Стереотип еврея

В предыдущих главах мы уже бегло ознакомились с антисемитским аспектом фолькистского движения: быть фолькистом значило быть расистом, по крайней мере, до некоторой степени, в Германии же расизм был, по существу, синонимом антисемитизма. Целью фолькистского движения было восстановление здоровья тела Народа (Volk), а это можно сделать, лишь удалив из него все чужеродные элементы, действующие как обессиливающие паразиты или болезнетворные бактерии. Такой «санитарный» подход был довольно обычным в истории всех крепко спаянных групп, обществ и наций. В большей части Европы евреи оказались под подозрением и стали жертвами христиан, забывших о том, что сами, во времена зарождения христианства и почти по тем же самым мотивам подвергались преследованиям римлян: их бросали на растерзание львам, распинали, а император Нерон использовал их в качестве факелов.

«Антисемитизм стал главной движущей силой распространения фолькистского движения, – пишет Джордж Моссе. – Те, кого привлекал антисемитизм, без труда принимали базовые фолькистские идеи. Те же, кто уже входил в это движение, легко соглашались с расистскими антисемитскими заповедями… Гитлер был антисемитом, и дело здесь не в беспринципности и не в конформизме. Его антисемитизм был глубоко прочувствованным убеждением, опиравшимся на все фолькистское мировоззрение. Да, его миропонимание и общая духовная предрасположенность базировались на вере в иррациональную космологию, жизненные силы и мистику природы. Над всем этим можно смеяться, называть это мировоззрением сумасшедшего, но антисемитизм Гитлера был, тем не менее, реальным»¹⁷⁹. С этим можно согласиться, и все же следует добавить, что гитлеровский антисемитизм был радикальнейшей версией его самой агрессивной фолькистской разновидности. Таких разновидностей было много, целый спектр – от возможности уважительного сосуществования до уверенности в необходимости полного избавления от евреев какими угодно средствами. И все же до сих пор остается спорным вопрос, задумывался ли вообще кто-нибудь до Гитлера о возможности их физического уничтожения.

Фолькистское движение, особенно в лице своих молодежных организаций, стало мощным инструментом распространения антисемитизма в Германии. Формирующиеся умы молодежи с готовностью впитывали эти идеи. Создание стереотипа «чужака» – будь это враг или просто «не такой, как мы» – это пропагандистский прием, использовавшийся с незапамятных времен. Стереотип еврея, созданный фолькистами, позаимствует пропагандистская машина Третьего рейха. «Еврей лишен души и всех добродетелей, он не способен поступать этично, так как иудаизм – это окаменелая приверженность еврейскому закону. Что за разительный контраст с немецкой душой, восприемницей природных таинств, проникнутой единством с космосом, стремящейся постичь великие деяния предков, укоренившейся в природе, почве, пейзаже!..

Постепенно этот стереотип начал действовать. С позиций религиозных и этических стали задаваться вопросом: а можно ли считать еврея человеком, раз у него нет настоящей души? В аспекте социологическом и экономическом говорили о дьявольском заговоре евреев по захвату власти над всем миром гоев… В целой серии романов еврейские персонажи оказывались лишенными всех человеческих черт и, как правило, плохо кончали, становясь жертвами своей жажды власти. Приписывая еврею низменные стремления, из него делали воплощение зла, для усиления эффекта обращая внимание прежде всего на его внешний вид. Считалось, что принадлежность к определенной расе полностью описывает индивида. В соответствии с этим, физические качества евреев противопоставлялись немецким идеалам красоты. Скрюченная фигура на коротких ножках, полнота, выражающая жадность и чувственность, и, конечно, “еврейский нос” составляли низменную противоположность эстетически пропорциональной фигуре нордического человека. Сказать по правде, эти стереотипы были в ходу уже в XVI—XVII столетиях, но тогда они не играли решающей роли. Еврея в те ранние времена рисовали скорее в комичном, хотя и несколько уродливом, свете, тогда как для фолькистов он стал угрозой – он держал немцев в реальной кабале.

Этот расовый стереотип приписывал еврею столько гротескных качеств, что по сути тот перестал быть человеком», – заключает Моссе¹⁸⁰. Обесчеловечивание других является необходимым условием того, чтобы «высший человек» спокойно управлялся с ними и не задавал себе лишних вопросов. «Иные» перестают быть людьми, они становятся чем-то низким, презренным и бросовым, ими можно распоряжаться как вздумается и избавляться от них без каких-либо угрызений совести. (Франц Штангл, бывший комендант лагеря уничтожения Треблинка, называл прибывавших эшелонами евреев «грузами» .) Человек обладает удивительной способностью превращать себе подобных в предметы или просто в ничто.

«Грузы»

Литература о нацизме изобилует примерами таких высказываний. Например, в биографии известных женщин-нацисток, Анна-Мария Зигмунд приводит слова отца Герды Борман: «Еврей – не человек. Это агент разложения. Грибок, атакуя гнилое дерево, селится там и разрушает ткани. Так и еврей, воспользовавшись огромными потерями и упадком Германии в результате Тридцатилетней войны, пробрался внутрь немецкого народа и начал свою разрушительную работу». Вальтер Бух, этот самый отец, председатель комиссии по расследованию внутренних нарушений в НСДАП, «без устали проповедовал это своим детям». Другой пример, приведенный тем же автором: медики в Дахау проводили серию экспериментов, чтобы определить реакцию человека на резкие перемены давления на больших высотах. «Некоторое время велись эксперименты на животных. Но они противоречили национал-социалистическим законам об охране животных – их прекратили, когда лично вмешался “главный егерь” маршал Геринг. Пришлось использовать людей»¹⁸¹.

Гитлер, еще один любитель животных, в одном из своих монологов, выражая отвращение к охоте, сказал: «Клянусь, никогда в жизни я не причиню боли маленькому зайчику». А Гиммлер в речи, обращенной к своим черным Капитанам Смерти, хвалился, что немцы – это «единственный народ на земле, порядочно относящийся к животным». Поэтому им надлежит хорошо относиться к русским «человекообразным животным». Правда, он только что сказал о них следующее: «Если при сооружении противотанкового рва десять тысяч русских женщин свалятся – или не свалятся – от истощения, мне это безразлично, при условии, что ров для Германии будет готов в срок… Другие народы могут жить в довольстве или дохнуть с голоду – меня это касается лишь в том смысле, что нашей культуре нужны рабы. Ни в каком другом отношении меня это не интересует»¹⁸².

Евгений Фишер, доктор-нацист, работавший главным образом с детьми, в 1939 году писал: «Когда народ тем или иным способом стремится сохранить свою природу, он должен отбросить чуждые расовые элементы. Если же те уже пробрались в народное тело, их надлежит выявить и уничтожить. Еврей – это именно такой чужак. Если он пытается пробраться внутрь, его нужно отогнать. Это самозащита. Говоря так, я вовсе не хочу представить евреев низшими существами, какими являются, например, негры. Не стоит недооценивать нашего величайшего врага. Но чтобы сохранить наследственное богатство моего народа, я буду бороться с евреями всеми доступными мне средствами, не останавливаясь ни перед чем». Когда Франца Клейна, еще одного нацистского доктора, участвовавшего в программе эвтаназии, спросили, как ему удавалось совмещать клятву Гиппократа с деятельностью в Освенциме, он ответил: «Конечно, я доктор и моя цель – сохранять жизнь. Из уважения к жизни человека я удалю из его тела воспалившийся аппендикс. Евреи – это гангренозный аппендикс в теле человечества»¹⁸³.

«Еврей – тоже человек, никто никогда в этом не сомневался, – говорил саркастичный Йозеф Геббельс. – Но ведь и блоха – животное, правда, не из приятных. И раз блоха – животное не из приятных, ни наши обязанности, ни наша совесть не предписывают нам защищать ее и заботиться о ней, с тем чтобы она окрепла и стала еще пуще кусать и мучить нас. Наша задача – обезвредить ее»¹⁸⁴. А в 1942 году все тот же Генрих Гиммлер напоминал своим войскам: «С биологической точки зрения он [еврей] кажется полностью нормальным. У него есть руки, ноги и что-то вроде мозга. У него есть глаза и рот. Но в действительности это совсем иное существо, это чудовище. Оно лишь выглядит человеком. Его лицо похоже на человеческое, но ум его еще хуже, чем у животного. Внутри этой твари бушует чудовищный хаос, жуткое стремление к разрушению, примитивные желания и ни с чем несравнимое зло. Это просто нечеловек»¹⁸⁵.

Параллельно с трансформацией еврейского стереотипа, новую жизнь получили старые злобные сплетни о краже Святых Даров, отравлении источников, колодцев и о похищениях и убийствах христианских детей. «В Германии, Франции и Австрийской империи легенда о ритуальных убийствах была на слуху. Ее периодически воскрешали; в особенности этому способствовали интеллектуалы, порой поднимавшие шумиху, выраставшую до размеров народного движения. Только в Австрийской империи между 1867 и 1914 годами было не менее двенадцати судебных процессов о ритуальных убийствах… Для народных масс эти суды и суета вокруг них были ясными доказательствами еврейского заговора против христиан»¹⁸⁶. Ненависть к евреям была так сильна в сознании немецкого народа, что в Мюнхене, этих «Афинах на Изаре», Рудольф фон Зеботтендорф мог угрожать комиссару полиции погромом, который он якобы способен устроить, просто схватив любого еврея и протащив его по улицам, крича, что тот украл Святые Дары¹⁸⁷.

Евреи были уродливы, грязны, воняли специфической foetor judaicus (иудейской вонью, которая, согласно некоторым источникам, исчезала в момент крещения), а также были сексуальными извращенцами. Страх того, что чистая арийская раса путем половых контактов будет загрязнена евреями, стал настоящей манией. Ланц фон Либенфельс печатал изображения пышных голых женщин, чистокровных, но слабовольных и похотливых, которых насилуют обезьяноподобные монстры. Гитлер в «Майн Кампф» писал о черноволосом еврейчике, который часами выжидает возможности обесчестить ничего не подозревающую немецкую девушку, загрязнив ее кровь и уведя ее от Народа. В своих ранних речах он вновь и вновь вдалбливал это слушателям. Он говорил, что сутенеры, «торговцы девушками», все без исключения являются евреями. Еврей подавался как угроза немецкой «порядочности», угроза стремлениям восстановить чистоту расы. Раса означает размножение, размножение означает секс, а секс пробуждает природные инстинкты, порою низменные. Это подтверждала Der Sturmer, широко читаемая газета, которую издавал Юлиус Штрайхер. Гитлеру нравилось ее полупорнографическое содержание, и он поддерживал Штрайхера, нацистского руководителя в Нюрнберге, пока это было возможно. Этот мрачный сексуальный компонент нацистского антисемитизма, несомненно, усиливал жестокость обращения с евреями.

Другая важная черта стереотипа еврея – это его отношение к деньгам. Еврейский банкир, процентщик, ростовщик, скупец вошел в пословицу в нескольких европейских языках. «Биржевой маклер, толстый банкир – вот образы евреев, тиражируемые в популярной литературе. Особым символом капиталистического кошмара, навязанного немецкому народу евреями, стала биржа. Она была центром их системы власти, и именно туда, заявляли фолькистские мыслители, направит свой основной удар мировая революция, чтобы свергнуть этих чужекровных властителей денег… Но массовая антисемитская пропаганда сделала еще один шаг вперед: она слила вместе образы еврея, жаждущего денег, и еврея, вожделеющего арийских женщин. Результатом стала картинка, широко использовавшаяся в пропаганде: жирный еврейский банкир, ласкающий блондинку, сидящую у него на коленях»¹⁸⁸.

Леон Поляков в своей «Истории антисемитизма» показывает, каким образом в ходе европейской истории денежные обороты остались единственной формой деятельности, которой еще могли заниматься евреи, их спасательным кругом. Именно поэтому они относились к деньгам как к чему-то «священному, источнику всей жизни. Как-то незаметно оказалось так, что за каждый шаг, за каждое действие повседневной жизни еврей был обязан платить налог. Он должен был платить за приход и уход, за покупку и продажу, за право на общую молитву, за женитьбу, за родившегося ребенка, даже за мертвеца, уносимого на кладбище. Без денег еврейская община была обречена… В этом, и только в этом смысле поверхностному наблюдателю может показаться, что еврей был главным проводником “капиталистической ментальности”». Поляков также отмечает, что далеко не все евреи были Ротшильдами: «большинство было мелкими заимодавцами, старьевщиками, которые перебивались со дня на день и жили в постоянном страхе и непрекращающейся нищете»¹⁸⁹.

«Без христианства нет антисемитизма»

Традиционные антисемитские умонастроения, широко распространенные не только в Германии, но и в Европе в целом, стали результатом исторического процесса, восходящего к жизни и смерти Иисуса Христа и тесно связанного с христианством. В Европе, где христианство стало главным элементом культуры, отношение к евреям базировалось на предположении, что они отказались признать Христа мессией и убили его. Об этом говорится в Новом Завете, в книге священной, следовательно – это несомненная истина. В книге «Происхождение Сатаны» Элен Пагелс прослеживает, как авторы канонических евангелий – Марк, Лука, Матфей и Иоанн – постепенно становятся все более враждебными по отношению к евреям. В этом они шли по стопам Павла из Тарса, который сам был иудеем, но обратился в христианство и последовательно преобразовывал иудейскую секту последователей Христа в потенциально всеобщую (catholic) религию, уже не ориентированную на какой-то определенный народ, его обычаи и верования.

Пагелс показывает, как авторы евангелий – писавшие через одно-два поколения после событий, о которых они якобы рассказывают как очевидцы, – мало-помалу снимают с римлян ответственность за распятие Христа и перекладывают ее на евреев. Грозный наместник Иудеи Пилат «от евангелия к евангелию становится все мягче… Чем больше отдаляются от авторов описываемые события, тем симпатичнее он выглядит». С исторической точки зрения Понтий Пилат, видимо, был таким же безжалостным чиновником, как и любой другой римский наместник или проконсул. «Марк изображает его милостивым, и это увеличивает вину еврейских руководителей, поддерживая ту точку зрения, что именно евреи, а не римляне были главной движущей силой, приведшей к распятию Христа». Согласно Матфею, Пилат умыл руки, чтобы показать свою невиновность в кровопролитии. В тот самый момент «еврейские лидеры и “весь народ” признали свою коллективную ответственность и произнесли слова, которые впоследствии превратились в проклятие им всем и всему их потомству: “Пусть его кровь будет на нас и наших детях!”»¹⁹⁰.

Иуда Искариот, который выдал Иисуса властям и который будет рассматриваться позже как типичный представитель еврейского народа, был, согласно евангелию, одержим дьяволом, вселившимся в него перед тем, как он совершил это гнусное деяние. Через некоторое время эта одержимость дьяволом будет перенесена на весь еврейский народ в целом. «Хотя Иуда и не выделяется в евангелиях своим особым еврейством (все апостолы, по крайней мере, номинально, были евреями), особая папская булла еще в пятом веке сделала эту идентификацию официальной… Неофициально же элементы евангельской истории об Иуде создали – или помогли созданию – самых гнусных еврейских стереотипов: его предательство произошло из-за денег (он продал Иисуса властям за тридцать сребреников), он был алчным казнокрадом (в евангелии от Иоанна он прикарманивал деньги, собранные учениками для бедных), а главное, он был бесчестным, коварным предателем, улыбающимся негодяем, целующим Иисуса и одновременно наносящим ему удар в спину»¹⁹¹.

«Почти две тысячи лет, – пишет Пагелс, – многие христиане считали само собой разумеющимся, что евреи убили Христа, что римляне были их невольными инструментами и что ответственность за это несут не только непосредственные участники тех событий, но, как настаивает Матфей, все их потомство. Несмотря на противоречащие этому высказывания Иисуса, бесчисленные множества христиан, слушая евангельские истории, веками учились отождествлять евреев-христопродавцев с силами зла. И грамотные и неграмотные, слушая библейские истории или глядя на изображения в церквях, безусловно признавали их религиозную значимость и историческую правдивость… И так как христиане, читавшие евангелия, разумеется, отождествляли себя с учениками Христа, то своих противников – евреев, язычников или еретиков – они на протяжении почти двух тысяч лет отождествляли с силами зла и, следовательно, с Сатаной»¹⁹².

Это сказано весьма деликатно. Хиям Маккоби, литературовед, получивший образование в Оксфорде и ставший историком религии, в разговоре с Роном Розенбаумом выскажет ту же самую мысль резче: «Христиане говорят, что холокост – это выражение зла человеческой природы. Это не зло человеческой природы. Это зло христианства… Гитлер был воспитан в ненависти к евреям, в особенности в ненависти к евреям как к народу дьявола. Он потерял христианскую веру, но сохранил ненависть к евреям как к дьявольскому народу… В холокосте я виню не Германию. Я виню христианство»¹⁹³.

Антиеврейская точка зрения, принятая авторами евангелий, вскоре была усвоена и апробирована так называемыми отцами Церкви, которые превратили ее в церковную доктрину, обязательную к принятию на протяжении последующих веков. Ориген (ок. 185—254 н.э.) писал: «И посему мы можем утверждать с абсолютной уверенностью, что евреям никогда не вернуться к прежнему состоянию, так как они совершили гнуснейшее преступление – замыслили заговор против спасителя человечества… И потому было необходимо, чтобы город, где страдал Иисус, был разрушен до основания, и евреи были изгнаны из домов своих, и другие [то есть христиане] призваны Богом к благому избранничеству». Григорий Нисский проповедовал примерно в то же время в истинно христианском духе: «Убийцы господа, умертвители пророков, восставшие против Бога ненавистники его, они искажают Закон, не приемлют благодати и отвергают веру своих отцов. Приспешники дьявола, змеиная раса, доносчики, клеветники, с умом затуманенным, фарисейская закваска, синедрион демонов, проклятые, презренные, побиватели камнями, враги всего прекрасного…» А из златых уст Иоанна Златоуста излились следующие слова: «Синагога – это бордель и театр, вертеп разбойников и логово диких зверей… Живущие для чрева своего, со ртами постоянно разинутыми, в похоти и обжорстве евреи подобны козлам и свиньям…»¹⁹⁴

Крестовые походы и Черная Смерть

Хотя в ходе своей удивительной истории евреи никогда не были в безопасности, их особенно не донимали до призыва к первому крестовому походу, провозглашенному Урбаном II в 1095 году. С неожиданным рвением тысячи западноевропейских бедняков оставили то немногое, что имели, последовав за людьми типа Питера Отшельника в надежде обрести либо счастье, либо полный желудок, вышли за пределы окрестных лесов, являвшихся естественными границами их маленького и невежественного мирка. Эти орды, фанатичные в своем невежестве и потому опасные, действовали независимо от организованного похода королей и принцев. Они грабили и резали, чтобы выжить. Пронесся слух, что герцог Годфри Бульонский, один из руководителей крестового похода, поклялся отплатить евреям за пролитую кровь Христа. «Не было недостатка в проповедниках, подстрекавших к избиению евреев, не дожидаясь битвы с сарацинами». Логика была проста: разве не евреи убили сына Божьего? Разве не из их среды выйдет антихрист? Зачем тогда идти на восток убивать сарацинов, оставляя это дьявольское отродье в целости? Первых евреев убили в Руане, на северо-западе Франции, и иудейские общины этого района послали предупреждение своим братьям в Германии, так как «крестоносцы», по всей видимости, собирались двинуться вверх по Рейну к центру Европы. «Но общины рейнской долины, хорошо обосновавшиеся, богатые, добившиеся особого статуса, не приняли это предупреждение всерьез»¹⁹⁵. Они об этом пожалеют.

В Германии первыми жертвами стали евреи из Шрейпера, затем пришла очередь Вормса, Майнца и нескольких деревень, где евреи попытались укрыться. Главным подстрекателем к убийствам был немецкий виконт Эмихо фон Лайзинген, «дворянин с подпорченной репутацией и разбойник», по словам одних, «человек очень благородный и могучий», говорят другие. «Вюрцбургский епископ собрал тела убитых евреев. Пальцы. Ступни. Руки. Отрезанные головы. Он помазал эти кровавые останки елеем и закопал в своем саду, ибо выполнение долга – в природе человеческой. «Иерусалимские паломники» виконта Эмихо пошли вверх по Рейну к Кёльну. Здесь, как и в других местах, иудеи бежали, пытались скрыться или изменить внешность. Те, кто были пойманы и не захотели принять «свет этого мира», были убиты, их синагоги были разрушены и сожжены»¹⁹⁶. А орды шли вперед с песнями об Иерусалиме, со множеством прочувствованных «аллилуйя», грабя и разрушая, оставляя за собой след иудейской крови в Меце, Трире, Регенсбурге, Бамберге, Праге, Нитре…

Вместо того чтобы согласиться принять крещение, что спасло бы им жизни, немецкие евреи сперва убивали своих близких, а потом кончали с собой. «Этот убил своего младшего брата, тот – своих родителей, жену и детей. Все чистосердечно склонялись перед божественным вердиктом [об их смерти], поручая свои души всевышнему и взывая: «Услышь, Израиль, вечный наш Бог, вечный Единый!» Поляков считает эти убийства евреев крестоносцами «важнейшим моментом» в истории иудеев. Тем летом 1096 года родилась традиция героического и абсолютного противостояния меньшинства подавляющему большинству. Это меньшинство было готово отдать свои жизни «во славу Имени» – традиция, ставшая примером для следующих поколений¹⁹⁷.

С тех пор на евреев была открыта охота, которую могла начать любая толпа, легковерная, возбудимая, ищущая козлов отпущения и добычи. «Походят на животных больше, чем сами животные, / все евреи, в этом нет сомнений. / Их страшно ненавидят, и я тоже… / И Бог их ненавидит, / и каждый должен ненавидеть их», – говорит летописец. Евреям теперь предписывалось носить особый знак – желтую метку, звезду Давида или, как в Германии – согласно предписанию IV Латеранского собора 1215 года – желтую коническую шляпу. «В странах, где христиане одеты так же, как евреи и сарацины, имеют место отношения между христианами и еврейскими или сарацинскими женщинами, и наоборот. С тем чтобы в будущем преступники не могли ссылаться на незнание, мы постановляем, что отныне все евреи, мужчины и женщины, будут носить особую одежду, что, впрочем, предписывал еще Моисей»¹⁹⁸.

Поляков рассказывает об одном из страшнейших погромов в германском городишке Рёттинген, где евреев в 1298 году неожиданно обвинили в осквернении гостии (Тела Христова). Некий Риндфлайш повел против них толпу и убил и сжег всех до единого. Но Риндфлайш, этот «палач евреев», как его назвали впоследствии, не остановился на этом. Он повел свои толпы евреененавистников по разным местам, нападая на евреев и убивая их, щадя лишь тех, кто соглашался креститься. Волна убийств прокатилась по Франконии и Баварии и оставила десятки тысяч жертв. «Новым здесь было то, что за предположительное преступление одного или нескольких евреев отвечали все евреи страны… Пользуясь современным языком, можно сказать, что это был первый (не считая похода крестоносцев) случай “геноцида” евреев в христианской Европе»¹⁹⁹.

Следующая фаза в нашем все более мрачном повествовании открывается Черной Смертью, которая в течение трех лет (1347—1350 годы) свирепствовала в Европе, уничтожив, по меньшей мере, треть населения. Многие историки соглашаются с тем, что это была одна из самых низших точек в европейской истории, а один называет это время «веком Дьявола». «В городах заболевали тысячами. Почти все заболевшие умирали, так как не было ни заботы, ни помощи. По утрам их тела находили у дверей домов, где они умерли ночью. Дошло до того, что о телах умерших заботились меньше, чем сейчас о трупах самых презренных животных», – пишет Джованни Боккаччо. Но люди задавались вопросами: что это за напасть и откуда пришла она? Послана ли она богом или дьяволом? Но разве не известно, кто на земле является агентами сатаны? И козлов отпущения нашли – евреи! Они останутся в этой роли на долгие века.

В Страсбурге две тысячи евреев сожгли на их собственном кладбище, а их имущество разделили между жителями. Этому примеру последовали Кольмар, затем Вормс, Оппенгейм, Франкфурт, Эрфурт, Кёльн, Ганновер… Затем на сцене появились флагелланты, организованные группы фанатиков. Они шествовали из одного местечка в другое, публично избивая себя бичами и шиповатыми ремнями, пока плоть не начинала отделяться от костей. Они молили Господа сжалиться над этим грешным миром и призывали к общему покаянию, так как конец близится… А так как конец света означал предварительный приход антихриста, евреи объявлялись вне закона. Зачастую их начинали убивать сразу же по окончании благочестивых упражнений флагеллантов.

«Со второй половины XIV века, – пишет Поляков, – ненависть к евреям достигла такой силы, что мы безоговорочно можем сказать: именно в то время произошла кристаллизация антисемитизма в его классической форме. Позже это вызовет замечание Эразма: “Если ненависть к евреям – признак истинного христианина, то все мы истинные христиане”… В некоторых странах евреев уже не было [они были изгнаны из Англии, Испании и Франции] – тогда их изобретали. Чем меньше христианское население сталкивалось с евреем в обыденной жизни, тем больше ему не давал покоя его призрак, о котором говорила литература, на которого они глазели в церкви, который осмеивался в детских играх и театральных мистериях… В Англии и Франции евреев будут презирать не меньше, чем в Германии и Италии. Интенсивность этих чувств, по всей видимости, зависит от среды, из которой произрастает народная культура. В германских странах эти чувства острее, чем в латинских. Все шло к тому, что Германия станет одной из самых антисемитских стран в мире»²⁰⁰.

Антисемит Лютер

Затем пришла Реформация, а с ней и гигантская фигура Мартина Лютера, чья тень лежит на всей последующей германской истории. В предыдущей главе мы упоминали его как предтечу национализма; здесь мы поговорим о его влиянии на чувство, неразрывно связанное с национализмом – на расизм, который в этом случае проявляется, прежде всего, как антисемитизм. «Верно, поначалу евреи приветствовали Реформацию, так как это разделяло их врагов, – пишет Поль Джонсон. – Верно и то, что в поисках поддержки своего нового толкования Библии и отвержения папских прав Лютер в первую очередь обратился к евреям. В памфлете 1523 года, озаглавленном «По поводу того факта, что Христос был рожден евреем», он проводил мысль, что теперь ничто не мешает евреям принять Христа, и наивно ожидал их массового обращения в христианство. Когда же те ответили, что Талмуд толкует Библию лучше, чем он, Лютер, и в свою очередь призвали его обратиться в их веру, он сперва заклеймил их за упрямство, а позже, в 1543 году, набросился на них с яростью. Его памфлет “О евреях и о лжи еврейской”, напечатанный в Виттенберге, можно назвать первой работой в современном антисемитском духе, гигантским шагом вперед по дороге к холокосту»²⁰¹.

Антисемитизм стал навязчивой идеей Лютера, как и все то, что якобы служило делу его жизни. Он стал «автором брызжущих ядом крикливых антисемитских работ», целой их серии. К примеру, он писал: «О, как любят евреи книгу Эсфири, которая так чудно согласуется с их кровожадной, мстительной, убийственной жадностью и злопамятностью. Никогда солнце не осветит народа более кровожадного и мстительного, который считает себя народом избранным, а потому обязанным душить и убивать язычников»²⁰². Или: «Конечно, мне, проклятому гою, не понять, откуда у евреев столько сноровки. Но вот что приходит мне в голову: когда Иуда Искариот повесился, то все его внутренности вывалились наружу. Наверное, евреи послали своих слуг с серебряными блюдами и золотыми сосудами собрать иудову мочу и другие богатства, а затем пили и ели его потроха. Этим они так заострили свой взгляд, что сумели найти в Писаниях смысл, которого не нашли ни Матфей, ни даже сам Исайя, не говоря уже о других проклятых гоях»²⁰³.

«Что же нам, христианам, делать с этим проклятым убогим народом – евреями?» – спрашивает Лютер. У него был готов ответ: их школы и синагоги должны быть сожжены, их дома сровнены с землей, все их молитвенники и Талмуды должны быть конфискованы, так как они полны идолопоклонства, лжи, проклятий и святотатства. Их рабби следует запретить преподавать под страхом смерти. Евреи не должны свободно разгуливать по улицам. Нужно запретить их заимодавство, а все золото и серебро отобрать. Молодых и сильных евреев обоего пола нужно заставить работать в поте лица – они должны возвратить все деньги, которые выманили обманом у немцев. Потом их нужно изгнать из страны²⁰⁴. Несколько авторов, упоминающих об этой программе, напоминают читателям о том, что назвавший Лютера «мощным врагом евреев» Гитлер как раз ее-то и будет осуществлять. Правда, он добавит в нее один пункт собственного изобретения, немыслимый для других – во всяком случае, в таком буквальном толковании. «Историческая связь между антииудаизмом Лютера и антисемитизмом национал-социалистов очевидна»²⁰⁵.

«Лютер был расистом чистой воды, – утверждает Джон Вайсс. – Его вовсе не беспокоило то, что его ненависть к евреям отрицает способность Христа искупить грехи всего человечества. Для него еврей просто не был человеком. Как позже будут заявлять “немецкие христиане” из нацистов: искупление людских грехов Христом на евреев не распространяется»²⁰⁶. «Легко проследить генеалогическую линию, ведущую от Мартина Лютера к Адольфу Гитлеру. Обоих, и Лютера, и Гитлера, преследовал один и тот же кошмар – вселенная, полная евреев. “Знай, христианин, – писал Лютер, – что после Дьявола у тебя нет врага более жестокого, ядовитого и опасного, чем истинный иудей”. Сам Гитлер в ранней беседе с Дитрихом Эккартом утверждал, что Лютер поздний, антисемитский и есть настоящий Лютер. Придя к власти, нацисты обратились за поддержкой к авторитету Лютера, и его антисемитские работы вновь стали популярны. Нет сомнений, что сходство между ранними нападками Лютера на евреев и современным расистским антисемитизмом и даже гитлеровской расовой политикой не случайно. Все они принадлежат одной и той же исторической традиции» (Люси Давидович²⁰⁷).

Лютер со всеми своими достоинствами и не менее заметными недостатками кажется воплощением немецкого характера. Себастьян Хаффнер находит, что он «практически персонифицирует немецкий характер», а Томас Манн считает его «гигантской инкарнацией немецкой сущности». В нем были и утонченность, и широта интересов, и глубокая образованность Возрождения; его вдохновенное использование немецкого слова практически заново создало немецкий язык; у него было влечение к музыке, он любил играть в кругу семьи. Здесь было и его признание за человеком права использовать свой разум, и отказ принимать то, что кажется ошибочным, и готовность биться за автономию разума в жизни индивида. Был также и духовный импульс, исходящий из самой души и требовавший свободы индивидуального развития. Однако в том же самом человеке была и грубость, без сомнения, соответствовавшая общему состоянию умов того времени, зачастую опускавшаяся до хамства и непристойности. В мире, созданном «этим немецким пророком нордической религии» (Моссе), было больше докучного дьявольского присутствия, чем утешительной милости божьей. И несколько Лютеровских лилий чистой духовности выросли на куче компоста из психологических конфликтов и отчаяния. Германия, откликнувшаяся на призыв Адольфа Гитлера, страдала от тех же противоречий, разрывавших ее на части.

Больше терпимости

Какое же отношение к евреям преобладало на следующей стадии европейской истории, во времена Просвещения? Принципом Просвещения было радикальное сомнение во всех истинах и догмах, которые раньше считались непререкаемыми – их вновь ставили под вопрос. Из-за открытия новых земель и новых народов вопросов становилось все больше. Уверенность в безусловной справедливости религиозных и политических догм уже сильно пошатнулась из-за жестоких религиозных войн, которые вели между собой государства, казавшиеся цивилизованными. Более того, наука изменила взгляд человека на космос и, следовательно, на создателя этого космоса. Галилей открыл новые небесные тела, система Коперника давно стала общепризнанной, а из законов Ньютона следовала структура Вселенной, едва ли согласующаяся с библейской историей творения. При этом ученые, подобные Ричарду Саймону, показали, что Библия, если ее анализировать филологическими методами как любой другой документ, оказывается гораздо менее связным творением, чем можно было бы ожидать от слова Божьего.

Англия, родина Просвещения, была образцом терпимости. Такие мыслители, как Джон Толанд, Джон Локк и Дэвид Юм стали гордостью ее культуры. Они пытались дойти до окончательных выводов, к которым может привести этот просвещающий, но так часто заблуждающийся человеческий разум. Во Франции мы встречаем Пьера Бейля (1647—1706), «великого апостола терпимости», который в эти не слишком терпимые времена бежал в Голландию, которая тогда была приютом всех свободных умов. Его «Исторический и критический словарь», составленный в Роттердаме, «до сих пор остается одним из самых впечатляющих документов, обличающих бесстыдные поступки человека и путаницу в его уме». Его «Рассуждение о терпимости», с другой стороны, задавало тон беспристрастному подходу к вещам и людям.

Здесь нам предоставляется случай поговорить об одном философе-просветителе, о Мари-Франсуа Аруэ, то есть о Вольтере. Странно, что этот человек, один из самых заметных борцов за свободу, равенство и братство, был также «злобным антисемитом» (Вайсс). В его «Философском словаре» легко можно встретить множество колкостей, направленных против евреев. Например: «Евреи, наши учителя и враги, которым мы верим и которых ненавидим», или: «Евреи обращаются с историей и старыми преданиями так же, как их старьевщики со старой одеждой: они выворачивают их наизнанку и потом продают по самой высокой цене»²⁰⁸. Английский редактор и издатель «Словаря» пытается защитить своего автора: «Такие обороты обычны у Вольтера и питают легенду о его антисемитизме… Не то чтобы он не любил евреев по “расовым причинам”, он не любил их просто потому, что это народ Ветхого Завета и предтеча христианства». Довольно странный повод не любить кого-либо²⁰⁹.

«И поэтому я спрашиваю, господа, чего требуют для себя французские протестанты и другие люди, не являющиеся католиками? – Свободы и равенства прав. Теперь я прошу за изгнанный из Азии народ, который постоянно в дороге, постоянно вне закона, который постоянно преследуют вот уже более восемнадцати столетий, за народ, который принял бы наши обычаи и манеры, если бы мы включили его в тело государства теми же, общими для всех, законами, и который мы не можем попрекать его моралью, так как она является результатом нашего собственного варварства и тех унижений, которым мы его незаслуженно подвергли!»²¹⁰ Вот как во времена Революции во Французской Национальной Ассамблее говорил один из депутатов. Евреи, не без некоторого противодействия, были уравнены в правах 27 сентября 1791 года. Наполеон построил свой «Наполеоновский кодекс» (1804 год) на идее, что все граждане равны перед законом. Он вводил его в употребление на всех завоеванных им землях, разрушая вековые традиции и давая народам возможность впервые вкусить свободы и равенства. Как и у всякого нового напитка, у равенства был странный вкус, и некоторые его отвергли. Лишь постепенно, по мере того как накатывались и откатывались волны революций XIX века, оставившие свой след во всех европейских странах, идеалы Французской революции утверждались в умах и на политической практике. Гитлер и нацизм, вышедшие из среды, которая так и осталась противником этих идей, предприняли последнюю решающую попытку отвергнуть и уничтожить их.

«Евреи – наша беда»

«Еврей остается евреем и в Германии, и в любой другой стране. Нам никогда не изменить этой расы, даже если бы она жила среди других народов веками», – говорит «Справочник Гитлерюгенда», изданный в 1937 году²¹¹. Это утверждение, часть доктрины, усвоенной этими всегда готовыми на подвиг героями, выглядит абсурдно, если поместить ее в контекст остальных нацистских верований. Разве раса не вопрос крови и разве кровь не меняется постоянно – в худшую или в лучшую сторону, смешиваясь с кровью других типов? Если же такая перемена невозможна, то как же Гитлер с Гиммлером собирались возвысить германскую расу, постепенно очищая ее кровь? И как тогда был бы возможен «грех против крови» через сексуальные отношения с презренной еврейской расой и с другими недочеловеками?

Фихте был «философом немецкой освободительной войны против Наполеона», мы уже встречали его в этом качестве. Его знаменитое «Обращение к немецкой нации» (1808 год) было написано еще тогда, когда французские войска стояли в Берлине. В этом обращении он одним из первых сказал, что, если погибнет Германия, вслед за ней погибнет и все человечество. «Фихте называли отцом немецкого национализма. Его также можно назвать и отцом немецкого антисемитизма. Его прославление немецкой нации шло рука об руку с нападками на евреев. В 1793 году он возражал против планов уравнивания в правах всех граждан, характеризуя евреев как государство в государстве, подтачивающее немецкую нацию. Еврейские идеи так же отвратительны, как и французские. Единственный метод, который заставил бы его примириться с уравниванием евреев в правах, был следующим: “в одну ночь отрубить всем им головы и заменить новыми, без единой еврейской мысли внутри”»²¹².

Люси Давидович считает, что со времен Наполеона освобождение евреев шло циклами, тесно связанными с успехами Германии на внешнем и на внутреннем фронте, сопровождающимися нарастающими волнами националистических чувств. Каждый шаг немецких евреев на пути к свободе всякий раз вызывал все большую антисемитскую реакцию. «Чем сильнее было стремление к национальному единству, тем острее вставал еврейский вопрос», – замечает Джордж Моссе. Одной из важнейших фокусных точек этих циклов стало, разумеется, объединение Германии фон Бисмарком в 1871 году. Начиная с этого времени атаки на евреев перестают быть выражением личного мнения или общетеоретическими рассуждениями по расовому вопросу, они воспринимаются как необходимые действия по защите национального благосостояния. И серьезность этих атак была прямо пропорциональна серьезности идей немцев о своей собственной ценности как Народа и о той роли, которую этому Народу суждено сыграть в судьбах мира. «Чужеродное тело» еврейства, хотя и представляло собой меньшинство в один процент населения, считалось весьма опасным для здоровья Народа. При этом оно было удобно в качестве козла отпущения всех проблем этой страны, внутренне глубоко разделенной и переживавшей глубокий психологический кризис.

На евреев проецировалось все то, чем реакционная Германия быть не желала или делала вид, что не желает быть, а также то, чем она в действительности была, но быть не хотела. Евреи ассоциировались с наступающим новым миром, тогда как реакционная Германия продолжала смотреть внутрь себя, что было не так уж плохо, или назад, что было куда хуже. Тем временем Германия превращалась в одну из самых индустриально развитых стран мира. Это все больше расщепляло ее сознание, делало ее все шизофреничнее, а евреев – все виновнее. И то, что евреи были умны, а некоторые – весьма заметны, подливало масла в огонь.

Для того чтобы понять атмосферу того времени, необходимо привести несколько цитат. Именно тогда в хорошо структурированном, но психологически нездоровом германском обществе антисемитизм впервые сформировался как организованная сила. Известный востоковед Поль де Лагард, который стал “святым покровителем всех фолькистских антисемитов”, напечатал в 1878 году свои «Немецкие эссе». Он был убежден, что его современники евреи «потеряли всякую связь с древними иудеями; они окаменели, прекрасный пример иссохшего духа. Теперь сущностью иудаизма стал фарисейский фундаментализм, основывающийся на буквальном следовании закону. И так как такой стерильный подход к религии несовместим с полным жизни мистицизмом, он никогда не сможет соединиться с живой и развивающейся немецкой религией. Поэтому еврею никогда не стать немцем…

Лагард приписывал еврейству заговорщические планы. Ведь отсутствие истинной религии означает обращение ко злу, подмену направленной внутрь веры материальными желаниями. По всей видимости, Лагард верил, что евреи практикуют ритуальные убийства, и даже заявлял, что Талмуд и его заповеди делают из евреев серьезных противников в неизбежной борьбе за власть. Поэтому к еврейскому вопросу нельзя подходить с позиций терпимости. Напротив, его можно свести к моральному противоборству: в конце концов, победит либо еврейский, либо “истинно” немецкий образ жизни… Еврей стал воплощением зла. Быть может, Лагарду было не чуждо человеколюбие, но оно несовместимо с его призывом уничтожать евреев, как бацилл»²¹³. Этой метафоре была суждена долгая жизнь. Еще раз следует напомнить, что такого рода тексты публиковались и цитировались не только нацистами, но всеми антисемитскими организациями, а в донацистской Германии их было хоть пруд пруди.

«Антисемитская лига», первая организация, носящее такое откровенное имя, была основана в 1879 году. Евгений Дюринг, философ и экономист, напечатал в 1880 году свою работу «Еврейский вопрос как вопрос расовый, моральный и экономический», заявляя при этом, что он первым проанализировал этот вопрос в «расовых» терминах. «Для Дюринга евреи были “антирасой”, отделенной от всего человечества. На нее не может повлиять ни ассимиляция, ни обращение в христианство, так как фундаментальная природа евреев зла и изменить ее невозможно. Он разделял тезис Вагнера о том, что христианская традиция является продуктом “иудейского ориентализма” и поэтому те, кто упрямо цепляется за христианство, не могут в действительности противостоять евреям или защитить “нордическую традицию”»²¹⁴. «Лишь нордические боги могут привести немецкий народ к победе, ибо лишь нордическая религия способна противостоять еврейской инфильтрации. Согласно Дюрингу, силы еврейского материализма и старого германизма уже выстроились в боевой порядок. Благодаря расовой силе, внутренне присущей немцам, они восторжествуют над вторгшимися чужаками. Так готовые формулы фолькистской мысли стали оружием в руках немецкого антисемитизма»²¹⁵.

«1880 год был годом водораздела, – пишет Давидович, – и началом антисемитской кампании, длившейся почти двадцать лет. Словно все тихие струи предрассудков слились в один мощный поток ненависти, затопивший страну. Это началось в конце 1879 года, когда Генрих фон Трейчке, национал-либерал и влиятельный профессор истории Берлинского университета, начал печатать в редактируемом им “Прусском ежегоднике” (Preussische Jahrbücher) серию статей по еврейскому вопросу. “Даже в высокообразованных кругах, даже среди тех, кого возмутили бы идеи, отдающие шовинизмом или религиозной нетерпимостью, раздалось как эхо: Die Juden sind unser Unglück! (Евреи – наша беда!). Эта фраза вновь и вновь отзовется в Германии в следующих поколениях. Генрих Класс, ведущий антисемит [и руководитель Пангерманского союза], спустя поколение напишет: «к моему двадцатилетию эта фраза стала частью моей души и тела и очень существенно повлияла на всю мою политическую работу”. Статьи Трейчке выходили в форме памфлетов и придавали антисемитскому движению вес и профессиональный авторитет. Трейчке, по словам антисемитов, выражал мысли “тысяч, а может быть, и миллионов своих соотечественников”»²¹⁶. Поляков называет Трейчке le maître a penser (властителем дум) всей немецкой националистической молодежи. В этом качестве мы уже познакомились с ним в одной из предыдущих глав.

Объективности ради нужно отметить, что антиеврейские работы Трейчке вызвали волну возражений. Его самым заметным оппонентом был великий латинист Теодор Моммзен. Он с тревогой говорил о том, что Трейчке придал антисемитизму респектабельность, а это приведет к эскалации конфликта. «До конца своих дней Моммзен боролся против германского шовинизма и расизма и против «этих националистических идиотов, которые хотят заменить всеобщего Адама Адамом-немцем и наделить его всеми богатствами человеческого духа». Прямо или косвенно, эти дискуссии пополняли набор расхожих идей, и «антисемитизм интегрировался в буржуазный образ жизни. Множились антисемитские движения и партии, созывались международные конференции (Дрезден – 1882 год, Чемниц – 1883 год), многочисленные студенческие организации принимали решения об исключении евреев из своих рядов…»²¹⁷

Теодор Фрич, который в нашем повествовании уже появлялся в роли основателя Hammerbund и Germanenorden, стал «осью антисемитского движения. Он объединял его как политический организатор, издатель и писатель с первых робких шагов в 1880 гг. до прихода Гитлера к власти». (Фрич умер в 1933 году.) Джордж Моссе пишет о нем: «Расовый стереотип придал еврею столько гротескных черт, что тот потерял всякое человеческое подобие… В “Огненных шарах” (1881 год) Фрич прямо отрицает, что евреи являются людьми. Он заявляет здесь, что Бог сотворил еврея как барьер между человеком и обезьяной. Нацистская пропаганда позаимствует у него эту мысль. В 1931 году один из нацистских докладчиков будет утверждать, что ненордический человек занимает в природе промежуточную ступень. Его нельзя назвать человеком в собственном смысле – он сохраняет общие черты с обезьянами»²¹⁸.

В Австрии, стране еще более антисемитской, чем Германия, где Георг фон Шёнерер и Карл Люгер произвели глубокое впечатление на Ади, в 1889 году был основан Antisemitenbund (Антисемитский союз). В следующем году была рождена германская Антисемитская народная партия (Antisemitische Volkspartei), которая получила на выборах 48 тысяч голосов, а тремя годами позже – 260 тысяч. «Фактически, антисемитизм стал главным инструментом распространения фолькистского движения. Те, кого главным образом привлекал антисемитизм, принимали основные фолькистские идеи без труда, те же, кто уже входил в это движение, с легкостью восприняли концепции антисемитского расизма»²¹⁹.

В 1890 году Герман Алвардт издал книгу «Отчаянная борьба между арийскими народами и иудаизмом». «Алвардт утверждал, что народ, сумевший избавиться от евреев, высвобождает силы для своего материального развития и тем самым становится способным к господству над миром. Для него, как и для романтических защитников Народа, евреи были Мефистофелями мировой истории. Когда имеешь дело с евреями, утверждал он, христианское милосердие ни к чему… Было ли это призывом к насилию? Конечно! Но как только дело доходило до конкретного обсуждения способов, какими эта цель может быть достигнута, он проявлял нерешительность, довольно типичную для того времени. При написании конкретной программы Алвардт призывал лишь к введению строжайших ограничений, к изданию декрета, провозглашающего евреев иностранцами на немецкой земле, и к исключению их из всех областей немецкой жизни и культуры. Он также предлагал депортировать всех евреев за пределы Европы, отдав награбленные ими богатства германскому народу. Любопытно то, что это почти буквально совпадает с национал-социалистскими проектами решения еврейского вопроса…

Программа Алвардта в главных чертах предваряла программу нацистов, ибо они тоже демонстрировали двойственность подхода к еврейскому вопросу. С одной стороны, были фанатики, которые утверждали, что “окончательное решение” должно быть достигнуто на пути полного совпадения идеологических предписаний и практических действий и что депортировать евреев в отдаленные области – значит уходить от проблемы. С другой стороны, имелись такие функционеры и партийные лидеры, которые стремились любой ценой способствовать еврейской эмиграции… Безжалостная жестокость, прославляемая в фолькистской идеологии, и практические следствия, сделанные из этого нацистами, в конце концов овладели умами лидеров Германии. Истребление стало реальным фактом, а не просто риторической фигурой, употребляемой для разжигания страстей»²²⁰.

Эти примеры ясно показывают основное направление развития германского антисемитизма к концу XIX века. Книга Хьюстона Чемберлена «Основы девятнадцатого столетия», высокочтимая «библия расизма», подытожившая все это, вышла в 1899 году. «Убежденный в том, что источником всех великих творений была, в конечном счете, тевтонская кровь, Чемберлен считал, что единственным недостатком древних племен была их неспособность уничтожить всех своих соседей. Он писал, что эта ошибка должна быть исправлена, а также, применяя учение Дарвина, нужно заняться выведением высших человеческих типов. Какими бы жесткими ни были необходимые меры, арийскую кровь необходимо очистить, высвобождая ее воинский дух и творческую силу.

Самый сильный враг – это еврей. Другие расы – просто низшие, евреи же это нечто противоестественное. Эта необычайно зловредная расовая сила была создана в результате смешения народов на Ближнем Востоке и последовавших затем тысячелетий близкородственных браков… Евреи знают, что Германия – это их последнее препятствие. В других местах они подчинили себе цивилизацию путем иудаизации идей Просвещения, идей, проповедующих космополитизм, отвергающих существование расы и отрицающих необходимость хранить верность своей крови. Однако раса Лютера, если ее очистить от зловредных примесей, не уступит в борьбе расе процентщиков. Чемберлен, любимец консервативных интеллектуалов, писал о будущем, осуществлением которого займется Гитлер: о смертельной расовой битве с евреями»²²¹.

В этом контексте необходимо упомянуть о расовом экстремизме большинства университетских профессоров, учителей средних школ и их учеников. Помимо прочего, это объясняет, почему в Первую мировую войну молодые люди целыми толпами шли добровольцами на фронт, почему нацистам был открыт доступ в университеты и почему стало возможным противопоставлять «германскую науку» «науке еврейской». «В других западных странах не было ничего подобного. С 1890 по 1914 год поколение, которому было суждено поддержать нацистов, считало превосходство германской расы прописной истиной. В воспоминаниях австрийских и немецких евреев часто встречаются упоминания о бесчисленных притеснениях, которым они подвергались в школе со стороны учителей, этих карликовых тиранов, духовных борцов за германскую душу, навязывавших в классе дисциплину армейского барака. Хотя в Германии миллионы людей придерживались либеральных и социалистических взглядов, с этими идеями невозможно было познакомиться в школе. Учителя-евреи могли бы попытаться противостоять этой тенденции, но из четырех тысяч назначений на учительские вакансии в период с 1875 по 1895 год на евреев пришлось лишь сорок. Во всей Пруссии никогда не было больше двенадцати учителей-евреев»²²².

Большинство Burschenschaften, студенческих корпораций, ввели в свои хартии «арийский параграф» об исключении евреев. Вследствие этого «знаменитые элитные дуэльные сообщества» также отказались допускать в свои ряды евреев: «так как у них нет чести, им нечего защищать». Эта любопытная студенческая традиция – дуэли – была средством доказать свою мужественность. Студент не был стопроцентным мужчиной, если на его лице не было шрама, доказывающего стойкость перед лицом возможной смерти. (Дуэлянты умирали лишь в результате несчастных случаев, что происходило довольно редко.) «Братства, такие как “Аполло”, каждое со своим Gasthaus, пивным погребом, с отличительными цветными шляпами и ленточками, с их дуэльными матчами с противоборствующими обществами были сосредоточием студенческой жизни. В то же время в них проходила инициация, обряд посвящения в мужчины. Сама дуэль была не столько проверкой умения владеть оружием, сколько испытанием, которое нужно было пройти, не морщась, а зашивание раны было дополнительным тестом на умение владеть собой. Пиво пили в том же духе (пока оно не начинало сочиться изо всех пор), истошно горланя при этом песни о «рыцарях и великанах, о благородстве, чести и вине»²²³.

Этот портрет крепнущего перед Первой мировой войной антисемитизма будет неполон, если не упомянуть Рихарда Вагнера (1813—1883), одного из самых могущественных проводников антиеврейских чувств. Как композитор, он оказал феноменальное влияние не только в Германии, но и по всей Европе, в особенности во Франции. Но, как это часто бывает, человеческие черты творца не всегда соответствуют величию его творений. Исключительное качество музыки Вагнера невозможно ставить под сомнение – Леон Поляков называет его «медиумом XIX века». Однако как человек он был предельно эгоистичен, неистов, злопамятен, а порой просто отвратителен.

Ему удалось в одиночку придать жизнь и краски национальному мифу Германии: он воссоздал легенду о Нибелунгах, изобразив в переворачивающей душу музыке мир и силы нордических богов, а также их гибель (Götterdämmerung). Он также сыграл решающую роль в интеграции христианских мифов в комплекс идей об особой роли германского народа, ответственного за судьбу всего человечества. «Парсифаль», «священный шедевр Байрейта», величайшее творение Вагнера, над которым он работал на протяжении четверти века, обычно интерпретируется как символическая пьеса о чистоте крови, этом «Святом Граале» Германии. Вагнер также превратил Христа «в национального супергероя», а Байрейт – в «заповедник фолькистского движения» (Кёхлер).

Это сосуществование нордической и христианской религий, типичное для Германии того времени, является одной из самых удивительных ее черт, симптомом интеллектуальной непоследовательности, бессвязности мышления и раздвоения личности. «Высший бог германцев [Вотан] совсем не обязательно должен уступить место христианскому богу, – пишет Вагнер. – Его легко можно отождествить с ним. Достаточно лишь убрать те несущественные атрибуты, что придавали ему разные народы в соответствии со своим характером, землей и климатом… Этот изначальный уникальный национальный бог, от которого произошла раса, вовсе не был оставлен и забыт: в нем увидели убедительную аналогию с Христом, сыном Божьим. Он также умер, был оплакан и отомщен, как мы сейчас мстим евреям за Христа. Преданность и вера с легкостью была перенесена на Христа, ведь народ узнавал в нем своего исконного Бога»²²⁴.

«Герои Вагнера и его музыка вдохновляли немецкие армии с 1914 по 1918 год и во времена несчастий и жертв даже больше, чем во время триумфа»²²⁵. Это описание еще лучше подходит к немецким армиям времен Второй мировой, так как ими руководил вагнерианец Адольф Гитлер, позаботившийся о том, чтобы его будущие солдаты воспитывались на этой музыке – она звучала на всех важных государственных или политических торжествах. Гитлер сделал из Вагнера официального композитора Третьего рейха; живые композиторы, такие как Рихард Штраус, находились в его тени. Причина в том, что музыка Вагнера играла в жизни Гитлера очень важную роль. Со времен жизни в Линце Гитлер купался в его музыке, слушал его оперы невероятное количество раз и прочитал все печатные работы Вагнера.

Как подтверждают многочисленные свидетели, он знал музыку Вагнера наизусть и мог насвистывать ее в совершенстве. Нескольких вагнеровских аккордов было достаточно, чтобы в любых обстоятельствах успокоить его – он словно впадал в транс. «Эта музыка оказывала на него просто физическое воздействие, – говорит Эрнст Ганфштенгль, – она стала частью самого существа Гитлера»²²⁶. Гитлер однажды сказал: «Когда я слушаю Вагнера, я словно слышу изначальные ритмы мира»²²⁷. Гитлер никогда не скрывал, чем он обязан Вагнеру. Его благодарность выразилась в том, что он взял Байрейт и вагнеровское наследие под свою опеку – как рассказывает Бригитта Хаман в своей книге Winidred Wagner, oder Hitlers Bayreuth («Винифред Вагнер, или Байрейт Гитлера»).

Искусство Вагнера помогало и распространению его крепчавшего с годами антисемитизма. Вагнер провозгласил однажды: «Я считаю, что еврейская раса является прирожденным врагом чистого человечества и всего благородного в нем. Нет никаких сомнений в том, что она разрушает Германию, и я, возможно, последний немец, еще способный бросить вызов иудаизму, который уже заправляет всем»²²⁸. И еще: «Если человечество погибнет – не жалко. Но если оно погибнет из-за евреев – это позор»²²⁹. Иоахим Кёлер говорит прямо: «У Вагнера не отнять этого права: он был первым человеком в немецкой истории, активно способствовавшим своими письменными работами приходу времен «исчезновения» евреев»²³⁰.

Ассимиляция

И однако, как ни удивительно слышать об этом после всего прочитанного, евреи чувствовали себя в Германии как дома. Вальтер Ратенау, олицетворение немецкого еврея, провозгласит: «Я немец еврейского происхождения. Мой народ – немецкий народ, моя родина – Германия, моя религия – это религия Германии, стоящая выше всех других религий»²³¹. Профессор Хайнц Морал, после того как по расовым соображениям был уволен из университета, покончил с собой. В предсмертном письме к декану факультета он писал: «Я еврей, и я никогда этого не скрывал. Но все мое мировоззрение является немецким и я гордился тем, что был немцем с иудейской религией». Согласно Гюнтеру Рохрморзеру, «ни в одной другой стране не был достигнут такой удачный симбиоз между коренными жителями и евреями, как в Германии. И одним из самых непостижимых и трагичных совпадений является то, что холокост случился именно здесь, в стране, достигшей такого тесного интеллектуального и философского сотрудничества между евреями и немцами»²³². Христиан фон Кроков также пишет: «Едва ли в какой другой стране евреи чувствовали себя патриотами в той же степени, как в Германии, нигде их культурный вклад не был столь весомым»²³³.

Виктор Клемперер, еврей, профессор французской литературы, запишет в 1939 году в дневнике: «До 1933 года, как минимум в течение ста лет, немецкие евреи были просто немцами и никем больше. Доказательством тому служат тысячи и тысячи тех, кто является евреями лишь наполовину или на четверть, «лица с еврейскими предками» и так далее. Это показывает, что немцы и евреи жили без особых трений и работали вместе в каждой области немецкой жизни. И антисемитизм, которого всегда хватало, не является доказательством противного, ведь трения между немцами и евреями и вполовину не были так серьезны, как, например, между протестантами и католиками, между работодателями и рабочими, между, скажем, восточными пруссаками и южными баварцами, между жителями долины Рейна и берлинцами. Немецкие евреи были частью немецкой нации точно так же, как французские – французской и так далее. Они играли свою роль в жизни Германии и ни в коем случае не были в тягость целому. Да, эта роль редко была ролью рабочего, еще реже – крестьянина. Они были главным образом интеллектуалами и образованными людьми. Но они были и остаются немцами, хотя сейчас уже больше и не хотят ими быть»²³⁴.

Фактом остается то, что евреи, «крайне разнородная община», были тесно вовлечены в жизнь Германии. Сами трудности, с которыми сталкивались нацисты в попытках удалить их, иллюстрируют степень их «интеграции» и «ассимиляции». Подозревают, что даже у Вагнера, Гитлера, Розенберга и Гейдриха в жилах имелась еврейская кровь (в случае Гитлера это, видимо, так никогда и не будет выяснено наверняка). Эмиль Морис, Альбрехт Хаусхофер, Ерхард Милх и другие видные нацистские фигуры были частично евреями. Эмиля Мориса, шофера Гитлера, любовника его племянницы Гели Раубаль, отъявленного уличного скандалиста из СА, одного из основателей СС, Гитлеру пришлось объявить «почетным арийцем». Он был единственным членом СС, удостоившимся этой чести²³⁵.

Кроме того, что вообще значит быть наполовину, на четверть, на одну шестнадцатую евреем – или представителем какой угодно другой расы? Где в человеке эта доля находится? Лишь сейчас ученые пытаются искать это в генах вместе с другими чертами физической наследственности, корни которых уходят в далекое прошлое. Германские племена бессчетное число раз смешивались с другими племенами, что, конечно, было известно всем антропологам. Проблема евреев была в том, что они как народ сохраняли религиозную идентичность, и эта религия требовала от них отдельного от других существования в те времена, когда, вообще говоря, народы и так неохотно смешивались с другими на своей территории. Нацисты, и прежде всего Гитлер, всегда заявляли, что их расовая чистка не имеет отношения к религии, это вопрос «очищения крови». Но доказательства того, что человек принадлежит к еврейской расе, брались главным образом из религиозных реестров и подобных документов. Это касалось и тех, кто обратился в католичество, протестантство или стал неверующим.

Еврейская угроза

«Численно евреи были ничтожным меньшинством и никогда не превышали одного процента населения. Эти немногие, однако, стремились осесть в Берлине. В 1671 году там жило 50 еврейских семей, к 1800 году это число выросло до 3322, в 1900 году их было 92 тысячи, а в 1925 году был достигнут пик в 173 тысячи (во Франкфурте, где жила вторая по размеру еврейская община, их было 29 тысяч – в шесть раз меньше)». Но даже во время этого роста численности евреи никогда не составляли более пяти процентов населения Берлина. Правда, они сумели занять некоторые очень важные и престижные посты и были на виду. Они были невероятно влиятельны в коммерции и господствовали в таких гигантских банках, как Дойче, Дрезднер и Дармштадтер, а также владели огромными универсальными магазинами, например Вертхайм, Тиец и Кауфхаус Израиль. Евреям принадлежали самые значительные газетные концерны и даже, в определенном смысле, сама эффектная берлинская культура двадцатых годов – культура, в которой доминировали такие личности, как Макс Рейнхардт, Бруно Вальтер и Альберт Эйнштейн, была еврейской культурой. «Для евреев, естественно, это было предметом гордости, и не один еврейский писатель той эпохи отметил, что из всех Нобелевских премий, полученных немцами в первой четверти века, четвертая часть была получена немецкими евреями. [После 1933 года из Германии эмигрируют двадцать евреев – лауреатов Нобелевской премии.] Однако многие неевреи, даже те, кто решительно утверждал, что не имеют ничего общего с антисемитизмом, видели в этом расцвете еврейской жизни силу чуждую и смутно угрожающую»²³⁶.

Читая о нацизме и холокосте, неожиданно обнаруживаешь, что в книгах для рядового читателя почти ничего не говорится о самом еврейском народе, его характере, деятельности, как сейчас, так и в давние времена. Много книг или глав из книг посвящены попыткам анализировать и объяснить холокост, во всяком случае, уделить достойное внимание этому чудовищному событию, но его жертвы остаются для читателя практически неведомыми. Даже Иоахим Фест, самый проницательный автор, если говорить о характеристике Гитлера или о войне, едва касается этой темы. Лишь несколько современных авторов, например Майкл Бурлейгх и Джон Вайсс, действительно стараются понять, кем же в действительности были немецкие евреи, как они жили и, самое важное, насколько вескими были те обвинения, на основании которых их истязали и убивали.

Правда ли, что евреи были одним связным, монолитным телом, стремящимся осуществить свою четкую расовую цель? И правда ли, что для этого они сосредоточили в своих руках деньги всего мира и пытались посадить на трон Разум, обоготворить его, ослабляя и разрушая тем самым все традиционные ценности? Это утверждал Гитлер. Он также говорил, что социализм и коммунизм, дети Просвещения, являются, очевидно, их инструментами, равно как и капитализм в придачу с так называемым «прогрессом» – все это создано для того, чтобы поработить мир, раздробить его и привести к гибели. Евреи пробрались на высшие посты с тем, чтобы прибрать к рукам власть в Германии и превратить ее в одну из своих мировых колоний. Они спровоцировали Первую мировую войну, но не рисковали своей шкурой в окопах, а вместо этого делали карьеру и обогащались, используя создавшуюся ситуацию. В конечном счете они попытаются овладеть всем миром и править им по праву избранного народа. Тогда на трон взойдет антихрист, и мир погибнет.

«Еврей» – кто это?

«В нацистском языке “евреем” назывался некий тип, под который подпадали любые евреи, будь то с востока или с запада, мужчины или женщины, мирские или религиозные, ассимилированные, неассимилированные, буржуазия и пролетариат. Согласно нацистской идеологии, даже крещеные евреи несли клеймо существ низшего типа крови. Евреи считались полной противоположностью немецких «арийцев», это была антираса, по природе своей разрушительная и паразитическая, инструмент распада»²³⁷. Эти слова Роберта Вистрича подтверждает Поляков: «“Евреи” и “иудаизм” – и это нужно повторять опять и опять – были просто словами; реальные люди, стоящие за ними, были настолько различны, что, пожалуй, их единственным общим качеством было то, что они не являлись христианами»²³⁸.

Подавляющее большинство немецких евреев было ашкеназами с севера или запада Европы. По своим верованиям и стилю жизни они очень отличались от сефардов, выходцев из Испании или Португалии, – те жили главным образом на европейском юге. При этом немецкая еврейская община подразделялась на ортодоксальных евреев, строго следующих букве Закона, и на верующих не столь строго и даже скептиков. При этом были и отступники, которые обратились в католицизм или протестантство и крестились. Были и евреи-атеисты, не верующие ни в какого бога, разве что в абстрактного бога Спинозы или пассивного бога философов-просветителей. Другая линия, разделявшая еврейскую общину, проходила между «ассимиляционистами» и сепаратистами, последние были главным образом ортодоксами. Это деление отражало разницу во взглядах на интеграцию евреев в окружающее их общество. Для первых она была желательна, для вторых – достойна презрения. При этом были еще и сионисты, появившиеся относительно недавно, для которых решить еврейский вопрос значило покинуть европейские страны и вернуться назад в Иерусалим.

В каких же политических движениях участвовали евреи? Юридически они были теперь равноправными гражданами Германии, но на их выбор неизбежно влияло прошлое их народа. Реакционное крыло было несогласно с тем, что евреев уравняли в правах, правые партии также не приветствовали участие евреев в своей работе и одна за другой вводили в свои уставы «арийский параграф». Таким образом, большинство евреев, участвовавших в политическом процессе, оказалось в либеральных партиях центра, а радикальные отступники сместились влево и присоединились к социалистам и коммунистам. На этот выбор также повлияло разделение еврейской общины на богатых, зажиточных и бедняков. Лишь немногие были Ротшильдами, Баллинсами и Витгенштейнами, многие занимались торговлей вразнос или мелкими займами. Между этими слоями находился уважаемый средний класс – адвокаты, врачи, журналисты и служащие.

Одним из самых заметных различий, деливших немецких евреев на группы, было различие между евреями «ассимилированными» и Ostjuden, теми, кто недавно приехал с востока. Большинство чувствовало себя в Германии как дома и считало ее своим отечеством. Они хорошо приспособились к окружающей культуре, чувствовали себя комфортно, более того, они были готовы отдать свою жизнь за эту страну. Они женились и выходили замуж за немцев и в большинстве случаев были неотличимы от них – карикатурный стереотип редко совпадал с чертами реальных людей.

Ostjuden, однако, были другими. Эти беженцы из Восточной Европы, главным образом из России, выходцы из общин отсталых и ортодоксальных, «зачастую были безработными, полностью потерявшимися в послевоенных потрясениях и революциях Восточной Европы. Более того, в культурном смысле они были аутсайдерами, а для ксенофобов служили удобной мишенью для обвинений в экономическом паразитизме. В Веймарской республике они составляли примерно пятую часть всего еврейского населения. Те, кто был “ассимилирован” и хорошо влился в немецкое общество, склонны были считать, что возрождающийся антисемитизм направлен главным образом или даже исключительно против пришельцев с востока. Это был самообман с трагическими последствиями»²³⁹. Интегрировавшиеся евреи презирали Ostjuden – ходивших в черных кафтанах, с растрепанными бородами, в больших шляпах и со странными прическами – и считали, что те ставят под угрозу обретенную ими безопасность.

Поток ашкеназов с востока в Австрию и Германию, а затем десятками тысяч – в США, был вызван серией погромов, прокатившихся по России после событий 1903 года в Кишиневе (столица Бессарабии, где 45 процентов жителей были евреями). Враждебные чувства против евреев достигли высшей точки на святой неделе перед Пасхой – во многих местах убийцам Христа было даже запрещено появляться на публике. Было ясно: вот-вот произойдет взрыв, но официальные лица не сделали ничего, чтобы это предотвратить. В результате многие поверили, что случившегося хотел сам царь. Многих евреев убили, еще большее число было ранено, их дома разграбили. Неожиданностью для российских официальных лиц оказалась буря международных протестов, вызванная погромами в «отсталой, варварской России», где многие еще верили, что «евреи перерезают горло русским детям и пьют их кровь». Приводя число жертв русских погромов того времени – 47, 110 или 810, – Поляков замечает: «Невольно взгрустнешь о прошлом, когда убийство 810 евреев вызывало немедленный международный протест»²⁴⁰. После холокоста мы привыкли считать тысячами, сотнями тысяч и миллионами – наши души огрубели.

Еврейская раса?

Существовала ли когда-нибудь на свете раса, которую можно было бы назвать еврейской? Согласно Андре Пишо, к которому мы вновь обращаемся за разъяснениями, однозначного ответа не было даже во времена Вашера де Ляпужа. Когда, следуя пути, указанному Дарвином, создавались первые генеалогические деревья человечества, евреи порой оказывались на самой вершине вместе с арийцами. При этом, как мы уже видели, эти деревья зачастую росли не из фактов, обретенных научным методом, а из почвы, сдобренной необузданной фантазией и культурными предрассудками. Пишо называет их романами.

«Охарактеризовать еврейскую расу, несмотря на то, что в 1860 годах Геккель признал ее существование, было бы непросто», – пишет Пишо. То, что действительно имело место, так это восточноевропейские еврейские общины, изолировавшиеся от остального населения, вступающие в браки лишь между собой и порождавшие «устойчивые генетические группы». Позже расистские ученые ошибочно сочтут эти признаки достаточными условиями существования расы. Однако евреи «веками смешивались с другими европейскими народами» и были, безусловно, «хорошо интегрированы» в немецкое общество.

Вашер де Ляпуж в существование еврейской расы не верил. «В итоге евреи оказываются не расой, а национальностью, главной общей характеристикой которой является религия и особая психология – результат небольшой ханаанейской примеси. Да, они рассеяны среди других народов и порой действительно являются для них тяжелым бременем, но в антропологическом смысле расы израильтян не существует… Преследования, которым они стали подвергаться повсюду, постепенно удалили из их среды явно выделявшиеся элементы – вместо пресловутой вездесущности евреев перед нами лишь еще один, и довольно любопытный, пример социального отбора». Следовательно, общность народа, называемого «евреи», основана на «психологической конвергенции», а не на физиологических или таксономических чертах. Быть евреем – по Вашеру де Ляпужу – значит принадлежать некоторой группе с «еврейской ментальностью», которая является результатом религии и традиции.

Пишо говорит в заключение: «Понятие расы – еврейской или любой другой – никогда не имело того субстанционального статуса, которым его наделяли историки». Это означает, что идея «расы» не имеет под собой научной основы. Но как раз потому, что строгого определения этого понятия не было, евреев могли называть расой, «хотя в их случае не было никакого ясно определенного биологического критерия. Считали ли эту квази-расу низшей? Не совсем так. Она была, скорее, «нежелательной». Вашер де Ляпуж, хотя и является антисемитом, не считает евреев низшей расой. Скорее, он рассматривает их в качестве модели для создания новой аристократии естественными или евгеническими методами». И здесь Пишо приводит слова Гитлера, которые тот продиктовал Борману в берлинском бункере в один из своих последних дней: «Еврей – по сути чужак, и еврейская раса – это прежде всего общность ума, сформированного веками преследований, которым они подвергались»²⁴¹. Есть несколько свидетельств того, что Гитлер против воли восхищался евреями, прежде всего из-за несгибаемого духа их народа и замечательного интеллекта. Но это тайное восхищение лишь подливало масла в огонь его яростной, сумасшедшей ненависти.

Деньги

В первые десятилетия XX века в Германии еще была очень влиятельна средневековая система гильдий, и каждый желающий заняться каким-либо ремеслом вынужден был с этим считаться. Например, Эмиль Морис, человек с еврейскими корнями, личный шофер Гитлера, поначалу был подмастерьем и зарабатывал на жизнь починкой часов. Затем он делал то же самое уже в собственном магазине и в итоге стал часовых дел мастером. Порой Гитлер заказывал у него золотые часы для подарков в особых случаях²⁴².

Устойчивость этого средневекового обычая в обществе, которое на поверхности выглядит современным, – это симптом, знакомый нам по нескольким последним главам. Средневековые привычки оставались частью менталитета среднего класса, и это стало причиной его отсталости, в то время как ускоренное промышленное развитие определяло условия жизни низших классов. Уважительное отношение к традиционным ремеслам соответствовало устаревшему отношению к деньгам: в идеях капитала и процента чувствовалась угроза. Рождались теории, подобные теориям Готфрида Федера, который ратовал за то, чтобы мир вернулся к некоему подобию бартерной экономики. Евреев тесно связывали с мировым капитализмом. Подозревали даже, что они управляют развитием капиталистической системы по всему миру. И если что-то и было синонимом еврея – так это деньги.

И между тем, евреи не всегда были «народом денег». «В Египте и на Ближнем Востоке они главным образом занимались сельским хозяйством; в других местах их основной деятельностью были разнообразные ремесла, в частности изготовление и окрашивание тканей, которое кое-где они практически монополизировали. Но они также были ювелирами, стеклодувами, изготовляли бронзу и железо». Апостол Павел делал палатки, а Барух Спиноза зарабатывал на жизнь полировкой линз. «Некоторые были простыми рабочими, другие жили торговлей или занимались гуманитарными науками. И все же, как справедливо замечает историк Дж. Жустер, “ни один античный автор не делает из них типичных торговцев. Нигде не встретишь отождествления евреев с торговлей, несмотря на то, что несколько столетий спустя это станет общим местом”.

Евреи также имели репутацию хороших профессиональных солдат, они сражались и охраняли границы римской империи. Евреи были и администраторами, порой очень высокого ранга. В имперской иерархии среди евреев были и всадники, и сенаторы, и легаты, и даже преторы. К этому можно добавить и то, что евреи, жившие в диаспоре, как правило, употребляли язык и носили одежду той провинции, где жили. Это значит, что с лингвистической и культурной точек зрения евреи были “ассимилированы” – они даже придавали своим именам латинскую или греческую форму. Из всего этого можно заключить, что они вовсе не страдали от какой-то особой враждебности, и ничто, кроме религии, не выделяло их из мозаичной массы народов, населявших Римскую империю»²⁴³.

Ассоциация евреев с деньгами, видимо, была результатом того, что их уподобляли Иуде Искариоту с его тридцатью серебрениками. «В первые столетия христианства миф о еврейской расе жадных паразитов добавлял силу мифу о евреях – убийцах бога. По мере ослабления римского влияния, католическое духовенство набирало силу и все больше ограничивало деятельность евреев. Это создавало основу для бесконечных спекуляций о якобы приверженности евреев к обману в мелкой торговле, посредничестве и ростовщичестве, а также упреков в том, что они не желают ассимилироваться, предпочитая паразитические и непродуктивные коммерческие виды деятельности, с тем чтобы захватить в свои руки местную и международную торговлю и вредить честным христианам… На евреев нападали за их якобы нежелание заниматься продуктивной деятельностью – история христианства изобиловала пророчествами, создавшими условия для своего собственного осуществления. Дело в том, что к этому евреев вынудила именно враждебность христиан. Вплоть до XVIII века, за редкими исключениями, они были вынуждены заниматься самыми низшими, самыми презираемыми и наименее прибыльными видами коммерции» (Джон Вайсс²⁴⁴).

Еврейские торговцы пришли в Европу «по пятам римских легионов». Они снабжали легионеров предметами роскоши, любопытными вещицами и вносили какое-то разнообразие в тяжелую жизнь этих профессиональных вояк. «Первые еврейские поселенцы в Европе были международными торговцами, поставлявшими продукты с Ближнего Востока, из Индии, Китая и Испании. Вдоль главных европейских торговых путей и в городских центрах вскоре выросли небольшие процветающие еврейские общины. К IX веку европейские евреи достигли значительных успехов в международной торговле, и слова “еврей” и “купец” стали почти синонимами. Наряду с христианскими “торговыми народами” – греками, сирийцами и итальянцами – евреи были предвестниками наступающего нового общества… Вплоть до наших времен богатство некоторых заметных членов еврейской общины вызывало “праведный гнев”, однако существование не менее богатых торговцев-христиан воспринималось спокойно»²⁴⁵.

По мере того как положение евреев становилось все менее устойчивым, или, пользуясь современной терминологией, с ростом антиеврейской дискриминации у них оставалось все меньше выбора. «Изгнанные из других профессий, евреи вынуждены были оставаться в торговле. Им, как и другим купцам, было сподручно давать деньги в долг, так как они обладали ликвидным капиталом. Евреи никогда не доминировали на денежном рынке, хотя бы потому, что их было мало, но они преобладали в некоторых районах, в особенности там, где крестьяне не имели возможности занимать у христиан, вкладывавших деньги в дела более прибыльные… Большая часть кредитных операций в Европе фактически осуществлялась клерикальными и монашескими организациями [например, тамплиерами], а также мирскими торговыми группами: ломбардцами, сицилийцами, греками, венецианцами – всё это христиане. Да и сам Ватикан был известен своей изощренной кредитной деятельностью». Можно вспомнить, что иудаизм, так же как христианство и ислам, осуждал грех ростовщичества. «Известны жалобы на христиан, требующих большие проценты, чем евреи, – ростовщичество было проблемой и там, где никаких евреев не было»²⁴⁶. Начиная с этого времени, жалобы на евреев обретают более-менее стандартную форму, их проступки изобретаются или преувеличиваются, причем одновременно с этим закрывают глаза на проступки христиан, в особенности в делах, касающихся денег.

Для евреев – этому их научила история – деньги были спасательным кругом и поэтому обрели священный ореол. Но это вовсе не значит, что они были центром всего их существования или что евреи были координированной мировой силой, контролирующей все денежные потоки и, следовательно, вершителями судеб мира. Конечно, они были человеческими существами со всеми людскими добродетелями и пороками. Однако большая часть тех общих черт, что выделяла их из общей массы в странах, подобных Германии, была навязана им прошлым. При этом, несмотря на разветвленные связи между общинами, они никогда не были координированной мировой силой. Одна из причин этого в том, что, будучи народом интеллектуальным, они были слишком индивидуалистичны и слишком отличались друг от друга. «Вопреки антисемитским мифам можно утверждать, – заключает Джон Вайсс, – что немецкая экономика была бы практически той же самой, даже если бы никаких евреев в Германии не было». И еще: «На тот момент евреи не представляли – и не представляли никогда – угрозы Германии. Разве что в антисемитских мифах»²⁴⁷.

Ум

«Интеллект – смертный грех евреев», – сказал некий Фридрих Генц. Действительно, евреев всегда считали умным народом, отчего их боялись и ненавидели. Сам Гитлер писал в «Майн Кампф»: «Умственные способности еврея оттачивались тысячелетиями. Сегодня еврея считают “умным”, и в некотором смысле он сотни лет таким и был. Однако его умственные способности не являются результатом внутреннего развития, они оформились в процессе усвоения наглядных уроков, которые он получал от других… Так как евреи никогда не имели собственной цивилизации, они всегда заимствовали основу для своей интеллектуальной работы у других. Ум еврея всегда развивался через использование готовых культурных достижений, которые он находил в своем окружении».

Представление о том, что ум еврея сух, стерилен, неспособен к творчеству и паразитирует на жизненной силе и творчестве других, было стереотипом. «Еврейский интеллект никогда не будет творить, он будет лишь разрушать, – писал Гитлер. – В течение нескольких лет евреи будут прилагать усилия к уничтожению всех, кто воплощает в себе интеллект нации. Лишая народ его естественных вождей, они готовят ему рабскую судьбу и вечное иго»²⁴⁸. Скорее, это намеревался делать он сам и ему подобные – Сталин и Пол Пот.

Леон Поляков пишет в своей «Истории антисемитизма»: «Можно сказать, что еврейская история началась в 586 году до н.э. в Вавилонии [где были пленены два оставшихся иудейских племени] … Именно там была рождена нерушимая верность Сиону, искоренены последние остатки идолопоклонства, а Пятикнижие обрело свою законченную форму. И, что особенно важно, изгнанники извлекли там уроки из своей истории, им удалось придать смысл всем ее перипетиям и твердо уверовать в этот смысл. Именно там они обрели историческую память о том, что они евреи».

В Вавилонии большинство евреев было земледельцами. Изучая этот период, понимаешь, «до какой степени мудрецы Израиля ценили ручной труд. В то время он был занятием большинства и ставился много выше торговли». Именно в Вавилонии Талмуд был кодифицирован в окончательной форме, и если там есть пункт, не вызывающий разногласий, так это, согласно Полякову, «абсолютное главенство образования. Как выразительно сказано в одном тексте: “Весь мир держится дыханием ученых”. В другом месте утверждается, что лишь вид учителя с учениками еще может отвратить от этого мира гнев божий. С тех времен и до сего дня еврейское обучение является обязательным, бесплатным и всеобщим»²⁴⁹.

Много столетий спустя, когда «спасительные деньги» стали для еврея «драгоценностью, без которой было невозможно выжить во враждебном и завистливом мире», «внутренний мир учения стал таким же необходимым противовесом. Рабби веками ставили изучение Закона превыше всех земных благ, но никогда еще этому предписанию не следовали с таким истовым рвением. Евреи на севере Франции и в Германии погрузились в Талмуд воистину с маниакальным усердием, они беспрестанно, день и ночь разбирали его в синагогах. В одном тексте говорится: блаженны заучившиеся до смерти. Так сформировалась знаменитая еврейская двойственность: с одной стороны, деньгам придавалось слишком много значения, так как без денег можно было погибнуть или подвергнуться изгнанию, с другой стороны, слишком высоко ценимые деньги становились объектом презрения, и первое место отдавалось другим ценностям». Так развивался ум и высокая культура народа, «который читал тысячелетиями». «Раввины беспрестанно утверждали, что с учением ничто не сравнится и что помочь бедным детям получить образование – это самое благочестивое деяние, превосходящее даже сооружение синагоги»²⁵⁰.

Как только евреи получили равные права и возможность (относительную) свободно выбирать свой жизненный путь, их интеллектуальные способности стали очевидными для всех, в особенности в области высшего образования. «Относительное количество студентов-евреев было высоким, – пишет Джон Вайсс о последних десятилетиях XIX века. – На 100 тысяч мужчин каждого вероисповедания в Пруссии на католиков приходилось 33 студента, на протестантов – 58, а на иудеев – 519. В 1885 году один из восьми берлинских студентов был евреем, хотя те составляли меньше одного процента населения страны. В Вене диспропорция еще больше бросалась в глаза. Отчасти это было естественной реакцией на дискриминацию. Студенты, происходившие из высшего класса, обладали связями, средний класс мог выбиться в люди, опираясь на способности, но иудей-мужчина, чтобы избежать дискриминации, должен был культивировать высочайшее профессиональное мастерство: образование означало свободу… Евреи предпочитали изучать юриспруденцию и медицину, так как карьерный рост здесь не зависел от организационной дискриминации. Но это также означало, что в этих областях они конкурировали с немцами, которые не могли рассчитывать на семейные связи и боялись стать пролетариатом с образованием. Поэтому юристов и медиков было непропорционально много в нацистской элите – именно они были самыми радикальными расистами как в Австрии, так и в Германии. В западных странах университетское образование обычно означало меньший уровень расизма и консерватизма, в Германии же наоборот: для карьерного роста было необходимо подчеркивать свою расовую принадлежность и отождествляться с интересами правящего класса…»

Неудивительно, что евреев обычно ассоциировали с Просвещением, с подъемом разума в Европе, хотя они и не имели никакого отношения к идеям, сформулированным философами-просветителями. Напротив, как мы уже заметили, некоторые философы-просветители, например, Вольтер и Даламбер, были язвительными антисемитами. Но именно Просвещение подготовило Французскую революцию, а значит, и уравнивание евреев в правах. В «Наполеоновском кодексе» им придавался равный с другими народами статус – Наполеон вводил его во всех завоеванных им странах. С тех самых времен евреев стали отождествлять с «французским духом», несмотря на то, что в самой Франции им яростно противостояли националисты и правые католики, а их раввины решительно осуждали французский деизм и атеизм. И все же большинство ассимилированных евреев видело в идеях свободы и равенства дорогу к собственной свободе, возможность, которой их народ до тех пор был лишен. В политике их можно было найти в середине политического спектра, среди либералов. А некоторые, более прогрессивно или революционно настроенные, вступали в ряды социалистов и коммунистов.

Социалисты и коммунисты

Хотя слово «социалистическая» и входило в название партии национал-социалистов, Гитлер понимал его в особом смысле. Оно употреблялось главным образом для того, чтобы привлечь рабочих – что являлось целью общества Туле, когда оно поручило Антону Дрекслеру и Карлу Харреру сформировать партию. Гитлер умел жонглировать словами и концепциями. Например, его «истинная демократия», которую он называл также «немецкой демократией», означала иерархическое общество, организованное на «принципе фюрера», что, конечно, было не демократией, а прямой ее противоположностью. Точно так же «социализм» не означал для него подъем четвертого сословия в борьбе с буржуазным обществом с целью более справедливого распределения общественного богатства – он означал полную интеграцию в тело Народа, убивающую всякую индивидуальность.

В действительности Гитлер – великий вождь, художник и гений – глубоко презирал рабочих, скрывая это лишь тогда, когда хотел привлечь их в свою партию или когда ему был необходим их вклад в подготовку Германии к войне. Для него рабочие были частью пресловутой «тупоголовой массы». Истинные социалисты – такие как молодой Геббельс или братья Штрассеры – скоро столкнулись с тем, что Гитлер думал по этому поводу в действительности. Не пройдет и нескольких недель после прихода Гитлера к власти, как партии социалистов, коммунистов и профсоюзы также поймут это.

Социализм, а также коммунизм (и капитализм!) были изобретены евреями для захвата власти над миром, поэтому те, кто знает истину, должны всеми силами с ними бороться. «Мой социализм – это нечто отличное от марксизма, – говорил Гитлер Герману Раушнингу. – Мой социализм – это не классовая борьба, это порядок. Кто представляет себе социализм как восстание и движение самих масс, тот не является национал-социалистом. Революция – это не представление, которое устраивают массы. Революция – это тяжелая работа. Массы видят шаги лишь тогда, когда они уже сделаны, но какая чудовищная работа необходима для того, чтобы сделать хоть один шаг вперед, это выше их понимания – так оно и должно быть… Национал-социализм – это то, чем был бы марксизм, избавься он от этой абсурдной, искусственной связи с демократическим порядком»²⁵¹.

Конрад Хайден, непосредственный свидетель и участник описываемых нами событий, в своей биографии Гитлера пишет: «Нельзя отрицать того, что процент евреев в руководстве социалистических партий на европейском континенте был относительно высоким. Интеллектуалы буржуазной эры еще не открыли для себя рабочих, и если рабочим в руководители был нужен человек с университетским образованием, оставались только евреи, которые, быть может, и желали бы стать правительственными чиновниками или судьями, но ни в Германии, ни в Австрии, ни в России это было невозможно. Однако несмотря на то, что многие лидеры социалистов были евреями, лишь немногие евреи были социалистами. Назвать всю массу современного еврейства социалистической, тем более, революционной – это просто глупый пропагандистский анекдот. Воображаемый еврей, описанный в “Протоколах сионских мудрецов”, якобы хочет подчинить своей воле нации путем революционного восстания масс. Реальный же еврей из Италии, Германии или Франции, чтобы стать социалистом и пойти к рабочим, должен был прежде всего восстать против своей семьи и своего класса…

Еврейский социалист, как правило, оставлял религию своих отцов, а значит, становился ревностным последователем “религии прав человека”. Такому идеалисту, непрактичному даже в выборе собственной карьеры, зачастую оказывались не по силам испытания практической политики – его отметали в сторону более крепкие, не такие сентиментальные лидеры, пришедшие из нееврейской среды. Исторический пример такой смены социалистических лидеров дает Советская Россия в период с 1926 по 1937 год, когда еврейское в большинстве своем руководство революционного периода (Троцкий, Зиновьев, Каменев) было сметено с дороги преимущественно нееврейской группой (Сталин, Ворошилов и им подобные)»²⁵².

В Германии и Австрии «сотни тысяч» представителей правящего класса верили в угрозу «иудео-большевизма», в особенности потому, что после Первой мировой войны новые правительства «возглавили социалисты, а их всегда считали еврейским фронтом», – пишет Джон Вайсс²⁵³. Страх революции был главным образом следствием революции в России – о ней ходили самые жуткие, зачастую обоснованные слухи. Более того, большевистские вожди сами провозгласили, что их революция – это революция мировая, а Германия – ее следующая цель. К тому же марксистские лидеры давно считали идеальной страной для пролетарской революции именно Германию, никто и не думал об отсталой аграрной России.

«Большевистская пропаганда провозгласила, что грядет завоевание Германии силами международного пролетариата. Это должно было стать решающим шагом к мировой революции. Тайная активность советских агентов, постоянные волнения, советская революция в Баварии, Рурское восстание в 1920-м, а в следующем году – бунты в центральной Германии, восстания в Гамбурге, а затем в Саксонии и Тюрингии – все говорило о реальности угрозы перманентной революции, исходящей от Советского режима»²⁵⁴. (Фест не упоминает здесь восстание Спартаковцев в Берлине под руководством Розы Люксембург и Карла Либкнехта, возможно, потому, что им не руководили из Москвы напрямую.) «Эта угроза, – пишет Фест, – была ведущей темой в Гитлеровских речах раннего периода». В условиях постоянных волнений в Германии и непосредственного, болезненного опыта революции в Мюнхене Гитлеру не составляло труда «заводить» аудиторию, сдабривая при этом свои речи острым антисемитским соусом.

Каковы же действительные факты, какова была численность еврейского руководства социалистических и коммунистических движений и революций? «Публика, возбужденная потоком памфлетов, подчеркивающих наличие евреев в большевистском руководстве, не знала, что их было там лишь 7 процентов, и это при том, что евреи составляли 12 процентов прослойки, откуда приходили большевистские лидеры… В период с 1900 по 1920 год число евреев, выбравших революцию, никогда не превышало числа евреев, бежавших из России. В 1920 году наибольший процент национальных меньшинств в большевистском руководстве составляли россияне немецкого происхождения, следом шли евреи, грузины и армяне. Эта информация не вписывается в расовые стереотипы… Подавляющее большинство политически активных евреев поддерживало меньшевиков [умеренных социалистов], которые отвергали большевистскую диктатуру и боролись за демократическую Россию. Немецкие социал-демократы, включая самых радикальных, таких как Роза Люксембург, также боялись успеха большевиков. Лишь во время Гражданской войны, когда встал выбор между царизмом и Лениным, многие молодые евреи выбрали большевиков – при этом они были атеистами, иначе в партию было не вступить» (Джон Вайсс²⁵⁵). Общее число евреев, убитых на Украине белыми с 1918 по 1920 год превышало 60 тысяч.

Бесспорно, сразу после войны во главе Социалистической республики в Мюнхене и рабочих советов стояли евреи, в большинстве своем приезжие. Нацистская пропаганда годами пугала ими народ. Хаос, созданный этими левыми дилетантами, а также преступления, совершенные ими, предоставят неистощимый набор аргументов витийствующему Гитлеру. Разумеется, он ни разу не упомянет, что среди оплакивавших еврея Курта Эйснера был и он сам, с красной повязкой на рукаве.

Принимая все это во внимание, довольно иронично выглядит тот факт, что еврей Карл Маркс, любимая мишень Гитлеровской антисемитской риторики, сам всю жизнь был антисемитом. «Карл Маркс, архетип предполагаемого еврейского рабочего лидера, вышел из крещеной еврейской семьи, и его отношение к иудаизму можно охарактеризовать лишь как антисемитизм. Дело в том, что под евреями он понимал антисоциалистические или аполитичные иудейские массы, к которым он, как настоящий социалист, питал холодное презрение»²⁵⁶. В 1843 году он написал памфлет «Еврейский вопрос», в котором нападает на иудеев с не меньшей яростью, чем Гитлер. «В чем основа еврейской религии? – Практическая нужда, эгоизм… Деньги – вот ревнивый бог Израиля, перед которым должны отступить все иные боги… Банковский билет – вот истинный бог евреев… Еврейский Закон, в котором нет ни принципов, ни разума, – это всего лишь религиозная карикатура на мораль… Социальное освобождение евреев означает лишь социальное освобождение иудейской общины…» И так далее. Леон Поляков сухо замечает: «Заметно, что он употребляет термин “еврейский” лишь по отношению к другим и никогда по отношению к себе»²⁵⁷.

Фронтовики

Ни один момент в истории не дает такого ясного представления о еврейской дилемме, как самое начало Первой мировой войны. Рост антиеврейских настроений следовал по восходящей кривой неистовствующего германского национализма. Однако именно в то время евреи дали неопровержимые доказательства своей любви к Германии, отдавая свои жизни за эту страну. И независимо от всех аргументов «за» и «против», их вклад в Первую мировую войну останется памятником тому, чем могла бы стать Германия, если бы фюрер не раззадорил и не спустил с цепи иррациональные и эгоцентричные чувства своего Народа.

«Когда началась Первая мировая война, евреи, как и другие граждане Германии, были охвачены патриотическими чувствами. Они стекались на призывные пункты с тем же бараньим энтузиазмом. В армию вступило около 100 тысяч евреев (каждый шестой, считая женщин и детей). Из них 80 тысяч побывали в траншеях на передовой, 35 тысяч получили награды за храбрость, 12 тысяч были убиты. “Евреи были патологическими патриотами, – говорит рабби Принц. – Мой отец воевал, а дед был ранен в 1866 году в войне с австрийцами. Он необыкновенно гордился этим… Еврейское население в Германии составляло только полпроцента. Еврейские потери в войне – три процента”»²⁵⁸.

Несмотря на все это, вклад евреев в национальное дело Германии не получил справедливой оценки, напротив, их обвиняли в предательстве. «Евреи сражались на обеих сторонах фронта, однако считались одним народом, поэтому они подвергались большой опасности. Газетчики в стане союзников обвиняли их в симпатиях к деспотизму и предательстве либеральных принципов, немцы же – в тайной предрасположенности к союзникам, так как евреи считались либералами. В действительности же, еврейские общины поддерживали, как могли, воинские усилия тех стран, где жили… Немецкие евреи надеялись, что их жертвы в войне убедят всех в их патриотизме. И действительно, поначалу – во имя национального единства – немецкий антисемитизм приумолк», – пишет Джон Вайсс.

Однако «скоро расизм стал даже сильнее, чем до войны, причем эти чувства подогревались немецкой армией. Когда евреев стали обвинять в бездействии, генеральный штаб запросил сведения о числе евреев на фронте. Полученные данные не были опубликованы, так как оказалось, что число евреев, павших в сражениях, в точности соответствовало проценту потерь городского населения и было чуть меньше средних данных по стране (крестьяне страдали больше всего). Если же принять во внимание общий уровень образованности и профессиональных навыков, необходимых для выполнения тыловых задач, евреев погибло больше, чем можно было бы ожидать. Почти половина тех, кто служил, получила награды. В армии, известной своим презрительным отношением к евреям, эти награды должны были быть заслужены вдвойне. Антисемитские чувства на фронте были так сильны, что еврейских офицеров порой удивляло, что их приказания исполнялись»²⁵⁹. (Офицер, представивший капрала Гитлера к Железному кресту 1-й степени, был евреем.)

Марбургский профессор философии Герман Коген писал в 1916 году: «Как немцы, мы хотим быть евреями, но как евреи – немцами». Ему казалось, он видит, как в исторической перспективе немцы и евреи сливаются воедино. «С этой точки зрения, – пишет Дитрих Брондер, – евреи при всех обстоятельствах, даже в гитлеровских армиях, выказывали себя немецкими солдатами. И они не уступали ни в чем своим товарищам-неевреям, несмотря на то, что их часто оскорбляли, как, например, в клеветническом памфлете, распространявшемся в 1919 году на улицах Берлина: “Они везде, куда ни глянь, но в окопах – ни одного!”».

«Когда во время Первой мировой войны одна антисемитская газета напечатала провокационную статью, обещая премию в тысячу марок любому, кто сможет указать хотя бы одну мать-еврейку с тремя сыновьями, пробывшими на фронте хотя бы три недели, рабби Фронд-Ганновер назвал двадцать матерей, выполнивших это условие, только из его общины, и он мог назвать семьи, где на фронте было по семь и по восемь сыновей», – пишет Дитрих Брондер. Затем он рассказывает об участии евреев в войнах Германии и об их наградах. В Первой мировой войне было награждено 35 тысяч евреев, из которых тысяча – Железным крестом 1-й степени и 17 тысяч – Железным крестом 2-й степени, 23 тысячи получили повышения, 2 тысячи стали офицерами. 10 тысяч евреев вступили в армию добровольцами. Национальная ассоциация еврейских фронтовиков, основанная в 1919 году, насчитывала 35 тысяч членов. «В октябре 1933 года, когда Гитлер уже взял всю власть в свои руки, они еще хотели «в духе истинной воинской дисциплины стоять за Германию до последнего», но в 1939 году их разогнали. В 1941 году евреям запретили носить воинские награды. А с 1942 года для евреев-ветеранов перестали делать исключение, их наравне с другими посылали в Терезин и Освенцим»²⁶⁰.

Всемирный заговор

Одним из самых распространенных обвинений против «международного еврейства» было обвинение в заговоре: евреи собираются овладеть миром, чтобы эксплуатировать его, при этом и правые, либеральные и капиталистические, и левые, социалистические и коммунистические движения используются для достижения цели «избранного народа», которому их бог обещал власть над землей. Здесь нелишне заметить, что подобные замыслы приписывались не только евреям. С гораздо большими основаниями их можно было приписать большевизму, который открыто провозгласил своей целью совершение мировой революции; стремление же Советского Союза к мировому господству станет основным мотивом истории XX века. Католическая церковь веками работала для того, чтобы действительно стать всемирной. Более того, в предыдущей главе было показано, что целью самого Адольфа Гитлера было завоевание всего мира для арийской расы господ. Именно это звало его на борьбу с мнимым всемирным еврейским заговором, о котором трубили пресловутые памфлеты наподобие «Протоколов сионских мудрецов», но которые так никогда и не смогли подкрепить свои обвинения доказательствами. «Этот тезис о мировом еврейском заговоре, о направляемом из некоего центра, то есть о расово обусловленном, методично осуществляемом завоевании мира евреями настолько абсурден, что лишь очень ограниченный, болезненный ум и соответственно окостеневшая душа может принять эту очевидную фальсификацию всерьез» (Кристиан Центнер²⁶¹).

Согласно Роберту Джексону, одному из главных обвинителей на Нюрнбергском процессе в 1946 году, в Германии евреев «было так мало, что они были беспомощны, но все же достаточно для того, чтобы их можно было сделать пугалом». Имеются бесчисленные документы, говорящие о садистских наклонностях штурмовиков и молодежи из Гитлерюгенда, которые могли унизить и избить любого еврея, разгромить его магазин, и все это без какой-либо попытки сопротивления с его стороны. Войдя во вкус, они были готовы на большее. До сих пор поражает тот факт, что еврейские толпы сотнями тысяч безропотно шли, «как агнцы на заклание». Рауль Гильберг объясняет это так: «В диаспоре евреи всегда были в меньшинстве и жили в постоянной опасности, но они усвоили, что могут умилостивить и задобрить своих врагов и тем самым отвести грозу и избежать гибели. Это был урок длиной в две тысячи лет. Евреи не могли неожиданно переключиться, [когда их руководители поняли], что современная индустрия убийства действительно способна уничтожить всех евреев Европы»²⁶². «Простой истиной является то, что еврейская прослойка была слабой, уязвимой и никогда не вынашивала агрессивных замыслов против Германии», – пишет Роберт Вистрич²⁶³.

Леон Поляков ищет причины этой безропотности и находит ее истоки в средних веках, когда после резни, устроенной крестоносцами в Вормсе, Майнце и других местах, «мученичество стало чем-то вроде обычая… Каждая новая жертва христиан становилась воином, павшим во славу Имени; погибшему часто давался титул “кадош” (святой), происходило нечто вроде канонизации… Убийство родителями своих детей [чтобы предотвратить их крещение или их убийство христианами] стало интерпретироваться в свете жертвоприношения Авраама, а история патриарха и его сына, под именем “акеда” (жертвоприношение Исаака), стала символом еврейского мученичества»²⁶⁴.

Тем не менее, это «расхожее клише, утверждение о том, что евреи не противились своим убийцам и просто шли, “как скот на бойню”, не является ни точным, ни заслуженным… Эта безоговорочная критика их поведения упускает из виду то, до какой степени нацисты скрывали истинные цели своей еврейской политики. Они сознательно поддерживали ложные надежды на то, что уступчивость и труд могут стать для евреев спасением», – пишет Вистрич.

И он продолжает: «Выражение “как скот на бойню” также упускает из виду тот факт, что сама идея полного физического уничтожения была настолько беспрецедентна, что большинству евреев (и неевреев) она просто могла казаться плодом больного воображения. Также забывают о том, до какой степени евреи в гетто были истощены и деморализованы, отрезаны от мира. Недооценивают и устрашающий эффект коллективных наказаний, которые нацисты применяли при малейшем признаке сопротивления. Понимание того, что месть будет ужасающей, отбивало охоту к вооруженному сопротивлению по всей Европе. Военнопленные союзники и сотни тысяч русских пленных бунтовали крайне редко, несмотря на то, что их караулила горстка охранников. Однако против них редко выдвигают обвинения в пассивности. С ними, между тем, не обращались так бесчеловечно, как с евреями в гетто и в нацистских лагерях.

На евреев порой охотились, как на диких зверей. Другие народы не переживали ничего подобного. Ситуацию ухудшало то, что их окружение – во всяком случае, в Восточной Европе – зачастую было враждебным и антисемитским. Даже если им удалось бы бежать, еврейские мужчины были обрезаны, часто отличались характерными чертами лица, бородами, типичной одеждой. Несмотря на все эти препятствия, евреи все же восставали – в гетто Варшавы и Белостока, в лагерях смерти Треблинк, Собибор и Освенцим. Если им удавалось бежать от своих мучителей, они присоединялись к партизанам»²⁶⁵. Вооруженные восстания произошли, по крайней мере, в «двадцати гетто Восточной Европы». Самым известным является Варшавское восстание с 19 апреля по 5 мая 1943 года, когда тысяча евреев, вооруженных легким огнестрельным оружием, гранатами и бутылками с зажигательной смесью, противостояла трем тысячам элитных солдат СС с крупнокалиберными пулеметами, гаубицами, броневиками и артиллерией, к которым позже присоединились танки и бомбардировщики.

Решающим же аргументом, снимающим с евреев подозрения в захвате власти над миром, является нежелание правительств (якобы находившихся под еврейским влиянием) впустить в свои страны евреев, пытавшихся бежать из Германии после гитлеровского переворота. «Еврейская мировая мощь оказалась довольно бессильной», – замечает Конрад Хайден²⁶⁶. А Роберт Вистрич пишет: «Даже американское еврейство, ставшее к 1939 году богатейшей, значительнейшей и сильнейшей еврейской общиной в мире, было далеко от того, чтобы быть организованным лобби послевоенной эпохи, активным, дисциплинированным, сплоченным и способным направлять международную политику США. Напротив, в нем было так мало единства и уверенности в своих силах, оно было так запугано подъемом американского антисемитизма в период депрессии, что не сумело противостоять драконовским иммиграционным законам – и это решило судьбу европейских евреев. Почти то же самое можно сказать и о сравнительно малочисленной британской общине, хотя там отдельным евреям и удалось занять заметное место в жизни страны во время затишья между мировыми войнами»²⁶⁷.

Вопрос, почему евреям, народу с религией божественного откровения, выпала такая роковая и трагическая судьба, для стороннего наблюдателя остается без ответа.

Война и холокост

«Что касается евреев, то в этом вопросе Гитлер останется тверд, – пишет в своих воспоминаниях посол Франсуа-Понсе. – Он как-то сказал мне, что, на его взгляд, проблему можно было бы решить, собрав всех евреев мира на одном острове, скажем, на Мадагаскаре. Однако в действительности он считает, что единственным удовлетворительным решением проблемы будет лишь их полное уничтожение. Их нужно уничтожить как врагов арийской расы, виновников всех страданий Германии и остального мира. По существу, именно эта тайная мысль – полное уничтожение евреев – и вдохновляет все то, что делает он сам и его партия»²⁶⁸. Британский историк Ян Кершоу подтверждает слова французского посла: «Что касается Гитлера, то его основная идея – уничтожение евреев – оставалась неизменной с 1919 года, как бы ни менялись при этом непосредственные тактические соображения. Он обнажил свои намерения на съезде гауляйтеров партии в апреле 1937 года. Тогда, продолжая еврейскую тему, он сказал: “Я не бросаюсь в бой очертя голову. Если я хочу сражаться, я не говорю: «Сражайся!» Вместо этого я говорю: «Я хочу уничтожить тебя!» И теперь пусть моя ловкость поможет мне загнать тебя в угол, где ты окажешься беспомощным. И тогда ты получишь нож в сердце”».²⁶⁹

Все изучавшие жизнь Гитлера сходятся в том, что его отношение к евреям с 1919 года до самой смерти осталось неизменным. За день до самоубийства он удалился с одной из своих секретарш, Траудл Юнге, в отдельную комнату и объявил, что продиктует политическое завещание. Юнге надеялась услышать нечто, чего еще не слышал никто. «Наконец-то произойдет то, чего мы ждали все эти дни: объяснение происшедшего, исповедь, признание. Быть может, признание вины или оправдание. В этом последнем документе Третьего рейха будет сказана правда, поведанная человеком, которому уже нечего терять. Но мои ожидания не оправдались. Отстраненно, почти механически, фюрер произносил вещи, которые были уже давно известны мне, немецкому народу и всему миру»²⁷⁰. В последнем предложении своего завещания Гитлер предписывал назначенному им новому руководству страны «строго выполнять расовые законы и беспощадно бороться против отравителя народов, мирового еврейства».

В своем письме к Адольфу Глемичу по поводу евреев, написанному по просьбе капитана Майра в 1919 году – двадцатью пятью годами ранее, – Гитлер уже настаивал на необходимости «удалить евреев». Как мы видели в первых главах этой книги, ненависть Гитлера к евреям была феноменом, появившимся внезапно, и к этому имеет отношение его ментор Дитрих Эккарт. Возможно, именно он и разжег ее. Едва ли могло быть совпадением то, что капрал без будущего вступает в контакт с Немецкой рабочей партией, организованной по инициативе общества Туле, как раз тогда, когда начальник вежливо просит его изложить свое мнение по еврейскому вопросу для просвещения коллеги по армейской пропаганде.

Путь развития гитлеровского антисемитизма легко проследить: это ежедневные поучения Эккарта, «духовного отца нацизма» (Вистрич), это чтение и заучивание наизусть антисемитской литературы, из которой один только «Катехизис антисемитизма» (Antisemiten-Katechismus) снабдит его 650 страницами ссылок, это и его беседы с Альфредом Розенбергом, распространителем «Протоколов сионских мудрецов» и теоретиком антисемитизма. Почти через год после письма к Глемичу Гитлер произнес речь: «Почему мы антисемиты?». Здесь он развернул перед своей восторженной аудиторией план, остававшийся неизменным до самого конца его жизни, – разве что «окончательное решение» не называлось своим истинным именем, но, вероятно, подразумевалось. Вселенские масштабы столкновения ариев и евреев присутствуют во всем, что он когда-либо говорил или писал по этому вопросу, в том числе и в «Майн Кампф». «И если еврею с помощью марксистской веры удастся завоевать народы мира, его царственным венцом будет погребальный венок человечества, гибель этого мира… И сегодня я верю, что действую согласно воле всемогущего творца: защищаясь от еврея, я сохраняю творение господа»²⁷¹.

Гитлер умел говорить о мире – став канцлером, он стал известен в Германии и за ее пределами под именем «мирный канцлер», хоть и стал готовиться к войне немедленно, как только занял этот пост. Точно так же он знал, как умерять свои нападки на евреев и даже полностью воздерживаться от них тогда, когда того требовала политическая ситуация. Например, так было в хаотические, суматошные времена беспрестанных выборов в период, непосредственно предшествующий его «законному» приходу к власти. Но как только он достиг цели, он начал осуществлять свою программу, начиная с пункта номер один: война против евреев.

Все началось с бойкота еврейских магазинов, объявленного через несколько недель после Machtergreifung, захвата власти, за которым последовало поэтапное удушение еврейской общины. Постепенно евреи потеряли статус личностей, оказались вне закона, на положении хуже парий. Им еще позволялось жить, но едва-едва. Когда немцы поняли, что Гитлер и его коричневорубашечники действительно собираются делать то, о чем говорили, протестовать было уже поздно. Нюрнбергские законы окончательно закрепили то, что национал-социализм обещал евреям с самого своего зарождения. Исполнение этих обещаний неумолимо приближалось.

30 января 1939 года, во время торжественного празднования Machtergreifung, Гитлер произнес слова, которые Люси Давидович назвала «объявлением войны евреям». В действительности же это был смертный приговор – война евреям была объявлена за много лет до этого. К тому моменту Гитлер решил вторгнуться в Восточную Европу и понял, что военные действия могут стать идеальным прикрытием для решения проблемы евреев путем их физического уничтожения. «В своей жизни я часто бывал пророком и надо мной часто смеялись. В годы борьбы за власть смеялись над моим утверждением, что однажды я стану главой немецкого государства и одновременно вождем Народа и что тогда, помимо прочего, я решу еврейскую проблему. В первую очередь смеялись евреи. Думается, этот веселый смех сейчас застрял в их глотках. Сегодня я опять буду пророчествовать: если международному еврейству внутри и вовне Европы опять удастся ввергнуть народы в войну, результатом этой войны будет не большевизация земли с последующей победой еврейства, результатом будет уничтожение еврейской расы в Европе».

Одобрительные крики аудитории, раздавшиеся в ответ на эту угрозу – все это записано на пленку, – были оглушающими. Ликовала толпа в Кролл Опере, ликовали те, кто стоял у репродукторов на улицах городов и деревень или сидел у своих Volksempfänger (дешевая модель приемника, созданная специально для распространения нацистской пропаганды). Они не понимали того, что в действительности крылось за этими лживыми фразами. Правда, в Германии большинство уже перестало здраво мыслить, да это и не разрешалось. А здравомыслящему человеку было бы ясно, что евреям никогда не приходило в голову шутить над подъемом национал-социализма (хоть они и надеялись, что гроза пройдет стороной, и пытались убедить себя в том, что реальной опасности нет), что евреи не желали войны и что большевизм и иудаизм не идентичны.

Идея Гитлера состояла в том, чтобы объединить ведение войны с «окончательным решением» еврейской проблемы. На это указала Люси Давидович, заметившая, что каждый раз, когда Гитлер напоминал слушателям о своей угрозе 30 января 1939 года, он думал, что сделал это 30 сентября – в день вторжения в Польшу в самом начале Второй мировой войны. Война должна была стать дымовой завесой для осуществления тайного и по-человечески немыслимого плана. Как нацисты, так и обыватели постоянно говорили об «уничтожении», но это едва ли принималось всерьез. Евреев подозревали во всех грехах, над ними смеялись, издевались, порой били, но мысль о том, чтобы действительно убить кого-либо из них, не говоря уже об уничтожении всех поголовно, по-видимому, просто не приходила в головы. Конечно, «идеология смерти», распространившаяся в Германии, впоследствии серьезно способствовала реализации этой идеи. «Окончательное решение выросло на почве, подготовленной традиционным антисемитизмом и параноидальными иллюзиями, охватившими Германию после Первой мировой войны, а необходимым его условием стало появление Гитлера и национал-социалистского движения. Без Гитлера, харизматического лидера, считавшего уничтожение евреев своей миссией, “окончательного решения” не было бы. Без устойчивой самоуверенной антисемитской традиции (она помогала немцам добиться ясности в вопросе, кто же такие они сами) у Гитлера не было бы почвы, где он смог бы взрастить свою организацию и распространять пропаганду…

Антисемитизм был в центре системы верований Гитлера, его центральным политическим мотивом. Он верил, что является спасителем немецкого народа, способным уничтожить евреев, воплощавших в его глазах адские силы. Когда он говорил или писал о своей “святой миссии”, он использовал терминологию, свойственную милленаризму, вплоть до буквальной передачи выражения «тысячелетнее царство» словами “Тысячелетний рейх”. Мало того, он говорил о посвящении, спасении, искуплении, воскресении и божьей воле. В своих фантазиях он видел убийство евреев велением божественного провидения, а самого себя – избранным инструментом для его исполнения»²⁷².

Неписаный приказ

«Великий план [уничтожения евреев] был в голове Гитлера, – пишет Давидович. – Он не разъяснял его в виде конкретной стратегии. Ничто не записывалось. (29 апреля 1937 года он советовал руководителям НСДАП: “Все, что можно обсудить устно, никогда не должно документироваться, никогда!”) Он даже возвел свои методы сохранения тайны в стратегический принцип: как можно меньшее количество людей должно узнавать как можно меньше и как можно позже»²⁷³.

«Принимая во внимание структуру руководства нацистской Германии, можно уверенно утверждать, что операция таких масштабов, требующая огромных человеческих и материальных ресурсов – уничтожение миллионов людей по всей Европе, – была возможна лишь при согласии человека на самом верху, где сходились все нити», – пишет Петер Лонгерих в своей книге Der unbeschriebene Befehl («Неписаный приказ») о личной ответственности Гитлера. Он утверждает, что эту ответственность можно доказать, анализируя его многочисленные высказывания, а также разговоры с генералами, с группами людей режима, личные беседы. Гитлер старался, говорит Лонгерих, не давать прямых указаний, но создать «определенный климат», в котором исполнительные органы знали бы, что любая радикализация политики по отношению к евреям будет одобрена высшим руководством. Помимо этого, «Гитлер с глазу на глаз давал прямые устные приказы к началу отдельных операций по систематическому массовому уничтожению евреев»²⁷⁴.

То, что Лонгерих точно описывает ситуацию, подтверждают многочисленные свидетели, лично вовлеченные в этот исторический процесс. Альберт Шпеер говорил: «Ничто более или менее значимое не только не могло происходить без ведома Гитлера – это не могло происходить без его прямых указаний». И он повторяет слова Рудольфа Гесса: «Все важные решения Гитлер принимал лично»²⁷⁵. Кершоу цитирует Генриха Гиммлера: «Все, что я делаю, известно фюреру»²⁷⁶. Криста Шрёдер, одна из секретарш Гитлера, в послевоенном интервью восклицает: «Разумеется, Гитлер знал! Не только знал – это были его идеи, его указания!» И затем она рассказывает, как шокирован был Гиммлер, получив однажды от Гитлера настоящий приказ²⁷⁷. «Когда он не давал прямых приказов или инструкций, – пишет Роберт Геллатели, – всю иерархическую структуру полиции, юрисдикции и личного состава СС сверху донизу вдохновляли его идеи, его исполненные ненавистью речи и личные пожелания»²⁷⁸.

В чем была причина одержимости Гитлера евреями, которые словно «жили у него в голове»? «Я не знаю. Никто не знает. Никто даже не начал понимать этого», – с отчаянием сказал Алан Буллок после многолетних исследований²⁷⁹. «Причина Гитлеровского антисемитизма, несмотря на множество известных нам деталей, пока не нашла удовлетворительного объяснения», – сдержанно говорит историк Вернер Мазер²⁸⁰. А Иоахим Фест выражает это так: «Видимо, нам уже не понять глубинной основы его все возрастающей ненависти к евреям, ненависти, которая не угасала буквально до последних часов его жизни». «Он восторгался евреями, – говорит Фест. – Их расовая исключительность и чистота казались ему достойными восхищения не меньше, чем их чувство избранности, несгибаемость и ум. В сущности, он видел в них что-то вроде сверхлюдей со знаком минус. В одном из застольных разговоров он заявил, что даже германская нация с относительно чистой кровью стоит ниже их: если поместить в Швецию 5 тысяч евреев, они очень скоро займут все руководящие посты»²⁸¹.

Загадка Гитлеровской ненависти к евреям тесно связана с «его видением апокалипсического конфликта между арийцами и евреями» – к этому заключению мы пришли, анализируя «Майн Кампф». «Это была его собственная манихейская версия конфликта между богом и дьяволом, между Христом и Антихристом». Если у этой тайны и есть разгадка, ее нужно искать в загадочных событиях во время «превращения», когда в 1919 году, под влиянием капитана Майра и Дитриха Эккарта, Гитлер неожиданно становится экспертом в вопросах антисемитизма и очень интересным человеком, заслуживающим того, чтобы его поставили на позицию, с которой он мог начать завоевание Германии и воплощение в жизнь своего видения и миссии. Это может объяснить и то, каким образом конец уже был запрограммирован в начале: почему, диктуя завещание, в еврейском вопросе он все еще был тем же, кем стал тем летом в Мюнхене.

«Его идеология, план, которым он руководствовался, был доступен всем и одновременно оставался тайной для каждого». У Тревор-Ропера сложилось сходное впечатление – он писал о «стенах, воздвигнутых фюрером вокруг своих убеждений, за которые не проникал ничей взгляд. Быть может, там ничего и не было – лишь гигантское упорство ослепленного духа, приносящего все в жертву своему эгоизму, почитавшему лишь самого себя?»²⁸² (Но может ли это быть ответом на вопрос о причинах величайшего и трагичнейшего события в истории человечества? Всего лишь эго, почитавшее само себя?) Джон Лукач находит, что «Гитлер был очень скрытен, быть может, не менее скрытен, чем Сталин», и приводит его слова: «Вам никогда не раскрыть моих мыслей и намерений»²⁸³. «Чем выше ты находился, тем меньше знал», – поведал Гитте Серени Шпеер²⁸⁴. В дополнение к этим словам Шпеера можно привести подборку цитат из дневников Геббельса, показывающих, что «царя пропаганды» ставили в известность о некоторых важнейших решениях лишь постфактум.

«Гитлер никогда не открывал тайну своей миссии, – пишет Иоахим Кёхлер в своей книге Hitlers Wagner (стр. 20). – Суть его послания так и не была расшифрована (стр. 21) … Борьба с евреями была его крайне личным и крайне важным убеждением, которое не подлежало обсуждениям или объяснениям (стр. 98) … Он знал, что с политической стороны его невозможно атаковать, так как он скрывал свои цели в мистической тьме… Гитлера невозможно было описать или объяснить, и он остается таким и до сего дня (стр. 193) … В чем была сущность его личной истины, не знал никто… Гитлер был не политиком, который разрабатывает программу, а потом объясняет народу свои действия, – он был спасителем, посвященным тайного культа, который поставил перед собой задачу освободить мир от евреев… В действительности, немцам и не нужно было ничего знать, достаточно было веровать (стр. 334—335) … Совершенно очевидно, он держал в тайне то, во что верил с “гранитной” непоколебимостью (стр. 336) … “Когда мы уничтожим эту чуму [то есть евреев], – пророчествовал Гитлер во время похода на Москву, – мы сделаем для человечества то, что наши люди на фронте пока не способны понять”. Это также означало то, что эти люди не знали, ради чего они убивали и погибали сами. Вокруг ликовали, не зная почему. Они были в восторге, когда им сказали, какова ставка, они верили в его непогрешимость, потому что он требовал от них этой веры. Его успехи оправдывали его действия, его цели оправдывали все средства (стр. 337) … Гитлер никогда, ни единым словом не выдал, что планирует величайшее аутодафе в истории человечества (стр. 410)».