Бизнесмен из интерната

Я родился в Москве в декабре 1978 года. До 6 лет я жил в районе Бескудниково. Квартира наша располагалась на первом этаже 12-этажного панельного дома. Решеток на окнах в коммунистические времена не было, они появились лишь в 1993 году.

Когда я выходил из подъезда, то утыкался прямо в огромную свалку, принадлежавшую Министерству обороны СССР. Это была территория размером в 30–40 га, куда свозили груды промышленного электронного мусора: старые перфокарты, изобилие еще советских блоков и микросхем. Мы извлекали из них алюминий, плавили его и делали солдатиков. В центре свалки было большое болото, и там мы строили плоты, на которых устраивали морские баталии. Справа от свалки находился Алтуфьевский завод по производству асфальта, а дальше начиналась промзона и ветка железной дороги. До ближайшей станции метро «Новослободская» нужно было не менее часа добираться автобусом. В конце 1980-х окраины помойки расчистили и на этом месте поставили большой магазин, это был огромный по советским меркам универсам, в два этажа, общей площадью более 3000 кв. метров, – этакий символ надвигающегося горбачевского капитализма.

Мои родители занимались фарцовкой. А за спекуляцию, которой считалась фарцовка, в СССР была статья, потому что в советской социалистической экономике предпринимательство считалось уголовным преступлением. Хотя китайские коммунисты изменили свою позицию по этому поводу еще в начале 1970-х и взяли курс на рыночный социализм.

Из-за буйной предпринимательской энергии моих родителей с шести лет я жил в интернате с углубленным изучением английского языка. Именно с тех пор я сильно не люблю советскую версию коммунизма, хотя в целом поддерживаю блокчейн-социализм.

Интернат № 38 находился на другом конце Москвы, рядом с метро «Молодежная». Вокруг интерната были пустыри, которые плановая экономическая система оставила как резервы для застройки и в целях распределения населения и оптимизации транспортной инфраструктуры. Сегодня эти экономические резервы полностью застроены так называемой частной инициативой в рамках капиталистической системы организации народно-частного хозяйства г. Москвы.

Расти в интернате было и плохо и хорошо одновременно. С шести лет я спал в общей палате с 9-12 другими мальчишками. Ночами мы ходили в столовую воровать хлеб, а горбушки черного хлеба были основной валютой взаиморасчетов. Еще в качестве развлечения мы мазали девчонок зубной пастой, впрочем, иногда они нам мстили.

Свою первую «частную инициативу» я организовал в возрасте 7–8 лет. Тогда началась перестройка и появились первые фотокарточки футболистов – участников чемпионата мира по футболу 1986 года. Считалось очень ценным собрать футболистов всей команды, а фото вратарей, отличавшихся от своей команды цветом футболок, котировались выше, чем фото остальных игроков. У метро «Полянка» появилась биржа под открытым небом, куда брокеры и маклеры со всей Москвы съезжались для обмена и торговли. Цены, как вы понимаете, были крайне неэффективными, и спред (разница между покупкой и продажей) был огромным. Свой первый крупный капитал я заработал именно на такой торговле.

Первый свой полный альбом с фотографиями футболистов я собрал в 1987 году и продал за 450 рублей – сумму по тем временам огромную. Директор моего интерната, как я выяснил в ходе милицейского разбирательства по этому поводу, получала 145 рублей в месяц. Оказалось, что парень, купивший альбом, украл деньги у папы. Откуда у папы было 450 руб., история еще более интересная, – как выяснилось, он тоже занимался чем-то вроде частного предпринимательства.

Так что вскоре папа появился в моем интернате и начал меня искать, чтобы развернуть сделку. Очевидно, что денег на тот момент у меня уже не было: часть из них была пущена в дело, часть закопана. В итоге меня вызвали к директору и долго пугали и ругали. Ситуация грозила колонией для малолетних, так что бизнес пришлось свернуть. А последующая «павловская» денежная реформа, когда сто- и пятидесятирублевые купюры пришлось менять на купюры нового образца, сожрала все мои прибыли. Это было мое первое столкновение с денежно-налоговой политикой российского государства.

В 1989 году дела моей мамы пошли в гору, и мы переехали на Фрунзенскую набережную – сегодня это один из самых престижных районов Москвы. А я пошел в обычную школу в центре на Плющихе, известный фильм «Три тополя на Плющихе» снимали там. Школа находилась в 3 километрах от Белого дома, а один мой одноклассник жил прямо во дворе этого здания. Помню, в самый разгар свержения ГКЧП мои друзья со двора угнали две «Волги» из гаража московской мэрии, находившегося прямо напротив Белого дома. Помню, как всю ночь мы катались по парку Горького и набережной. А потом оставили машины открытыми и убежали.

Первый русский в Айове

В 1994 году я принял участие в программе обмена школьников, в рамках которой целый год провел на свиноферме в штате Айова. Первые три недели было интересно: в течение месяца мы жили рядом с Вашингтоном, посещали Белый дом, Капитолий, статую Свободы в Нью-Йорке.

А затем нас развезли – каждого «послом» в конкретный штат. Моим штатом оказалась Айова. Этот штат легче всего найти на карте следующим путем: откройте любую карту США, вы увидите, что с одного берега ее омывает Атлантический океан, с другого – Тихий; США – это пространство между Канадой (Аляску я считаю частью России) и Мексикой; так вот, определив общие контуры США, тыкайте пальцем прямо в центр этого образования, и вы всегда попадете в Айову.

Чтобы добраться до пункта назначения, я полетел в Чикаго. А из Чикаго на пропеллерном самолете 1960-х годов компании TWA (сейчас она уже закрыта) долетел до города Давенпорт, который находится между штатами Иллинойс и Айова, прямо на реке Миссисипи. Аэропорт этого города в 1994 году был прямо на кукурузном поле. Встречала меня семья фермеров. На машине мы выехали из Давенпорта и три часа ехали на север до города Клинтон, который тоже находится на Миссисипи.

Клинтон в то время представлял собой то, что мы в России называем моногородом. Основным работодателем там была корпорация «Педигри пал» (Pedigree), производитель корма для собак. В городе работали два огромных завода, где делалась эта продукция, вонь от которых мы называли «Клинтон фанк». Но оказалось, что жить я должен был не в Клинтоне, а в городке Браент, в 45 минутах езды от Клинтона. В Браенте было всего семь домов, а вокруг него начиналось бесконечное кукурузное поле, которое, как желтое бескрайнее море, колыхалось от ветра.

По своему геологическому устройству Айова – это очень ровное плато. Во время ледникового периода, когда снега шли на юг, они почему-то застряли на границе США и Канады. Великие озера США, которые вы можете увидеть на границе США и Канады, образовались именно из-за того, что долгое время огромная масса снега стояла на тех местах, не желая продвигаться дальше. Именно их гигантская тяжесть продавила земную кору и образовала огромного размера водоемы, у нас бы это называли внутренним морем.

Так вот, снега долго стояли на этом месте. И в итоге стали таять. А что вылезает из-под снега по весне, мы все хорошо знаем. Так вот это «удобрение» в огромных количествах начало распространяться вниз по США и создало то, что в Америке называют «heartland of USA». Это плодородная и удивительно ровная территория, проходящая через штаты Айова, Небраска, Айдахо. В Айове, например, можно проехать 200–300 километров и не увидеть ни единого деревца, только кукурузные поля. В Айдахо – то же самое, только вместо кукурузы там выращивают картошку. Будучи студентом, я не раз путешествовал на машине с моим японским соседом по общаге по этим бескрайним долинам, вплоть до тихоокеанского побережья. Сегодня в Айдахо обнаружена сланцевая нефть, но в то время земля там была самой дешевой в Америке, а население – одним из самых бедных.

Я больше года прожил на свиноферме, где подрабатывал. Мне платили 3,15 цента в час. Это была моторизованная ферма – свиной навоз я убирал лопатой и маленьким трактором. Все было довольно хорошо продумано и сконструировано. Кстати, все близлежащие свинофермы были устроены по одному шаблону. Это упрощало работы и к тому же давало возможность стандартизации различных видов технических приспособлений, размеров лопат, уборочной техники и так далее. Для воздействия на свиней на ферме использовали длинные палки с электрошокерами на конце, и я был поражен эффективностью этих штук. Одновременно я ходил в местную фермерскую школу, и, честно говоря, местные дети меня не очень любили. Дело в том, что Айова в то время была одной из самых дремучих частей США. В 1994 году там еще оставались большие расистские пережитки. Например, черные жили отдельно от белых, а многие белые относились к черным как к низшей касте, хотя и побаивались их.

Русских в тех местах вообще никогда не бывало. Люди реально верили в то, что в Москве по улицам ходят медведи и, конечно, все мы – «поганые коммунисты, пытающиеся уничтожить любой малый бизнес». Местным жителям требовались колоссальные интеллектуальные усилия, чтобы определить, к какой касте меня отнести: вроде белый, но при этом русский. В итоге возобладала умственная лень, и меня определили в касту черных.

Мой английский в то время был, скажу честно, очень-очень базовым, но это не имело почти никакого значения, поскольку на английском языке американцы не говорят – различия в выговоре, интонациях и сленге имеют огромное значение. Так что, общаться с местными я толком не мог.

Хорошо, что для того чтобы позвонить по международному телефону, нужно было ехать в город Клинтон, поэтому я не мог позвонить родителям, пожаловаться и попросить, чтобы меня забрали обратно.

Кстати, интересным мне представляется тот факт, что из 50 таких, как я, российских школьников выжили – то есть дождались завершения программы – только 7 человек, и все семеро находились в такой глубокой жопе, что выбраться или просто позвонить оттуда было крайне трудно.

В общем, целый год я ходил в местную школу. Дрался с белыми, повредил пальцы на правой руке, так как драться толком не умел. Дружил с черными, хотя они в свою касту меня не брали. Я же был белым. Но поскольку белые меня не очень любили, а враг твоего врага твой друг, то я был с афроамериканцами во вполне приятельских, выстроенных отношениях. Даже мои первые герлфренд в США были афроамериканками, белых девушек в первое время я не интересовал.

Несмотря на трудности адаптации, год пролетел быстро, пора было ехать домой, и тут я осознал, что не подал документы ни в один из российских университетов. Еще хуже было то, что школьное образование в США существенно слабее российского: например, математика последнего перед университетом 12-го класса школы по сложности равна математике 8-9-го класса российской школы. Проанализировав все варианты, я принял решение подавать документы во все близлежащие высшие учебные заведения. Но в местные престижные университеты типа Университета Айовы (University of Iowa) и Государственного университета Айовы (Iowa State University) я тоже опоздал: как выяснилось, подавать документы нужно было еще в декабре. Только тогда я более или менее начал вкуривать, что вообще происходит вокруг, и всерьез искать, куда пойти учиться. Хотя планировать такое в тот момент было сродни созданию космического корабля аборигеном из Новой Зеландии.

Однако вариантов оказалось только два: Сити-колледж оф Клинтон (City College of Clinton), муниципальное учебное заведение, где учились в основном афроамериканцы за государственные субсидии, и Маунт-Сайнт-Кларе-колледж (Mount St. Clare College), где преподавали монахи. Это высшее учебное заведение основали итальянские монахи-иезуиты на берегу Миссисипи в 1750-х, когда продвигались к Тихому океану. Так как от Сити-колледжа меня настоятельно отговаривали абсолютно все, с кем я общался, то оставался только один вариант – Маунт-Сайнт-Кларе-колледж. Но сначала брать меня туда отказались.

Когда я приехал к монахам, выяснилось, что все тесты и экзамены давным-давно прошли. На дворе был уже май. Но я не унимался и сдружился с парой монахинь. В итоге мне разрешили сдать экзамен. Хорошо, что он был по математике. Короче, когда они увидели результаты, то даже дали мне стипендию. Одновременно они подняли документы с 1770-х, и оказалось, что до этого в колледже не было ни одного русского ученика. Короче, я стал первым русским. В итоге они сделали исключение и выдали мне письмо о том, что я принят, и форму для получения студенческой визы в американском посольстве в Москве.