Говорить о жизни без боли – значит попросту тратить слова или расписываться в бесчувствии. Что еще такое жизненный опыт человека, как не накопление скорби и одновременное удивление от того, что мир все еще Божией милостью стоит? Стоит, хотя в любое время готов рухнуть по причине внутренних повреждений. Это касается и семьи. Семьи в первую очередь.
Нехватка денег, воландов «квартирный вопрос», бездетность, многодетность, борьба за гендерное равенство… Всего не перечислишь. Пьянство, разводы, аборты, измены, половая жизнь до брака – все это даже не начало списка скорбей. А еще «что делать, если жена зарабатывает больше?», «если теща живет с нами?», «если дети от первого брака не хотят называть отчима отцом?», «если с работы идти домой не хочется?». И так далее. Список вопросов представляет из себя то, что Гегель называл «дурной бесконечностью».
Мир без обычной, нормальной семьи – это адская прихожая.
На эти вопросы могут быть ответы точечные и частные. Или обширные и «для всех». Временами ответов может не быть. Но дело не в этом. Дело в том, что самое главное – это правильные отношения между мужем и женой. Эти отношения можно называть отношениями правильной подчиненности, скрепленной любовью. Нет любви и подчиненности, значит, нет и брака, а есть мучение и очередная рана на гноящейся плоти мира. Мир без обычной и нормальной семьи – это близкая, самоубийственная перспектива нашей хваленой цивилизации. Мир без семьи – это адская прихожая.
Людям почти всегда не хватало денег. Люди почти повсеместно и жили, и живут в большей или меньшей стесненности. Но ведь брак-то был! Семья с большой буквы была, а теперь она на глазах исчезает. Значит, дело не в деньгах, не в обидчивости, не в тещах и свекровях и не в гендерных правах. Дело в том, что люди перестали что-то важное понимать и чувствовать. Православные – не исключение.
Если поверхностное православие большинства причесать против шерсти мелким гребнем, мы вычешем оттуда всех «блох» современной антихристовой цивилизации. Мы дети своей эпохи, и, значит, там будет вера в прогресс, брезгливый страх перед «темным прошлым», мечты о самореализации (вовсе не о служении и самоотдаче), крайний индивидуализм, поверхностность суждений. Там еще будет знание прав и полное забвение обязанностей. Вот и говори с таким человеком совершенно ровным голосом. Для этого нужно либо море всепобеждающей любви, либо полное безразличие.
Женщина – главное сокровище мужчины. Если, конечно, она женщина во всей благоуханной многозначности этого красивого библейского слова. Один товарищ рассказывал мне, что во время войны на Кавказе, когда Советский Союз распался и соседи стали врагами, он был в ополчении. Они защищали село от превосходящих сил врага.
Нет такой стиральной машинки, в которой бы отстирывались подлость, глупость и самолюбие.
Большинство ополченцев предлагали увести детей и женщин подальше в тыл. Но была и другая точка зрения – оставить. И вот почему. «Если за спиной у нас не будет жен, мы убежим, спасая собственные жизни. Не умирать же нам за дома и кухонную утварь? А если они будут за спиной, мы умрем, но не сдадимся. Мы точно умрем, потому что зачем тебе жизнь, если ее изнасилуют?» Этот совет превозмог.
Знаете, что было дальше? Они победили. Ведь тот, кто уже решился умереть, становится непобедимым. Так любовь к жене делает мужчину воином, и он любит ее как Христос – Церковь, то есть до самопожертвования.
Женщина – главное сокровище мужчины. А мужчина – единственное сокровище женщины. Она без него – просто ребро, о чем уже не раз сказано на всех языках мира.
В одной немецкой хронике описывается осада средневекового города. Осаждающие, решив проявить каплю милосердия, предложили осажденным: «Пусть уйдут ваши женщины и дети, пусть унесут с собой столько имущества, сколько смогут унести. А с мужчинами мы продолжим войну». Знаете, что сделали женщины? Они вынесли на спинах своих мужей, рассудив, что с мужьями они и обстроятся, и обживутся на другом месте, а без мужей пропадут, хоть бы и с имуществом.
Не нужно долгих споров. Нужны вот такие примеры. Если они попадают в сердце – разговор закончен. А если они не попадают в сердце – разговор бесполезен.
Если благородное слово, вовсе не ему предназначенное, подхватил обиженный недоброжелатель, оправдываться тоже бесполезно. Визгливый голос разнесет по человеческим «джунглям» весть о том, что пафосный «Акела» промахнулся. Но это не столько промах, сколько болевая метафора, рожденная почти ежедневной встречей с человеческим кошмаром.
А бить действительно никого не надо. Уже потому, что на месте сломленного рога часто вырастают новых два и потому что нет такой стиральной машинки, в которой бы отстирывались подлость, глупость и самолюбие.
Мужчина и женщина – главные сокровища друг для друга, и они не равны, но муж для жены – больший. Вся проблемность жизни и все многословие вокруг этих проблем рождены тем, что эту простейшую и святейшую мысль мы понимать перестали.
Вот на столе лежит раскрытый православный календарь. В нем – две даты, празднуется память удивительных святых подвижников. А как это относится к разговору о том, что мир перед блудом капитулировал?
Почти неделя времени между днями памяти двух великих киево-печерских подвижников – преподобного Иоанна Многострадального (31 июля) и преподобного Моисея Угрина (8 августа). Оба они известны своей молитвенной помощью в борьбе со страстью блуда. Преподобный Иоанн так противостоял ей, что закопал себя на весь Великий пост по грудь в землю, а она в виде змея нападала на святого, так что все его тело горело нестерпимым огнем. А преподобный Моисей, поступив в Киево-Печерскую лавру уже сильно покалеченным за свое желание сохранить целомудрие, имел от Бога дар одним ударом посоха исцелять иноков от бушевания плоти.
Мы все капитулянты перед блудом. Потому и войны с ним нет, что все сдались.
В наши дни человек в землю не закапывается. Значит ли это, что блудная страсть не так актуальна, как много сот лет назад для печерских подвижников? Если есть разница между голодом телесным и перееданием с излишествами, то, может, не всякое плотское движение является признаком блудной страсти? Где граница ответственности человека за свои желания, если, например, женщине Сам Господь сказал: «К мужу твоему влечение твое»? Для кого разговор о блудной страсти актуален, если он сегодня актуален вообще?
Есть такая короткая и очень точная притча. Один человек просил о помощи другого человека: я мучаюсь от разных помыслов. А тот ему говорит: если бы у тебя не было помыслов, у тебя были бы дела.
Если человек не распознает у себя помыслов блуда, которые он ощущает как вторжение в себя и что-то чужое, значит, он настолько погружен в блуд, что даже этого не замечает.
Но ведь видимых проявлений нет. Нельзя сказать, что, например, в православной среде нравы распущены. Однако это с какой точки посмотреть. Нет видимых проявлений по части совершения блудных дел, в этом смысле? Во-первых, это только «кажется». А во-вторых, уровень биологической активности человека уменьшился. Раньше пост нужен был, например, для реального ослабления плоти, потому что человек был силен и здоров. В каком-то недавнем для нас девятнадцатом веке мужчина, как пишется в житии старца Силуана, мог съедать на Пасху яичницу из 200 яиц, убивать кулаком быка-трехлетку (у Шолохова такие казаки есть в каждой станице).
За последнее столетие человек серьезно упал в витальной силе, он стал слаб. И ему сейчас пост не нужен как способ обуздания плоти – плоть и так немощна. Пост уже переключился на информативную сторону: нужно ограничиваться от информации, отсеивать ненужное, дать покой голове, глазам, языку; молчать, удаляться от раздражителей, искать тишины.
Что касается блуда, то его проявления очень разнообразны. Нет поползновений на какие-то жуткие безобразия? Ну и слава Богу, что нет. Но все же дети современной цивилизации – все капитулянты перед блудом. Потому и войны нет, что все сдались (это если говорить в макромасштабах). Этот фронт сдан, и поэтому воевать не с кем. А вот войну ощущают те, кто вдруг сказал Богу: «Все, я иду к Тебе, Боже, прочь от всякой скверны». И пошел. И начал делать что-то такое, что чуть-чуть похоже на то, как боролись печерские подвижники. И вот тогда эта дремлющая, бездельничающая злая сила, вдруг с удивлением обнаружив одного не умершего «могиканина», приходит к нему и начинает с ним воевать. И тогда с ним происходит буквально то же самое, что и с Иоанном Многострадальным.
Сейчас пост переключился на информативную сторону: нужно ограничиваться от информации, отсеивать ненужное, дать покой голове, глазам, языку; молчать, удаляться от раздражителей, искать тишины.
Иоанн так мучился, что не мог смотреть на лица: ни на мужские, ни на женские, ни на детские. То есть он просто не мог смотреть на людей, не мог среди них находиться. Любое пребывание среди людей, слышание голоса, прикосновение к любой человеческой части тела – плечу, руке, – погружало его в какую-то геенну. Для этого он ушел в пещеру и жил там очень долго, чтобы, не видя никого и постясь, – убить (по крайней мере в себе) источник раздражения. И этого тоже было мало, потому что ад жил внутри. Иоанн закапывался в землю, спасаясь. Тогда уже к нему диавол пришел как змей.
Эта борьба сохраняет свою актуальность для всех людей. Где есть борьба, там есть обнаружение диавола. Когда борьба есть, тогда он обнаруживает свое присутствие. Зачем обнаруживать свое присутствие рядом с неборющимися людьми? Чтобы они умерли от страха?
Современная цивилизация – это цивилизация людей, капитулировавших перед многими грехами и перед блудом в частности.
Прежде всего надо быть честным с самим собой, мне кажется. Не нужно человеку из себя изображать то, чем он не является. Не нужно примерять одежду христианина первых веков. Не нужно видеть в зеркале победителя над страстями. Нужно честно попытаться понять: «Кто я такой на самом деле?»
Поняв, «кто я такой», нужно попытаться понять, «что я могу». И вот этот честный образ жизни перед лицом Божиим, будет, наверное, спасительным.
Что делать? Господь не поменялся, Он вовеки тот же. Нужно искать Его, и на пути к Нему найти и себя самого, потому что человек себя не знает. Возможно, это звучит очень обще, но нужно спрашивать, где Господь. У священников спрашивать, часто читать Писание, спрашивать у крестных – у всех, кого Бог дал. Написано пророками, что наказаны будут священники за то, что с раннего утра не спрашивали, где Господь. Нужно искать Бога и стремиться к Нему. И только на этом пути человек начинает обретать себя самого, и скрытое в нем проявляет себя.
В свернутом виде все грехи в нас присутствуют, и покаяние нужно принести Богу не только за содеянные тобою грехи, но и за то, что скрыто присутствует в тебе, чего ты сам о себе не знаешь.
Есть такой сказочный оборот: готов ли ты отдать мне то, о чем ты сам у себя дома не знаешь? Как правило, люди готовы. И то, чего люди о себе не знают – оно либо самое дорогое у них, либо самое страшное в них. По части грехов, наверное, самое страшное – это то, чего люди о себе не знают. А самое дорогое – это то, что человек меньше всего ценит.
То, чего люди о себе не знают – оно либо самое дорогое у них, либо самое страшное в них. По части грехов, наверное, самое страшное – это то, чего люди о себе не знают. А самое дорогое – это то, что человек меньше всего ценит.
Люди обычно пребывают в преступном состоянии души и ума, при котором не знают о себе ни хорошего, ни плохого. Лучшего в себе они не ценят, страшного в себе они не боятся. Поэтому и спасти человека, наверное, нельзя, потому что он сам себя не знает. Кого спасать, если вместо тебя, человека, одна сплошная иллюзия, одни сплошные представления о себе и набор масок?
Духовная жизнь обнажает человека. Она не превращает его автоматически в подвижника, но снимает с него маски. Наши рахитичные, какие-то паралимпийские попытки изобразить великанов духа – уродливы на самом деле. Посты, молитвы, наше духовное обучение, – вообще, весь образ жизни часто выглядят уродливо.
Такие слова, как «искушение», «гордыня», «ад», «утешение», «благодать», «рай», «страсть», «посещение Божие», «увядшая страсть», «проснувшаяся страсть» – это все не какие-то архаичные термины, а реальные проявления. Настоящие страсти – они человека как псы грызут и как осы жалят.
Чтобы положительно наполнить жизнь человека, нужно всю евангельскую лексику, которой люди так легко пользуются, наполнить внутренним переживанием, живым ощущением. На самом деле, оно все есть. И вот тогда человек понимает, какой он, и в общей сложности это все рождает два слова: «Господи, помилуй!»
Современная цивилизация – это цивилизация людей, капитулировавших перед многими грехами и перед блудом в частности.
Сравнение голода и плотского желания древнее, как само творение. Они действительно похожи. Есть голод, когда хочется есть, а есть страсть, которая называется обжорством. Для обжоры не есть – настоящее мучение. Да и есть – тоже мучение: он не может насытиться. Так и в случае блуда: где разница между плотским голодом, который испытывает человек по своей природе, и блудной страстью, которая его мучает. Как их различить?
Древние люди считали, что телесные потребности человека в плане сексуального общения с противоположным полом так же естественны, как вкушение пищи. Что дыхание, что еда, что питье, что насыщение сексуальных потребностей и желаний – равноприродны, соответственно, не стыдны, не порицаемы, и нечего тут тень на плетень наводить.
Но апостол Павел говорит – и в этом есть новизна христианства, – что «пища для чрева и чрево для пищи, но и то, и другое Бог упразднит. А вот тело не для блуда, но для Господа, и Господь для тела».
Новый Завет как бы вторгается, вбивает клин в эти понятия и говорит, что будет другая жизнь – без еды. Но вот тело не для блуда, а для Господа, и Господь для тела, поэтому благодать, реально действующая на человека, дает ему новый план бытия, при котором возникают новые интересы, а старые исчезают. Человек не упраздняется как мужчина, не исчезает как женщина, но у него появляется нечто главное в жизни, и это главное заставляет молчать то, что раньше громко говорило. Благодать, не изменяя природы, наполняет человека другим смыслом.