которые Андропов хотел поручить Луи».

Луи первым сообщил о снятии Хрущева, причем сделал этот прогноз на базе достаточно условной информации: «Слухи о возможном отстранении от власти Никиты Сергеевича ходили по Москве давно, хотя заговорщики держали задуманную операцию в строжайшем секрете. Виктор несколько раз задавал мне вопросы на эту тему, говоря, что лондонская редакция требует от него определенности, но я уходил от ответа. И вот однажды глубокой ночью Луи ехал по Охотному Ряду со стороны Лубянки и увидел, как с фасада гостиницы «Москва» убирают огромный портрет Никиты Сергеевича, висевший там чуть ли не круглогодично. Виктор не поленился остановить машину, чтобы поинтересоваться, кто же отдал приказ на снятие лика вождя. Работяги, скатывавшие в рулон огромное полотнище, не смогли ответить ничего вразумительного, но Луи неплохо знал, как работает советская бюрократическая машина, и справедливо предположил: такие вещи без благословения свыше не происходят».

В. Кеворков и сам рассказывает об Андропове в своей книге «О чем говорят президенты? Секреты первых лиц»: «Наибольших же результатов он достиг в навязывании Брежневу своей внешнеполитической концепции. Куда скромнее выглядели его усилия по внутренней перестройке в стране. Это он откладывал до того времени, когда полностью и безраздельно возьмет бразды правления в свои руки. Одной из основных составных его политико-философской концепции было проведение демократизации в стране, что он представлял, однако, исключительно как процесс постепенный и обязательно проводимый сверху. Иначе, по его мнению, в государстве наступит хаос, которого он опасался превыше всего. Слова «демократия» он не употреблял вообще, пользуясь при необходимости термином «цивилизация». Андропов был убежден, что к более цивилизованному обществу Советский Союз должен прийти через более жесткий политический и экономический режим, чем тот, который существовал при Брежневе. Показательно, что понятия «порядок» и «цивилизация» следовали у него неизменно одно за другим. В частных беседах он неоднократно вслух размышлял об опыте Ататюрка, огнем и мечом европеизировавшего Турцию, велевшего впредь пользоваться латинским алфавитом и сечь головы тем, кто осмелится носить фески».

Кстати, Вячеслав Кеворков стал прототипом полковника Виталия Славина у Ю. Семенова. И это говорит об еще одной «сцепке» — Андропов + Семенов, а также о работе Семенова на репутацию КГБ, которая также была достаточно активной во времена Андропова. Есть письма Семенова, адресованные Андропову. Сам Андропов, кстати, привлек Семенова к работе, задав два вопроса: «Почему Вы никогда не основываете свои книги на фактах?» и «Мы только что закончили дело по разоблачению шпиона ЦРУ в Москве. Вы не хотели бы ознакомиться с материалами?»

И последний важный факт, о котором мало кто знает и о котором поведал Е. Додолев в статьях «Тайна 10 сентября» и «Щелоков против Андропова. Тайна Кутузовского проспекта». Оказывается, 10 сентября 1982 г. была сделана попытка ареста Ю. Андропова силами МВД, что Щелоков пытался сделать с разрешения Брежнева для «выяснения обстоятельств антипартийного заговора».

Додолеву достоверность этих событий подтвердил Ю. Семенов, а тому В. Крючков. Попытка ареста провалилась, поскольку Андропов получил информацию о предстоящем аресте заранее. Кстати, Е. Додолев выпустил и статью «Кто убил Юлиана Семенова?», объясняя эту ситуацию, что тот зашел слишком далеко в расследовании, куда пропало «золото партии», причем схемы вывода «партийных» миллионов подтвердили многие лица: «Об этой схеме мне рассказывал не только Юлиан Семенов, человек информированный, но и бывший помощник Андропова Василий Романович Ситников, который некогда курировал нашу богему. Актеры «Таганки» звали его «Васромом». А Джон Бэррон в своем знаменитом исследовании «КГБ» обозначил Ситникова как «заместителя начальника Управления дезинформации ПГУ» (Политического Главного управления). Кстати, Ситников хоть и умер в преклонном возрасте, но тоже при очень странных обстоятельствах».

Упомянутый В. Ситников был не только генералом КГБ, работавшим в Отделе дезинформации, преобразованным впоследствии в службу Активных мероприятий, он завершал свою карьеру на посту зам. руководителя ВААП (всесоюзного агентства по авторским правам), которое как раз и передавало на Запад права на печатание текстов советских писателей.

А. Рыбаков оставил о нем следующие воспоминания: «Ситников — ключевая фигура ВААПа, ведал литературой, театром, искусством. В изданной на Западе книге «КГБ» он упоминается как генерал по дезинформации. Говорили, что его партийно-кагэбистская карьера оборвалась из-за приверженности к мирному сосуществованию с Западом. Верно ли это, не знаю. Но то, что в прошлом он играл в крупные политические игры, было ясно. После избрания Андропова генсеком Ситников оживился, говорил мне: «Теперь придут другие люди», давая понять, что в числе «других» будет и он. Создавалось впечатление, что они с Андроповым давние единомышленники. Надежды Ситникова не оправдались, так в ВААПе и остался. Интриги в высших эшелонах власти мне были не интересны, важно другое: с Ситниковым можно работать. Вел он себя либерально, проталкивал на внешний рынок произведения прогрессивные, впрочем, других не брали, знал литературу, все читал, смотрел спектакли, свободно владел немецким языком и даже переводил пьесы. Высокий, грузноватый, с красивым открытым русским лицом, профессиональный руководитель, умный, образованный, с хорошо отработанными манерами, с писателями держался просто, дружелюбно, разговаривал откровенно, не чиновник, конечно, личность».

Э. Радзинский в своей книге «Сталин» также вспоминает свою встречу с Ситниковым: «Когда я познакомился с ним, он работал зампредом в ВААПе — Всесоюзном агентстве по авторским правам. На эту должность традиционно назначались функционеры КГБ, отошедшие от активной деятельности. В ВААПе Ситников держался весьма либерально. Будучи человеком Андропова, Ситников многого ожидал от перестройки, но стал одной из ее первых жертв — его выгнали на пенсию. Мне кажется, именно тогда в его голове забродила эта мысль — написать воспоминания… Как-то я встретил его на улице. Он нес старый номер журнала «Иностранная литература». Мы разговорились. «Здесь, — сказал Ситников, — напечатана документальная пьеса «Дело Оппенгеймера»… Нет, не Оппенгеймер тут интересен», — он улыбнулся знакомой улыбкой всеведущего, той самой, какую я видел когда-то у следователя Шейнина. И, помолчав, добавил: «Берия часто повторял слова Сталина: «Нет такого буржуазного деятеля, которого нельзя подкупить. Только надо понять: чем. Для большинства — это деньги. Если он остался неподкупен, значит, вы пожадничали. Но там, где все же не пройдут деньги, пройдет женщина. А где не пройдет женщина, там пройдет Маркс». Лучшие люди на нас работали из-за идей. Если бы записать все, что я об этом знаю! Думаю, напишу…»

Так становится более понятной вся система: Ситников, сидевший на передаче текстов за рубеж, мог усилить или заблокировать путешествие того или иного текста и писателя. У всей этой системы была еще одна тайная линия, которая позволяла осуществлять управление еще более эффективно. Вот что Б. Кудрявов рассказывает об А. Солженицыне: «Он был лагерным стукачом под фамилией Ветров и сам признался в этом в «Архипелаге…». Его вдова, пытаясь как-то мужа обелить, говорит, что вот, мол, он же сам признался. А так никто бы об этом и не узнал. Смешно до глупости! В КГБ остались же документы, которые и были опубликованы сперва за границей, потом у нас. Я привожу один доносик в своей книге о Солженицыне. Этот донос привел к гибели нескольких заключенных».

Как видим, Андропов пытается управлять не только коммуникацией, но и контркоммуникацией, не только просоветскими, но и антисоветскими потоками. Известный правозащитник С. Григорьянц (см. о нем), например, говорит, что А. Синявский из известной пары диссидентов «Синявский и Даниэль», достаточно известных как борцы с режимом, являлся человеком КГБ и все его тексты передавались на Запад с согласия этого ведомства, как произошла и последующая эмиграция. С. Григорьянц напишет: «Нина Воронель — его близкая тогда приятельница, и Сергей Хмельницкий — ближайший, еще школьный приятель и осведомитель КГБ, высказывают уверенность, что уже все ранние произведения Синявского, переправленные за границу, писались с ведома и по рекомендации КГБ» (биографические сведения о Синявском см. в).

Результаты этого управления контркоммуникацией приводит С. Григорьянц: «С 1972 года благодаря сравнительно немногочисленным (количественно меньшим, чем при Хрущеве) арестам с политическими обвинениями, но успешно дополненным уголовными обвинениями, психушками, убийствами, высылкой евреев и неевреев (блестящая к тому же возможность для внедрения агентуры и в Израиле и на Западе — надо же думать и о прямых служебных интересах) задача была аккуратно решена. К 1980-83 году весь Советский Союз замолчал. И когда в эпоху Горбачева КГБ, подготовленному Андроповым, вновь понадобилось общественное движение, то кроме немногих вернувшихся из тюрем (а ведь большинство — уехало или отошло от общественной жизни) крупными правозащитниками стали Жириновский, Воронин, Андрей Исаев и другие штатные и нештатные сотрудники. Комитет государственной безопасности сам хотел управлять страной, коммунистическая партия стала его противником, а демократическое движение — ненадолго, и если им можно было управлять — союзником».

Андропов, «спасая» Любимова, Высоцкого, Бахтина и других, одновременно многих сажал. И те и другие стали опорой перестройки, которая развалила СССР. Если попавшие в лагеря на период отбытия наказания замолчали, то поддержанные или высланные за пределы СССР продолжали удерживать в активной форме контркультуру и контркоммуникацию.

Андропов также был активным участником принятия важных государственных решений (Афганистан и Хельсинкские соглашения), последствия которых также нанесли серьезный урон СССР. Здесь нельзя говорить об осознанном плане или о случайной ошибке из-за отсутствия достоверных сведений. Но зато отрицательные последствия были налицо.

З. Бжезинский в своем интервью французской газете в 1989 г., то есть через десять лет после ввода войск говорит, что хотя США стали помогать моджахедам официально в 1980 г., уже после вторжения, но на самом деле эта помощь началась за шесть месяцев до вторжения. Бжезинский говорит, что все это увеличило вероятность советского шага. Кстати, в этом же интервью он говорит, что для истории важнее не их помощь Талибану, а коллапс советской империи. В своем меморандуме Картеру он пишет, что Афганистан станет советским Вьетнамом. То есть СССР был втянут в проигрыш. Некоторые исследователи считают, что Бжезинский был заинтересован в советском вторжении в Афганистан, чтобы помешать такому же вводу войск в Польшу.

А по Андропову есть и следующая информация: «Андропов всячески старался разжечь вражду между СССР и Китаем, и захват Афганистана должен был создать опорную базу для нашей страны в конфликте с Китаем. Именно Андропов представил в Политбюро решающее доказательство необходимости ввода советских войск в Афганистан — документы, якобы свидетельствующие о том, что с согласия президента и агента ЦРУ Амина в Афганистан через стратегически важный перевал Вахан должны были войти совместные отряды американских и китайских войск. Помнится, тогда распространялся слух, будто советские войска буквально на считанные часы опередили американцев».

Н. Леонов, руководитель информационно-аналитического управления советской разведки с 1973 по 1984 г., вспоминает ситуацию введения чрезвычайного положения в Польше. Кстати, здесь и в других выступлениях он упрекает В. Крючкова за нежелание проанализировать протестные движения в соцстранах: «В. А. Крючкову, который в 1956 году работал в советском посольстве в Венгрии под руководством тогдашнего посла Ю.В.Андропова и был свидетелем антисоветского восстания, много раз предлагали проанализировать характер всех случаев открытых мятежей и сделать выводы для снижения взрывоопасной обстановки в странах соцсодружества». Здесь он приводит и фразу М. Суслова в 1980 г., которого В. Ярузельский спрашивал о возможной реакции СССР. Суслов тогда сказал в ответ: «Лимит интервенций исчерпан». То есть Афганистан поставил точку на подобных советских действиях.

У Леонова очень интересная биография: он знал Че Гевару и Рауля Кастро, дружил с Фиделем Кастро. В перечислении результатов его работы есть и такой: «Одним из знаменитых прогнозов информационно-аналитического управления разведки, возглавляемого Леоновым, стал вывод о невозможности высадки американского десанта на территорию Северного Вьетнама в 1975 году, когда бои шли уже на подступах к Сайгону».

Третья корзина Хельсинкских соглашений возникла в результате трехлетнего лоббирования в ЦРУ К. Мельником идеи его коллеги из разведки Ватикана Ж. Виоле. Мельник вспоминает: «В 1972 году, когда Брежнев начал переговоры с Западом по вопросу разграничения сфер, предложение Леонида Ильча встретило повсеместную негативную реакцию. Я же совместно с адвокатом Ватикана, наоборот, объяснил, что единственная возможность развалить коммунистический строй — это сформулировать третье приложение к базовому пакету, переданному Брежневым. В своих мемуарах Горбачев пишет, что это было началом провала коммунистической системы […] Для того чтобы добиться понимания политиков, мне пришлось за это побороться. Мне понадобилось 3 года, чтобы Запад понял, что единственная возможность построить новую Россию заключается в подписании так называемой третьей хельсинкской корзины» (см. также,,).

Ф. Бобков также говорит об отрицательной роли третьей корзины, которая легализовала тех, кто вел работу против СССР. И это, кстати, объясняет рост численности КГБ при Андропове.

Однако это все гипотезы, хотя Андропов был участником всех этих провальных решений. Более того, в одном из своих интервью Ф. Бобков четко говорит, то у него не было никакого плана перестройки, а только план усовершенствования социализма. И Горбачева он не тащил наверх, это сделал Суслов, который тоже был ставропольским. О книге Н. Яковлева о ЦРУ Бобков говорит в этом интервью, что «мы ее вместе писали».

Тогда нам остается вернуться к модели выпускания пара. Андропов удерживает Высоцкого, Любимова и т. д., создавая вариант «канализации» протестной энергии через контркультуру. Это в сильной степени схоже с реагированием в интернете, когда человек ощущает, что он размахивает шашкой, написав коммент, а потом спокойно отправляется пить кофе.

Еще один факт, о котором говорит Серго Берия: «Став председателем КГБ, Андропов попросил своего секретаря представить ему предложения моего отца по реформам. Однажды он вызвал меня к себе… «Я обстоятельно изучил предложения твоего отца по экономике и международной политике. Большинство этих предложений абсолютно правильные»….Когда М.С. Горбачев и его окружение объявили перестройку, я решил, что они захотели осуществить программу моего отца. Они ознакомились с его предложениями, поскольку все материалы находились в архиве Горбачева. Последний понял, что надо избавиться от контроля партии над экономикой. Что касается объединения Германии, то Э.А. Шеварднадзе сам мне сказал, что они изучали проекты моего отца по Германии. Инициаторам перестройки повезло больше, чем моему отцу: их не расстреляли, и они стали идолами Запада», (см. также комментарии к данному тексту Л. Сумарокова, а также продолжение первого текста).

Кроме модели выпускания пара, не менее вероятной остается и модель, которую можно обозначить как модель тлеющего огонька. В искусстве, например, такая модель могла быть призвана показать позитив «антисоцреализма». Молодежь первой поддерживала примеры контркультуры, что позволяло удерживать в ней критические отношения и к другим явлениям советской жизни.

В последнем случае такой следует признать работу оттепели, причем не столько по задумке ее проводников, сколько по самому факту. Да и Хрущев сам отрицал, что оттепель в принципе была. Перестроечный период породил также странное сочетание антисоцреализма с партийной тематикой. Мы имеем в виду пьесы Шатрова на ленинскую тематику.

И еще один странный парадокс. При «неосталинисте» Андропове вовсю трудились совершенно иные консультанты. Например, А. Бовин подает через Андропова Брежневу бумагу против ввода советских войск в Чехословакию. Но это не имеет никаких для него последствий. Когда Брежневу показали перехваченные по почте письма Бовина, он вылетает из ЦК КПСС, но через год-полтора возвращается, поскольку Брежнев рассматривает его как главного своего спичрайтера. К. Шахназаров с подачи Суслова вылетает из ЦК КПСС за не те рассуждения о демократии, но потом возвращается.

Ф. Бурлацкий, который первым возглавлял эту группу консультантов, в которую входили Г. Шахназаров, Г.Арбатов, А. Бовин, сказал на похоронах Шахназарова такую фразу: «Как же так, система была не ахти, а люди — хорошие…» И эту фразу можно спокойно перенести на советское время, модернизовав ее таким образом: «Как же так, и люди были хорошие, а результата все равно нет».

По ситеме работы Андропов ввел нечто подобное think tank’ам и мозговым штурмам: «У Андропова царила система коллективного осмысления. Он собирал человек пять-шесть, не более, — тех, чье мнение представлялось ему интересным. Субординационных различий здесь не было. За столом мог оказаться референт, но могло не быть его начальника, заведующего сектором. Отбор был прицельный, в зависимости от того, кто на что пригоден».

С. Кугушев рассказывает, что Андропов, придя к власти, заказал нескольким группам аналитиков написание текста на тему «Почему мы отстаем от Запада». В книге «Третий проект», написанной С. Кугушевым совместно с М. Калашниковым, говорится и следующее: «В конце 1970-х годов Андропов из особо приближенных лиц создал замкнутую, своего рода тайную организацию внутри КГБ СССР по образцу то ли оруэлловского Братства, то ли на манер народовольческого подполья, то ли в духе масонской ложи. Сам он общался всего с несколькими избранными, ближайшими соратниками. Они, в свою очередь, имели по пять-семь «завербованных» каждый. Те же, в свою очередь, становились главами своих пятерок. И так далее. Получалась пирамидальная иерархическая структура, разбитая на пятерки, незнакомые между собой. Взаимодействие шло только через руководителей некоей «ложи» внутри уже аморфной компартии и постепенно костенеющего Комитета госбезопасности». Правда, это снова очередная гипотеза, скорее то, что хотят увидеть авторы, чем то, что было на самом деле.

Парадоксально и интересно также и то, что практически в это же время в рамках Пентагона начался свой такой же проект, который должен был ответить на вопрос, почему США теряют свою конкурентность. Проект назывался «Сократ». Его делали сотрудники военной разведки, которые отслеживали ситуации с непередачей военных технологий в СССР.

Андропов также восстановил имидж КГБ с помощью стимулирования создания целой волны романов и фильмов о разведчиках, где особо выделился Ю. Семенов. Кстати, свой собственный образ для Запада он тоже отретушировал по максимуму. В него вписали и знание английского языка, любовь к стихам и джазу. Как пишет Р. Медведев: «Ссылаясь на книгу Джона Баррона «КГБ», некоторые из западных авторов писали об Андропове как о широко образованном интеллектуале, читающем в подлинниках американские детективы и английские романы. По свидетельству Баррона, квартира шефа КГБ на Кутузовском проспекте была обставлена стильной венгерской мебелью, подаренной ему Яношем Кадаром. Он коллекционирует пластинки американской джазовой музыки и картины советских художников-абстракционистов, некоторые из этих картин висят на стенах в его комнатах. Андропов — аскет и либерал, он любит встречаться с известными интеллигентами и даже диссидентами, угощая их виски и коньяком. Перед сном он любит прочитать несколько страниц из «Опытов» французского средневекового философа Мишеля Монтеня, а также прослушать сводку последних известий по «Голосу Америки»».

Андропов учил работе своего коллегу, возглавлявшего польскую госбезопасность, вспоминая свой опыт в Карелии: «Когда возникал затор на реке из бревен, сплавщики находили ключевое бревно и ловко его вытаскивали. Все! Затор ликвидирован, сотни бревен плывут дальше. Вот так лучше и действовать».

Этот период советской истории уходит все дальше и дальше. Подведя итоги, следует сказать, что реформ Андропова СССР не увидел. И вообще СССР тратил свои усилия, часто гигантские, на консервацию имевшейся социосистемы, в то время как другие страны тратят сегодня усилия наоборот, на трансформацию социосистемы, чтобы она более соответствовала существующей ситуации.

Андропов все говорил правильно. Но в целом следует признать, что эра правильных рассуждений завершилась, сегодня нам нужна эра правильных действий. Слова давно исчерпали свою силу. История ценит только результаты.