Глава 5

Утюгу не нравилось сегодняшнее утро, сильно не нравилось. По всем приметам должно было что-то случиться, какая-нибудь дежурная гадость. Во-первых, сегодня он не проспал, как обычно, и поэтому собирался не спеша. Во-вторых, на его видавших виды ботинках порвался шнурок. И, наконец, в-третьих, самое главное, – ему приснился плохой сон.

Устюгин, выйдя из квартиры на лестничную клетку, прислушался, постоял, затаив дыхание, и переложил снятый с предохранителя ПМ в карман знававшего и лучшие времена пиджака.

В полутёмном с утра подъезде стояла могильная тишина, ни тени, ни звука, лишь двусмысленные и не очень надписи на грязно-синих стенах оживляли пейзаж.

«Вован – чмо», «Светка – …» и более цензурное, где она сравнивалась с собакой женского пола. Далее следовали в хаотическом порядке надписи про ментов и прочих жильцов дома, разбавленные рисунками эротического содержания явно не профессиональных художников.

Утюг, смешно семеня ногами по ступенькам, проскочил три пролёта и появился во дворе дома. Тишина. «Странно», – подумал он, сворачивая в подворотню. В этот момент странности кончились и начались суровые милицейские будни со свистом пуль и валянием в грязи.

Утюг инстинктивно пригнулся, спасла врождённая реакция и чувство опасности, преследовавшее его с утра. Осколок кирпичной стены ударил Иваныча в щёку, потекла кровь.

Устюгин лёжа выхватил ПМ и открыл беспорядочный огонь в сторону стрелявшего, полежал ещё немного в грязной луже и встал, отряхиваясь и фыркая, словно собака.

Вряд ли стрелял профессионал, да, впрочем, и убивать пока не хотели, возможно, решили напугать. Зря, Утюг к пугливым себя не причислял, он был осторожным, но не был трусом и, если того требовали обстоятельства, шёл под пули. «Намёк понял, – сказал он, ни к кому, собственно, не обращаясь, и добавил: – Но не учту».

«Утюг» – кличка, приклеенная к Иванычу за годы службы часто менявшимися сослуживцами, намекала на прямолинейность и что-то чугунное.

Утюг, или Иван Иванович, действительно был прямолинеен и строг, всегда старался доводить начатое дело до конца и редко слушал начальство. «Да, день не задался, хотя могло быть и хуже», – примерно с такими мыслями он пошёл к своему подъезду.

На службу пришлось опоздать, брюки и рубашка после купания в луже для выхода в свет явно не годились. Утюг вернулся домой, добавив на ходу несколько нецензурных выражений к написанным на стенах, правда, в устной форме, и зашёл в квартиру.

– Здравствуйте, Устюгин Иван Иванович.

– …

Ещё одно нецензурное выражение совершенно случайно сорвалось с губ Утюга. И было отчего. В его любимом кресле сидела неземной красоты девушка с лицом ангела, больше похожая на шлюху, и к тому же абсолютно голая.

За пролетевшие словно шмель в тишине три секунды, прошедшие с момента падения челюсти на порог и возвращения её на исходную позицию, Иван Иванович успел рассмотреть многое. И пухлые сочные губы с голубыми, словно горные озёра, глазами, и острые снаряды грудей с рыжими кучеряшками лобка…

Утюг развернулся, выскочил на лестничную клетку и позвонил в дверь соседа-ветерана. Через две минуты в квартиру зашли вместе. Ангел нецензурно выругался и стал одеваться.

– Жаль, ты не хочешь по-хорошему. Мне-то что, Лола птица подневольная, под кого скажут, под того и лягу, и ты можешь лечь, костьми.

Свою тираду шлюха с ангельским лицом произнесла на одном дыхании, не спеша, продолжая одеваться.

– Знаешь, девочка, поживи с моё, покрутись как белка в колесе, тьфу, не то я говорю, зачем всё это тебе. Иди и передай тем, кто тебя послал, что хочешь. Жаль мне тебя.

– Себя пожалей, – раздался ответ из-за хлопнувшей со злостью двери.

– Ну-ну. События принимают дурной оборот.

– Спасибо за стриптиз, думал, по старости лет такого больше не увижу, ан нет, – прошамкал пенсионер, на ходу прощаясь.

Утюг остался один со своими мыслями, одна другой хуже. Быстро переоделся, закрыл дверь, подумал: «Дубль два», – и вышел на улицу.

* * *

Прелести размеренной деревенской жизни с рыбалкой и посиделками на крыльце закончились, по крайней мере для Анатолия. Леночка по-прежнему весело щебетала, занимаясь разными женскими глупостями, но ему как мужчине уже приходилось думать о последствиях и искать пути отступления.

Ехать было некуда и бежать тоже. Анатолий перебрал всех дальних родственников, друзей, каковых не оказалось в наличии, знакомых и знакомых знакомых, но вариантов не было. Впрочем, один друг у Анатолия всё же был – диспетчер, именно он и позвонил на сотовый номер, который знал, и, убедившись в наличии нужного абонента, бросил фразу: «По следу идёт Роман».

Ветер, понял Анатолий, вечный соперник по спецшколе снайперов. Как давно это было, кажется, что в прошлой жизни. Волк и Ветер, они оба любили риск, но не рисковали зря, оба отлично стреляли, однако Анатолий предпочитал снайперскую винтовку, а Роман любил видеть глаза жертвы.

Одинокий Волк и весёлый Ветер. Два лучших киллера из одной диспетчерской. Интересный расклад.

* * *

Анатолий не любил москвичей, сам он родился в провинции, не в деревне, но в тихом районном центре, и был вполне счастлив. Жителей Москвы он считал излишне суетливыми и наглыми, конечно, не все они такие, но на большинство город накладывает свой отпечаток.

Каждый город неповторим, в каждом живёт свой дух, свои законы. Город словно живое существо, он рождается, живёт и иногда умирает. Просто его жизнь намного длиннее нашей.

Анатолию казалось, что Москва, бывшая в своё время столицей и уступившая позднее это первенство Петербургу, всё ещё обижена. Возможно, именно поэтому она суетится, показывает свой гонор, словно опять боится потерять власть. Анатолий попал в Москву в двадцать пять лет; отлично стрелявший ещё в школе, он прошёл школу снайперов, потом «горячие точки», снова подготовка в спецшколе, непродолжительная служба, потом…

Потом что-то не сложилось, он уволился, мыкался по стране, постоянно один. Попал в Москву, участвовал в криминальных разборках. В столице судьба снова свела его с Романом, который и дал ему один интересный адресок.

Анатолий зашёл, беседа шла с недомолвками, вежливо просили подождать месяц или два. Он ушёл, немного обиженный, и забыл о разговоре.

Через полтора месяца его нашли и предложили работу. Нанимал диспетчер, оказавшийся знакомым, которому Анатолий случайно года два назад спас жизнь.

Да, он точно помнил ситуацию. На «стрелке», в ресторане, где присутствовал Анатолий и предполагалось, что всё пройдёт мирно, завязалась перестрелка. Анатолий, для которого человеческая жизнь пока ещё оставалась ценной, оттолкнул случайного посетителя и тем спас его от смерти, сказалась привычка.

Именно диспетчер, по каким-то причинам оказавшийся тем вечером в ресторане, и оказал дальнейшее влияние на судьбу Анатолия. Потом работа, заказы, снова работа, естественно, они почти не встречались, общение происходило по телефону.

Эта история ушла в прошлое, и Анатолий никогда бы не вспомнил о ней, если бы не телефонный звонок. Прошлое кануло в вечность безвозвратно, теперь у него нет и будущего.

* * *

Анатолий встретил сегодняшний рассвет с камнем на душе, виной тому – москвичи. Готовился он недолго, на встречу взял «Узи» с глушителем и старенький ТТ в отличном состоянии. Дело не новое, однако он в первый раз работал не за деньги, а для души.

План был прост – не допустить приезжих до разборок с председателем и колхозниками. Анатолий решил разобраться с ними сам, на лесной дороге. Используя, если получится, только ТТ.

Поцеловав Елену, Анатолий выпил крынку молока, спросил, как дела у Семёна и вышел из избы. Шаловливой змейкой вилась тропинка, подкидывая под ноги то корешки, то ямки.

Киллер шёл не спеша и кроме оружия нёс каравай хлеба и бутыль с молоком. Ждать предстояло часа три, если не больше. Потом уходить, куда – он не знал, но похоже, деньги будут. Анатолий с неприязнью относился к мародёрам, но тут другой случай. Он сам взял заказ и сам собирался получить плату. Плату за смерть, плату с мертвецов. Нельзя вмешивать в это дело колхозников, им и так не легче всех.

Анатолий не строил радужных планов в отношении благополучного решения конфликта, но своими действиями отводил удар от колхоза если не насовсем, то на время. Во всяком случае, москвичам какое-то время будет не до колхозных долгов.

В который раз, словно одинокий волк, он сидел в засаде. Место удачное: просёлочная, в ямах и ухабах, дорога делает два поворота подряд, особо не разгонишься, даже на джипе.

Анатолий лежал в душистой траве, инстинктивно ловя каждый звук, и вспоминал детство. Купанье с мальчишками в реке, первые драки, свою первую любовь, горечь и счастье побед. Анатолий считал, что раньше отношения между людьми были чище и проще.

Ссорились, мирились, но не было той злобы и ненависти, что появилась сейчас. Не было в те доперестроечные времена такой жестокости и всплеска насилия, не было резкого расслоения на богатых и бедных, даже зависть была по-детски чистой и безобидной.

Перестройка и последовавший затем развал Союза ударили по многим, кто-то приспособился, а кто-то более консервативный или не приспособленный к новой жизни не смог. Многие надеялись на государство, но ошиблись.

В результате отпочкования бывших союзных республик, руководители которых захотели самостоятельности, Анатолий остался без родственников, проживавших в разных уголках нашей некогда необъятной Родины.

Время шло, лениво текли мысли, трудолюбивые пчёлки перелетали с цветка на цветок и собирали нектар. Ничто не нарушало идиллии, кроме наступающего издалека сытого урчания двух моторов.

«Они», – машинально отметил Анатолий, присел на корточки, передёрнул затвор «Токарева» и достал две запасных обоймы.

Пора. Счёт пошёл на мгновенья. Мощным движением ног он распрямил тело, окинул взглядом дорогу, два джипа, – они. Почти в то же мгновенье открыл огонь. Так, как привык это делать всегда, в тире и на войне, в спецшколе и на работе.

Первая пуля, проделав аккуратное отверстие в тонированном лбу джипа, вышибла мозги водителю. Сеточкой трещин покрылось лобовое стекло «Гранд-Чероки», последовавший затем грохот врезавшихся иномарок перекрыл сухие щелчки выстрелов. Анатолий заменил обойму и, перемещаясь вправо ко второй машине, продолжил огонь. Горячей волной прокатился огонь взорвавшегося бензобака. Стало по-настоящему жарко.

Третья обойма привычно заняла своё место в рукоятке ТТ, Анатолий круговым движением осмотрел местность и в отблесках чадящего костра расстрелял обойму по второй иномарке, взорвалась и она. Можно идти, зло наказано, но удовлетворения нет, как не было его никогда.

Через несколько минут Анатолий был далеко, в деревне вряд ли что слышали, но лучше поспешить. Он зашёл в избу, поставил на стол пустую крынку из-под молока и позвал Елену.

Она была готова, ушли по-английски, не прощаясь. Опять и снова бежать. Находиться в постоянном страхе за её и свою жизнь, быть дичью, убегать от охотников. Анатолий не знал, выдержит ли Елена такой ритм. Сам он был готов убегать, путать следы, огрызаться из засады. Он Волк и не зря заслужил свою кличку, ему не привыкать к такой жизни. А Лена?

Анатолий часто задумывался, если не о текущих проблемах, то о том, что Елена нашла в нём. Девочка-пай, милая и нежная, влюбилась в мужчину старше её на двенадцать лет. Что могла найти луговая былинка в косе с острым лезвием, только боль и страх. Анатолий мучился и не понимал, за что ему такое счастье.

Он любил. В Елене ему нравилось всё – улыбка, походка, губы, разрез глаз, пальцы на руках, груди, запах, всё-всё. Её слова, линия носа, волосы, она.

Он любит. Любит, как никогда не любил. В душе Анатолия помимо его воли рождались стихи, стихи про любовь. Он не был поэтом и не стремился, но буквы сами складывались в слова, а слова в строчки, и получались четверостишия. Рождалась поэзия, пусть наивная и незрелая, но шедшая из самых глубин души. То, что получалось у Анатолия, больше походило на первый стихотворный опыт впервые влюблённого юнца.

Тем не менее, именно здесь, на крошечной полянке в глухом лесу, он как мальчишка декламировал Елене стихи. Голос дрожал и не слушался, но Анатолий старался, вкладывая в строчки стихов накопившиеся за эти годы эмоции. Чувство нашло выход. Анатолий любил и был любим.

 

Имя Лена нашёптывал ветер,

Это имя напел мне ручей.

Я проснулся вчера на рассвете

От своих сумасбродных идей.

Говорил, что люблю, дорогая,

Говорил, что умру, но не верь.

Даже если умру, умирая,

Я тебя не забуду, поверь…

 

Не Пушкин, конечно, собственно, до Лермонтова тоже далеко, однако Елене стихи Анатолия показались лучшими из когда-либо слышанных. Она любила, безоглядно и до конца, как могут любить только в первый раз, первый и единственный.