К 2013 г. ситуация оставалась неоднозначной. Одни признаки говорили о том, что ничего не изменилось – неолиберальный порядок сохранял свою устойчивость. Но были и другие признаки, свидетельствовавшие о существенном изменении в соотношении сил в мировой экономике между Востоком и Западом и наличии тревожных симптомов новой (дефляционной) стагфляции. Находившиеся в первом лагере с нарастающим оптимизмом указывали на то, что худшее уже позади и в западных экономиках вскоре вновь начнется здоровый рост. Если бы это было так, а рост был устойчивым, то можно было бы предположить, что долгосрочные последствия финансового краха 2008 г. будут не столь значительными, как ожидали многие.
Во втором лагере справедливо отмечали, что еще слишком рано говорить о чем-либо с уверенностью. Они не обращали внимания на краткий всплеск повышенного интереса со стороны многих средств массовой информации, в равной степени преувеличивавших хорошие и плохие новости и забывавших о долгосрочных перспективах. Во время тектонических потрясений 1930-х и 1970-х годов наблюдались многие случаи проявлений относительного оптимизма и всплесков относительного пессимизма, периоды восстановления, сменявшиеся новыми потрясениями. Поэтому большинство политиков действовало осторожно, опасаясь, что предстоит длительный период адаптации, жесткой экономии, сокращения доли заемных сил и медленного роста. Уровень жизни большей части населения западных стран так и не удалось восстановить. Хотя правительства большинства стран ранее обещали покрыть задолженность и ликвидировать дефицит, медленный прогресс пяти лет, прошедших после финансового краха, частично обусловленный опасениями оказаться в дефляционной ловушке, вынудил их скорректировать свои прогнозы и ожидания и постараться убедить своих избирателей сделать то же самое. В западном мире приступили к формированию новой политики, сильно отличавшейся от оптимистичной политики периода экономического бума, – политики жесткой экономии, политики меньших расходов, – и она простиралась так далеко, что никто не в состоянии был обозреть ее во всей полноте.
Серьезные нарушения политической преемственности происходят чрезвычайно редко, чаще всего – в результате войн, революций или при крушении авторитарных режимов. Примером может служить распад Советского Союза или недавние события «арабской весны», хотя порой перемены оказываются не столь радикальными, как это представлялось в самом начале. Менее значительные нарушения политической преемственности могут происходить и в демократических обществах, чаще всего – в результате заметных изменений основ, определяющих политику; пример – новый курс правительства Тэтчер в Великобритании 1980-х годов [Gamble, 1994; Heffernan, 1999]. Способность демократических обществ к созданию политических проектов, направленных на обновление социальных институтов, представляет собой одну из важнейших характеристик этих обществ, и если такая способность атрофируется, стране может грозить упадок и в конечном счете распад. Один из вопросов, поставленных нынешним кризисом, – удалось ли демократическим обществам сохранить способность к самообновлению и адекватному ответу на брошенные им вызовы [Posner, 2010; Shäfer, Streeck, 2013; Шефар, Штрик, 2015; Coggan, 2013].
Представляется сомнительным, что произошедшие до сих пор изменения заложили основу для фундаментальных перемен, но можно с большой долей уверенности утверждать, что такие перемены необходимы, если мы не хотим, чтобы западное процветание погрязло в бесконечном изнуряющем кризисе. Особенно важно, чтобы изменения произошли не просто в одной или нескольких странах, а в транснациональных формах управления. Кризис заставил признать ряд новых реалий, таких как все более важная роль растущих стран или превращение «Большой двадцатки» в главный форум, на котором обсуждаются проблемы мировой экономики. Все это делает дальнейшие изменения необходимыми. Чаще всего политики по-прежнему затрачивают массу усилий на латание прорех в существующих институтах в надежде на то, что силы, благодаря которым так часто удавалось добиться восстановления экономики в прошлом, помогут и на этот раз. Но если оставить без внимания глубокий структурный кризис неолиберализма, эти попытки не принесут результата.
В 1992 г. в предвыборной кампании Клинтона прозвучал девиз «Это же экономика, глупыш!», который использовался, чтобы подчеркнуть, что то, какими избиратели видят собственные экономические перспективы и экономические перспективы страны, тесно связано с тем, как они оценивают компетентность политиков и за кого они решат голосовать. Более сложные дилеммы государственной политики можно было бы выразить девизом «Это же политика, глупыш!». Неизменная способность политиков разочаровывать и избавлять от иллюзий, кажущееся разнообразие тупиковых и неразрешимых ситуаций, крушение надежд и идеалов прогресса делает понимание любой проблемы государственной политики критически важным для того, чтобы объяснить, почему рациональные и технократические подходы к решению социальных и экономических проблем нередко заканчиваются неудачей, почему правительства так часто отказываются от долгосрочных решений, почему зачастую бывает так трудно наладить сотрудничество. После столь масштабных событий, как финансовый крах 2008 г., нередко появляется соблазн попытаться объяснить, что именно произошло и что мешает восстановлению, с позиций экономики, психологии или культуры. Но многие проблемы берут свое начало в политике. Если начинать с политики, будет проще объяснить, почему проблемы оказываются столь трудноразрешимыми, почему так сложно прийти к соглашению, почему восстановление откладывается на столь длительное время и создается впечатление, что мы движемся от одного кризиса к другому [Dunn, 1979; Caplan, 2009; Runciman, 2013].
Кажущийся бесконечным кризис и трудности выхода из него порождают фатализм, ощущение того, что мир оказался в тупике, из которого ни политики, ни правительства не в состоянии найти выход. Хотя существует множество проблем, с которыми политики ничего не могут поделать, вопросы организации экономики отдельных стран и мировой экономики в целом не относятся к их числу, поскольку многое в нашей политэкономии представляет собой политическую конструкцию, которая сознательно или случайно досталась нам от прошлого. Многим трудно понять, почему в принципе разрешимые проблемы до сих пор остаются нерешенными, и это порождает все более широко распространяющееся разочарование в политической жизни и желание отказаться от участия в ней. А это становится частью проблемы, делая ее еще более трудноразрешимой. Парадокс заключается в том, что проблемы возникают в результате проведения той или иной политики, но найти способ решения этих проблем вне политики невозможно [Stoker, 2006; Hay, 2007; Flinders, 2012].
Тупиковые и безвыходные ситуации знакомы нам по истории межгосударственных конфликтов и конфликтов внутри стран, они принимают разные привычные для политэкономии политические формы [Narlikar, 2010; Hale et al., 2013]. Говоря совсем просто, тупиковые и безвыходные ситуации тормозят перемены и блокируют осуществление реформ. Политика во многом как раз и нацелена на то, чтобы попытаться заблокировать или разблокировать движение в том или ином направлении, обеспечить жизнеспособность конкретных политических процессов и конкретных форм сотрудничества. Типичным примером тупиковой ситуации является случай, когда переговоры между двумя или более сторонами по тому или иному вопросу оказываются заблокированными, тогда как при безвыходном положении блокируется работа институтов, а иногда и целых режимов под воздействием внутренних культурных факторов и особенностей принятия решений, либо в силу вето, наложенного одной из заинтересованных сторон, либо в силу действия обоих факторов. Политическая деятельность во многом направлена на преодоление застоя и инертности, неизбежно возникающих в любом обществе. Эти явления требуют политической активности, направленной на разрешение и преодоление конфликтов, которые часто оказываются неразрешимыми. Нередки случаи, когда кажется, что политика ведет не к упрощению, а к усложнению проблем. Однако политика может также обеспечить прорыв, привести к существенной перестройке действующих институтов и политической деятельности.
По мере нарастания кризиса стали меняться и сложившиеся взгляды на мир, умозаключения и ожидания. Начали подниматься все более глубокие вопросы, касающиеся экономической и политической жизнеспособности международного рыночного порядка, который так долго доминировал в мировой политике и экономике, в частности, вопрос о том, способен ли к самообновлению неолиберальный порядок в его новейшей версии. Чем сложнее ликвидировать препятствия на пути прогресса и восстановления экономики, тем в большей опасности оказывается сложная материя западного процветания и тем больше возникает страхов, что этому процветанию может наступить конец. Процветание построено на переплетении деятельности целого ряда различных институтов, на взаимном проникновении множества идей и интересов. Главным среди них является сохранение определенного вида либерального капитализма. Существовали и другие модели капитализма, некоторые из них – весьма успешные [Coates, 2000; Clift, 2014], но самой успешной и устойчивой оказалась модель, впервые появившаяся в Британии и получившая дальнейшее развитие в США. Эта англо-американская модель имела множество вариантов и противоречий, но ее наиболее важным достижением является становление либерального международного рыночного порядка, включающего либеральную форму демократии, либеральную форму экономики и ряд международных правил [Gamble, 2003, ch. 5]. Именно успешное переплетение этих трех нитей обеспечило процветание Запада, стабильность и устойчивость ведущих западных государств. Перспективы развития во всех трех направлениях сегодня омрачены, а средства адаптации и восстановления устойчивости этой модели пока не до конца определены. В прошлом она переживала и более суровые кризисы, возможно, ей удастся пережить и этот кризис, но теперь ей предстоит жесткое испытание в незнакомых обстоятельствах и решение новых дилемм. Создание новой ткани процветания Запада зависит от решения трех головоломок, грозящих структурным кризисом основ неолиберального порядка. Что это за головоломки и как в них отразились вечные дилеммы, существующие в самом сердце международных рыночных порядков, будет рассмотрено в следующей главе.