«Кроме тебя никто мне не нужен»

Даниил Андреев вышел на свободу в 1957 году. Так что Василий мог с ним встречаться. Равно как и с генералом П. Судоплатовым. Павел Анатольевич был арестован в августе 1953 года. Опытный гэбэшник, он симулировал помешательство и до 1958 года находился в психиатрической больнице, а потом был приговорен к 15 годам лишения свободы, отбывал срок во Владимировке и тоже вот ходил на параллельных курсах с Василием Сталиным.

Думаю, однако, зэк Васильев ни с депутатом трех Госдум Шульгиным, ни с философом-провидцем Андреевым, ни со специалистом по крутым делам Лубянки Судоплатовым ничего общего в застенках централа не имел. Это вот его сестре Светлане было бы, пожалуй, интересно столь разнообразное общество. Конечно, пока сны ей снились по-русски…

Бывший надзиратель Владимирского централа Степан С. вспоминал: «Василий поразил нас дисциплинированностью, опрятностью. Он был абсолютно замкнут, все время о чем-то размышлял. Начальник постоянно напоминал: «Смотрите за кацо в оба. Наверняка он мысленно прорыл подземный ход до самого Тбилиси». Тот же надзиратель припомнил одно признание Василия, которым ему, видимо, необходимо было поделиться. Но с кем? Специалистом по ядам Майроновским? Племянничком Оси Брика, чекистом Штейнбергом?..

«Как-то осенью я возвращал его в камеру с прогулки, – вспоминал надзиратель Степан. – Он замешкался и сказал комплимент: «Ты не похож на вертухая». А вскоре во время ночного дежурства я заглянул к нему в камеру через глазок и увидел, что сын Сталина стоит у самой двери.

«Если твои мозги на месте, парень, запомни, что скажу, – прошептал он громко. Я слушал. Любопытство победило страх: – Отца они угробили, – говорил Василий. – Мне обслуга кунцевской дачи рассказывала и ребята из охраны. Со дня убийства я был под «колпаком». Через одного летуна в Московском округе пытался добраться до иностранцев, но тот меня заложил. Я точно знаю: новые вожди, эта титулованная шушера, меня ненавидят. Не простят, что знаю их подноготную, как они друг на друга доносы клепали»…

Вот, чтобы так нехорошо не думал генерал о начальниках из Кремля, они отправили его на нары – исправляться трудом. Из централа о Васильеве регулярно докладывали по инстанции: «Для изучения специальностей металлиста к нему прикреплен высококвалифицированный (до ареста преподаватель ремесленного училища) заключенный из хозяйственной обслуги. Наш источник»…

Под руководством того «источника» Василий быстро освоил и сверлильный, и токарный станки. Козик записывает: «Заключенному Васильеву зачтено в январе 18 рабочих дней, в феврале 45, в марте 52, а в апреле 56 рабочих дней».

Васильев старался. Примерное поведение и трудодни сокращали исправительный срок зэка. Так что Капе боевое задание:

«Мамуська! Наберись терпения и прочитай.

1. Отвертки. Надо подобрать несколько штук разных размеров. Очень больших не нужно. В основном средние – пару штук и малых – пару штук. Всего 6–8 штук.

2. Пассатижи. 3 штуки – средние, малые и совсем малые. Достать это можно в магазине или через Ивана Константиновича. Но прошу тебя, скорей и хорошего качества. Нужно для работы.

3. Было бы очень хорошо достать универсальный чемоданчик связиста (Володя мог бы в этом помочь). В чемоданчике должно быть все: паяльник, пассатижи, отвертки, измерительный электроприбор, контрольная трубка (телефонная). Паяльник должен быть не один, а разных размеров. Также отвертки и пассатижи. Этот чемоданчик нужен очень. Чуть не забыл! Там, в чемоданчике, должны быть молоточки, напильники, ножницы (по металлу), дрель. В общем, полный набор. Этот чемодан – особая статья. Он нужен кроме того, что я прошу в 1 и 2 пункте, и очень хорошего качества. Мой чемодан к этому не имеет отношения, его я жду, как манны небесной.

Покажи эту заметку Светлане. Скажи, что мне это очень нужно. Объясни, что ты видела на моих руках из-за отсутствия инструментов. Не задерживай и постарайся привезти при первой же возможности все, что прошу. Если у нее не хватит денег, то надо что-либо продать, но достать. Все это завернуть вместе с продуктами и не выпячивать – я, мол, привезла – поскромнее. А то желающих получить такой инструмент очень много, и, если узнают, то со своим характером я его весь отдам Павлу Полуэктовичу, сам останусь на бобах.

Так-то, мамка. Постарайся (а если ты захочешь и постараешься, то достанешь все), как можно быстрее достать и привезти перечисленное инструментальное имущество. Оно мне крайне необходимо. Насколько мог, старался нарисовать и объяснить, что мне нужно. Консультацию можешь взять у Володи, а если ты с ним не в ладах, то у Ивана Константиновича. Если встретится в магазине и не такой инструментальный набор, но приличный, то купи – он не будет лишним, только сохранит мне руки и подтвердит мое усердие к работе, что оценивается при начислении дней. Вникни. Это важно…»

Заметим, для летчика, освоившего десятки типов боевых машин – истребителей, бомбардировщиков, штурмовиков, как своих, так и трофейных машин, и наших союзников по войне, – профессия, которую пришлось осваивать в тюрьме, была, как бы сказали во времена застоя, смежной. С помощью ее бывший генерал-лейтенант, командующий авиацией округа должен был исправляться в процессе трудовой деятельности. Годы войны, схватки с противником в огненном небе, боевые маршруты – это нетрудовая деятельность. Вот в тюремной мастерской покрути-ка сверлом – тогда ты уважаемый человек. И сын Сталина крутил – и на сверлильном станке, и на токарном.

Спустя годы бывший дежурный смены тюрьмы А. Малинин тоже вспоминает и тепло отзывается о Василии: «Хороший был человек, ничего плохого про него не скажешь. Режим выполнял. Никогда не жаловался. Содержали его получше, чем других, – полы в камере сделали деревянные, питание дали больничное – нездоровый был человек. Потом привлекли к работе в мастерских. Он стал хорошим токарем, план перевыполнял. Инструмент тогда трудно было достать, так по его просьбе жена привезла два неподъемных чемодана с резцами, фрезами. О себе Василий Сталин оставил добрую память. У нас раньше питание разносили по корпусам в бачках, а он сконструировал и изготовил особую тележку, на них и сегодня возят продукты».

Словом, и начальник Владимирского централа успокоился и был вполне доволен зэком Васильевым: подземный ход до Тбилиси тот не рыл, «в обращении с администрацией вел себя вежливо, много читал».

А дочь Василия Иосифовича Надя вспоминала и такое: «Часто, когда мы его ожидали, через открытую дверь в коридоре было видно, как его вели. В телогрейке, ушанке, кирзовых сапогах, он шел, слегка прихрамывая, руки за спиной. Сзади конвоир, одной рукой придерживающий ремень карабина, а в другой держащий палку отца, которую ему отдавали уже в комнате свиданий. Если отец спотыкался и размыкал руки, тут же следовал удар прикладом. Он действительно был в отчаянии. В письмах, которые передавал через нас и посылал официально, он доказывал, что его вины нет. Он требовал суда. Но все бесполезно…»

Оставалось терпеть и ждать… И заботиться о любимой:

«Мамка – родинка!

То, чего я так боялся, произошло. Простудилась не только ты, так что это не автобус. Проклятая конура.

Но почему нет больничного? О чем думают ваши блюстители здоровья? Ты обязательно должна отлежаться. Это не шутка – здоровье. Сколько тебе не говорил, ты бравируешь им. Очень рад, что наконец сама решила серьезно обследоваться. Очень правильно. Если мы на разных «полюсах» начнем хворать, то кроме «аклюзии» ничего не получится. Надо привести здоровье в порядок. Сделай это как следует и помни, что от нашего здоровья очень многое зависит в жизни. Кроме нас самих о нем заботиться никто не будет.

Письмо получил 31-го марта (в субботу), почта уже не работала, поэтому пишу ответ сегодня, 2 апреля. 7 часов утра…

Настроение у меня очень отвратительное, но твердость духа моего может тебя не беспокоить. Хотя и трудно, но ничего. Отец часто говорил: «Для того, чтобы из железа получилась сталь, его надо бить». Это конечно образно, но смысл в том, что за битого двух не битых дают. Сильный человек должен стать сильней от такой передряги, а слюнтяй расклеится… Мне очень трудно, вернее, тяжело, но расклеиваться не собираюсь. По крайней мере, стараюсь держаться. К тому же ты знаешь мое мнение в принципе, а детально можно было спорить в принципе до решения – теперь же уже поздно. Остается переварить и сделать вывод на будущее. В общем, жизнь сложная штука, но вешать нос и предаваться полному отчаянию нет никакого смысла. Так-то, мать. Но об этом хватит.

Ты пишешь, что Лину «учит жизнь». Как это понять? Если долго не сможешь приехать, так напиши хоть намеком. Меня это очень обеспокоило. Получила ли она мое поздравление и как справила свое 15-летие? Как здоровье? Как успехи со спортом? Напиши, что сейчас проходят у них по литературе. Лучше, если она сама напишет, но это долго ждать, а ты напиши – быть может, я ей помогу советом, как исправить 3-ку.

Немного о себе. Купи, пожалуйста, очки. Черт бы его побрал, этот паршивый городок – нет даже мастерской (оптической). С глазом плохо и без очков работать нельзя. Купи очки против солнца (со светофильтром – дымчатым слабым, но с крепкой оправой). Они подойдут и хорошо подойдут, т. к. в мастерской сильный свет, который режет глаза, а светофильтр – только не густой, а слабый – будет одновременно предохранять и от ожогов, и от слишком яркого света. Попробуй сначала не покупать, а позвони и напиши Алекс. Алекс. Козыреву. Пусть попробует выдать из моих очков все, что есть. По-моему, там есть подходящие (с желтой оправой). Кроме того мне помнится, что такие же есть у тебя и у Светы. Лучше вряд ли удастся купить, но посмотри сама. Без очков очень плохо. Очень. Помогай, мать…

Роднуля ты моя, береги себя. Еще раз настоятельно требую этого от тебя. Вообще без здоровья плохо, а в нашем положении вдвойне плохо. Хоть для меня береги. Жду тебя. Но только не рискуй здоровьем, вылечись. Постарайся предупредить письмом о приезде заранее. Тогда попрошу протопить и не повторится «холодильник». Экономить на своем здоровье (такси) глупо. Ни в коем случае не делай этого.

Жду, скучаю. Очень жду.

Крепко тебя целую.

Твой Василь.

Расцелуй Линушку.

Исполнила ли мою просьбу в отношении того, чтоб не вмешиваться в расходы Линушки? Если нет, то зря. Проследить надо, а вмешиваться ни в коем случае.

Родинку мою целую».

«8.4.1956

Милая ты моя!

Соскучился я здорово. Ждал и готовился к 9-му апреля, но…! Ничего, это дело поправимое.

Родинка! Надо все же твердо договориться о свиданиях. Я понимаю, что не все от тебя зависит, но в основном конечно от тебя. Продумай такой вариант: может быть, тебе приезжать в субботу после работы? Ничего, что это будет поздно (хоть в 11–12 часов ночи) – в воскресенье можно отдохнуть. В общем, взвесь все варианты и когда приедешь, решим сообща, как лучше.

Меня очень беспокоит твое здоровье. Ты ни слова не пишешь: лечишься ли, что тебе сказали на консультации и была ли ты на консультации. Такое отношение к здоровью просто преступление. Надо лечиться!.. У меня опять плохо с легким (все время правое), но я показывался врачу и стараюсь делать все, чтобы не свалиться и вылечиться. Тебе надо также бросить пренебрегать врачами и заняться серьезно здоровьем. Кроме глюкозы обязательно привези мне бутылок 20 гематогена. Стоит он пустяки, но здесь его часто не бывает, вернее, редко найдешь. Польза же от него немалая… Но хватит о болячках. Черт его знает, о чем не думаешь, всегда сворачиваешь на болячки. Действительно, у кого что болит, тот о том и говорит.

Мамка! О работе. Ты пишешь, что ученики твои не приносят пока радости. Дорогая моя! Учить – дело не легкое и подчас очень неблагодарное. Много труда вложить в оболтуса, у которого в голове ветер гуляет, пока он даст желаемые плоды. Но чем труднее эти плоды вырастить, тем они дороже для воспитателя, это и является гордостью его. Трудись, дорогая, время даст и тебе радостные минуты победы и удовлетворения.

Прочитал о заслуженных тренерах. Как помнишь, много мы об этом говорили. Дело правильное и очень полезное. Мамка! А как у тебя с этим званием? Ведь кто-кто, а ты должна попасть в первую десятку. Напиши подробнее об этом. Только не психуй и не нервничай, если вздумают обойти. Конечно, обидно, и ты заслужила больше других (я имею ввиду таких, как Семкин), которые берут уже почти готовых и потом, при удаче, выдают за своих. Мне по душе и я считаю, что такое звание в первую очередь заслужил Петя Жаринов, эта черновая лошадка, без которой эти альфонсы, вроде Семкина, ни черта не стоят! В общем, наберись спокойствия и не «взбесись». Перетерпи. Надейся на лучшее. И у тебя будут отличные результаты, если только не свалишься раньше времени, пренебрегая здоровьем.

Ты пишешь, что в Москве зима. Погода, действительно, гадкая и она здорово бьет по моему легкому. Я эту погоду чувствую теперь, как барометр и барограф – по легкому и ноге. Но грачи прилетели, голуби воркуют во всю, так что весна свое возьмет. Весна…

Любимая ты моя! Жду. Очень жду. Хоть ты и пишешь «не беспокойся за меня», я очень беспокоюсь, особенно за здоровье твое. Желаю всего самого хорошего, счастливого и удачного в работе.

Крепко обнимаю и целую.

Твой Василь».

«15 мая 1956 г.

Лина!

Как тебе не совестно?

Мать в больнице, а ты ни слова не написала. Не знаю, как это назвать. Опиши мне, пожалуйста, все, как это случилось с момента отправки в больницу и до получения этого письма. Все вы там хороши – ни слова не написать!

Но тебя я крепко обнимаю.

Жду письма. Отец».

«Родинка дорогая!

Этот проклятый соловей доводит меня до белого каления. Поет проклятый. Здорово поет. Как раз над тем местом, где мы бываем. Навевает воспоминания…

Прошлый раз (в письме) я ни слова не упомянул о Линушке, т. к. она сейчас готовится к «бою» и мешать ей не стоит. Самое главное, не дергай ее сейчас. Что знает, то ответит, а что не знает – уже поздно учить. Наоборот, эти дни (экзаменов) постарайся ни о чем ей не перечить и освободить ее от всех дел, кроме подготовки и зачетов…

Обязательно привези Линушкин дневник за весь год и аттестат экзаменов. Если у нее не все ладно и она будет стесняться, то не говори ей ничего, а просто молча возьми с собой и все. Эту «пропажу» на одно воскресенье она не заметит. Привези обязательно.

Хотя и говорят, что первый блин комом, но все же сразу после первого экзамена напиши, как он прошел. Если первый пройдет удачно, то она успокоится и дальше пойдет легче, а если плохо, то ни в коем случае не ругай, а пошли или, еще лучше, сама с ней сходи в кино и в парк погулять (тебе это тоже только польза), подбодри, успокой и благослови на следующий экзамен…

За меня расцелуй ее и ни пуха, ни пера!..»

«Родинка, дорогая моя!

Как доехала? Не простудилась ли? Все время думаю о твоих ногах (ведь туфли совершенно мокрые). Напиши быстренько, как здоровье, беспокоиться буду до получения письма.

Долго думал о Туапсе. Ты рассказала, что это будут сборы РСФСР. Вообще, конечно, хорошо что там с Линушкой будешь ты сама. Но удобно ли это? Не скажут ли, что вот только из-за дочери согласилась ехать тренером. Не будет ли Линушка чувствовать себя неловко? Подумай об этом. Кроме того возиться с этими лоботрясами не так легко, ведь кроме тренерства тебе придется быть нянькой с этой оравой, что не легко. Подумай хорошенько еще раз и напиши. Конечно, в отношении финансов очень заманчиво, да и море ты любишь, но удастся ли тебе отдохнуть в такой компании, не измучаешься ли окончательно. Смотри, родная, сама.

Жду писем, родная моя. Хоть они как-то заменят мне эту вынужденную долгую разлуку. Пиши, милая. Будь спокойна, ни о чем не беспокойся, все хорошо. Не переживай и не думай и пусть будет легко у тебя на сердце.

Черт знает что, только сегодня расстались, а как будто уже очень давно тебя не видел – уже соскучился. Сегодня решил пораньше лечь спать. Сейчас 9 ч. 30 минут вечера, 21 мая. Кончаю тебе писать и ложусь спать. Будь здорова, дорогая. Спи спокойно и увидь хороший сон.

Крепко, крепко целую. Всегда твой Василь».

«27.5.56 г.

Родная моя!

Письмо твое, как и всегда, действует на меня, как бальзам. Настроение поправляется и все кажется не таким сложным и трудным.

Очень рад, что у тебя все хорошо. В отношении отпуска ты решила правильно, с детьми – это не отпуск. Отдохнуть тебе надо и отдохнуть как следует… Любым путем надо достать путевку в Кисловодск. Не морщи носа! Да, там нет моря, но там есть все, что тебе гораздо нужнее. Не забывай о своем сердце, да и остальные хвори лечить лучше всего в Кисловодске. Конец августа и начало сентября в Кисловодске очень хороши: много фруктов, отличная погода и, самое главное, нет такой жары, как в июне-июле, которая плохо действует на сердечников (особенно при лечении). Напиши мне, какие возможности достать путевку?

Санаторий Мин. обороны – лучший в Кисловодске и в Ессентуках. Вот в один из этих санаториев и надо любым путем достать путевку. Мне кажется, что при врачебном заключении можно было бы достать (купить, конечно) путевку не на месяц, а на полтора или два. Твоя печень и т. д. дают право на более продолжительное лечение и этому надо посвятить все. Не жалей на это своих тряпок. Надо вылечиться и кончить разговоры о болезнях, мешающих тебе стать тем, чем ты не стала.

Напиши, сколько стоит такая путевка (на 1,5–2 месяца) и что ты думаешь делать в отношении своего лечения до отъезда в Кисловодск или Ессентуки. Время терять не стоит и, по-моему, надо начать лечиться здесь, а в санатории закрепить курс лечения и стать полноценно здоровым человеком…

Ты спрашиваешь, «как у тебя дела, пиши». Слухаюсь, ваш бродь!.. Дела идут, контора пишет, а касса деньги выдает.

Все по-старому. Однотонная жизнь и дела. Единственное, что спасает – это работа. Без работы просто извелся бы. Держусь, стараюсь бодриться и не показывать вида, как мне тяжело находиться вместе с действительной сволочью (в полном смысле этого слова). Единственное, правда, очень непродолжительные беседы с Давидом Ивановичем и еще более редкие – с Тимофеем Миновичем. Это единственные случаи, когда разговариваю с людьми. Остальные, сама понимаешь, какие у меня могут быть с ними общие интересы, а следовательно, и разговоры.

Живу от письма до письма от вас с Линушкой и от свидания до свидания с тобой, родинка.

Ты пишешь, «ходила в магазин, тебе купила сандалии, не знаю только – подойдут ли, мерила на свою ногу». Самое главное, что не забыла, а сандалии натянем! Даже такая мелочь в этом положении радует. Любая мелочь, дающая понять, что тебя помнят, заботятся о тебе, поистине приводит в телячий восторг. Может быть и глупо радоваться и так возвеличивать простую хозяйственную мелочь, но все же приятно, очень приятно. Раз мерила на свою ногу, значит, запомнила, что самые мои любимые туфли были твои красные стоптанные, а раз вспомнила это, значит, вспомнила и меня, подумала обо мне…

С какой радостью уехал бы сейчас куда-либо в лес, в сторожку и пошли бы все эти люди ко всем чертям. Звериные законы куда благороднее. У них нет интриг, все ясно и просто. А тут на нашей планете человеческой говорят одно, а подразумевают другое. Не дипломат я и никогда не смогу им стать, да и не хочу. Вся моя идиллия заключается в возможности существовать и подальше от всех этих интриг. Устал я от всех этих хитросплетений, недоверия, выдумок, от всей этой мишуры. Хочу отдохнуть, и кроме тебя никто мне не нужен!

Сегодня на кладбище (из окна слышно) запел соловей. Вспомнил я веранду и попытки записать соловьиное пение. От этих воспоминаний защемило.

Ты пишешь: «пиши, родной мой, не грусти, убедительно прошу, помни мои слова». Взаимно, родная моя.

Крепко целую и обнимаю. Твой Василь.

Пиши чаще, родинка!»

– Письма шли чуть не каждый день. Я приезжала к Василию раза два-три в месяц, он видел, что я устаю, успокаивал, строил планы, мечтал руководить спортивной работой, оговариваясь – «если разрешат», – долгими часами наших встреч, вроде и не собираясь ворошить прошлое, снова и снова Капитолина Георгиевна возвращалась к Василию, свиданиям с ним за стенами Владимирского централа, которые помнила до всяких подробностей и, рассказывая о которых, обычно повторяла: – Так было хорошо тогда…

Тюремщики меня встречали приветливо, пропускали с продуктами – не проверяя их. «Мы вам доверяем, – говорили и, можно сказать, по-дружески просили: – Только коньяк не приносите…»

Интересно, вот, как ел Василий – очень медленно, мясо нарезал мелкими кусочками – так его и Светку немка приучила. А я не умела так. Василий мне подсказывал, как надо. Даже в тюрьме он остался верен этой привычке…

Работая над книгой о выдающемся летчике-испытателе нашего времени Александре Васильевиче Федотове, мне довелось встретиться с генеральным конструктором фирмы «МиГ» Р. А. Беляковым. Уже как почетный член коллектива ОКБ, Ростислав Аполлосович только что перенес инсульт, но был на боевому посту и в его кабинете мы говорили о грустном положении некогда знаменитой фирмы.

Я знал из рассказов Капитолины Георгиевны, что в свое время Василий и Слава Беляков дружили. Великолепный спортсмен, чуть ли не чемпион страны по горным лыжам, Ростислав Аполлосович был душой любой компании. Василий тоже не отставал – как нынче говорят, энергетика из него перла во всю – без «травки». Он знал множество еврейских анекдотов, смешил местечковым акцентом, забористым русским слоганом. Вот один: «Рабинович попал на выставку современной живописи. Ходит от картины к картине и восхищается: «О, удивительно!.. Просто прекрасно!.. Восхитительно!.. Шедеврально!.. О. таки усрац-ца можно!..» Люся, жена Белякова то и дело просила: «Вася, ну прекрати ты свой фольклор!..»

Во время войны Люся с матерью работали в госпитале. Однажды привезли безнадежно раненного бойца, и они выходили, подняли его. Это был Слава Беляков… Капитолина Георгиевна припомнила, как Люсе достался щеночек королевского спаниеля: «Бельгийская королева подарила чудесного спаниеля Иосифу Виссарионовичу. Отдали моей маме. А я потом щеночка – Люсе…»

Возвращаясь во время давно ушедшее, Капитолина Георгиевна то оживлялась и мы вместе смеялись над проделками в воздухе летчика Сталина – порой, очень не безопасными, то неожиданно замолкала. Тогда словно темная тучка проплывала по солнечному небосводу и, как бы проговариваясь, про себя, Капитолина Георгиевна обрывала ровный строй повествования: «Об этом я никому не расскажу. Унесу с собой…»

Но вскоре, смахнув с лица печаль и что-то тяжелое, недосказанное, она возвращалась к лучшему, что было в жизни с Василием и, казалось, снова была молодая, снова звонко смеялась анекдотам ее Василя.

– На госдаче «Бочаров ручей» у нас всегда было весело. Слава с Люсей, мы с Василием, Светка с Юрой, дочка Шверника – все рядились в абиссинцев, дурачились. А Слава еще хорошо читал стихи. Молодость… Хотя все ведь пережили тяжелую войну…

Капитолина Георгиевна вспоминала, как целой компанией ходили на пляж, гоняли на скутере за моторной лодкой. А еще было кино. На послевоенных экранах тогда появились трофейные фильмы – немецкие, австрийские, американские.

– Они попали к нам, благодаря Сталину. Помните, «Девушка моей мечты», «Индийская гробница», «Серенада солнечной долины»?

Как не помнить! «Маленькая мама», «Багдадский вор», «Петер». Некоторые смотрел по несколько раз. А на «Девушку моей мечты» с Марикой Рокк в роли звезды варьете Юлии Кестнер пацанов до 16 лет не пускали, но мы как-то пролезали и без билетов. Все с удовольствием смотрели и приключенческие картины, и музыкальные с участием знаменитых певцов Карузо, Джильи. Они были развлекательные, но с нынешней американской дребеденью или михалковскими «цирюльниками» и сравнивать нечего!..

Ростиславу Аполлосовичу при той нашей встрече я передал привет «от Капы», подарил книгу о Василии Сталине и вдруг лицо его изменилось, как-то болезненно задергалось – он плакал…

Капитолина Георгиевна много еще рассказывал мне о друзьях, об окружающем их семью мире домашних животных, собаках, голубях, в которых Василий знал толк.

– Подведет, бывало, и начинает объяснять: «Этот – чистый, этот – нет». Вот были у нас два неуправляемых индюка. Василий подойдет, поговорит с ними – и как-то все получалось. А когда выпьет, уходил, порой, ночевать к лошади. Сильно любил лошадей…

Не в тему, как говорится, здесь все эти подробности из жизни сына Сталина. Но, коль уж отвлекся, начал отступление с собачки бельгийской королевы, собаками и закончу. Значит, Капитолина Георгиевна рассказывала, что у них были овчарка по имени Бен и охотничья собака Барри.

– Вася научил Барри из кухни приносить в зубах бутылку водки. А Бен раньше принадлежал Герингу. Огромных размеров, эта овчарка любила сидеть на стуле рядом с хозяином. Если ей кто-то не нравился и, по ее мнению, мог обидеть Васю, она начинала грозно рычать. Более преданного существа, казалось, не могло и быть.

Перед арестом, о котором Василий Сталин догадывался и к которому готовился, зная, как чекисты лихо проводят конфискацию всего хозяйства, он не мог сдать им своего верного друга – и застрелил Бена… Вот уж повод нашим либералам поерничать о злом грузине и его сыне: «Весь в батюшку…»

Тут, кажется, самое время прибегнуть к еще одному авторскому отступлению, которое поможет нам, в какой-то степени понять внутренний строй, характер героя нашего повествования. Отступление это – графологическое исследование писем Василия Сталина, которое провела известный московский графолог О. А. Балла. Ей я передал несколько писем с разрешения Капитолины Георгиевны, и вот такое заключение специалиста:

«СТАЛИН Василий Иосифиович.

Очень энергичен, упрям, вспыльчив, агрессивность выше средней. Весьма ориентирован на внешнее самоутверждение. Очень ценит независимость. Лидерства над собой не принимает.

Влиять на него практически нереально; подавлять – тем более. На попытки подавления его (или на то, что ему таковыми кажется) реагирует резко агрессивно; вообще характерна активная форма защиты. Чужой поддержки не ищет, характерна опора на собственные силы. Очень вероятен вкус к риску, к созданию и проживанию нестандартных ситуаций. Монотонности не принимает; необходимость заниматься монотонной деятельностью приводит к резкому росту внутреннего беспокойства. С удовольствием работает в режиме «импровизации». Способен быстро принимать решения. Смелый; не теряется в ситуациях опасности (это значимо для его образа себя), не озабочен самосохранением. Весьма вынослив; может иметь вкус к большим нагрузкам.

Формальная организованность вряд ли относится к числу его наиболее сильных сторон; ему может быть свойственна некоторая «разбросанность» деятельности, склонность заниматься несколькими делами одновременно; но в достижении важных для него целей настойчив, ради этого умеет «собираться». Не прагматик (при этом, несомненно, ему гораздо более интересно заниматься устройством конкретных практических дел, чем теоретизированием и созерцанием – при том желательно, чтобы эти дела требовали достаточно больших умственных усилий – легкое ему не интересно), не педант, имеет вкус к широким жестам.

Интеллект высокий, можно предполагать широкий кругозор, ориентирован на активное добывание информации. Некоторая грубоватость мышления связана скорее с характером полученного образования, чем с природными данными. Очень склонен к категоричным оценкам и суждениям, которые в большой мере диктуются сильными душевными движениями (обусловлено скорее темпераментом, чем недостатком сложности мышления – последнее достаточно сложно; умозаключения не стереотипны). При этом характерна некоторая негибкость сознательных установок, большая определенность в пристрастиях, которая может принимать форму и неприятия (в том числе, достаточно агрессивного) того, что не вписывается в его ожидания. Мышление в очень большой мере образное, достаточно точное и дисциплинированное, хотя и не без прихотливых ассоциативных «скачков»; обладает сильным развитым воображением. Память сильная и точная; особенно хорошо помнится то, что представляет для него эмоциональную значимость.

Чувственное восприятие и доставляемые им впечатления играют очень значительную роль в его мировосприятии. Экстравертирован, нуждается в большом объеме ярких и разнообразных впечатлений. При этом внутренняя жизнь интенсивна. Эмоциональная сфера богата и развита, чувствует ярко, глубоко и достаточно тонко. Можно предполагать довольно большую склонность к эмоциональной неуравновешенности, которая отчасти компенсируется сильной волей. Очень вероятна высокая тревожность.

Контактен, для него характерна роль инициатора контактов (вообще инициирующая роль в формировании общения и отношений). Привязывается сильно; его отношения со значимыми для него людьми эмоционально насыщенные и неровные. Эгоцентричен, это осознает и принимает в себе; это, однако, не лишает его способности быть добрым, сочувствовать, быстро включаться в чужие эмоциональные состояния; может получать удовольствие от устройства чужих дел (альтруизм входит в его систему ценностей и в других неизменно замечается и оценивается). Вероятно, многие воспринимают его как доброго, хотя и нелегкого в общении человека. Вместе с тем умеет производить и впечатление человека легкого тем, что быстро включается в общение, быстро идет на сокращение дистанции (правда, эту дистанцию предпочитает определять сам и сокращать ее в одностороннем порядке, не подпуская к себе особенно близко и не допуская панибратства – всегда сохраняя некоторое свое доминирование). Попытки нежелательного сближения пресекаются очень резко. Видимо, способен быстро устанавливать контакт с достаточно разными по типу людьми; в частности, с младшими по возрасту. С этими последними может легко создавать убедительную для них иллюзию общения на равных (благодаря непосредственности поведения). В нем легко воспроизводятся самочувствие и модели поведения, соответствующие более ранним возрастным состояниям (что не означает инфантильности – повзрослел, в том числе приобрел самоощущение взрослого человека, способного и вынужденного опираться на собственные силы – довольно рано; очень возможно, в молодости было время, когда он чувствовал себя старше своего календарного возраста). Его эмоциональная интенсивность, в том числе внешне выраженная, создает о нем впечатление как об открытом человеке.

Для него является привычным чувствовать себя сильнее и ярче своего окружения (это значимо для его образа себя). В группе легко оказывается в центре внимания, может быть неформальным лидером. Артистичен, разнообразен в поведении. Поведение, вероятно, непосредственное, свободное, не исключено, что несколько грубоватое, иногда с подчеркнутой размашистостью. Весьма не чужд демонстративности. Скорее всего, способен быть интересным собеседником, но может несколько «забивать» собой партнера по общению (в силу его энергетического избытка вообще), особенно если речь идет о том, что его так или иначе сильно задевает. Нуждается в большом объеме общения, в самовыражении, в том, чтобы быть заметным. Видимо, одиночества не любит и быстро начинает в нем тосковать. Скорее всего, для него характерен достаточно широкий круг общения и привязанностей. Ценит дружеские связи и нуждается в них; тем не менее может брать на себя роль инициатора в разрыве отношений. Вообще к другим требователен и в свете этой требовательности может весьма категорично их оценивать (и достаточно прямолинейно такие оценки высказывать); вместе с тем ему доставляет удовольствие быть великодушным – и оцененным другими в этом качестве. В людях ценит сочетание силы и эмоциональной яркости, способность отвечать ему эмоциональными реакциями сопоставимой (с его собственными) силы – без того, однако, чтобы оспаривалось его доминирование.

Специально внимания других не ищет, тем более не заискивает и не ломает своей естественно складывающейся линии поведения, если она кого-то не устраивает. При этом умеет располагать других к себе. Конформизм отнюдь не характерен; необходимость вписываться в заданные извне рамки вызывает сильный внутренний протест, в силу чего такое «вписывание» вряд ли может быть вполне эффективным.

Очень уверен в себе, степень самопринятия высокая. Расположен к самоанализу, способен к самокритичности. Очень самолюбив, поэтому критику его действий со стороны других воспринимает весьма болезненно, может реагировать агрессивно, спорить с ним, надо полагать, трудно, – хотя он, благодаря интеллектуальной сложности способен быть восприимчивым к рациональным аргументам – эмоциональные часто оказываются для него более значимыми. Свою точку зрения активно отстаивает».

Я читал Капитолине Георгиевне выводы специалиста-графолога, она комментировала текст по ходу, а потом заключила:

– Все в точку. Очень сложная натура Василий. Влиять на него было почти невозможно. Он, порой, принимал такие решения, что иной и подумать бы так не мог – и страшно, и здорово! Человек он был непредвиденный: не знаешь, что будет через минуту. Всегда нужна готовность парировать, сдерживать его поступки…

Капитолина Георгиевна рассказала случай, который не вписывался в правила хорошего тона. А мне, положа руку на сердце, подумалось о другом – как все же прекрасна жизнь в небе! Пусть хоть на миг, но ты оставляешь эту грешную землю и один на один со стихией, очищаешься от всего наносного, мелкого, подлого, словно исповедуешься перед самим Богом.

– …Так вот, мы летели в Сочи. Я настраивалась отдохнуть, поплавать вдоволь. Василь сидел рядом, дремал, но просил разбудить его, когда пролетим перевал. Я и сама-то заснула, а пробудилась от какой-то тяжести – меня вдавливала в спинку сиденья неведомая сила. Это была перегрузка… Василя рядом не было, я поняла, что он в кабине пилотов и в следующее мгновение оказалась в воздухе! Оно было быстротечно – какие-то секунды, потом я грохнулась о дверцы кабины, ухватилась за кресло и в бортовое стекло увидела, как машина падает вниз… А внизу было море и, помню, как все лодки, катера, пароходы начали расплываться в стороны.

Самолет вышел из пикирования над самой водой. Запомнились еще бледные лица летчиков. «Чуть не погибли!» – заметил после приземления командир экипажа. А Василий смеялся: «Это я Капе показал «мертвую петлю».

Куда как круче в жизни летчика Василия оказалась петля другая…

Вернемся в тюрьму. 5 марта, в день, по официальному сообщению, смерти Иосифа Виссарионовича, Капа приехала в очередной раз на побывку к своему зэку и сообщила, что у них может быть ребенок. Ох, этот месяц-март! Такой трагический и счастливый в судьбе летчика Сталина…

– Вася так обрадовался, так просил меня сохранить плод нашей любви, – вспоминала Капитолина Георгиевна, – что сразу же, как я уехала, принялся писать письма всем теткам, моим близким, чтобы подействовали на меня и уговорили рожать нашего общего с ним дитя…

Капа говорила Василию о житейских трудностях, дороговизне жизни при Хрущеве.

– Цены на продуктовые и промышленные товары росли. Жизнь дорожала. Работать приходилось с 9 часов утра до 9 часов вечера. Как можно было рожать, когда отец в тюрьме, а я получала каких-то 125 рублей, – с горечью о былом свершившимся говорила Капа и припоминала, как Василий просил ее потерпеть, как отправил кагэбешнику Серову письмо – чтобы тот разрешил продавать конфискованную у них мебель. – Но было еще и другое, главное, что не позволяло мне сохранить ребенка: Василий не состоял в разводе со своей официальной женой – Екатериной Тимошенко…

А. Бурдонский, вспоминая мачеху, рассказывает о ней, как о женщине властной, жесткой: «Жизнь Екатерины с отцом – сплошные скандалы. Я думаю, он ее не любил… Очень расчетливая, она как и все в своей жизни, просто просчитала этот брак.

Надо знать, чего она добивалась. Если благополучия, то цель, можно сказать, была достигнута. Екатерина вывезла из Германии огромное количество барахла. Когда отец Екатерину выставил в 1949 году, ей потребовалось несколько машин, чтобы вывезти это добро.

А потом у отца появилась третья жена – Капитолина Георгиевна. Она была единственной в то время, кто по-человечески пытался помочь отцу…

Сохранилось несколько писем по поводу того, как решался вопрос о разводе Василия с Екатериной Тимошенко. Тысячи преград поставили ему в том деле. Деле, которое для брака с медсестрой Нузберг решилось без всяких проблем – за пару дней. Как вы думаете, почему?..

Однако вот письма Василия.

«22 мая 56 г.

Мать!

Посылаю тебе записку на имя Полянского. Надо ее передать лично ему, с женой дела не имей. Он, очевидно, приезжает в Москву, а если нет, то узнай его адрес и пришли мне. Записку имей все время при себе и при первой возможности передай ему. Я буду делать это дело и другим путем, но через Полянского можно было бы сделать быстрее и без лишних разговоров. Есть еще один вариант – это сходить тебе самой в суд и взять копию приговора, но это надо делать, получив от меня просьбу о выдаче копии, так как тебе могут не дать. Обсудим этот вариант 10 июня, а просьбу в суд я приготовлю. Шли быстрее адрес Екатерины Тимошенко. Светлану ждать долго.

Да, по поводу 10 июня. Во-первых, поезд, на котором ты собиралась приехать 20 числа, отменен с 15 мая. Так что надо точно знать час твоего приезда 10 июня. В принципе, я уже договорился, но теперь надо время приезда. Давыд Иванович очень любезно не требует предупреждать за неделю, а за пять дней. Такую любезность надо ценить и не подводить с прибытием. Так что максимум 4 июня я должен сообщить точное время твоего прибытия, дорогая моя…

Хорошо бы Светлане сказать, как только она появится на горизонте, чтобы она по дороге узнала, как дела у Николая Владимировича. Жив он или отдал душу Богу? Вообще, как только Светлана появится – гони ее ко мне.

Вот пока и все, что я могу тебе сказать, вернее, написать. Время тянется, как старая кляча. Грущу и жду тебя. Сегодня поглядел на календарь и так далеко показалось это 10 июня, что настроение испортилось.

Пиши, как здоровье, как дела. За меня не беспокойся.

Жду писем от тебя и Линушки. Расцелуй ее.

Крепко целую. Василь».

Полянский был адъютантом генерала В. И. Сталина и через него Василий Иосифович хлопотал о деле развода с Екатериной Тимошенко. Фактически-то он с ней давно уже не жил. Василий считал, что человеческие отношения важнее всяких юридических формальностей, но условия, в которых он оказался, требовали пересмотреть и формальную часть личной жизни.

Вот письмо бывшему, адъютанту:

Полянскому – о прекращении брака

«22 мая 1956 г.

Виктор Семенович!

Надо сходить в суд. Попросить поднять архив и переслать мне копию решения о разводе с Е. Тимошенко. Ты знаешь адрес и кто был председателем. Не поленись и сделай быстренько. Полученное запечатай в конверт на мое имя и передай К. Васильевой, а она передаст мне.

Если архив похерен или будет какая-либо неувязка и ты не получишь копию решения суда (что было бы очень печально – надо постараться и получить), то пришли мне справку – сам вспомни: когда и кто председательствовал, а я тогда официально запрошу через соответствующих людей, но это делать не хочется. Самое лучшее – если бы ты прислал копию приговора.

До скорой встречи.

В. Сталин».

Дело с разводом затягивалось. Василий переживал, нервничал и в письмах его боль и тревога за самое дорогое, что у него еще осталось – любовь к Капе Васильевой…

Спустя месяц он пишет:

«20 июня 1956 г.

Капа!

Оба твои письма прибыли после моего – к тебе. Что я могу добавить к написанному? Ничего.

Если ты можешь приехать 24-го, то прошу тебя – приезжай. Личного свидания не будет, но поговорить мы сможем, а это очень нужно. Не делай глупостей!..

Подробно поговорим при встрече.

Самое главное – успокой Линушку.

Василь.

Черт бы побрал эту проклятую жизнь!»

«Здравствуй, родинка!

…Ни в чем я тебя не обвинял и не обвиняю. Ты это знаешь. То, что сделал – надо было сделать. Другого выхода в тот момент не было. Сделал правильно – для нас же. Объяснить в письме подробно невозможно.

Разве эти подлецы могут понять, что происходит тяжелейшая, труднейшая борьба за существование, за жизнь, за любовь. Разве поймут острословы, любители сенсаций, что не при всех обстоятельствах форма этой борьбы бывает благообразна. Мне сейчас наплевать на формы – важна суть.

Ты хотела «свободного Василия» и ты его получишь. А как это будет сделано – не все ли тебе равно?.. Твоя горячность подтверждает, что я верно поступал, взяв все только на себя. Мне не страшно мнение всех (как это пишет Светлана), я слишком хорошо узнал цену этому мнению, чтобы обращать на него внимание. Но мнение твое – для меня все… Светлана набросилась на меня, «взорвавшись», как она пишет, после твоего телефонного звонка. Дело ее – взрываться или не взрываться, но, по-видимому, ты немало способствовала накоплению гремучего вещества в ней для взрыва. Если ты считаешь, что правильно поступила – дело твое. Но, думаю, что надо было сначала приехать, окончательно все выяснить и только потом, может быть, и в более резкой и обличающей форме выступать.

Светлане и так досталась не легкая жизнь. Силы ей очень и очень нужны, а тратить их на беспричинные «взрывы» не вижу смысла. Ее энергия пригодится на более существенные и полезные вещи. Суть в тебе, а не в Светлане, в наших взаимоотношениях. Нам решать.

Не следовало мне писать это письмо сейчас, надо было для пользы дела еще немного подождать, но ты вынудила меня поспешить. Чувствую, что ты в своем гневе беспричинном можешь залезть в такие дебри, из которых не выберешься.

Думай, мать, решай… Слово и дело за тобой.

Жду Василь.

1.10.56 г.»

И Капа решила – она сделала аборт…

– Узнав об этом, Василий не находил себе места. Он был просто в бешенстве! Метался, кричал на меня, потом сник и в ту встречу мы расстались, так что-то и не договорив… – спустя годы вспоминала Капа те напряженные дни. А тогда, в начале июля, Василий объяснял сложившуюся ситуацию Лине:

«На мать особенно не следует взваливать вину в том, что произошло. Больше всего виновата обстановка, в которую я попал… Когда обстановка будет другая, она многое поймет и только от нее будет зависеть дальнейшее. Поэтому, дорогая моя, надо облегчить жизнь матери – хотя бы в том, чтобы у тебя было все в порядке…»

Обстановку для выяснения отношений двух любящих сердец круче и не придумать! Вот в одном из писем Василий пишет: «Очень прошу тебя приехать, очень! Если тебе не хочется встречаться со здешними начальниками, учитывая нашу последнюю встречу, то это зря.

Во-первых, от них никуда не денешься. Во-вторых, они великолепно знают все мои переписки, встречи и т. д., а поэтому им известно мое к тебе отношение…»

В другом письме объясняет: «Нам не дали поговорить так, как хотелось бы, потому что видели твою взвинченность. Следовательно, стоит приехать, успокоившись. Спокойно попросить свидания и спокойно поговорить. Основная твоя вспышка прошла и, думаю, что разговор состоится спокойный и деловой. Конечно, если ты приедешь опять в таком настроении, то опять нам не дадут поговорить одним, а при даже таких посторонних, которые все знают, как П.П., сама понимаешь, интимные разговоры не получатся…»

Вспышка-то была не без оснований. Начальство централа, действительно, знало и переписки сына Сталина, и всех, кто его посещал. Капе тюремщики шепнули, по секрету, что на личном свидании у зэка Васильева была Тимошенко. И вот реакция Капитолины:

– Тогда я решила все оборвать. Свидание последнее состоялось официально – в присутствии начальника тюрьмы. Я просила его не передавать мне никаких писем. Детям объявила о своем решении – чтобы и они имели ввиду…

А Василий все успокаивал:

«Мать! Не пори горячку. Надо добиться, чтобы нам дали поговорить наедине, а после твоего последнего приезда это не так легко добиться – многое будет от тебя зависеть. И, по меньшей мере, разглагольствуй со «всевышним». К несчастью, будет опять он, т. к. Козик в отпуске. С одной стороны, это лучше – легче, мне думается, дадут поговорить наедине. Но, с другой стороны, могут сослаться на отсутствие Козика и не дать поговорить наедине. А разговор при них, сама понимаешь, чушь.

Напиши все, что хочешь – чтобы только я знал, и всунешь незаметно. Лучше всего приехать в рабочее время с 9.00 до 17.00, т. к. будет Крот, а с ним проще говорить. К тому же, в рабочее время они будут выходить (если не дадут наедине) и в это время (их выходов) можно будет говорить обо всем.

Всех благ.

Целую Василь.

Посылаю с Вл. на тебя, т. к. не хочу, чтобы мои тебе упреки читали другие. Передай мои письма адресатам. Расцелуй бабку и Линуху».

Но Капа перешла в глухую оборону. После семи лет совместной жизни она не могла простить Василию его тайных свиданий с другой женщиной. Если это была даже его бывшая жена. И в письмах к дочери Лине Василий находил свое утешение.

«29.3.57 г.

Здравствуй, дочурка!

Вот и наступило твое совершеннолетие. Теперь уже никто не может назвать тебя ребенком, который нуждается в няньках и ежеминутных подсказках – что и как делать. Страшно переживаю, что такое событие прошло без меня. Но все мои мысли и душа были с тобой, как всегда, так и в этот день.

Еще и еще раз желаю тебе, дорогая моя, счастья, успехов, здоровья и всего самого наилучшего в жизни.

Хозяюшка! Напиши, как прошел твой праздник, только подробно опиши. Сама понимаешь, что подробное описание торжества будет единственным утешением за мое отсутствие на нем…»

«9.4.57 г.

Здравствуй, дорогая Леньуся!

Очень рад, что пишешь правду – «ленилась сесть и написать письмо». Пишешь, что каникулы прошли скучновато. Но ведь это от тебя зависело, как провести. Что же тогда мне говорить, если тебе в Москве и скучновато? Ни черта не пойму. Видно, у тебя кавалеры, действительно, из «палеолита», если не смогли развеселить. Так гони их в шею и подбери веселых! Неужели и этим добром Москва бедна стала? Столько спортивных и увеселительных мероприятий было в Москве во время каникул, что скучать, по-моему, некогда было. Конечно, в хорошей компании, а не с сопляками скучными. Подобрала, наверно, каких-то пузатых тюленей – где уж там до веселости… Только сдобу, наверное, лопали без конца. Да в кино сидели, да у телевизора сидели, а двигаться когда? Вот и вышло скучно. Мать права, что спорт вселяет бодрость. А бодрость дает веселость. Линок, это закон. Но у тебя все еще впереди – леность пройдет, жирок спадет, веселость и бодрость придет. Конечно, если ты сама за это возьмешься…

Мое самое большое желание – видеть тебя счастливой, веселой и в порядке. Очень рад, что День рождения прошел хорошо. Раз вступила в совершеннолетие весело, значит, и жизнь твоя самостоятельная должна быть счастливой. Дай Бог!..»

Минул еще год несвободы Василия Сталина. За тюремным окошком ворковали голуби, кричали грачи. Но в стенах Владимирского централа ничего не менялось. Было холодно, неуютно. Холодно было и на душе зэка Васильева…

«27.5.57 г.

Здравствуй, золотко!

Ну и погодка!.. Все наоборот: в марте ходили раздетые, а в мае замерзаем. В такую погоду только пить – под Вертинского. Но он взял и душу Богу отдал… Прочитал об этом сегодня в «Советской России» и вспомнил его песенку: «А мы пьем горькое пиво…» Песенка очень неплохая и как раз к этой погоде и моему настроению. С фокусами был старик, но пел, по-моему, хорошо. Душевно, по крайней мере, а не орал, что есть силы, как это делают некоторые молодые «таланты». Чем сильнее орет, тем лучше – как такой петух. Тогда лучшими певцами должны были бы считать себя ишаки – уж орут-то они, действительно, непревзойденно.

Чтобы согреться – замерз! – сегодня и после работы работал. «Впихнул» в рамку твое Величество. Получилось неплохо и настроение поправилось хоть немного…»

«30.8.57 г.

Добрый день, Линок!

Очень и очень рад за тебя, дочурка! По духу твоего письма нельзя не понять, что ты очень довольна, а это самое главное.

Судя по тому, сколько мест ты посетила, прямо скажем, что время зря не теряла. Молодец! Так и надо всегда поступать. О том, что ты похожа не негритоса, Лидуня мне уже написала. Это замечательно. А что волосы подвыгорели – это не беда. Кто тебя любит, для тех ты в любом виде и всегда дорога…

Заходила ли в храм в Новом Афоне и видела ли осла? Осел там знаменитый. Всем ослам осел. Откуда не зайди, он все время смотрит на тебя. Или ты была занята другим делом и тебе было не до храмов?..

Рица! Да, ты права: Рица есть Рица!.. Твое мнение, что дорога на «Красную поляну» интереснее, чем на Рицу, верное. Дорога на «Красную поляну» – это Кавказ, а дорога на Рицу более походит на Альпы. Дорога на Рицу более проста, а на «Красную поляну» более дикая – экзотики больше. Мне тоже больше по душе природа «Красной поляны» и особенно дорога, хотя по другим соображеииям Рица дороже…

Молодец Линуська! Уж тут никак не назовешь тебя Леньуськой – размахнулась, как надо. А если к этому и голову не потеряла, тогда совсем хорошо. А то ты ездила по таким дорогам и на таких высотах, что голова могла закружиться. Бывает, Линок!..

О себе писать особенно нечего. Дважды за это время меня прихватывал грипп, но оба раза как будто все прошло благополучно.

Пиши, золотко, чаще. Шли карточки. Всех благ, дорогуля.

Крепко, крепко целую.

Папка».

«10.1.58 г.

… Новый год я встретил один и очень скучно. Единственный просвет – это приезд Надюшки. Не в обиду будет сказано, она не испугалась дороги. Поговорить удалось недолго, но впечатление она на меня произвела очень хорошее. От той Надюки косолапой ничего не осталось. Красивая взрослая дева…

Самый первый твой кавалер не приехал, так как, как и ты, все каникулы проболел ангиной. Но обещал приехать, как только поднимется с кровати.

Вот и все мои новости. Все остальное по-старому, без изменений…

Крепко, крепко обнимаю и целую.

Папка».

«Линушка, дорогая моя!

Как видишь, жизнь очень сложная штука. Но не следует вешать нос. Мне хочется подробно остановиться на том, кем тебе быть, к чему себя готовить, чему посвятить жизнь. Вопрос этот очень серьезный и решать его, безусловно, нужно не торопясь, продумав, как следует все… Действительно, трудно выбрать, т. к. очень много прекрасных специальностей и хочется выбрать лучшую, а какая это лучшая – трудно сразу разобраться.

Дорогая моя! Есть специальности узкой спецификации, а есть науки, которые охватывают целый комплекс специальностей и даже все развитие человеческого общества. Если ты хочешь послушаться моего совета, то не замыкайся в какой-то одной узкой специальности, не привязывай себя на всю жизнь к геологическим образцам, самолету, строительной площадке и т. д. Выбери специальность более всеобъемлющую. Такими науками (специальностями) являются, к примеру: юриспруденция, история, география, журналистика.

Почему я подчеркнул журналистику? На протяжении всей жизни ты не связана с определенной специальностью, заставляющей сидеть на одном месте, а можешь бывать везде, где интересное дело. Это даст возможность широко развить свой кругозор, не замыкаться в узком деле. Быть журналистом – это значит быть вездесущим, все знающим человеком. В то же время такая специальность не заставляет тебя отдуваться за кретина-подчиненного, который тебя подвел. Ты помогаешь обществу, подметив недостаток, освещаешь его в печати – тем самым помогаешь исправить его и в то же время не несешь ответственности за финансы, людей, план и всю эту трудную и неблагодарную путаницу, в которой очень легко споткнуться. Вместе с тем ты многое знаешь, видишь, делаешь для себя выводы, учитываешь промахи других и мотаешь сии промахи себе на ус. Кроме того, через 4–5 лет ты уже смогла бы посмотреть на мир, побывать в Европе и других частях света…»

В марте пятьдесят восьмого Василий получил от Капы нежданное письмо. Что и говорить, смятение чувств, охватили сердце старого солдата. Ответ его был на восьми страницах, в которых и нескрываемая горечь обиды, и радость, и надежда, что все еще вернется и они снова будут вместе, и все у них будет хорошо, как раньше…

«Здравствуй!

Спасибо за письмо. Очень тронут, что не забываешь…» Вот так. Обращение даже без имени. Шибко рассердился Василий Иосифович на Капу. Но тут же, через несколько строк: «Неужели ты не понимаешь, что любое твое письмо дорого мне! Ведь в любом случае ты не чужая для меня. Как бы не решили мы свою дальнейшую жизнь – вместе или порознь? – твоя боль будет моей болью и всем, чем только могу, я буду помогать тебе…

Лучшие мои дни, я подразумеваю семейные дни, были с вами, с Васильевыми. За одно то, что виновником этого являешься ты, кроме благодарности к тебе у меня нет ничего, не было и никогда не будет… Ты пишешь: «Я пришлю тебе при первой возможности все, что тебе надо». Ловлю на слове: запакуй (только в холодном, а не в горячем состоянии) кусочек Капы и пришли ее срочной посылкой с нарочными…

Если задержишься с приездом или решишь не ехать, то немедленно напиши письмо, из которого я пойму, что ты взяла себя в руки и выглядишь всегдашним молодцом. Но не обманывай в письме, не жалей меня. Терпеть не могу этой проклятой жалости…

Крепко тебя целую

Василь».

Вскоре от Капы пришло очередное письмо. Она ездила с командой пловцов в Киев и, по возвращению, сразу же написала о своих впечатлениях от поездки. Василий отвечает:

«Рад, что настроение твое поправилось. Видимо, Киев вообще хорошо на тебя действует.

Город, действительно, красив!

Но настроение твое изменилось, скорее всего, не от этих красот, а от встречи. Ты пишешь, что соскучилась по дому. Да, я понимаю тебя, тем более, что 27-го числа этого месяца исполняется ровно 5 лет, как я не был дома…»

Киев-то Киевом, и встреча с родным домом поднимает настроение. Но в глубине души у Капы, конечно, оставался горький осадок от того, скорей-то всего, доброжелательного к ней отношения и соучастия служивых Владимирского централа, когда они откровенно заложили зэка Васильева. Речь о визитах в тюрьму «маршалицы» Тимошенко Екатерины. Капа сначала издалека, как бы между прочим, спрашивает: «Кто тебя навещает и бывает у тебя?» Потом без всякой дипломатии и женского лукавства, со свойственной ей прямотой, вопрос Василию в лоб: «Я интересуюсь, когда у тебя была последний раз твоя первая жена и когда вторая?» Но тут же деликатно Капа оговорилась: «Если тебе не желательно говорить об этом, – не настаиваю…» Василий не скрывает правды от Капы:

«Почему не желательно?

У меня нет тайн от тебя. Я тебя, дуреху, действительно, люблю!

Не навещают меня ни одна, ни другая. Екатерина не навещает и не пишет, т. к. каждая встреча кончалась руганью из-за тебя. Я не скрывал от нее да и ни от кого свое к тебе отношение.

Ее условие простое – бросить даже думать о тебе. А я этого не хочу! Была она в последний раз около года тому назад.

Галина приезжала два раза с Надей. Одна не приезжала. Оба раза в феврале этого года.

Никогда и ни перед кем я не постесняюсь тебя назвать человеком, которого я, действительно, люблю!..»

Вон ведь, как дело-то обстояло. А то – Нузберг! «Единственному»! От товарища Марии Нузберг. И Комитета ГБ… Этот комитет не забывал Василия Иосифовича.

В 1958 году здоровье его резко ухудшилось. В одном из последних писем Капе он осторожно намекает: «Судя по твоему письму, у тебя плохое настроение и тоскливо на душе… Не расстраивайся, мать, зря! Не в морщинках дело и нечего их так дотошно рассматривать. Года, конечно, идут, этого нельзя забывать. Но раскисать не следует.

Что же тогда мне делать, если пойти по линии раскисания? Ведь мне очень тяжело! Особенно сейчас – при встрече поймешь, почему. Ты вспоминай почаще, что есть люди, которым очень тяжело, и твои невзгоды будут легче переноситься…»

Главный кагэбешник Шелепин насторожился, доложил злопамятному Хрущеву, мол, Василий-то плох, как бы смерть сына Сталина в тюрьме не вызвала скандала да не только в их царстве-государстве, а и за бугром. Тогда царь Никита дал свое высочайшее согласие: «Казнить нельзя миловать!» И Василия переводят в Москву, в знакомый уже ему Лефортовский изолятор.