Глава 2. Обретение славянской письменности

Принятие христианства, как и создание славянской азбуки, было связано в первую очередь с политическими вопросами. С них мы и начнем.

Создание славянской азбуки и, соответственно, славянской письменности – событие большего масштаба, чем история собственно Руси. Ведь славяне жили не только на Руси, но и в Польше, и в Болгарии, и в Моравском княжестве (будущей Чехии). Все они получили славянскую азбуку. Поэтому разговор выходит за границы хронологии и географии Руси – и распространяется на весь славянский мир.

Важный факт: для раннего Средневековья письменность и принятие христианства – практически одно и то же. Два этих великих культурных явления всегда неразлучны. И дело вовсе не в том, что кто-то кого-то хотел научить писать: письменность, равно как и принятие определенной религии, – это в первую очередь знак политического господства. А без чего невозможно господство? – без материальных ресурсов, говоря современным языком – без денег.

Так что следует иметь в виду: вопросы духовности для средневекового человека (особенно для раннесредневекового) не существуют отдельно от чисто прагматических. В этом, безусловно, есть логика: если у какого-либо правителя не получается присваивать деньги и земли соседей, то, вероятно, либо боги у него недостаточно хороши, либо он недостаточно усердно им молится. Одним словом, с этим человеком что-то не так. А вот если, наоборот, ему сопутствует удача в грабительских походах, он ловко прибирает к рукам чужие земли и продает много рабов – значит, у него в отношениях с богами все в полном порядке. Совершенно очевидно, что боги на стороне такого человека.

Геополитическая ситуация в Европе в IX веке была следующей: существовало два гигантских полюса силы – Западная Римская империя и Восточная Римская империя. Так вот, Восточная Римская империя унаследовала от настоящей, единой Римской империи в некотором роде целостную традицию легитимности. То есть культурное и политическое развитие в ней продолжалось без перерыва, в то время как Западная Римская империя довольно скоро после распада единой на две части прекратила свое существование.

Однако к IX веку на ее территории уже существовало королевство франков – империя Карла Великого, и мало кого волновали некие хронологические пробелы в непрерывности развития и наследования императорского престола. Отчасти потому, что для «западно-римского» человека вообще не существовало такого понятия, как падение Римской империи. Причем неважно, был это урожденный итальянец или, допустим, вандал Стилихон, в свое время приехавший служить Риму, искренне считавший себя римским патрицием.

Надо сказать, что у всех варваров, рвущихся в Италию, цель была одна: стать приличными римскими гражданами и патрициями. Поэтому крах императорской власти для них ничего не значил: империя-то осталась! Неважно, что теперь в ней царят полнейший беспорядок, хаос и беззаконие: человек раннего Средневековья пребывал в абсолютной уверенности, что все в порядке, и главное дело его жизни – получить гражданство в этой стране обетованной.

В разделении Римской империи на две части и таилось зерно будущего религиозного конфликта. Ибо, несмотря на то что Византийская, восточная часть империи оставалась, говоря современным языком, более легитимной, именно на Западе находился город Рим, где сидел наместник святого апостола Петра – папа римский, считавшийся одним из важнейших христианских патриархов.

К тому времени уже давно сложилась так называемая пентархия, при которой основная власть в христианской церкви принадлежала главам пяти основных епископских престолов. Это патриархи Римский, Константинопольский, Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский, и между ними существовала строгая иерархия. Естественно, ни о каком разделении на католическую и православную церкви никто еще не помышлял, все происходило согласно заветам Августина Блаженного, который говорил, что в догматах должно быть единообразие, в обрядах разнообразие, а в остальном – любовь. С любовью, правда, получалось хуже всего, зато все остальное имело место. Поэтому все церкви, так или иначе, различались, причем довольно сильно, именно в обрядовой части. Впрочем, до определенного момента это никого не беспокоило.

А вот в IX веке вдруг стало беспокоить, и весьма ощутимо. Константинополь, будучи центром Восточной Римской империи и «штаб-квартирой» Константинопольского патриархата, стал оспаривать у папы римского главенство над определенными территориями, на которые Западная церковь претендовала вполне основательно. Точнее, начала претендовать в описываемое время.

Дело в том, что папский престол изначально был зависим от константинопольских властей. Император по согласованию с патриархией утверждал римских понтификов – тогда еще и речи не было об избрании папы капитулом кардиналов. Обычно в Равенский экзархат присылали распоряжение, которое и решало судьбу римского престола. При этом и император, и патриарх, и папа ясно осознавали, что Рим – это «мать городов» всей империи, а местный епископ является наследником апостола Петра. То есть формально находится на первой ступени пентархии. Но лишь формально.

Все начало меняться с началом арабских завоеваний в VII веке. Рим в значительной мере остался без поддержки Константинополя, которому было чем заняться на собственных южных и восточных границах. С одной стороны, папы получили большую независимость, с другой – остались наедине с хаосом, который царил в Западной Европе. К VIII веку папский престол представлял собой печальное зрелище. Лангобарды с севера постоянно давили на Рим. Византийский император пытался привести папу к подчинению, но его войска в Равенне устраивали бунты. Вскоре папа из авторитетного члена пентархии по факту превратился в местного епископа, которого выбирала римская патрицианская община в сугубо собственных интересах.

Но все изменилось.

Это было связано с тем, что к IX веку Западная Римская империя снова набрала силу. Точнее, это было уже другое государство – империя Карла Великого, как мы помним, и он начал экспансию на север и восток. Таким образом, вскоре его войска оказались на границах Восточной Римской империи. И Карлу нужна была легитимация собственной власти, ведь, как мы помним, он утвердился на троне древних франкских Меровингов, будучи внуком королевского мажордома Карла Мартелла. Высшая легитимация могла быть в ту эпоху только религиозной. Так как Шарлемань претендовал на самостоятельный императорский титул, обратиться за освящением собственной короны в Константинополь он не мог физически. Следовательно, ему мог помочь только римский папа.

Карл Великий сокрушает королевство лангобардов, уничтожает Аварский каганат, обеспечивает папе полную военную безопасность и щедро снабжает средствами. Папа, со своей стороны, гарантирует Карлу и его наследникам законность их власти и поддержку со всех церковных кафедр. Начинается усиление папского престола, которое шло крайне неравномерно, но не останавливалось уже до конца Средневековья.

Западная империя после разгрома аваров входит в непосредственное соприкосновение с землями Восточной империи и, что более важно, с зоной интересов ее. В полный рост вставал конфликт интересов, в том числе и церковных. Ведь ни для кого не секрет, что вместе с армиями всегда идут священники. Кто будет крестить языческие земли, кому будут подчинены уже имеющиеся кафедры, самое главное: кто будет собирать церковные налоги в данных местностях?

Что же происходило в это время в Византии?

В 843 году совершилось торжество православия – праздник, который торжественно отмечается в первую неделю Великого поста по сей день. Свое начало праздник берет от победы над иконоборцами при вдовствующей императрице Феодоре и малолетнем (ему было тогда всего три года) императоре Михаиле III. Вкратце поясним суть конфликта с иконоборцами. Они утверждали, что поклонение иконам – это поклонение идолам. Нельзя молиться доске, что бы на ней ни было нарисовано.

В свою очередь иконопочитатели защищали прямо противоположную позицию. Борьба оказалась долгой и жестокой – и вышла в конце концов за пределы вероучительного поля. Часть византийской элиты примкнула к иконоборцам, прикрывая их идеологией свои вполне конкретные интересы, экономические и политические. Другая часть поддержала иконопочитателей. Ряд церковных соборов был отмечен столкновениями по этому поводу, но окончательная победа над иконоборцами была одержана в 843 году.

Избирается патриархом некто Игнатий, которому в жизни очень не повезло. При предыдущем правлении (при императоре Михаиле I Рангаве) во время одного из восстаний его оскопили. Сразу после этого он начал вести аскетический образ жизни и стал практически святым человеком, за что снискал любовь монашеской братии. Став в конце концов патриархом, он получил прямую поддержку папы римского. Это и привело к столкновению интересов: константинопольский император очень быстро понял, что иметь рядом с собой ставленника (или, по крайней мере, друга) папы римского – не самое разумное решение.

Точнее, понял это не сам император Михаил III, ведь не зря же он имеет прозвище Мефист, то есть пьяница! Понял это его дядя и по совместительству наставник Варда, брат его матери Феодоры. В 856 году дядя с племянником свергли соправительницу Михаила III Феодору и отправили ее в монастырь, а дальше каждый из них занялся тем, к чему больше лежала душа. Михаил III стал пьянствовать с удовольствием, а Варда – править от его имени. И, видимо, он оказался очень хорошим правителем: при нем вполне успешно развивались и военное дело, и науки. В частности, в Константинополе был открыт университет, во главе которого встал такой знаменитый философ, как Лев Математик.

Это время в Византии отмечено деятельностью многих просвещенных людей. Один из них – патриарх Фотий. Он не был монахом, делал блестящую чиновничью карьеру и вместе с тем являлся одним из образованнейших людей своего времени. Еще один известный исторический деятель – Константин Философ, будущий святитель славянский Кирилл. Вероятно, он был хорошо знаком с будущим патриархом.

Итак, свергли императрицу, которая поддерживала патриарха Игнатия. Его сразу же вынудили уйти в отставку, а вместо него за шесть дней возвели на патриарший престол провизантийски настроенного Фотия – блестящего политика, царедворца, философа и ученого. Потрясающий взлет: был мирянин – и за несколько дней прошел все этапы церковной карьеры от чтеца до архиепископа, а затем стал патриархом.

Реакция Рима была предсказуемой. В Византию была отправлена делегация представителей папы римского, в которую входили легаты Родоальд и Захария. Долгое время они провели в Константинополе, выясняя, может ли Фотий быть патриархом. В 859–861 годах два раза подряд пришлось собирать церковные соборы (так называемый Двукратный собор), на которых Фотий блестяще разбил своих римских коллег в религиозном диспуте. В результате они вернулись в Рим с благожелательным отношением к Фотию, после чего папа римский Николай I немедленно отлучил их от церкви. В 863 году был объявлен Латеранский собор, где Западная Римская церковь предала Фотия анафеме, то есть отлучила его от церкви.

Это означало, что он теперь не то что не мог быть патриархом – он даже не имел права ходить в церковь, так как больше не являлся христианином. Однако Фотий не растерялся, собрал собор и, в свою очередь, отлучил от церкви папу римского.

Константинополь поддержали восточные патриархи, стоящие во главе церквей в Антиохии, Иерусалиме и Александрии. На некоторое время проблему «замяли», но войска и дипломатические миссии Западной Римской империи к тому времени прочно обосновались на западных славянских землях. Это было вызвано образованием в тех краях первого мощного славянского образования IX века – Великоморавского княжества.

Франки, занятые в основном дележом империи Карла Великого, долго не могли победить это мощное – для своего времени и региона – славянское государство, однако на границах было неспокойно. Поэтому князь Ростислав, чтобы укрепить свое политическое положение, отправил в Константинополь посольство с просьбой прислать учителей, которые обратили бы его народ в христианство. Таким образом он планировал получить прямую поддержку Византии против агрессивного и беспокойного западного соседа.

Примерно в это же время, а именно в 860 году, Константинополь осаждает флот русов. Это известная история, связанная, видимо, с прибытием Аскольда и Дира. Атака была отбита (причем при прямом участии Фотия) и осада снята. Тогда же войско русов приняло христианство. Это был важный политический шаг, так как Фотию было абсолютно ясно, что вести военные действия сразу в нескольких направлениях почти невозможно.

Тем более когда один из противников – догосударственное образование (то есть русы). Подобного врага почти невозможно разбить, потому что, при отсутствии централизованной власти, племенные вожди постоянно будут сменять друг друга в этой войне, и она вполне может оказаться бесконечной. В конце концов кто-нибудь из уцелевших вождей доберется-таки до богатой Византии и разграбит ее.

Кроме этого, приходилось постоянно воевать с арабами, представлявшими большую опасность. Просто оградить себя от разнообразных варваров с помощью постов, специальных валов и линий Византия не могла, так как была все же не столь могущественным государством, как исходная Римская империя. Ее войска обладали гораздо более низкой мобилизационной способностью, нежели у предшественницы, поэтому поступать как прежние римляне византийцы уже не могли. К тому же Византия была вынуждена держать на своей западной границе вполне представительный воинский контингент, потому что юг Италии и Сицилия в то время находились под ее управлением. Это для западной части империи было настоящей костью в горле и могло в любой момент обернуться неприятными последствиями. В общем, гораздо разумнее было не воевать, а договариваться.

Фотий все это отлично понимал и, воспользовавшись удачным опытом крещения русов, согласился на предложение Ростислава. Он послал к нему знаменитую Великоморавскую миссию, в состав которой входили два брата: старший Мефодий и младший Константин (который через некоторое время стал в монашестве Кириллом).

Кто такие эти Константин и Мефодий, почему выбрали именно их? Судя по всему, Константин был лично знаком с Фотием, оба они происходили из Фессалоников и, видимо, вместе учились у Льва Математика. К тому же братья были славянами-македонцами – то есть умели говорить по-славянски (на македонском диалекте). Кстати, все диалекты славянского языка тогда были весьма похожи. Они различались примерно так же, как сейчас различаются русские говоры. Это значит, что любой македонец без проблем мог понять новгородского словена или моравского чеха. Кроме того, Константин и Мефодий были очень образованными людьми: в частности, нам известно из пространного жития Константина, что он знал пять языков и прозывался современниками Философом.

Вдобавок Константин уже имел довольно серьезный опыт участия в религиозном посольстве: он представлял Византию в составе миссии в Хазарском каганате. Некоторые ученые полагают, что уже в то время он начал работать над составлением славянской азбуки (вероятно, по личной инициативе).

Итак, оказавшись в 863 году в Моравии, за очень короткий промежуток времени, буквально за шесть лет, Константин и Мефодий успели перевести основные библейские книги и весь Литургический чин – то есть подробное описание того, как следует вести различные службы. Все священные тексты были перетолмачены на славянский язык! А ведь перед тем как браться за переводы, нужно сначала составить азбуку с грамматикой, разобраться во всех закономерностях языка… Скорее всего, работа действительно была начата несколько раньше собственно моравской миссии братьев.

Во время Хазарского посольства, проезжая через Крым, они вскрыли гробницу святого Климента Римского, знаменитого римского исповедника. И «обрели его мощи», что потом сыграло свою положительную роль. Несколько забегая вперед, скажем, что в какое-то время в Риме осознали: миссионерская деятельность двух братьев наносит вполне конкретный ущерб Западно-Римской церкви – а значит, и всей Западной Римской империи. Ведь Моравия входила в прямой круг интересов Западно-Римской церкви.

Одной из точек расхождения с Западной церковью стал сам факт перевода священных христианских текстов на славянский язык. Западная церковь придерживалась той точки зрения, что богослужение может вестись – и, соответственно, богослужебные книги могут писаться – только на трех языках, то есть на языках Священного Писания: еврейском, латыни и греческом. В переводах на другие языки не было ни практической, ни политической надобности. Общепринятым было рассуждение о том, что если бы Господь хотел, чтобы каждый понимал язык богослужения, он бы позаботился об этом. А уж если Библия написана на определенных языках, то, следовательно, такова Господня воля, против которой идти не надо. В конце концов, богослужебный язык должен оставаться прекрасным и таинственным, так что всем желающим разобраться в тонкостях откровения – прямая дорога в духовную семинарию.

В свою очередь, Константин с Мефодием, при полной поддержке патриарха Фотия, утверждали, что подобные рассуждения – не что иное, как «ересь триязычия». Ведь не существует никаких божественных указаний о том, что нельзя переводить священные книги на другие языки. Ни один Вселенский собор не запрещал подобные переводы. Что из этого следует? То, что переводить можно! Чем братья вполне успешно и занимались.

Здесь, правда, имеет место логическая нестыковка. Священное Писание в оригинале было написано на еврейском, арамейском и греческом языках. Что же касается текста Писания на латыни, то это был самый настоящий перевод! Однако к этому факту внимание общественности не привлекали – ведь папа римский все-таки римский, и с этим ничего не поделаешь. Таким образом, для латыни было сделано исключение, потому что на первый план здесь выходили политические соображения. Любая сильная держава, навязывая подчиненным народам свой язык, навязывает и свою культуру, и науку, и государственный строй, и даже нормы поведения. Поэтому, даже если человек не понимает по-латыни, он все равно будет слушать в храме литанию на этом языке.

Противостояние двух церквей привело к тому, что в 867 году Константин и Мефодий были вызваны в Рим для объяснения своей позиции и своих занятий. И вот оказалось, что они прибыли не с пустыми руками, а с мощами очень почитаемого святого – Климента Римского. Поэтому в Риме были вынуждены устроить братьям настоящий торжественный прием. При преемнике Николая I, папе римском Адриане II даже отслужили службы на новообретенных славянских книгах, которые привезли с собой Кирилл и Мефодий. Таким образом, в Риме славянский язык был наконец легитимизирован как один из языков богослужения, а перенесение мощей Климента в Рим стало важным политическим актом по примирению двух церквей.

Константин из Рима не вернулся, он умер в 869 году. Незадолго до этого он принял схиму под именем Кирилла. Мефодий же продолжил свою работу – правда, уже не в Моравии, которая к тому времени находилась под властью франков, а в Паннонии, тоже славянском государстве, у князя Коцела. Через некоторое время франки его пленили и посадили в тюрьму, где он просидел два с половиной года, несмотря на прямые приказы папы Адриана II.

В последние годы своей жизни Мефодий очень активно и плодотворно работал. При его участии было написано осуждение Филиокве. Поясним, что такое Филиокве. Это учение о двойном исхождении Духа Святого – не только от Отца, но и от Сына. Оно является неотъемлемой частью западного Символа веры. В восточном же, никейском Символе веры, выражающем точку зрения православия на данный вопрос, Святой Дух исходит только от Отца. Это двойное исхождение Духа Святого оказалось важнейшей причиной догматических расхождений между западным и восточным христианством. В частности, известны трактаты, обличающие учение о Филиокве, за авторством патриарха Фотия. Впрочем, сами западные христиане долго не принимали подобную формулу исхождения Святого Духа, не считая ее единственно возможной.

В конце концов, когда между Римом и Византией обозначились серьезные политические расхождения, потребовалось их идеологически оформить каким-либо образом. Учение о Филиокве сгодилось для этого как нельзя лучше, и в XI веке процесс, полный изматывающих распрей, завершился окончательным расколом церкви на Западную и Восточную.

Здесь мы подходим к основному закону взаимоотношений церкви и светского правительства: религия – это в первую очередь инструмент власти. Если церковь идет против власти, то власть легко перешагивает через любые ее постулаты. Если, конечно, эта власть достаточно могущественна.

Вернемся к моравской миссии Константина и Мефодия. Несмотря на политический провал в самой Моравии, она имела далеко идущие последствия. Правда, не у западных славян, а у южных – потому что многочисленные ученики Мефодия и Константина переместились прямиком в Болгарию.

Болгария – это еще один конгломерат славян, получивший свое название от племени булгар после развала Тюркского каганата. Сами булгары – тюркский народ, в свое время захвативший данные территории и поставивший во главе собственных правителей. Однако довольно быстро они ассимилировались со славянами, которых было подавляющее большинство. И славяне, и булгары тяготели к общению с Византией потому, что они находились на самой ее границе, и выбирать не приходилось. В IX веке, когда оказался разгромлен Аварский каганат и франки вышли на границу с Болгарией, началось долгожданное сближение местного населения с Византией.

С франками жителям Болгарии ужиться было трудно. Тому виной свойственные франкам агрессивность и склонность к широкой экспансии. В данной непростой ситуации очень пригодился такой инструмент, как восточное христианство. Повторим еще раз: если какой-либо из народов вдруг проявлял интерес к христианству восточного образца, то вовсе не потому, что хотел поверить во что-то возвышенное как-то по-особому, а потому, что рассчитывал на вполне конкретную поддержку Византийской империи. И наоборот: принимая латинский образец христианства, рассчитывали бы на поддержку Запада.

В случае с Болгарией все было (впрочем, как всегда и везде) очень непросто. Тамошним царем тогда был некий Борис, представлявший собой уже четвертое поколение болгар на царстве. Борис, будучи обычным язычником, обратился к патриарху Фотию, попросил прислать учителей и объяснить подробности. Вскоре к нему была направлена миссия, состоявшая из византийских монахов. Монахи эти очень четко понимали свою задачу – как не столько религиозное, сколько серьезное политическое дело. Местным властям они решительно не подчинялись (какие разговоры могут быть с язычниками?), а последовательно проводили свою линию и насаждали новые правила жизни.

Неудивительно, что большинству жителей это активно не нравилось, но все понимали, что если уйдут греки, то немедленно придут точно такие же франки. И придется воевать или с теми, или с другими (а то и, не дай бог, со всеми сразу) – а на это вряд ли хватит сил. Однако как ни старались обе стороны прийти к взаимопониманию, получалось это у них плохо, и Борис попросил Фотия объяснить, что происходит, чего ждать и как следует себя вести христианину. В ответ Фотий написал Борису великолепно аргументированное письмо, которое можно считать одним из блестящих образцов риторического искусства того времени. Он не учел только одного: Борис не говорил по-гречески. И, что важно, просто не мог понять догматических сложностей христианства.

В общем, письмо Фотия не способствовало нормализации отношений. Поэтому, наблюдая крайнее недовольство собственных бояр и понимая свою беспомощность в данном вопросе, Борис обратился с теми же вопросами, с одной стороны, к Людовику II Немецкому, а с другой – к папе римскому. И папа римский Николай I оказался в данном случае более находчивым политиком, чем Фотий.

Хотя можно сказать, что ему отчасти повезло больше, чем Фотию: в этот раз царь Борис сформулировал 106 конкретных вопросов о христианстве. К примеру, таких: что делать, если ты христианин и тебе объявил войну христианский же государь? Что делать, если твой воин бежал с поля боя, а в Евангелии сказано «не убий», можно ли его казнить за предательство? Насколько строго нужно соблюдать пост? Можно ли теперь клясться на мече? И вообще, как могут сосуществовать христианство и раннефеодальное государство? Соответственно, Борис получил 106 конкретных ответов папы. В них не было ни слова про догматику, риторику и прочие отвлеченные понятия.

Получив внятные рекомендации, болгарский царь сделал выбор – и началась активнейшая франкская экспансия в его страну. Так что однажды в истории болгары имели реальный шанс стать католиками! Однако вскоре стало ясно, что свободы под франками для них вообще не предусмотрено, а предусмотрены разнообразные поборы в пользу католического Рима. К тому же богослужение должно было вестись исключительно на непонятном латинском языке. А самое главное – неожиданно обнаружилось, что с Фотием иметь дело предпочтительнее, потому что при отсутствии конкретных предписаний от него фактически можно было поступать по собственному усмотрению. Папа римский, наоборот, устанавливал совершенно жесткие рамки.

Оказалось, что не так-то просто принять правильное решение в такой ситуации: нужно было сделать очень серьезный шаг. Напомним, что для обычного человека раннего Средневековья не существовало вопроса об объективной реальности божественного начала. Для него гораздо более насущными были проблемы попроще: чей бог сильнее, под какой религией жить легче и безопаснее. Допустить нарушение самостоятельности своего государства Борис не мог – поэтому он снова обратился к Фотию.

В итоге в стране установилось христианство восточного образца (православия в современном понимании тогда еще не было). Принялись за миссионерскую работу ученики Константина и Мефодия. Среди них был великий святитель, ученый, философ, переводчик, богослов Климент Охридский. Борис, в свою очередь, ушел в монастырь, постригся в монахи, отрекся от царства, уступив престол своему сыну Симеону. Однако другой его сын, Василий, поднял восстание, заявив, что языческие идеалы ему гораздо ближе. Понятное дело, он защищал при этом не какую-то расплывчатую религиозную доктрину: язычество выступало в данном случае как идеологическое основание политических устремлений. То есть мы – язычники, и это наша страна. Почему мы восстаем против христиан? Да потому, что они другие, чужие нам. С ними враждовать надо, а не дружбу водить!

Как отреагировал на это бывший царь Борис? Он вышел из монастыря, расстригся, поймал Василия, выколол ему глаза и вернул на царство Симеона. После этого ни у кого вопросов не возникало. Всем стало ясно, что восточное христианство лучше западного и уж точно лучше язычества.

Вот на таком непростом историческом фоне и разворачивалось обретение славянской письменности. Рассмотрим поближе, что же конкретно изобрели Кирилл и Мефодий.

При составлении славянской азбуки они, конечно, опирались в основном на начертание греческих букв. Сразу же возникает закономерный вопрос: в таком случае какую азбуку они составили – кириллицу или глаголицу? Ведь каждому современному человеку оба этих названия известны как названия первых славянских азбук. Если рассуждать логически, то кириллицу должен был бы разработать Кирилл, то есть Константин. В таком случае кто автор глаголицы? Некий мифический Глагол? Но такого имени ни один источник не упоминает, а вот Мефодий в источниках фигурирует. Где же тогда «мефодица»? Вот какая интересная неразбериха получается.

На самом деле название «глаголица» образовано от слов «глагол» (речь, слово), «глаголати» (говорить). Однозначного ответа на вопрос, что было раньше: кириллица или глаголица, – до сих пор нет. Однако наиболее обоснованной считается версия, по которой глаголицу придумал именно Кирилл (то есть Константин). А уже позже была создана (скорее всего, его учеником Климентом Охридским) так называемая кириллица.

Начертания букв в глаголице категорически не похожи на всем известные современные славянские буквы. Все наши привычные буквы, безусловно, там присутствуют, только абсолютно неузнаваемы: кругленькие значки с очень красивыми перемычками. Есть основания предполагать, что ближайшим источником, именно в графическом плане, глаголического алфавита была грузинская христианская азбука «хуцури», которая, в свою очередь, была разработана на основе армянской христианской же азбуки. Рациональное зерно в этих рассуждениях есть: в обеих азбуках 43 буквы.

Если же рассматривать не внешний облик букв, а саму сущность славянской азбуки, то, действительно, глаголица построена на основе именно греческого алфавита. Правда, специфические греческие буквы, такие как «фита», вынесены в самый конец списка. Кроме того, в конце же нашлось место для особых славянских фонем, которых просто не существовало в греческом языке. Это, например, юс малый и юс большой. Все это разнообразие и дает в сумме 43 буквенных обозначения.

Что дает нам основания полагать, что кириллица младше глаголицы? Дело в том, в частности, что современная наука располагает определенным количеством палимпсестов. Что это такое? Это книга, на листах которой что-то уже было написано раньше, затем написанное почему-либо стерли (смыли) и написали поверх, заново, что-нибудь другое. Одна из причин, по которой это могло иметь место, – дороговизна пергамента.

Однако полностью прежние буквы стереть или смыть невозможно. Чернила впитываются во внутреннюю текстуру пергамента, и остатки надписей остаются заметными. А теперь – самое интересное: палимпсесты, в которых надписи на глаголице стерты, а сверху написан кириллический текст, существуют, а наоборот – нет. Отсюда следует наиболее логичный вывод: старшим алфавитом является глаголица. Если это действительно так, то кто ее мог придумать? Вполне очевидно, что участники той самой моравской миссии Кирилла и Мефодия.

В связи с этим уместно вспомнить свидетельство болгарского монаха, черноризца Храбра, жившего в X веке. Он является автором «Сказания о письменах», в котором, среди прочего, сообщает: «Прежде ведь славяне не имели букв, но по чертам и резам читали, ими же гадали, погаными будучи. Крестившись, римскими и греческими письменами пытались писать славянскую речь без устроения». Что это значит? Что первые попытки письма предпринимались славянами еще до миссии Кирилла и Мефодия.

В XI веке, в 1047 году, на старшинство кириллицы и глаголицы проливает свет новгородский священник, которого звали Упырь Лихой. Он писал, что переложил толкование к Библии с кириллицы. Однако она написана… кириллическим алфавитом! Возникает вопрос: с какой кириллицы он ее переложил? Можно предположить, что на самом деле священник имел в виду глаголицу.

Кстати, сами термины «кириллица» и «глаголица» очень поздние. Они примерно на двести лет «моложе» самой миссии Кирилла и Мефодия. То есть, видимо, именно под кириллицей изначально подразумевалась азбука, созданная Кириллом, то есть глаголица. Потом ее заменила более практичная кириллица, созданная Климентом Охридским. Как правильно называть эту азбуку: «климентица», «климовица»? Непонятностей здесь много, но с кириллицей все-таки дело обстоит яснее – потому что она создана на основе греческого унциала, торжественного шрифта. Он отличается от скорописи (для которой использовался шрифт минускул), предназначенной для повседневных записей. А унциал – это шрифт официальных документов, официальных богослужебных книг. Видимо, он оказался ближе и удобнее для нужд славянского языка.

Довольно скоро глаголица выходит из употребления практически везде и остается только в Хорватии – там ею пользовались вплоть до XVII века.

Вернемся к вопросу, имелись ли какие-либо азбуки у славян до христианского влияния. Как сообщает нам черноризец Храбр, «писали чертами и резами». Видимо, он имеет в виду некое руническое письмо. Всем известны знаменитые скандинавские руны, однако руны были у многих народов. Ими активно пользовались, например, хазары.

Уточним, что такое руны вообще. Это рубленые буквы – в самом деле черты и резы. Надписи на них довольно грубо вырезаны на поверхности. Такую специфическую форму написания диктовал сам материал – дерево, камень. На таких поверхностях изящно не напишешь. А уж потом, перекочевывая на бумагу, шрифт сохранял свои родовые черты, что и помогает классифицировать его как руны.

Нам хорошо известно, что дохристианские народы пытались устроить свою письменность. Этим занимались и франки, и немцы, пытаясь записывать тексты на своих языках латинскими буквами, никак их не изменяя и не пытаясь приспособить под свою фонетику. Точно так же использовалась греческая азбука. Как только у славян появляются свои государства, возникает необходимость в устойчивой письменности. Что такое государство? В первую очередь это канцелярия. Государства без канцелярии не существует, так как в государстве обязательно должен быть учет и контроль. Иначе как налоги с населения собирать? А поскольку учета без письменной фиксации не бывает, славяне, скорее всего, пытались использовать какие-то буквы. Или латинские, или греческие. Отметим, что рун славянских не сохранилось вообще. Даже если они существовали, то нам об этом ничего не известно.

Существует несколько любопытных свидетельств современников.

В частности, Титмар Мерзебургский, описывая в конце X века святилище славян на Рюгене, сообщает: «Есть в округе редариев некий город, под названием Ридегост, треугольный и имеющий трое ворот. В городе нет ничего, кроме искусно сооруженного из дерева святилища, основанием которого служат рога различных животных. Снаружи, как это можно видеть, стены его украшают искусно вырезанные изображения различных богов и богинь. Внутри же стоят изготовленные вручную идолы, каждый с вырезанным именем, обряженные в шлемы и латы, что придает им страшный вид».

Мы не знаем, что представляли собой эти руны, которыми были вырезаны имена идолов, но нет никакого сомнения в том, что они существовали. Вспомним «черты и резы», упомянутые черноризцем Храбром. Вряд ли можно считать их полноценной письменностью – скорее всего, это специальные, священные знаки. Понятное дело, что писать книги такими знаками никому и в голову бы не пришло.

В «Пространном житии Константина Философа» говорится о русских письменах, которые он якобы выучил, пребывая в Корсуни. Там же он нашел Евангелие и Псалтирь, написанные русскими письменами, и человека, который сумел ему разъяснить их значение. Это свидетельство – источник массы исторических спекуляций.

В самом деле, что за письмо «изобрел» Константин, если он уже нашел две книги, фактически написанные русским языком? Значит ли это, что грамота уже была до его миссии, а он лишь ее распространитель и, так сказать, популяризатор?

Дело в том, что «Житие Константина» является очень важным и весьма распространенным памятником агиографической литературы Средневековья. Беда в том, что из примерно шестидесяти списков нет ни одного старше XV века. Да и восходят они к единому оригиналу середины XV столетия. То есть нельзя исключать элементарной ошибки, допущенной в ходе десятков итераций переписи книги, начиная с 860 года, когда она была составлена Климентом Охридским.

Дело в том, что «Проложное житие» специально выделяет четыре языка, известные Константину Философу: греческий, латынь, еврейский и сурский (то есть сирийский), помимо родного македонского. Ни о каком «русском» языке там и речи нет (да и странно было бы говорить о русском языке в XI столетии!).

Почти наверняка изначально в «Житии» имелись в виду письмена не «русские», а «сурские». На это указывает и тот момент «Жития», где говорится, что Константин «научился различать буквы гласные и согласные». Это типичная мета всех семитских языков – текст сплошь из согласных букв со значками огласовок. В самом деле, будь перед глазами философа любая европейская грамота, никаких специальных усилий для различия гласных и согласных не потребовалось бы.

Кроме того, наличие сразу Евангелия и Псалтири, написанных «русскими письменами», подразумевает давнюю письменную традицию (причем уже или христианскую, или хорошо с христианством знакомую). Но как возможна такая традиция, которая не оставила по себе ни единого памятника? Как минимум начертания бытового свойства должны были попадаться археологам за полтора века сбора материалов.

Сирийская же письменность, напротив, была важным языком религиозной литературы. В настоящее время мертвый, семитский язык еще в IX веке был вполне распространен. Сам Константин-Кирилл в Прогласе (предисловии) к переводу Евангелия вынужден был оправдываться: «Еже суть положили мужи… аште и неправоверьно». Как убедительно доказал А. Вайан, просветитель обращался к сирийскому переводу Евангелия, выполненному еретиками несторианами, откуда и необходимость оправдываться.

Почти не осталось сомнений, что никаких «русских писмен» Константин не видел, имея дело именно с сирийским языком и текстом. В «Житие» же закралась описка, впоследствии превратившаяся в общепринятый момент. В самом деле, во время широкого распространения «Жития» в XII–XV веках никого не удивило бы наличие и Евангелия и Псалтири на русском языке.

Однако существует также вероятность, что под этими «русскими письменами» подразумевались письмена готов, которых могли звать «русью» из-за сходства языков с русами-скандинавами… В общем, вопрос остается спорным. Хотя, конечно, если учесть, что готы прожили в Крыму до XVI столетия, теоретически возможен и такой вариант, то есть Константин читал перевод Библии, сделанный арианином Вульфилой, просветителем готов в V веке.

Важными сведениями интересующую нас тему дополняют сообщения арабских авторов. Например, ибн Фадлан, ездивший в Волжскую Булгарию в 922 году с посольством, пишет, в частности, о похоронах некоего знатного руса: «Потом они построили на месте этого корабля, который вытащили из реки, нечто подобное круглому холму. И водрузили в середине его большую деревяшку белого тополя или березы. Написали на ней имя умершего мужа и имя царя русов. И удалились». Именно написали. Правда, судя по этнографической принадлежности русов, как их описывает ибн Фадлан, это несомненные скандинавы. Скандинавы могли сделать надписи при помощи рун.

Также есть свидетельство ибн ан-Надима – это арабский писатель, тоже живший в X веке. Он является автором «Книги росписи известий об ученых и именах сочиненных ими книг» (987–988). В ней он сообщает следующее: «Русские письмена. Мне рассказывал один, на правдивость коего я полагаюсь, что один из царей горы Кабк [Кавказ] послал его к царю Русов; он утверждал, что они имеют письмена, вырезываемые на дереве. Он же показал мне кусок белого дерева, на котором были изображения, не знаю, были ли они слова, или отдельные буквы, подобно этому». Существуют его записи этих самых рун. Выглядят они очень похоже на… арабские буквы! Скорее всего, ибн ан-Надим пытался приспособить известный ему алфавит к записи тех неизвестных начертаний, которые он видел и совершенно не понимал. То, что у него получилось, не похоже ни на одни известные руны. Что это означает, никому не известно.

Кроме того, известно сообщение Мубарак-шаха Марварруди, персидского историка XIII века. Он писал так: «У хазар есть также письмо, которое происходит от письма русов, ветви румийцев, которая находится вблизи них, и употребляет это письмо. И они, хазары, называют румийцев русами». На самом деле он имеет в виду ромеев, то есть византийцев. Однако странно, что хазары называли византийцев русами. Видимо, к XIII веку в Персии уже все перепуталось. Но Мубарак-шах Марварруди сообщает, что «хазары пишут слева направо, и буквы не соединяются между собой. У них 21 буква». Очень сомнительное свидетельство! А. Зализняк считает, что речь идет вообще о кириллице и о тех русах, которые селились в пределах Хазарского каганата.

Аль-Масуди писал в своей знаменитой книге «Золотые копи и россыпи самоцветов»: «В славянских краях были здания, почитаемые ими. Между другими было у них одно здание на горе, о которой писали философы, что она одна из высоких гор в мире. Об этом здании существует рассказ о качестве его постройки. О расположении разнородных его камней и различных их цветах, об отверстиях, сделанных в верхней его части, о том, что построено в этих отверстиях для наблюдения над восходом солнца. О положенных туда драгоценных камнях и знаках, отмеченных в нем, которые указывают на будущие события и предостерегают от происшествий перед их осуществлением». Можно предположить, что имеется в виду какая-то обсерватория, но, опять же, археологам не известно ни одного подобного здания – даже приблизительно – ни в одной из славянских стран.

Подытожим: несмотря на большие неточности и откровенные темные места в свидетельствах арабских авторов, они тем не менее представляют собой ценный материал для исследователей. Получается, что какая-то система графической записи звуков у славян все-таки существовала – однако мы не знаем, как она выглядела. До нас не дошло ни единого памятника такого рода.

Говоря о знаках для записи (или обозначения, фиксации) священных понятий, нужно иметь в виду следующее. Для примитивного человека разница между идеей и вещью практически отсутствует. Потому что идея – это и есть вещь или действие. Ведь прежде чем появится вещь, должна появиться ее идея, то есть образ. Например, чтобы изготовить топор, надо сначала о нем подумать. Естественно, что идея (мысль) и вещь взаимосвязаны. Отсюда уже недалеко до осознания связи между мыслью и словом. Поэтому когда какой-нибудь мудрый человек берет в руки стило (палочку, камень) и на какой-нибудь поверхности пишет (выцарапывает, вырезает, вырубает) некие значки, то получается, что он буквально творит целый мир! И этот мир теперь умещается в нескольких значках: это, безусловно, самое настоящее магическое действо.

Возвращаемся к дохристианской письменности. Известен памятник «Киевское письмо», написанный в X веке на иврите и выданный Яакову бен Ханукке иудейской общиной Киева. В конце текста имеется некая подпись – совершенно ясно, что это руны. Однако славянские ли они или еще чьи-либо – неизвестно. Что они означают, понять невозможно. Перевода не существует до сих пор. Таким образом, все, что мы имеем, говоря о славянских дохристианских рунах, – это только разрозненные непонятные палочки и черточки. Это говорит о том, что, видимо, славянская руническая система если и существовала, то была крайне неразвита и, в силу скудного количества памятников, до нас просто не дошла. Остается надеяться, что со временем археологам удастся прояснить ситуацию.

Обратим свое внимание на глаголицу. Известно, что до Руси она практически не добралась: ее, конечно, использовали, но исключительно редко. В частности, уже в более-менее хорошо изученную историческую эпоху глаголицу могли использовать в качестве тайнописи. Ведь никто, кроме специально обученных людей, не мог ее понять. А вот что касается кириллицы, то, естественно, ее обширное применение напрямую связано с христианством. С X века, после так называемого «Владимирова крещения» Руси, у нас появляются надписи. В первую очередь, это, безусловно, надписи делового содержания. К примеру, знаменитая Гнездовская корчага X века, на которой кириллицей написано «Гороухща». Вероятно, это прозвище хозяина этой самой корчаги.

Предположительно, одной из самых старых кириллических надписей на славянском языке (тоже относится к X веку) является надпись в доле меча из станицы Фощеватая, где написано «Людота коваль» (то есть кузнец). Правда, современные исследования клинка и надписи ставят под серьезное сомнение славянское происхождение оружия и славянскую же реконструкцию сильно поврежденного клейма.

Также известны несколько надписей на камнях. В 1912 году в Десятинной церкви в Киеве нашли свинцовую печать, на которой были изображены княжеские знаки. Оказалось, что это ранние знаки Рюриковичей в виде двузубца, частично окруженного кириллической надписью. Прочитать эту надпись непросто, так как, пролежав много времени в земле, она частично разрушилась, но, скорее всего, там написано имя Святослава – то есть Святослава Игоревича. И таких памятников у нас несколько десятков.

Собственно же книги на славянском языке, записанные кириллицей, в большом количестве появляются с XI века. Вполне возможно, что существовали и более ранние книги, но дошли до нас те, которые датируются одиннадцатым веком. Например, знаменитое Остромирово Евангелие, Изборник Святослава, Начальный летописный свод, Новгородская Псалтырь – которая написана на воске! Чуть позже создается Древнейший свод, из которого потом, в XII веке, вырастает «Повесть временных лет». Одним словом, ученые располагают довольно представительным объемом памятников славянской кириллической письменности.

Итак, что же дала нам славянская азбука? Безусловно, колоссальный культурный рост. Совсем недавно Русь была, чего греха таить, варварской, дописьменной – и вдруг, через болгарское посредство, благодаря ученикам Климента Охридского, ее жители получают вполне стройную систему письма. Старославянский язык (еще он называется церковнославянским) – близкий родственник средневекового болгарского и современного ему русского языка. Это значит, что отныне любой человек, в принципе владеющий письмом и чтением, мог прочитать любую книгу. Кроме того, ему была понятна церковная служба на родном языке.

Правда, не стоит забывать об одном серьезном диалектическом минусе, проистекающем из только что описанного нами плюса. Как только славяне получили понятную письменность на родном языке, они практически сразу оторвались от истоков этой самой письменности – то есть от греческой традиции. Поясним: до тех пор, пока одним из скрепляющих политических факторов являлось христианство, славяне были вынуждены следовать в его общепринятом русле. Ибо истоки православия – в Византии. Оторвавшись от греческих культурных корней и придя к собственной системе письма, славяне начали допускать искажения. Это легко можно объяснить, в частности, человеческим фактором: компьютеров не было, все книги переписывались от руки, и постепенно в богослужебные книги стали вкрадываться ошибки, искажающие изначальный греческий обряд.

Мало-помалу это привело к тому, что в начале XVI века, когда в Москву приехал Максим Грек, выяснилась неприятная вещь: в солидной столице европейского уровня нет ни одного человека, который в совершенстве знал бы классический греческий язык. Что это значило? Что никто не мог проверить богослужебные книги. Поэтому получалось, что разные списки одной и той же книги различались в подробностях – а все потому, что между датами их появления, допустим, лежало столетие. Или потому, что одна из копий была переписана в Новгороде, а другая в Суздале. Следовательно, и богослужение велось по-разному.

Подобный разнобой – проблема государственной важности, ведь религия всегда являлась одним из инструментов власти. Утрата контроля над подобным инструментом в любом случае очень опасна: это общеизвестный факт. Приведем пример из достаточно недавней истории: очередная проверка богослужебных книг, предпринятая в XVII веке при Алексее Михайловиче Тишайшем, привела к новому расколу церкви, уже изнутри: на старообрядцев и никониан.

Разночтения в богослужебных книгах были чреваты идеологическим напряжением. Ибо сразу возникал логичный вопрос: если существуют различные варианты обрядности, то какой же из них правильный? И если один правильный, а другой – нет, на каком основании и кому прихожане молились в таком случае? А если правильны оба варианта, то о каком Божьем откровении можно вести речь? И уж совсем страшное: а если оба варианта ошибочны?

Любому человеку, который глубоко знаком с христианской апологетикой и философией, понятно, что некоторые мелкие расхождения в обрядах на самом деле являются несущественными. До тех пор, пока не идут вразрез с догматами. Однако на первое место в данном вопросе выступили соображения политической стабильности.

Еще одним неприятным следствием получения собственной письменности стало выпадение славян из единого европейского культурного и научного пространства. Чем для тогдашней Европы была латынь? Языком культуры и науки. Конечно, в IX веке, когда славяне принимали крещение, еще никто не знал, что латынь будет языком науки: это случилось гораздо позже. По состоянию же на IX век невозможно было предсказать, какой из языков получит столь важную роль.

Греческий тоже имел полное право претендовать на данный статус, да и у славянского шансы были. Дело в том, что в то далекое время уровень развития народов был примерно одинаков, происходило активное становление раннефеодальных государств: кто-то справился с этим быстрее, кто-то отстал. Академия в Преславе, основанная Симеоном I Болгарским, была в ту пору центром культуры, который мало чем уступал Сорбонне или Ахену. Святитель Климент Охридский был очень известным человеком в церковных кругах, а значит, и в научных (в те времена это было равнозначно): его знали от Ирландии до Византии.

Итак, все крупные народы и их языки имели более-менее равные шансы, ощутимая разница еще не оформилась. Настоящая пропасть между носителями кириллицы и латиницы образовалась тогда, когда Европа, в силу определенных условий, шагнула на следующую ступень развития, в новую общественно-экономическую формацию – капитализм. Параллельно с образованием капитализма в Европе расцвела и современная наука. А славяне со своим прекрасным церковнославянским языком остались в феодальной изоляции, сильно отстав от просвещенного мира.

На этом можно поставить точку в нашей беседе про раннее Средневековье.