Добровольцы

Рейсовый автобус с немногочисленными пассажирами пересекал границу, последовательно минуя два пропускных пункта: российский и следом, метров через двести, бывший украинский, теперь ополченский. Различия между ними будто намеренно должны были подчеркнуть разницу между миром и войной: опрятная, свежевыкрашенная российская таможня и весь разбитый снарядами и иссечённый осколками ополченский блокпост. Подъезжая ко второму, водитель мрачно пошутил:

– Дальше, уважаемые пассажиры, за вашу сохранность ответственности не несу.

Пассажиров было вряд ли более дюжины. В основном это были старики, не сумевшие устроиться в России, и теперь, понадеявшись на относительное затишье в боевых действиях, возвращавшиеся обратно в Донбасс. Хмурое небо за немытым стеклом казалось ещё более серым, а слякоть вокруг дороги тем более неуютной. В стекло обречённо билась умирающая осенняя муха. Все молчали.

Только два молодых человека резко выделялись среди пассажиров и возрастом, и настроением. Не то чтобы они были веселы или шумны; напротив, перед блокпостом они особенно притихли, с интересом и тревогой разглядывая через окно ржавеющие металлические конструкции блокпоста, до того изорванные взрывами и испещрённые оспинами осколков и пуль, что трудно было распознать их довоенное предназначение. Не были молодые люди, конечно, и бесстрашными; напротив, повисшая в воздухе атмосфера тревоги и ставшего хроническим страха сильно на них подействовала. Однако страх их не был приправлен унынием или отчаянием, а путешествие их не было обусловлено угрюмой властью обстоятельств. Они были добровольцами.

При прохождении российской таможни пассажиры выходили из автобуса с вещами, проходили через серые рамки, клали вещи на движущиеся ленты обычных в таких случаях таинственных устройств, что стоят на вокзалах и в аэропортах. На блокпосте же ничего такого предусмотрено не было, пассажирам не пришлось даже вставать с кресел. Вместо этого к автобусу подошёл немолодой, совершенно седой ополченец в пятнистом кителе поверх свитера и с карабином за плечом. Дверь перед ним отворилась: на мгновение послышался с улицы, из-за бетонных блоков и мешков с песком, с детства многим знакомый хриплый голос с чьего-то, наверное, старого магнитофона:

– Для чего эти птицы на север летят, когда птицам положено только на юг?

Затем ополченец шумно шагнул внутрь салона и громко сказал:

– Давайте паспорта, братья-славяне!

И пошел по салону, собирая у пассажиров маленькие синие книжечки. Двое молодых людей, приятно удивившись этому необычному обращению, протянули ему свои книжечки, выделявшиеся среди остальных тёмно-бордовым цветом и золочёным изображением древней ромейской птицы. Ополченец, принимая паспорта, широко улыбнулся парням, обнаружив нехваток нескольких зубов, и вышел из автобуса. Пассажиры остались в ожидании, пока их документы будут проверены по какой-то никому не ведомой базе. Ждать пришлось довольно долго.

– Может, надо к нему обратиться, к ополченцу? – вполголоса спросил один из парней другого. Ему становилось всё более тревожно от этого путешествия в неизвестность.

– Да не, остаться тут на границе? Блокпост сторожить? – ответил вопросами другой. – Нам туда, дальше… Да и по телефону сказали в Донецк подъезжать… За кинотеатром «Звёздочка»… – задумчиво закончил он.

Спустя немалое время ополченец вернулся, тоже без лишних слов вернул пассажирам их книжечки и вышел. Автобус забормотал старым двигателем и лениво покатился дальше, за окном снова потянулись поля, разделённые на неравные части лесопосадками. Молодые люди снова уставились в окно, и тут их внимание было приковано очередным серо-коричневым полем, на котором меж двух перелесков виднелись чёрные остовы сгоревшей бронетехники.

– Смотри, бээмпэшки! Сгоревшие! Вот им тут вставили! Это, значит, ещё летом, когда хотели границу отбить, от России отрезать. Помнишь, в интернете читали?

– Конечно, помню! Да тут их полно пожгли, смотри!

Автобус ещё долго катился по извилистой и сильно разбитой дороге, огибая огромный курган – Саур-Могилу – с избитым осколками и оттого особенно величественным основанием памятника героям Великой Отечественной, снесённым в ходе этой новой войны. Затем потянулись вдоль дороги скромные сельские домики, казавшиеся в основном заброшенными, часто сильно разрушенные войной, с провалившимися внутрь крышами или огромными дырами в стенах от попадания снарядов и мин. Потом опять потянулись опустевшие поля и поломанные лесопосадки, пока наконец не показалась городская застройка. Тоже ветхая, опустевшая и унылая, она, однако, не выглядела такой разрушенной, как сельская, хотя о войне тут и там напоминали многочисленные отметины осколков, следы пожаров, выбитые окна, закрытые наспех картоном или фанерой, поваленные столбы и усечённые осколками провода, беспомощно повисшие гроздьями. Сами многоэтажки стояли при этом стойко, словно крепости, и, даже будучи пробиты во многих местах снарядами, в отличие от сельских домиков, не думали разрушаться. Автобус медленно плёлся по избитой дороге на запад – туда, откуда ветер вдруг донёс угрюмое уханье артиллерии…

«Секрет» и кошка

В отличие от караульной службы в тылу, на передке в карауле не стояли и не ходили, а лежали или сидели в небольшом окопчике, замаскированном в «зелёнке», и называлась такая позиция «секретом». Как и на посту в тыловом карауле, в «секрете» время тянулось медленно, только ночные шорохи здесь становились ещё тревожнее, а уханье артиллерии – ближе. Где-то в уголке сознания повторялось наставление командира перед заступлением на пост: «Проспишь – вырежут всех!» Оно тут заменяло помпезный тыловой обряд, развод караула. Чтобы не спать, полезно, наверное, держать в голове эту ясную, простую мысль или даже представить на минутку, что было бы, если вдруг… Вот, допустим, не приходит смена, всё нет и нет… Впрочем, как узнать, что пора сменяться, когда на время не взглянуть? Свет от телефона может выдать позицию, а наручные часы с фосфоресцирующими стрелками приобрести, конечно, не предусмотрел… Ну, допустим, нет и нет смены; по уставу должен так и сидеть, пока не будешь сменён или снят. Но, конечно, рано или поздно встанешь сам, пойдёшь посмотреть, в чём дело. А там – в блиндажах, окопах, под техникой, кто где – все пацаны мёртвые лежат, бесшумно зарезаны во сне невидимыми и неуловимыми диверсантами!.. Глупости всё это! Да и не сплю я, не сплю! Просто такой яркий образ, так и стоит он перед глазами!

Поднимаю взгляд: смотрят на меня в упор, не мигая, два жёлтых глаза. Рывком отпрянул назад – оглушительно, показалось, захрустела подо мной листва, хотел ещё заслониться автоматом. Кошка – это, конечно, была она – бросилась бежать. Ещё вчера вечером тут вертелась, когда мы занимали позиции в этой лесопосадке, окапывались, не до неё было. Пришла, видно, из ближайшего села – из того, что от него осталось: только четыре хаты с крышей и стенами, остальные – в руинах. Население ещё прежде, до начавшихся здесь боёв, эвакуировали; животных, понятно, бросили, не до них. Когда мы вчера приехали, те хаты заняты уже были другими вояками – зенитчиками: сельскую скотину они успели уже в основном пострелять на мясо и сидели там, пировали. А всё же позиция у них скверная: начнётся артналёт – деваться в селе некуда. Сельские домики разлетаются от снарядов как карточные: это не железобетонная городская застройка! В погреб лезть – хуже нет: засыплет там, задохнёшься или испечёшься живьём под горящей хатой. Водосточная труба под дорогой – единственное приметил, пока проезжали, хорошее укрытие. Да ещё сгоревший танк видел с оторванной сдетонировавшим боекомплектом башней, улетевшей в чью-то хату. Поодаль развороченная БМП – братская могила пехоты, обугленные фрагменты тел… Под техникой тоже можно неплохо прятаться. Только туда ещё нужно будет им бежать через полсела…

А ты, киса, зря тут. Там пируют, столько дармового мяса! И тебе бы наверняка досталось. Вчера вечером слышна была очередь из зенитки – то ли беспилотник увидели, то ли просто развлекались, – вот и разогнали всех уцелевших собак и кошек по окрестным посадкам. Ничего, вскоре вернётся киса обратно: когда село разносила артиллерия, там было похуже…

Ноги затекли. Пересаживаюсь, стараясь не шуршать, поудобнее. Как снайперы в своих «лёжках» могут, говорят, до двух суток сидеть? Вот лежит такой опытный и экипированный боец в лесополосе напротив меня, километрах в двух, просматривает не спеша мою «зелёнку» через тепловизионный прицел своей крупнокалиберной винтовки: я у него как на ладони. Такая пуля разрывает человека пополам, так что больно не будет. А вот если б я в него мог попасть своей «пять, сорок пять», он бы, вероятно, не сразу умер, если только не в голову, конечно. Но из автомата и днём глупо пытаться достать снайпера, а ночью попасть из него даже на несколько десятков метров можно, разве что пристрелявшись сначала короткими очередями, ориентируясь по светлячкам трассёров: мы их набиваем через три простых патрона, четвёртым – как в пулемётной ленте. Впрочем, глупости всё это, все почти «двухсотые» и «трёхсотые» наши – от осколков и взрывной волны, реже от снайперов, но никому не довелось ещё – от автомата! Разве что случайно своего или себя же рикошетом – вот это тоже бывало…

Что за шелест в «зелёнке», рядом? Наших там быть не может! Да и не стал бы никто в здравом уме лазить по «зелёнке» рядом с «секретом»! Близко, ручную гранату добросить можно! Даже потянулся в карман разгрузки за «эфкой», но нет, выдам себя шелестом, пока её буду доставать, выдёргивать чеку – проще «калашом»! Хорошо, что патрон уже в патроннике, не то что в тыловых караулах! Бесшумно снимаю предохранитель, оттянув пальцами, чтоб не щёлкнул, направляю ствол на подозрительные кусты. Длинная оглушительная очередь разрывает ночь. Светлячки трассёров пляшут перед глазами, скачут по кустам. Три секунды – и всё кончено, только звон в ушах. Дрожащими мокрыми пальцами отстёгиваю пустой магазин, пристёгиваю полный, досылаю патрон в патронник, на всякий случай не свожу взгляд с кустов.

А за спиной, на наших позициях, уже переполох, тревога, бегут мне на помощь. Топот ног, слышу сзади голос командира:

– Свои, не стреляй!

Оборачиваюсь, улыбаюсь, рад его видеть, как никогда! С ним ещё два бойца, объясняю про шелест, говорит: правильно, всегда стреляй первым. Ребята поддакивают: мол, лучше ты, чем тебя. Развеселившись, идём смотреть кусты, теперь уже, видно, неопасные. В свете фонарика не могу сначала разглядеть, что к чему: кровь, шерсть – две половинки кошки…