Ров

Живая очередь приговорённых, извиваясь змеёй, подходила ко рву.

– Надо молиться! – ещё вчера был жив и говорил, повторял мне мой сокамерник-священник, и я буду, успею, как раз есть время! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного…

– Пли, – очередной залп разрывает свежий утренний воздух. Мгновение после залпа все слушают тишину, палачи и жертвы, затем опять людская очередь начинает стонать. Кто-то тихо, кто-то громче, кто-то молится, кто-то бормочет проклятия…

Нет, пока время есть, пока ещё не моя очередь, надо не думать, а молиться! Господи… прости… Ну как же Ты меня можешь простить, когда я совсем недавно был одним из них? Из тех, кто расстреливает! И совсем не по своей воле, а по Твоей, Господи, оказался теперь среди тех, кого расстреливают… Господи, спасибо, спасибо Тебе за это!.. И за того заключённого-священника, который столько говорил со мной. Что бы я сейчас без него делал? Без заронённых им в мою душу семян веры! Если бы не он, если бы сейчас довелось умирать без веры, без надежды, что бы я тогда делал? Страшно представить! Господи, спасибо, спасибо Тебе за это, за него, за того священника… Его ещё вчера утром… Приговор привели в исполнение… Ну он-то уж точно теперь на небесах, среди ангелов! Он же святой! Как он говорил про святых? «Равноангельские»! Вот, точно про него так и нужно сказать, про его спокойствие и небесную ясность ума и души! А я? Неужели, Господи, не дашь ещё времени? Если не исправить – где уж тут исправить? – то хоть помолиться! Так вот же время! Молись! Господи, милостив Ты и милосерд, помилуй и меня!..

– Пли, – опять мгновение тишины… Какое утро!

И того поэта-офицера тоже вчера расстреляли. Он ещё на стене камеры написал: «Господи, помилуй меня грешного!» Всю Германскую войну прошёл, два Георгия…

Господи, они же лучших людей России уничтожают! Эти, которые «за народ» и «из народа». Это же какое-то самоубийство народа, самоистребление!.. И я был одним из них?! Господи, помилуй!..

– Пли! – очередная партия тел валится в ров. Очередь всё приближается. Почему не видно отлетающие на небеса души? Мне было бы так легче поверить! Но в том-то и подвиг веры, что нет ей доказательств, говорил тот философ, который теперь уже тоже во рву… То есть тело его, конечно! Только тело! Впрочем, он честно говорил, что это не его мысль, а какого-то другого философа, забыл… Но того-то хоть не расстреляли! Того, говорил, выслали… Целый пароход философов, учёных, людей искусства собрали и подарили Западу! Да ещё гордились этим! Ну что за идиоты? И я был среди них? Господи, помилуй!.. Так, очередь-то уже подходит! Надо срочно молиться! Господи, помилуй меня грешного и недостойного раба Твоего… Имиже веси судьбами!.. Да, я вспомнил эти слова молитвы! В детстве слышал… В церкви! С родителями! Я тогда верил, верил… Что это со мной? Слёзы… Тогда ведь верил! Зачем же я потом?.. Матушка в детстве столько учила меня молитвам, говорила так просто и с любовью о Тебе, Твоей земной жизни, о святых Твоих… А отец всё на службе по целым дням, чтобы обеспечить нам, детям, потом образование… И ведь обеспечил! Только я вместо учёбы увлекался «идеями»! Прогресс?! Счастье будущих поколений?! Какой же это прогресс, когда массовые казни?! Какое же это счастье потомков, когда на костях предков, на расстрельных рвах?! Какими же мерзавцами должны быть эти воображаемые потомки, чтобы принять такое «счастье»! Господи, помилуй, помилуй!

Вот кто-то вышел из очереди и бросился бежать через поле. Застрелили в спину… Ну и зря бежал! Надо было, пока есть время, молиться!

А ещё… Простить?! Как?.. А впрочем, чего мне-то говорить «как», когда я сам был один из них? Может, тот, кто сейчас будет стрелять мне в затылок, вскоре сам будет так же вот стоять в очереди, в следующей очереди к следующему рву… Сколько их ещё будет по всей России, Господи?! Но я-то никого лично не расстрелял! Я только… Продразвёрстка, экспропри… Господи, помилуй меня грешного!.. Что за слова эти у нас были? Кто их только придумывал? Какие нерусские слова! Так мы и есть не русские, а интернационали… Ну вот опять!.. Отец перед смертью велел держаться подальше от «идей», честно трудиться! Как мать убивалась, видя, что я приветствую «подвиги» бомбистов… Но мне-то виднее было, как жить! Мы плевали на родные могилы, на память предков… Что они теперь – сейчас! – мне скажут?! Господи, помилуй!

Господи, неужели это всё делал я? А кто же ещё?.. Та женщина в том селе, где проводил продразвёрстку… Она мне говорила, что ей детей нечем кормить, что на посев нету, что зиму не пережить, а я ей – про счастье будущих поколений, про жертвы на алтарь революции… Господи!.. Я любил подчёркивать слово «алтарь», «алтарь революции», верующие от этого как-то вздрагивали… Господи!.. Сидел на коне, карабин за спиной, шашка у пояса, смотрел на неё сверху вниз, на её «маленькие» проблемы… Она стояла у моего начищенного сапога и всё просила, просила… Что-нибудь оставить её детям… А я перед «делом» выпил водки, закусил хлебом с салом, говорю ей:

– Не думай, что твоя зубная боль сравнима с мировой революцией!

Господи, да и нельзя, невозможно меня в рай! Она же сейчас там, и её умершие от голода дети там, с Тобой! Как я предстану перед Вами?! Нет, Господи, только не в рай! Меня только в этот ров, к червям, меня даже ещё ниже, в самые преисподнейшие места земли! И горы пусть падут сверху на меня и скроют меня!

Вот и ров, вот и «пли!». Господи, Ты только помяни меня во Царствие Твоём! Вот и взлетаю надо рвом…

Дурочка и котёнок

Не презирайте ни одного из малых сих…

Мф. 18:10

Вам когда-нибудь было противно от самих себя? Вот и я в то утро опять испытывала это чувство. Когда проснулась, пока была трезвая. Но крепкий напас конопли меня поправил. Потом второй, чтобы уже наверняка. И снова стало можно жить. Даже можно вспомнить вчерашний день. То есть сегодняшнюю ночь. Хотя что там вспоминать? Почти не противно было, потому что хорошо накурилась и выпила, только немножко больно. Под ширкой лучше: совсем не больно и не противно. Зато этот честный попался, не кинул, денег дал, как договаривались. Теперь и на ширку будет, и на поесть.

С детства жизнь моя наперекосяк, как говорится. В школе выучиться не получилось. Сложно всё: что другие запросто решали, у меня никак. И что делать? Меня там все и прозвали «дурочка» – обидно так! А разве я виновата? Потом ещё батя помер от пьянки и мать с горя… В общем, руки на себя наложила. Я её не виню, она не в себе была с горя-то. Иначе бы она меня не бросила, она меня любила, я знаю…

Выхожу на улицу из подъезда, и не поздно, главное, проснуться удалось, почти утром. И на утро покурить нашлось, так что получилось и встать с кровати довольно быстро. И погода ещё такая: солнышко, ветерок. В общем, всё как будто складывалось в это утро. Да, думаю, значит, и с ширкой сложится, и нормально будет, пока есть ширка, даже хорошо. Может, день или два, может, и больше! На больше-то вперёд и не загадывала…

Иду, значит, и вдруг слышу: пищит кто-то. И где – не пойму, кто – не пойму, только так жалостливо. Повертелась кругом, посмотрела – поняла: из люка пищит! Сначала думала, младенец в люк провалился! А крышка наполовину задвинута, только щель есть, а в щель мне никак не пролезть, хоть и маленькая я совсем. Ну, младенец, думаю, значит, ещё меньше. Я и так и сяк эту крышку – тяжеленная! Наконец подвинула, чтобы щель сделать пошире, заглянула туда, и тут совсем расстроилась! Не младенец это, а котёнок! Был бы младенец – я бы людей позвала, они – милицию, вытащили бы! А тут – котёнок! Кому он нужен? А пищит так жалостливо, хоть плачь! Я тут и подумала: чем плакать, полезу за ним.

В люке страшно: я с детства темноты боюсь! Вонь – хуже, чем от иного мужика! Спустилась кое-как ногами вперёд, ноги – в какую-то жижу! Кажется, тону! Но нет, оказалось, не тону: дно близко совсем было, может, по колено. А котёнок ещё громче пищит с перепугу! Он-то не понимает, что я его спасать лезу! Ну я его в этой жиже давай ловить… Хоть не сразу, но поймала всё-таки, и давай с ним из того люка наверх карабкаться. Одной рукой к себе его прижимаю, успокаиваю – а он всё-то орёт, бедный, – а сама ногами отталкиваюсь, другой рукой за крышку цепляюсь. По телевизору как-то такое видела, в фильме старом, чёрно-белом, девка так с двумя младенцами из люка вылезала, как я с тем котёнком. Только у неё люк почище был, и всё нормально получилось, даже не изгваздалась, а у меня ноги-то скользят, подтянуться тоже не могу: у меня в школе и по физкультуре тройку еле натягивали, а тут ещё крышка на меня вдруг поехала! Я уже в ужасе: что делать?! Кажется, закроется сейчас надо мной, и задохнусь тут от вони вместе с котёнком, мне же её изнутри никак не поднять! Стала я тогда Богу молиться что есть силы! Меня в детстве – давно-давно – бабушка учила… Я тогда ещё как будто нормальная была, не хуже других детей, в садик ходила. И вот, помню, в церковь с ней придём, там пение такое, и свет, и «воню благоухание» какое-то – не то, что тут! – не то, что потом началось… Бабушка-то померла скоро, старенькая совсем была. Молитв я никаких не помнила, но теперь, как припекло, только и смогла, что «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!..»

Сама не помню как, а вылезла из того люка. Кладу котёнка на землю: беги, мол, теперь, а он никак! Лежит только и тихонечко так попискивает! Раньше хоть орал, а теперь пищит тихо-тихо! Ой, думаю, так это ж я, дура, его, поди, задавила, пока вылезали! И что делать? Схватила я его опять на руки и давай бегать, искать, кто б помог, а от меня все только шарахаются! Оно и понятно: вся перемазанная, ободранная, растрёпанная – в общем, не товарный вид! И тут вдруг осенило: в ветеринарку его надо! У меня сосед свою собаку всё в ветеринарку возил, он знает! Бросилась я обратно в подъезд, к соседу в дверь звоню, тот на меня орать:

– Что надо? Чтоб я тут тебя близко не видел! – это он так всегда, когда жена дома.

Так я уж внимания не обращаю, говорю сразу:

– Где твоя ветеринарка находится? Котёнок помирает!

Он тут сразу успокоился, сказал адрес. Ну я туда.

В автобусе надо было ехать, чуть не высадили, но тут уж я ни в какую: котёнок, говорю, помирает! Тут за меня одни даже заступаться стали. А другие ещё громче орут: милицию, говорят, позовут! А что мне до той милиции? Приводы у меня и так есть, а что по-серьёзному, так с меня взять нечего, плюс справка из ПНД. Вот я им как всё это и сказала, так все сразу и притихли. А участковый, кстати, меня хорошо знает, сам ко мне ходит: честный мужик, кстати, не кидает, только дюже вонючий.

Так вот с грехом пополам и доехала до ветеринарки. Вбегаю туда – там народу, собак, кошек! Охранник было хотел меня тормознуть за внешний вид, но я опять давай орать:

– Котёнок помирает!

Тут меня сразу пустили, да ещё без очереди, люди-то там такие добрые оказались! Врач только спросил, мол, деньги-то есть? Я говорю:

– Есть, как раз сегодня-то есть!

Очень кстати! А он ещё засомневался, хватит денег-то? Ну я достала всё, что есть, говорю, вот, уложиться надо. А он говорит: уложимся!

Так и стали того котёнка лечить. Сначала – в один кабинет: там ему животик побрили, помазали мазью, стали какой-то штучкой по животику елозить и на экран смотреть, что у котёнка внутри, только мне-то ничего не понятно! Ну, говорю, что там? А животик-то у него раздулся весь. А там, говорят, плохо всё, срочно нужна операция, и то шансов, в общем, немного. А я говорю: много или немного, а вы делайте! Его сразу в другой кабинет, туда меня уже не пустили. В коридоре сидела, опять молилась вовсю: «Господи, помилуй!..» Долго молилась!.. Наконец выходит врач, довольный такой, я сразу поняла: всё в порядке! Котёнка вынес – махонький такой, забинтованный весь, спит себе спокойно. Там полкоридора сбежалось посмотреть: люди сюсюкают, собаки носы тянут, нюхают. Понесли котёнка в третий кабинет, под капельницу, тут уж мне сказали рядом сидеть, смотреть, как в капельнице капли капают, если что не так, позвать. Там я с ним просидела долго: сижу, котёнка одним только пальчиком поглаживаю и Бога благодарю.

И началась с тех пор у меня совсем другая жизнь. Котёнку лекарства прописали, корм специальный, диетический, в ветеринарку на осмотр ходить сказали. Тут деньги-то у меня и кончились: ни тебе ширки, ни даже покурить или выпить. А по-трезвому как мужиков принимать? Противно же! Они сами приходили, а я уж гоню их, на порог не пускаю, говорю, мол, не могу больше, да и котёнок болеет. Ну, обзывали дурой, конечно… А что денег нет, так я пошла в ПНД пожаловаться. У меня и мамка всё ходила туда жаловаться, как припечёт, и меня раньше водила, там хоть чем, да помогут, лекарства выпишут, чтоб спокойно было и спалось хорошо. Вот и я думаю: хуже не будет, схожу. Там на меня врач смотрел, как будто на того котёнка, когда я ему всё рассказывала. Лекарства тоже выписал, только сказал: ничего, кроме них, не употреблять, не то помру. А самое главное, пенсию выписал: там хоть немного, но нам с котёнком хватает.

Так теперь и живу, и от самой себя больше не было противно ни разу. А ещё в церковь стала ходить, Бога благодарить: там пение, свет, «воню благоухание», как в детстве! Там чудится мне иной раз, что и бабушка опять со мной рядом, и тогда тихонько плачу от счастья.