Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
О! Эта опасная красота захваченных беднотой барочных замков, наверное, одно из самых притягательных для меня явлений здесь. Я все мечтаю снять когда-нибудь в палаццо Санфеличе квартирку с милым хозяином, и чтобы он умел говорить по-английски. Я даже читала отзывы путешественников. Там иногда сдают на краткий срок. Но только кто-то не смог попасть в квартиру – заело дверь; кто-то остался без электричества, каким-то чудом справился… Что трогательно: несмотря ни на что, все жильцы как один хвалили владельцев… Вот и я хотела бы, чтобы тот, кто вправе, отвел бы меня туда – где заброшенный колодец, стены, увитые плющом, где пиньи, и пальмы, и немножко неба над морем. Таков второй двор, в прошлом – сад этого дворца. Еще за закрытыми воротами можно рассмотреть лесенку, которая поднимается по какой-то невысокой стене. Вероятнее всего, это крыша соседнего дома, который ниже по холму. Сюда выходит пара его окон, – может, тут был домик садовника… А быть может, и нет… Если прокрасться на самый верх по этим закопченным временем и все равно прекрасным чужим парадным лестницам, то из-под крыши снова можно будет взглянуть на сад, только обычно буйная зелень старых деревьев заслоняет подробности этого чарующего вида.
Известно, что место это было живописно. Оно принадлежало издревле одной семье, здесь располагалось фамильное имение. В XVI веке «за стенами города» был отстроен и новый дворец, и часть этого старого здания теперь входит в комплекс палаццо Санфеличе. Быть может, мне когда-нибудь удастся пробраться сюда? И в капеллу дворца! Пусть скульптура и фрески ее утрачены… Как же жаль, что так много утрачено.
Фрески интерьеров и росписи стен двора исполнил Франческо Солимена – это один из самых признанных и обласканных при жизни творцов неаполитанского барокко. Скульптурное убранство создает один из ярчайших скульпторов своего времени – Джузеппе Санмартино. Самое известное его произведение – фигура лежащего Христа, укрытая тончайшей плащаницей, в церкви Santa Maria della Pieta dei Sangro, в простонародье – капелла Сан Северо. Но хорошо, что хотя бы сохранилась эта совершенно удивительная архитектурная реальность. Я как зачарованная поднималась по широким мощным ступеням, разглядывая световые колодцы, строгие крестовые своды и сохранившуюся местами лепнину… Фердинандо Санфеличе прославили эти неожиданные решения. И у этого, наверное, теперь можно сказать, архитектора, довольно занимательная судьба. Он принадлежал к богатой и знатной фамилии – из тех, в которых отпрыски могут позволить себе веками прохлаждаться…
Он был седьмым ребенком, оттого вряд ли мог рассчитывать занять в семье значимое место. И разумные родители с самого начала ориентировали его на занятия науками, и это было именно то, что только мог пожелать этот пытливый ум. С детства сестры и братья восторгаются Фердинандо. Он выдумал удивительные шпаргалки, которые изготавливал с помощью воска, он поражал сестер умением тонко подобрать нитки для вышивания и даже сам неплохо умел придать объем своей композиции. В семь лет он нарисовал свой первый архитектурный чертеж, и с того момента заинтересовался математикой. Параллельно с углубленными занятиями точными науками он получал и всю программу классического образования. Завершив ее, с заметным превосходством в праве и философии, получил известность как литератор. Но он не оставляет свои опыты и исследования, которые были начаты вместе с его выдающимися учителями еще в детстве. И теперь Фердинандо заинтересуют культура и искусство. Он берется за реставрацию одного из старых палаццо и обнаруживает для себя принципы архитектуры. К тому времени он уже входит в круг известнейших творцов, точнее, пока становится добрым другом для Франческо Солимены и Джузеппе Санмартино. А в 1700 году Санфеличе получает свой первый официальный заказ на роспись алтаря для церкви. И вот друзья уже вдохновенно трудятся над постройкой дома, которую затеял для себя их новоиспеченный коллега.
В 1728 году дворец был открыт и украшен табличкой с надписью; полный ее текст гласит: Фердинандо Санфеличе, неаполитанский патриций, из-за невероятной красоты этого места здесь построил этот дом от его основания. Он проектировал, курировал и владел этим произведением искусства… Мне кажется, есть чем похвастать. Две потрепанные девы, некогда, вероятно, бывшие прекрасными (одна нынче окончательно потеряла голову), заботливо прихватывают свиток надписи и одновременно удерживают балкон. На данный момент особо пострадавшей сирене, нимфе или русалке (теперь не разберешь) вернули лицо. Оно очень трогательное. Существует совершенно отдельно от статуи. Этакая поделка дошкольника. Но все равно надо сказать спасибо этому доморощенному скульптору-реставратору.
Впрочем, умельцев тут немало. Почти все стены в Стелле несут на себе «картины». Здесь довольно занятный street-art. И на лестнице палаццо, на месте утраченного Солимена, уличные художники изобразили свою фреску в нише. В весьма реалистической манере: обнаженный человек, стоя к нам спиной, с грустью смотрит на Везувий, где в сумраке лесов горит один далекий огонек. Маняще проплывают облака, но человек прикован… И не знаю, возможно, это моя привычка – видеть руины и представлять себе во славе архитектурное произведение так влияет на восприятие?
Я проехала среднюю полосу России в поисках интересующих меня памятников раннего русского барокко и находила их, конечно же, в ужасающем состоянии. В далеких деревнях и даже в ста километрах от Москвы нередко обнаруживаются заброшенные – без преувеличения – шедевры… А быть может, эти неаполитанские дворцы, превращенные в коммуналки, так близки мне, потому что примерно таким – прекрасным и заброшенным – я знаю Ленинград? В моей юности была мода – по-хипповски «зависать в парадниках». И парадные в Санкт-Петербурге есть та-а-акие… Голова закружится. И я помню эти огромные чьи-то квартиры, и эти десятки людей, которые заселялись в залы, делили каждый из них на шесть, а то и на двадцать комнат. И кому-то доставался камин, кому-то половина кариатиды, а кому-то – прекрасное окно… А может, просто меня завораживают картины разрушений? Но скорее всего, эти несколько дворцов, которые стоят по улице следом друг за другом, действительно уникальное явление, их стоит разглядеть поближе. Скорее всего, мы видим их сейчас почти так, как задумывали их творцы!
В XVIII веке блеск и новизна считаются признаком дурного вкуса. Каждая вещь должна иметь историю, а значит, нести на себе следы жизни, должна быть покрыта патиной времени. Вот что подумала я, и углубилась в следующую подворотню. На первый взгляд она не обещала никаких сюрпризов. Однако пара уцелевших по стенам оконных фронтонов, тонкие прориси двойных пилястр на входе, овальное окно… Несмотря на свое ужасающее состояние, архитектурные детали только утверждали величие избранной пропорции, которая угадывалась и в еле заметной разметке местами облупившейся стены, демонстративно выставляющей свое рыжее мясо, и в шаге ступеней черного камня, исполненном достоинства. Поразила, конечно, в первую очередь опять какая-то особая смелость решения лестниц, и я поспешила внутрь. К сожалению, здесь подняться на самый верх – никак. Две тяжелые двери отсекают любопытствующих от внутренних помещений, но это даже неважно, настолько захватывающий трюк придуман с лестницей. Стоя у ее подножия, ты оказываешься напротив стены, и пролеты разбегаются направо и налево от тебя полукругами, чтобы вновь встретиться на следующей площадке и снова описать восьмерку…
Фердинандо Санфеличе решительно произвел фурор своим подходом к этому весьма утилитарному элементу постройки. Лестница! И вот в соседнем дворе в 1738 году приступают к возведению так называемого palazzo dello Spagnuolo. Состоятельная семья объединяет два старых дома по этой улице в единый дворец и связывает его теперь уже узнаваемым комплексом лестниц, который словно увеличивает пространство двора и устраивает нечто наподобие театральной ложи на каждой площадке пролета. Ах, как прекрасна она на закате! Как сияет ажуром… Санфеличе форева! Пусть он и не заявлен тут как архитектор, однако без его непосредственного влияния не обошлось.
Забавно, что и внутри дворцы Неаполя устроены особо. В европейской традиции и у нас – в дворцовых жилых ансамблях – всегда есть ряд парадных комнат, общих для жителей всего дома. И затем их сменяют покои – личные комнаты каждого из членов семьи. В Неаполе «высокий дом» обычно делится на четыре части. Квартиери – так называют помещения каждого из жителей дома, который занимает его изолированную четверть, расположенную на нескольких этажах. Семейная молельня, в которой ведутся ежедневные богослужения, объединяет жителей на время мессы. Двор – возможность обсудить хозяйственные вопросы. Эта практика погубила многие архитектурные творения: некоторые из хозяев содержали квартиери в порядке, другие не считали нужным это делать. Так два «дома» из дворца Санфеличе простояли многие десятилетия и вовсе бесхозными, что не могло не сказаться на общем состоянии дворца начала XVIII столетия…
Мы продолжали брести узкими улочками, заглядывать во дворы и даже открывать те двери, которые поддавались. Так мы нашли вход в церковь, которая почти что утонула в холме, и ход вел туда вниз, по ступеням. Кстати, даже не мы нашли! Такое сам не найдешь… Я в очередной раз проскользнула в щелку приоткрытой двери и вышла в первый частный двор. Он был совсем обыкновенным. Все двери его были плотно закрыты. Комнаты – спрятаны за кружевными занавесками. Ни шанса для любопытствующего. Забавно было только видеть дерево, которое росло ровно посередине, врываясь практически в интерьер, сквозь каменные плиты. И вроде бы нужно уже уходить, но во втором дворе я слышала голоса и мне было любопытно, чем теперь живет неаполитанский люд внутри своих владений. Надев маску заблудшей овечки, я напрямую отправилась на звуки человеческой речи и, можно сказать, ворвалась на частную территорию. В Америке в меня можно было бы и выстрелить.
Обширный двор был образован ворохом разнокалиберных построек (думаю, что еще до нашей эры тут уже одно к другому пристраивали). Приспосабливаясь к конфигурации холма, утопающего в пышной растительности, это пространство было настолько загадочным, что легко можно было себе вообразить: стоит только войти в одну из этих приземистых старых дверок и пройтись по узкому коридору достаточно долго, вполне возможно – окажешься где-нибудь на Тимбукту или в одной из одиночных камер тюрьмы Неаполя.
В этом дворе на обширных профессиональных козлах мужчины отмеряли сатин и резали его на полотнища метров по тридцать. Их было трое, и получалось у них ловко. Первый раскидывал штуку ткани на столе, второй наматывал отрез, и к моменту, когда отмеренная часть вот-вот должна была оказаться у того, кто с ножницами, он чуть постанывал. Видимо, это означало: «Внимание! Внимание!» Мужчины переглянулись между собой, потом со мной и… продолжили, будто меня тут не стояло. Я расслабилась и начала получать удовольствие от этого слаженного ритма простой физической работы, на пока еще ласковом весеннем солнце, в уютном, тихом, спрятанном ото всех мирке. Наверное, я все же злоупотребила законами местного гостеприимства. Тот, что разматывал ткань, посмотрел на меня пристально и спросил: «Ну что, Неаполь – это ведь тебе как театр?» Я улыбнулась. У меня театр вызывает несколько иные ассоциации. В попытке извиниться за свое пустое любопытство я честно сказала, что здесь очень красиво, но видно, что живется нелегко. Ребята подняли головы, на доли секунды замерли и вернулись к своей монотонной работе. Неожиданно тот, кто отмерял, уточнил: «Море видела?» Я ответила: «Да». Он серьезно кивнул. И я уже почти выскользнула из ворот, когда услышала голос третьего: «Вон там интересно!» И он махнул огромными стальными ножницами, указывая мне направление. Через их скверик можно было попасть прямо в неф древней церкви.
Это было как подарок – пройти чередой дворов, которые, казалось, с каждым шагом опускались все глубже и глубже под землю. Застройка здесь была настолько плотной, что внутри вторых дворов образовывались уже свои улицы и… даже церкви. Конечно, храм имел и центральный вход, но фасада у него все равно не существовало. Чтобы войти через его главные ворота, нужно было нырнуть под соседнюю арку, зайти в соседний двор и повернуть направо… Меня завораживает эта пустота местных церквей. После Рима и Флоренции, в которых религиозная жизнь еще теплится, и богатство приходов до сих пор поражает великолепием путешественника, церкви здесь, как брошенные на произвол судьбы гулкие дома, растерявшие все свои сокровища. Ни души… А там вроде иконка. У входа – распятие. Может, в нефе остался кусочек фрески, может, алтарь инкрустирован мрамором? Да нет, то подтеки на потолке и, если ближе присмотреться, очень плохая имитация раскраски под мрамор. И алтарь – не камень… Пышные, важные соборы – это нечто особое. Далекое. А то, что живет с тобой каждый день, – вот оно, твое настоящее. И у Неаполя, помимо non-f nito, одинаковых ведерок, джинсов и мопедов, есть еще и море. И Каморра.
«Каморристи» – часть системы, так называют людей, которые принадлежат ей. Считается, что возникает она в XVI веке как некая организация в помощь сильным мира сего – для тех, кому необходимо «порешать вопросы». Спустя столетие – из королевского указа нашего дорогого Карла – становится известно, что эта организация занимается и устройством игральных домов. Тогда она была объявлена вне закона, где и находится до сих пор. О ней написаны многие книги: от беллетристики до серьезных экономических и социологических исследований. Конечно, известно сторонним немногое. Это секретная организация. Человек, который десять лет назад выпустил свое довольно убедительное расследование об одном из кланов – Роберто Савиано, с момента выхода книги «Гоморра» не бывает на публике. Живет, как в тюрьме. Он всегда под охраной, и все публичные передвижения совершает в сопровождении полиции и карабинеров. Он приговорен главой Каморры к смерти… Как сам Роберто признает в своих интервью, публикация этого расследования разрушила его жизнь. Но привлечь внимание к этой проблеме было необходимо, пусть и такой ценой. Впрочем, телохранители есть почти у всех журналистов, которые в своих публикациях затрагивают интересы организации.
О размахе деятельности самой крупной преступной группировки мира (в ней состоит более 10 000 человек) можно судить лишь по отрывочным сведениям. По статистике убийств, к примеру, или по количеству тонн задержанной контрабанды. Или: в 1996 году у одного из представителей клана конфисковано состояние общей стоимостью 450 миллиардов евро… Крайне редко каморристи дают свои сдержанные комментарии. А лет десять назад появился и настоящий болтун – ныне актер Сальваторе Стриано. Он начал свою карьеру в преступном мире в двенадцать лет. Другое дело, что «солдаты» Каморры настолько юны и так мало знают о том, кто стоит непосредственно над ними, что не представляют собой никакой угрозы для безопасности системы. Более того, к тридцати годам большинство из них уже будут мертвы…
Каморра – самая многочисленная и самая жестокая среди прочих организаций. Куда до нее консервативной Коза Ностре, где четко разделены полномочия семей, или изолированной и жестко противопоставленной государству системы Сицилии. Мафия Неаполя плотно сращена с властью. И когда все обсуждают мусор, на самом деле имеют в виду даже не проблемы мусорных служб и грязные улицы, но те токсичные отходы, которые нелегально вывозят сюда и втайне хоронят на сельскохозяйственных землях Кампании… В Неаполе, как говорят журналисты, идет гражданская война. И действительно, мужская часть населения по сути с детства делится на полицейских и воров. Не знаю, как в верхушках, но на улицах по манерам хорошие мальчики от плохих совсем не отличаются. Если навстречу без шлема мчится по пешеходному переулку мопед или мотоцикл, вполне вероятно, это полицейский. Многие из них работают в штатском. И для того, чтобы уследить за порядком на той скорости, на какой существуют малолетние преступники, приходится перенимать и подходы. Что меня поразило: во время операций полицейские работают без защиты. Коморра на дело всегда выходит в мотоциклетных шлемах, а полиция – без головных уборов, чтобы различать друг друга в перестрелке…
Войти с помощью соц. сетей: