Глава 7

С разных направлений на нас нацелились двадцать семь мощных прожекторов. Навести их с такой точностью, чтобы при включении попасть лучом в цель, летящую на пятикилометровой высоте, местные средства звукоулавливания и радиолокации не позволяли. Тем не менее, тактика использования прожекторов в противовоздушной обороне была немцами уже очень неплохо отработана при защите городов Рейха от ночных бомбардировок. Лучи заметались среди транспортных самолетов. ПС-84 начали один за другим попадать в пятна света. Внизу замелькали вспышки выстрелов – увидев цели, немецкие зенитчики немедленно открыли огонь.

– Конвой, семь градусов влево! – снарядам «флаков» предстояло лететь до нас около восьми секунд, и шанс избежать близких разрывов у транспортников был.

Вокруг самолетов, запутавшихся в лучах прожекторов, заплясали вспышки. Пока о повреждениях никто не докладывал, но было ясно, что без потерь мы не уйдем.

– Пять вправо со снижением сто!

Немцы подловили нас очень качественно. Рассредоточив технику на большой территории, они, сами того не зная, ввели в заблуждение вычислитель. Он не воспринял зенитки и прожекторы, как единое подразделение, представляющее для нас серьезную угрозу, и не подал сигнал тревоги.

Ситуация складывалась не лучшим образом, но против немецких зенитчиков работало три важных обстоятельства. Во-первых, транспортных самолетов было больше двух десятков, а подсветить их пытались только двадцать семь прожекторов. Понятно, что на одном самолете, пойманном в световое пятно, тут же скрещивалось еще несколько лучей. Таким образом получалось, что на одной цели фокусировались усилия нескольких прожекторов, а остальные транспортники ускользали от внимания противника.

Во-вторых, рассредоточение 88-миллиметровых пушек на большой территории затрудняло управление огнем с помощью дальномерных постов. Вместо того, чтобы управлять стрельбой всего дивизиона, или, как минимум, каждой батареи, дальномерщикам приходилось индивидуально выдавать целеуказания отдельным орудиям. Это снижало скорость и точность наведения и, как следствие, плохо влияло на эффективность зенитного огня.

И, наконец, сказывалось то, что мы пересекли фронт не точно над головами зенитчиков, а со смещением почти на два километра к западу от их позиционного района. Вот только боевого опыта у расчетов немецких пушек явно хватало, и для того, чтобы доставить нам массу неприятностей им не требовались идеальные условия.

– «Крейсер», здесь «Семнадцатый». Множественные пробоины в фюзеляже. Осколком перебило маслопровод. Правый двигатель скоро встанет. Теряем топливо из второго бензобака.

– «Семнадцатый», здесь «Крейсер». Продолжать выполнение задачи!

Давать поврежденному самолету команду на возвращение смысла не было. Разворачиваться под огнем зениток – чистое самоубийство, а в десяти километрах по курсу начиналась территория Ржевского котла, и уже там следовало принимать решение, покидать ли самолет, или пытаться дотянуть до ближайшего аэродрома.

Яркая вспышка на миг осветила небо. Один из транспортников получил прямое попадание и исчез во облаке взрыва, разлетевшись множеством обломков, разбрасывающих в полете фонтаны искр. Сам ПС-84 так взорваться не мог. Скорее всего, сдетонировал взрывоопасный груз.

– Десять градусов вправо! – отдал я приказ на очередной маневр уклонения и переключился на внутреннюю связь. – Капитан, разворот влево со снижением!

Бомб у меня не имелось, но позволять немцам и дальше безнаказанно расстреливать конвой я не собирался. Переделывая ТБ-7 в воздушный крейсер ПВО, я не планировал воевать с наземными целями, и теперь это сильно ограничивало мои возможности. Тем не менее, перед вылетом я заставил вычислитель провести анализ активности немецкой авиации в районе предстоящих действий и убедился в том, что ночные истребители противника в небе над Ржевом и Вязьмой в последнее время появлялись крайне редко. На ближайших аэродромах спутники их тоже не рассмотрели.

Исходя из этой информации, массированной атаки «дорнье» и двухмоторных «мессершмиттов» я не ждал, а для того, чтобы отбиться от одиночных охотников, волне хватило бы и пушечного вооружения. Поэтому в этот раз на реактивные снаряды РС-82 я приказал поставить контактные, а не дистанционные взрыватели. В результате я получил пусть и не слишком эффективное, но вполне рабочее оружие для стрельбы по наземным целям.

Как и в прошлом вылете, мой ТБ-7 нес двадцать четыре ракеты. Восемь из них были жестко нацелены вперед и могли стрелять только прямо по курсу. Еще восемь находились в двух поворотных пусковых установках, и, наконец, последняя восьмерка прикрывала заднюю полусферу.

К сожалению, развернуть поворотные пусковые строго вниз я не мог – не хватало угла склонения. Поэтому пришлось приказать командиру самолета войти в разворот. ТБ-7 наклонился, и теперь пусковые установки могли стрелять по наземным целям.

Я подождал пару секунд и чуть довернул направляющие, делая поправку на меняющуюся скорость бомбардировщика. Залп! Ракетам лететь двадцать три секунды. Семь километров – не шутка. Точность просто аховая. Рассеивание на такой дистанции составляет почти сто метров, но цели не защищены броней, а радиус сплошного поражения осколками у РС-82 достигает семи метров, так что шанс накрыть зенитки и прожекторы имеется. Ждать результата я, естественно, не стал.

– Капитан! Четырнадцать градусов влево и снижение под максимальным углом, – чтобы выпустить по противнику нацеленные вперед ракеты мне требовалось как можно сильнее наклонить нос самолета к земле.

ТБ-7 – машина тяжелая и совсем не такая маневренная, как истребитель или хотя бы пикирующий бомбардировщик. Пусэп четко выполнил приказ, но туша четырехмоторного тяжеловеса начала выполнение маневра плавно и с достоинством.

По глазам ударил яркий свет. Немцы не проспали ракетный залп и переключили внимание на наиболее опасную цель. Мой «крейсер» запутался в лучах прожекторов.

– Продолжать маневр! – зарычал я в переговорное устройство, разворачивая пушку в нижнюю полусферу.

По здешним понятиям стрельба из авиационной пушки на такую дальность – полный бред. Тем не менее, мои действия не были жестом отчаяния. Начальная скорость снаряда у ВЯ-23 – девятьсот метров в секунду. Стрелять я собирался почти строго вниз, что в данном случае весьма важно. Ну и не нужно забывать о темпе стрельбы. Шестьсот выстрелов в минуту – очень немало, а цели у меня довольно крупные и абсолютно неподвижные.

Очередь! Снарядов я жалеть не собирался. Этого добра в бомбовом отсеке имелось с запасом. Несмотря на усиленную конструкцию, самолет трясло и сносило с курса, но капитан Пусэп уже имел опыт работы с таким беспокойным пассажиром, как я, и упорно продолжал пытаться изобразить из ТБ-7 пикирующий бомбардировщик.

Честно говоря, экипажу я не завидовал. Несколько прожекторов нещадно слепили летчиков через стекла кабины. Это у меня линзы мгновенно настроились на новые условия и отфильтровали весь лишний световой поток, а Пусэпу и его подчиненным сейчас приходилось очень непросто. Темные очки у них, конечно, имелись, но удар по глазам пилоты явно получили неслабый.

Один прожектор лопнул стеклянным пузырем и погас. Я полоснул очередью по позиции ближайшей зенитки и перевел огонь на следующее слепящее пятно. Немецкие снаряды все чаще взрывались в опасной близости от ТБ-7. Плотность огня была явно не на нашей стороне.

Восемь вспышек на земле возвестили о том, что РС-82 добрались до целей. Минус еще один прожектор. Досталось и расчетам двух зениток, но сами пушки, похоже, серьезных повреждений не получили.

Тяжелый бомбардировщик, наконец-то, соизволил занять нужное мне положение в пространстве. Залп! Еще одна восьмерка ракет устремилась к целям.

– Разворот тридцать вправо с набором высоты! – теперь мне требовался обратный маневр. Направленные вперед реактивные снаряды израсходованы, и в моем распоряжении остались только восемь РС-82, нацеленные назад. Чтобы выпустить их с толком, нос самолета требовалось максимально задрать вверх.

Я продолжал вести огонь из пушки. Ствол уже так раскалился, что точность огня упала до последнего предела. Небо вокруг ТБ-7 гремело взрывами. Осколки били в фюзеляж и плоскости, но самолет упорно продолжал выполнять предписанный мной маневр. Упорно, но очень медленно. Не был этот гигант рассчитан на подобные пируэты.

Залп! Самолет слегка тряхнуло, когда он освободился от последних ракет, ушедших навстречу врагу, и почти сразу грохнуло так, что даже у меня на мгновение пропал слух. ТБ-7 как-то нехорошо содрогнулся и в уверенном гуле моторов что-то изменилось.

– Пожар второго двигателя! – немедленно доложил капитан.

– Прекратить набор высоты! Еще десять вправо и уходим со снижением!

– Пожар ликвидирован автоматической системой пожаротушения! Двигатель заглушен!

Я оставил в покое пушку. Куда-то попасть в таких условиях все рано было нереально. Выйдя из боевого режима, я осмотрелся с помощью спутников. Из двадцати двух ПС-84 полет продолжали восемнадцать. Четыре машины мы потеряли, еще три имели повреждения, но пока курс держали уверенно. Видимо, пляска со стрельбой и фейерверками, устроенная мной в лучах прожекторов, произвела на немецких зенитчиков должное впечатление, и они несколько отвлеклись от транспортных самолетов, сосредоточив внимание на огрызающемся огнем ТБ-7.

Нам вслед еще стреляли, но это уже было не так страшно. Самый опасный участок конвой прошел. Не без потерь, но прошел.

– Пересекаем фронт, – на удивление спокойным голосом доложил командир экипажа.

Ну что ж, теперь осталось аккуратно доставить груз и вернуться домой.

– Конвой, здесь «Крейсер» приготовиться к приему координат для сброса контейнеров.

Избитый осколками ТБ-7 летел с заметным креном. Груз мы сбросили удачно. И Лелюшенко, и Лебедев подтвердили, что контейнеры найдены, а оружие и снаряжение уже передаются в войска. Теперь бы еще дотянуть до аэродрома.

Пусэп тихо, но весьма изощренно ругался по-эстонски, когда из строя выходила очередная цепь управления или заклинивало что-то в авионике. Эстонского я не знал, но вычислитель переводил мне сентенции командира экипажа во всех красочных подробностях, находя наиболее близкие аналогии из великого и могучего русского языка. Параллельно он выдавал текстом перевод на базовый диалект Шестой Республики, однако на русском результат получался заметно выразительнее.

Небо ощутимо светлело, и с каждой минутой мы все сильнее рисковали нарваться на вражеские истребители, которые уже прогревали моторы, готовясь подняться в воздух. Поэтому я вздохнул с большим облегчением, когда взлетевшая еще затемно шестерка ЛАГГ-3 взяла нас под охрану. Тем не менее, это решало далеко не все наши проблемы.

Сильно поврежденный самолет летел исключительно на мастерстве экипажа. Вычислитель тревожно сигнализировал о его весьма прискорбном техническом состоянии, и настоятельно рекомендовал покинуть машину, пока она еще летит на безопасной для прыжка с парашютом высоте, а не беспорядочно валится на землю, распадаясь на части.

Вот только прыгать пока было нельзя. Мы летели по кратчайшему маршруту, и под нами все еще находилась занятая немцами территория Московского котла. Ее, конечно, уже неплохо обжали со всех сторон, но до армий генерала Жукова, усиленно теснивших немцев на запад, оставалось еще около пятидесяти километров.

– Теряем высоту, – доложил Пусэп. – Двигатели перегружены, в первом и третьем пошли сбои. В гидравлической системе утечка. Даже если дотянем, с посадкой будут большие сложности.

Насчет «больших сложностей» капитан явно лукавил. Судя по состоянию самолета, в рамках цензурной лексики наиболее вероятный результат попытки приземления описать было весьма затруднительно. Хотя, возможно, Пусэп просто был не в курсе, насколько все плохо – по показаниям приборов он мог реально оценить далеко не все проблемы изрешеченной осколками машины.

– Капитан, пятнадцать градусов вправо. Впереди у немцев позиция 20-миллиметровых «флаков». Лучше ее обойти. Высота для них, конечно, великовата, но могут попробовать достать, а нам много не надо.

Самолет слегка дернулся и начал маневр, но машина явно плохо слушалась рулей и Пусэп вполне обоснованно опасался, что поврежденная конструкция может не выдержать, так что нормально выполнить приказ он не смог.

– Эскорт, здесь «Крейсер», – вызвал я по рации командира шестерки ЛАГГов, – В восьми километрах впереди по курсу батарея скорострельных зениток. Мы уклониться не сможем.

– Понял вас, «Крейсер». Сейчас мы займем их делом.

Три истребителя резко ускорились, обогнали наш еле ползущий самолет и в крутом пикировании устремились к земле. Штурмовики из ЛАГГов весьма так себе, но и они имели неплохой шанс заставить немецких зенитчиков отказаться от идеи пострелять по такой большой и медленной мишени, как наш ТБ-7.

На виртуальной схеме самолета третий двигатель окрасился в тревожный оранжевый цвет. Работать ему оставалось минуты три. Потом он неизбежно встанет, и хорошо, если при этом не загорится. До линии фронта нам предстояло тянуть еще километров сорок, что при нашей скорости означало минут десять-двенадцать лёта.

– Капитан, приготовьтесь по моей команде заглушить третий двигатель. Нам только еще одного пожара не хватало.

– Мотор пока тянет, хоть и с перебоями, – попытался возразить Пусэп.

– Он теряет масло и через несколько минут встанет сам, но с критичным перегревом и возможным возгоранием.

Секунды тянулись в напряженном молчании. Мотор продержался на тридцать секунд дольше, чем изначально прогнозировал вычислитель.

– Глуши! – скомандовал я, как только отметка двигателя замигала красным.

Пожара удалось избежать, но теперь мы теряли высоту еще быстрее, а на два оставшихся двигателя увеличилась нагрузка.

Внизу замелькали вспышки и небо расчертили нити трассеров – ЛАГГи вступили в бой с немецкими зенитчиками. Возможно, немцы и не стали бы тратить дефицитные боеприпасы на явно поврежденный и не представляющий для них угрозы ТБ-7, но проверять это мне совершенно не хотелось. Теперь же наши истребители не оставили противнику выбора.

Когда мы, наконец, покинули опасную зону, нас догнали только два ЛАГГа. Третий, сильно дымя поврежденным двигателем, уходил над самой землей на северо-восток.

До фронта мы доползли на высоте полтора километра. Оба оставшихся двигателя к этому моменту уже еле тянули и были готовы в любой момент вспыхнуть от перегрева. С земли по нам не стреляли. Видимо, с боеприпасами у немцев дела действительно обстояли далеко не лучшим образом. Тем не менее, все пять истребителей эскорта снизились и прошли над окопами противника, экономно постреливая из пулеметов. Боезапас они берегли, но стремились отвлечь внимание немцев от сопровождаемого бомбардировщика.

Мы уже летели над территорией, занятой войсками Западного фронта. Тянуть дальше не имело никакого смысла.

– Капитан, посадку я запрещаю. Прикажите экипажу покинуть самолет.

Пару секунд в наушниках переговорного устройства я слышал только легкий шорох помех. Честно говоря, я ждал возражений, но, видимо, Пусэп все понимал не хуже меня.

– Есть! – наконец, ответил капитан. В его голосе отчетливо слышалась горечь и нежелание бросать дорогую и во многом уникальную машину, еще летящую и сохраняющую остатки управляемости. Советские летчики были приучены до последнего спасать самолеты, даже рискуя собственной жизнью, и выполнить мой приказ командиру экипажа оказалось непросто.

В морозном подмосковном небе раскрылись восемь куполов из белого парашютного шелка. Меня удачно развернуло порывом ветра, и я успел увидеть, как, постепенно снижаясь, удаляется покинутый экипажем ТБ-7. Эскорт оставил обреченную машину и теперь контролировал небо вокруг медленно опускающихся парашютистов.

Я прекрасно понимал, что решение покинуть самолет было единственно верным, но наблюдать, как отлично послужившая мне боевая машина одиноко продолжает свой последний полет было грустно. Думаю, остальные члены экипажа покинутого самолета испытывали схожие чувства. Словно отметая последние сомнения людей и давая им знак, что они все сделали правильно, ярким костром полыхнул один из еще работавших двигателей тяжелого бомбардировщика. «Крейсер» плавно завалился на левое крыло и устремился к земле, объятый все разгорающимся пламенем.

До Москвы я добрался только к середине дня. Обстоятельства нашего появления сильно впечатлили командира дивизии, в полосе обороны которой мы опустились на парашютах, так что вопросов к нам почти не возникло, а вот связь с генералом Жуковым через штабы корпуса и армии как раз организовалась почти мгновенно.

– Подполковник, вы как всегда в своем репертуаре, – хмыкнул Георгий Константинович, выслушав мой краткий доклад по телефону. – У меня тут уже целая делегация от товарища Берии вас дожидается. Передайте трубку комдиву, я объясню ему, что с вами делать.

Через двадцать минут я уже трясся по скверной дороге в кабине хорошо знакомого мне бронеавтомобиля БА-10, двигавшегося на восток в сопровождении пары легких танков и взвода бойцов НКВД на двух грузовиках. Сверху колонну прикрывали тройки истребителей, сменяя друг друга каждые двадцать минут. Похоже, к хранящейся в моей голове информации о результатах воздушной разведки командование РККА отнеслось со всей серьезностью и жаждало довезти меня до Москвы живым.

Дивизионный особист, решивший сопровождать неожиданного гостя лично и занявший в броневике место башенного стрелка, с самого начала поглядывал на меня со смесью подозрения и непонимания. Столь бурный интерес высокого начальства к странному молодому подполковнику, в прямом смысле свалившемуся с неба, вызывал у него разрыв шаблона. Когда же над колонной появилась авиация, явно выделенная из скудных резервов фронта для защиты моей скромной персоны от возможных неприятностей, его взгляд стал совсем уж шальным, но в силу специфики службы никаких вопросов особист задавать не стал.

Часа через полтора нас встретил отряд под командованием Судоплатова, и дальше я уже ехал в хорошо знакомой компании. Заезжать на Лубянку мы не стали. Бывший начальник отвез меня сразу в небольшой особняк на улице Кирова, где размещался генштаб и проводились заседания Ставки Верховного Главнокомандования.

Шапошников встретил меня в своем кабинете и, выслушав формальный доклад, произнес с легкой усмешкой:

– Подполковник, ваше обращение с тяжелыми бомбардировщиками дальней авиации начинает вызывать у меня беспокойство. Почему-то я совершенно не удивлен, узнав каким именно образом вы вернулись из очередного рейда.

– У нас очень сильный и хитрый противник, товарищ маршал, – ответил я без улыбки, – Скажу честно, в этот раз они были очень близки к успеху.

– Тем не менее, несмотря на всю их изощренную хитрость, вы здесь и даже не ранены, – задумчиво произнес Шапошников. – Я опять оказался прав, считая ваш вылет авантюрой, и опять ошибся, опасаясь, что он может стать для вас последним.

– Возможно, мне опять повезло.

– Везение не может быть бесконечным, – с сомнением качнул головой начальник генштаба. – Впрочем, это все лирика. Докладывайте, товарищ Нагулин. Времени у нас мало – тридцатая армия с большим трудом сдерживает атаки танковых дивизий Клейста. Доставленные вами гранатометы пришлись там весьма кстати.

На столе уже была разложена карта и все необходимые принадлежности для нанесения на нее разведданных. Минут десять я в быстром темпе вычерчивал цветными карандашами отметки позиций тяжелой артиллерии, крупные склады и районы сосредоточения войск противника, сопровождая каждый значок краткими комментариями.

– Штабы, полевые аэродромы, корпусные и дивизионные слады боеприпасов… Вы не перестаете меня удивлять, товарищ Нагулин.

Я молча смотрел на Шапошникова. В эту игру мы с маршалом играли уже не в первый раз. Он прекрасно знал, что ничего нового о моих способностях и возможностях в ответ не услышит, но счел нужным еще раз обозначить, что хотел бы знать об этом больше.

– Товарищ маршал, теперь, имея новые данные, я готов озвучить предложения по использованию отдельного полка «Катюш», вооруженного термитными снарядами, и бомбардировщиков с бомбами объемного взрыва. Разрешите доложить?

– Слушаю вас, подполковник, – возможно я ошибся, но мне показалось, что Шапошников с трудом подавил тяжелый вздох.

– Начну с полка БМ-13. Похоже, для термитных снарядов появилась весьма перспективная цель, выявить которую мне удалось почти случайно. Наш маршрут пролегал над Московским котлом, и то, что я там увидел, однозначно говорит о подготовке немцами прорыва. Поняв, что помощи извне в ближайшее время не будет, генерал Роммель принял решение действовать своими силами. Очень похоже, что Гот и Гёпнер пойдут во втором эшелоне. Подчиненные им соединения остаются на своих позициях, но уцелевшие танки и бронетранспортеры Роммель у них забрал. Считаю, что завтра утром южнее Гжатска нам следует ждать удара почти двух сотен танков, направленного строго на запад. Наверняка прорыв поддержит люфтваффе, хотя многое будет зависеть от того, как пойдут дела у Клейста. Ему тоже может понадобиться срочная помощь авиации.

– Как они собираются пройти химическое заграждение? Дегазировать местность им практически нечем.

– Я вижу только один вариант – распыление дегазирующих растворов с самолетов непосредственно перед наступающими танками. Способ отдает некоторым безумием, но, теоретически, может сработать, особенно если на стороне противника окажется фактор неожиданности.

– Вот только теперь его не будет… – сосредоточенно прокомментировал мои слова маршал.

– Не будет. Но немцы об этом пока не знают.

Ситуация между Ржевом и Вязьмой закручивалась в тугую спираль, готовую в любой момент взорваться вихрем событий. Бои между танковыми дивизиями Клейста и армией Лелюшенко не стихали весь день. Фронт окруженной группировки прогибался. Красноармейцы были вынуждены отходить, оставляя один рубеж за другим, но, пусть и медленно, они один за другим выбивали танки Клейста и снижали наступательную способность его армии.

Приближался вечер, и я видел, что рассечь Ржевский котел на две части сегодня немцы точно не успеют. Способны ли они сделать это в принципе – большой вопрос. Скорее да, чем нет, но это если им не помешать извне. Однако, Клейст, как я понял, не столько хотел прорвать фронт, из последних сил удерживаемый окруженными, сколько стремился сократить площадь котла. Химические снаряды и бомбы, подвозимые из Рейха непрерывным потоком, внушали ему уверенность в легкой победе, вот только нужно было обеспечить им наиболее благоприятные условия применения. А что может быть лучше для эффективного использования отравляющих веществ, чем вражеские войска, зажатые на ограниченном пространстве?

В том, что накопленное на складах химическое оружие уже этой ночью будет доставлено на позиции гаубичных батарей и развезено по полевым аэродромам, я ни секунды не сомневался. Было очевидно, что имея вполне рабочий способ расправиться с окруженными, Клейст не станет продолжать танковые атаки, ведущие к серьезным потерям не такой уж и многочисленной бронетехники.

С помощью спутников я видел, что этой же ночью генерал Роммель готовится вывести свои танки на исходную позицию для начала прорыва из Московского котла, а это значит, что завтра должны окончательно решиться судьбы армии Лелюшенко и группы армий «Центр».

Все эти расклады я честно раскрыл перед Шапошниковым, и теперь Ставка уже несколько часов совещалась, пытаясь принять единственно верное решение. У меня же была своя задача, уже утвержденная на самом верху, и именно ей я собирался сейчас заняться.

Немного поспать мне удалось только в машине, да еще на аэродроме, где царила деловая суета подготовки к ночному вылету. Командир полка оказался человеком весьма непростым. До нападения Гитлера на СССР он успел повоевать в Испании и Китае. В небе Мадрида даже участвовал в отражении ночных атак бомбардировщиков генералиссимуса Франко, да и после двадцать второго июня в тылу не отсиживался и дело свое знал отлично, так что в подготовку отдельного авиаполка к операции я решил не вмешиваться.

Меня разбудили за час до вылета. Ознакомившись с планом ночной атаки, полковник Кудрявцев с сомнением покачал головой, но как опытный и много повидавший военный, высказал свое мнение в достаточно сдержанной форме.

– Товарищ Нагулин, предлагаемая вами тактика мне непонятна, но перед вашим прибытием в полк мне позвонили из генштаба и настоятельно рекомендовали не вмешиваться в ваши решения. Тем не менее, весь мой боевой опыт говорит о том, что выполнить поставленную задачу при таком подходе можно разве что случайно, если нам просто фантастически повезет.

– Вас предупреждали об уровне секретности операции, товарищ полковник? – комполка произвел на меня хорошее впечатление, но тратить время на объяснения я не собирался.

– Естественно.

– Как вы думаете, вправе ли я рассказывать вам какие-либо подробности? Вы ведь планируете лично принять участие в вылете, так что все увидите сами. Вот только лучше бы вам после возвращения на аэродром постараться как можно скорее забыть об этом рейде.

Кудрявцев молча кивнул, ничем не выдав своего недовольства моим ответом, отчего мое уважение к командиру авиаполка только окрепло.

В час ночи я отдал приказ о начале операции. Сорок Пе-2 поднимались в воздух сразу с четырех взлетных полос. Истребители пока оставались на аэродроме – для них у меня была совершенно другая задача, никак не связанная с армией Клейста.

Выведя в поле зрения виртуальную карту, я на этот раз не стал доверять оценкам вычислителя и заставил его показать позиции всех средств ПВО противника вокруг сильно сжавшегося Ржевского котла. Естественно, в результате я увидел дикую мешанину разноцветных значков – у Клейста хватало зениток, прожекторов, радиолокаторов и звукоулавливателей. Пришлось задавать дополнительные фильтры. Малокалиберные зенитные автоматы меня не интересовали, работать мы собирались с относительно больших высот, до которых они достать не могли. Убрав с карты мелочь, я увидел картину более ясно.

Клейст, безусловно, старался прикрыть зенитками все ключевые объекты, но 88-миллиметровые пушки – штука сложная и дорогая. Под каждым кустом такую не поставишь, и стремление защитить всё привело в итоге к тому, что к отражению ночной атаки четырех десятков бомбардировщиков немцы оказались не готовы нигде.

Три позиционных района ПВО, на один из которых мой конвой так неудачно нарвался прошлой ночью, мы в этот раз просто обошли по большой дуге. Немцы сменили дислокацию того зенитно-прожекторного батальона, с которым мы вчера вели бой, и, видимо, надеялись, что в случае новой попытки воздушного прорыва в Ржевский котел мы выберем один из наиболее удобных маршрутов, где нас и встретят немецкие зенитчики. Однако в этот раз у них не сложилось, и к первой цели мы вышли без потерь.

Поскольку мой модернизированный ТБ-7 был потерян в предыдущем вылете, для этой операции мне выделили новейший тяжелый истребитель Пе-3. Эту двухмоторную цельнометаллическую машину пилотировал лично полковник Кудрявцев, а я традиционно занял место стрелка. Пе-3 был принят на вооружение только в начале сентября, но практически избежал «детских болезней», поскольку конструктор Петляков для его разработки взял за основу хорошо отработанную конструкцию пикирующего бомбардировщика Пе-2.

Одновременно управлять по радио сразу четырьмя десятками самолетов я был не в состоянии. Максимум, что мне удавалось – не давать летчикам вывалиться из строя, столкнуться с другой машиной или потеряться в темноте. Ночью без габаритных огней растерять половину ведомых по дороге к цели было проще простого, о чем Кудрявцев мне честно доложил перед вылетом. В отдельный полк старались брать летчиков с опытом, но ночные полеты были сильной стороной далеко не всех пилотов Пе-2, и мне постоянно приходилось собирать в кучу расползающуюся авиагруппу.

Первоочередными целями для меня были склады химического оружия. Несмотря на ночное время, вокруг них противником велась бурная деятельность. Настолько бурная, что я опасался, не поздно ли мы начали операцию.

Немцы нас, конечно же, обнаружили. Проморгать такую толпу двухмоторных бомбардировщиков они не могли, но предпринять что-либо действенное противник уже не успевал.

Армейский склад боеприпасов, естественно, не был обделен зенитным прикрытием. Немцы считали, что накопленные на нем снаряды и взрывчатка надежно укрыты под землей, и главной задачей ПВО видели защиту хранилищ от прямых попаданий тяжелых бомб. В то, что можно ночью точно сбросить бомбу с высоты семь километров противник не верил, и, в общем, правильно делал.

Поняв, что количество бомбардировщиков, приближающихся к складу, мягко говоря, превышает возможности его противовоздушной обороны, немцы решили не облегчать задачу русским пилотам и не стали включать прожекторы. Я вполне понимал логику противника. Склад возник здесь совсем недавно, и вероятность того, что мы о нем знаем, была не такой уж большой. В такой ситуации выдавать себя лучами прожекторов означало прямым текстом сообщить русским, что они пролетают над важным объектом, на охрану которого не пожалели серьезных средств ПВО. Пока мы летели высоко, немцы чувствовали себя в относительной безопасности, а зря.

– «Третий», здесь «Крейсер», – я не стал менять позывной, под которым прошло две удачных операции, – четыре градуса влево. «Четвертый»…

Три Пе-2 покинули строй и вышли на цель. Эти бомбардировщики несли пятисоткилограммовые бомбы объемного взрыва, и им отводилась роль подготовки основного удара.

– Готовность пять секунд… Сброс!

С семи километров бомбам предстояло падать секунд сорок, и дожидаться результата я не стал.

– «Пятнадцатый» и «Шестнадцатый», приступить к правому развороту со снижением. Высота захода на цель – один километр. Приготовьтесь принять поправки к курсу.

Еще два бомбардировщика отделились от группы. Им предстояло нанести главный удар по цели. Каждый из Пе-2 нес одну стреловидную бомбу весом в тонну, и сбросить свой груз они должны были как можно более точно.

Сзади под нами на земле разлилось море огня – шесть АБОВ-500 достигли целей. Легли бомбы хорошо, даже лучше, чем можно было надеяться. Целью этого удара было лишение склада средств ПВО, и новые боеприпасы с этой задачей справились полностью. Зенитки и прожекторные станции, размещенные в неглубоких окопах, разметало ударной волной и выжгло пламенем объемного взрыва. Дополнительным бонусом стало то, что как раз в этот момент одно из хранилищ производило отгрузку снарядов для 150-миллиметровых тяжелых гаубиц. Подогнанные к складу грузовики уже были почти полностью загружены активно-реактивными, осколочно-фугасными и химическими снарядами, и все это великолепие сначала погрузилось в облако окиси этилена, а потом, через долю секунды, разом взорвалось, разнеся все вокруг и вызвав детонацию боеприпасов в хранилище.

Несмотря на пронесшийся по территории огненный смерч, объект еще далеко не был уничтожен. Армейский склад боеприпасов – не самая простая цель. Никто не складывает все снаряды и взрывчатку в одну большую кучу. Хранилища разнесены в пространстве, заглублены в землю и обвалованы со всех сторон, чтобы в случае взрыва ударная волна уходила в основном вверх, а не в стороны. Все наземные постройки разрушило ударной волной, но из пятнадцати хранилищ взорвалось только два – то, из которого отгружались боеприпасы, и соседнее, где хранилась чувствительная взрывчатка.

– На курсе! – коротко доложил «Пятнадцатый».

– Здесь «Крейсер». «Пятнадцатый», сто сорок метров вправо. Готовность десять секунд. «Шестнадцатый», полтора градуса влево. Двадцать пять секунд. «Пятнадцатый»… Сброс!

Два последовательных удара тысячекилограммовых бомб стали для комплекса хранилищ последней каплей. Тротиловый эквивалент этих боеприпасов почти вдвое превышал их вес. На такой удар защита склада рассчитана не была. С высоты семи километров одновременная детонация двух тысяч тонн боеприпасов выглядела локальным армагеддоном. Купол ударной волны, был виден невооруженным глазом. Особенно впечатляюще это смотрелось в темноте, когда расширяющаяся полусфера спрессованного воздуха оказалась подсвеченной вспышками вторичных взрывов периферийных хранилищ и складов горючего.

Две килотонны – это две килотонны. Склад и вся вспомогательная инфраструктура целиком попали в зону полных разрушений. Единственное, что уцелело, пусть и не полностью – отравляющие вещества, которыми были начинены тысячи химических снарядов. После взрыва над бывшим складом установилась звенящая тишина, в которой по прилегающей местности бесшумно растекалось облако ядовитого тумана.

– Первая цель уничтожена, – мгновенно севшим голосом произнес Кудрявцев, – Товарищ подполковник, разрешите отдать приказ о возращении отбомбившихся самолетов на аэродром.

– Разрешаю. Полку курс на цель номер два. Высота прежняя.

Несмотря на лютый мороз, буквально вынимающий душу и высасывающий из тела последние капли тепла, Курт Книспель находился в приподнятом настроении, которое не мог испортить ни норовящий примерзнуть к коже противогаз, ни привычное уже чувство голода, ни глубокий снег, по которому с трудом пробирался его Т-III.

Генерал Роммель, наконец, решился на прорыв, и сводящая с ума неопределенность, помноженная на все прелести варварской русской зимы, наконец ушла в прошлое. Теперь они либо погибнут в бою, либо соединятся с первой танковой армией фон Клейста. Самому себе удивляясь, Курт внезапно осознал, что для него оба этих варианта лучше, чем продолжение бесконечного и бессмысленного сидения в снегу на тридцатиградусном морозе без возможности толком отогреться или хотя бы поесть нормальной горячей пищи. Что бы ни ждало его дальше, сегодня этот кошмар закончится. Так или иначе.

Танк Книспеля двигался во втором ряду. Не слишком толстая броня «тройки» не позволяла ей играть роль боевой машины прорыва. В первую атакующую шеренгу генерал Роммель поставил все исправные Т-IV – самые мощные и современные танки, имевшиеся в его распоряжении.

По-хорошему, впереди танков следовало отправить пехоту. Это вывернутое наизнанку боевое построение неплохо себя зарекомендовало, позволяя в некоторой степени защитить бронетехнику от русских гранатометчиков – кошмара панцерваффе, обрушившегося на немецких танкистов в последний месяц. Вот только идти пешком по залитому боевой химией снегу солдаты не смогут. В итоге пришлось посадить их на броню танков и в боевые отделения полусотни уцелевших бронетранспортеров.

Командир батальона утверждал, что люфтваффе расчистит им путь с помощью авиационных выливных приборов, но при таком ненадежном способе дегазации во многих местах на земле и в воздухе отрава неизбежно останется, так что двигаться пешком пехота все равно не сможет, а если ей все-таки придется это делать, то хватит ее очень ненадолго.

Курт понимал, что от результатов их действий будут зависеть жизни сотен тысяч солдат вермахта, ждущих возможности выйти из котла по пробитому танками коридору, и был полон решимости сделать все для того, чтобы этот коридор перестал быть просто стрелкой на штабной карте. Боевого энтузиазма Книспелю добавлял и тот факт, что генерал Роммель решил лично возглавить прорыв. Его командирский танк двигался в третьем ряду боевого ордера, не так уж далеко от машины Курта, и при большом желании Книспель даже мог его увидеть.

Выдвижение на исходную позицию началось еще ночью с таким расчетом, чтобы к полосе химического заражения атакующие танки вышли с рассветом. По плану атаку должны были поддерживать четыре артиллерийских полка. Звучало это весьма внушительно, ведь по штату каждому из них полагалось иметь тридцать шесть легких и двенадцать тяжелых гаубиц, однако суровые реалии окружения внесли в состав артполков значительные изменения, и, мягко говоря, не в лучшую сторону. Точного расклада Курт, конечно, не знал, но вряд ли командованию удалось наскрести хотя бы полсотни орудий, а даже если и больше, снарядов к ним, особенно тяжелых, наверняка уже почти не осталось.

«Юнкерсы» и «хейнкели» появились над русскими позициями точно с рассветом, но лишь некоторые из них обрушили бомбы на головы красных. Основная часть бомбардировщиков миновала окопы противника и развернутым строем прошла над заснеженным полем, отделявшим танки Роммеля от переднего края советской обороны. За самолетами тянулись хвосты быстро оседающего на землю аэрозоля. Вообще-то, выливные приборы обычно использовались не для дегазации, а, наоборот, для заражения местности, но, учитывая обстоятельства, их пришлось применять не по прямому назначению.

Бомбардировщики работали под прикрытием «мессершмиттов». Советскую авиацию Курт в последнее время видел в небе нечасто, но в этот раз русские появились на удивление быстро. Немецкие истребители разделились на две группы, пытаясь связать боем атакующие самолеты противника и не допустить их до уязвимых тушек «юнкерсов» и «хейнкелей», занятых распылением растворов-дегазаторов.

В целом «мессершмитты» с задачей справились, но несколько русских истребителей все же смогли прорваться к бомбардировщикам. Один Ju-88 задымил разбитым мотором, попытался отвернуть в сторону, но поврежденное крыло не выдержало и переломилось. Самолет перевернулся через огрызок потерянной плоскости и, беспорядочно кувыркаясь, врезался в землю.

Пилоты остальных бомбардировщиков не потеряли самообладания и продолжили выполнение задачи, однако удары истребителей заставили их сомкнуть строй. Возможно, летчики сделали это инстинктивно, пытаясь повысить плотность оборонительного огня, но результатом такого маневра стало сужение полосы, подвергшейся обработке дегазационными жидкостями. В широком проходе, пробитом авиацией в полосе химического заграждения, образовалось «бутылочное горло», через которое теперь предстояло протискиваться атакующим танкам.

Снежное поле густо усеяли костры, возникшие в местах падения сбитых самолетов. Большинство из горящих обломков совсем недавно были краснозвездными советскими истребителями, и Книспель злорадно усмехнулся.

– Иваны получили по заслугам, герр лейтенант!

– Они свое дело сделали, – в голосе командира танка Курт не услышал удовлетворения от победы люфтваффе. – Нам теперь придется смешать строй. Не отвлекайтесь, Книспель. Сейчас русские откроют огонь из противотанковых пушек.

Воздушный бой над наступающими танками прекратился. Бомбардировщики улетели, израсходовав реагенты для дегазации, остатки русских истребителей вышли из боя, а «мессершмитты» еще пару минут покрутились над полем и тоже исчезли за кромкой ближайшего леса.

В воздухе раздался нарастающий свист, переходящий в заунывный вой – в дело вступили немецкие артиллерийские полки. Пусть снарядов у окруженных было мало, но для этой атаки, генералы, похоже, выгребли со складов все последние резервы.

В восьмистах метрах впереди, там, где в прицеле виднелись брустверы русских окопов, земля встала дыбом, как в те добрые времена, когда ни о каком окружении еще и речи не шло, а танковые дивизии вермахта бодро продвигались к Москве, громя по пути спешно выставленные противником заслоны.

Артналет оказался интенсивным, но коротким. Похоже, гаубиц в артполках уцелело достаточно, но запас снарядов к ним иссяк слишком быстро. Как только поднятая взрывами пыль и снежные хлопья немного осели, русские начали отвечать. Артиллерии у них оказалось немного. Видимо, сказывались большие потери в предыдущих боях, а все пополнения красные отправляли частям, пытавшимся остановить танки генерал-полковника фон Клейста. Что ж, тем проще будет танкистам Роммеля выполнить задачу.

Противогаз сильно мешал, но Книспель уже кое-как приспособился работать с приборами наведения танковой пушки в этом наморднике. Снять бы его, да нельзя – их «тройка» только что въехала в зону заражения, пусть и изрядно прореженную дегазирующими жидкостями, но все еще опасную.

– Пушка на два часа! – выкрикнул Книспель, обнаружив позицию только что открывшего огонь противотанкового орудия.

– Короткая! – немедленно отреагировал лейтенант Кляйн.

Курт выстрелил, как только танк, качнувшись вперед, замер. Промах!

– Мажете, Книспель! – недовольно констатировал лейтенант. – Соберитесь!

– Осколочный!

Лязгнул затвор, и Курт чуть довернул башню, одновременно буквально на пару миллиметров стронув маховик вертикальной наводки.

Выстрел!

Результата Книспель увидеть не успел. Танк вздрогнул, и рядом с ним в небо взметнулась масса перемешанной со снегом земли. Раздался громкий лязг и россыпь звонких ударов по броне.

– Ходовая разбита, герр лейтенант! – доложил по внутренней связи механик-водитель. – Это было что-то покрупнее русского 45-миллиметрового снаряда. Гусенице точно хана, а может, и пару опорных катков вынесло. Мы теперь неподвижная цель.

– Шайсе! В самом начале боя! – выругался командир. – Продолжать огонь! Будем поддерживать атаку с места. Сколько займет ремонт?

– Да как чинить-то, герр лейтенант? – удивился мехвод. – Мы же по русской химии метров двести уже проехали. Вся ходовая ей перемазана, а дегазировать нечем.

– Осколочный! – потребовал Книспель, возвращая экипаж в горячку боя. Русская пушка продолжала стрелять, несмотря на рваную дыру, пробитую их снарядом в правой части ее щита.

Строй немецких танков изогнулся и уплотнился, втягиваясь в дегазированный бомбардировщиками проход. Выглядело это странно. По виду поле справа и слева от наступающих ничем не отличалось от примерно шестисотметрового участка, в который стремились втиснуться «тройки» и «четверки», предельно сжимая дистанцию между соседними машинами.

Дальше, метров через триста, пробитый силами люфтваффе коридор вновь расширялся примерно до километра, а то и больше, и ближе к позициям противника у немецких танков вновь появлялась возможность развернуться в нормальный боевой порядок. Вот только давать им выйти на простор русские, похоже, не собирались.

Донесшийся с неба вой Книспель не смог бы перепутать ни с чем. Его сослуживцы называли первобытный рев снарядов советских реактивных минометов «сталинскими орга́нами». Ничего общего со звучанием красивого и благородного инструмента Курт в этих завываниях не слышал, но название прижилось.

Русский удар пришелся очень неудачно. Танки Роммеля как раз сгрудились на ограниченном пространстве. Авангард только-только начинал выходить из неудобной узости и разворачиваться в нормальный боевой ордер, а третий ряд танков уже частично в нее втянулся.

Больших потерь в танках Курт не ждал. Прямые попадания, конечно, способны вывести тяжелую бронированную машину из строя, но случаются они не так часто – реактивные снаряды не обладают высокой точностью. Куда хуже должно было прийтись пехоте на броне танков и бронетранспортерам с их тонкой броней.

Курт понимал, что без пехоты захватить русские позиции будет сложно, но надеялся, что масса танков все же сможет выполнить поставленную задачу. Однако первые же взрывы русских реактивных снарядов, ударивших в землю среди немецких танков, заставили его сердце пропустить удар и лихорадочно забиться в груди.

Этого просто не могло быть! Слишком яркие вспышки, не гаснущие мгновенно, а продолжающие слепить, как режущий глаза блеск газовой сварки. Облака пара, в который мгновенно превращался грязный снег, и стена огня, пожирающая все на своем пути.

Русский налет длился не больше пятнадцати секунд, но за это время весь немецкий боевой порядок, насчитывавший почти двести танков, скрылся в огненном облаке, которое не спешило опадать. После взрывов первых снарядов Курт слышал крики. Расстояние было немалым, но этот звук перекрывал даже грохот боя. Впрочем, крики быстро стихли.

На поле прекратилось всякое организованное движение. Немногие уцелевшие танки, которым посчастливилось оказаться за пределами зоны поражения страшного русского оружия, остановились и начали медленно пятиться.

Курт перевел взгляд туда, где еще недавно видел командирский танк Роммеля. Машина генерала оказалась на самой границе уже начавшего меркнуть моря огня, созданного снарядами противника. Т-IV со скрючившимися от жара антеннами стоял неподвижно, не подавая признаков жизни.

Неожиданно люк механика водителя дрогнул и приоткрылся. Из него вырвалось легкое облако дыма или пара. Видимо, сил у выжившего члена экипажа было слишком мало, и люк так и застыл в не до конца открытом положении.

– Танк командующего, герр лейтенант! Там есть живые!

Командир танка не колебался ни секунды.

– Книспель, за мной! – выкрикнул он, распахивая створки башенного люка.

Три сотни метров до неподвижно застывшего танка Роммеля Курт и лейтенант Кляйн преодолели за полторы минуты. Их совершенно не волновало, что снег под ногами почти наверняка все еще пропитан остатками химической заразы. Бой был безнадежно проигран, как, возможно, и вся эта ставшая непрерывным адом война, но у танкистов имелась четкая и ясная цель – спасти командира, и, как ни странно, она надежно защищала их разум от царившего вокруг безумия.

Книспель рывком распахнул приоткрытую створку люка, зашипев от боли – раскаленная броня обожгла кожу даже через перчатку. Из танка пахнуло жаром, однако он не был настолько нестерпимым, чтобы остановить Курта.

– Герр генерал, вы живы?

Ответа не последовало, но Курт уже видел знакомую фуражку и витые генеральские погоны. Вдвоем с лейтенантом они аккуратно вытащили командующего из танка. Похоже, Роммель был жив, но находился без сознания. Открытые участки кожи местами были покрыты волдырями ожогов, однако Книспель хорошо помнил, как сам выскакивал из горящего танка, и знал, что такие ранения не смертельны.

– Только не на землю – там химия! – предупредил Курта лейтенант. – Нужно вынести командующего из зоны заражения. Вперед! Бегом!

С трудом сохраняя приличный темп движения, Книспель поймал себя на невеселой мысли. Судьба все-таки вновь обманула его, небрежно отбросив оба варианта развития событий, о которых он размышлял в начале боя, и со злорадной усмешкой подсунув ему третий, самый невероятный из всех возможных. Кошмар окружения не закончился, он просто вышел на новый виток спирали.