Книга: Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант
Назад: Глава одиннадцатая
Дальше: Глава тринадцатая

Глава двенадцатая

Вопреки ожиданиям, убедить Сталина в необходимости личной поездки в Испанию труда не составило. Похоже, у него на это дело были собственные планы, удачно совпавшие с шульгинскими. А отчего бы и нет? Он сам в Гражданскую любил выезжать на фронты, иногда – чтобы на месте составить представление и реализовать собственные планы, иногда – чтобы противодействовать линии Троцкого, который, как Иосиф Виссарионович вовремя понял, начал забирать излишнюю силу и авторитет в войсках.
В данном случае убивается сразу масса зайцев: испытать в серьезном и окончательном деле человека, с которым он решил поделиться властью и одновременно внушавшего ему подсознательное, неизвестно откуда идущее недоверие. Окончательно докажет свою нужность и преданность или… Или посмотрим.
Заодно навести порядок среди военных, которым Сталин тоже не совсем доверял, хотя бы потому, что в самый интересный момент они оказались вне сферы досягаемости. Кое-кого удалось вызвать на родину и расстрелять по делу Тухачевского и компании, а иные пока остаются там – воевать, причем, как выяснилось, делают это плохо. Плохо воюют, плохо советуют, зарабатывая при этом славу и ордена, а главное – оставляют себе неподконтрольную партии возможность геройски умереть или сбежать. Непорядок.
Испанским товарищам тоже пора дать укорот. Распоясались, понимаешь, вообразили себя творцами мировой истории. В СССР, получается, революция давно закончилась, рутина овладела, чиновничье государство образовалось, а там у них романтика и светлые горизонты! До чего дошло – молодые поэты из ИФЛИ свободно с трибун возглашают: «Прочту стихи, прощусь с любимой, уйду в Испанию мою…»
Нет, красавчик, не в Испанию ты уйдешь, а куда прикажут. В Магадан, в Монголию, на Луну – по комсомольской путевке или по приговору, не суть важно, главное – «пойдешь», а не «уйдешь». От нас никто добровольно не уходит, разве что в могилу. Как вот Аллилуева, вспомнил он вдруг жену, пригорюнился и оттого еще более озлобился.
Хорошо, пришлю я вам товарища Шестакова с неограниченными полномочиями. Он всем устроит веселую жизнь – и советским советникам, и «братьям по классу». Чекистской бригаде показал «кузькину мать» и вам покажет. Подумать только – комиссары Коминтерна позволяют себе руководить нашими военпредами, решают, где и как использовать интербригады и советскую технику! Да что такое этот Коминтерн? Ленин по глупости создал эту никчемную организацию, а мы до сих пор терпим! Ну, ничего, подождите, недолго осталось… Корреспондент «Правды» якшается с троцкистами, в своих репортажах расставляет акценты и делает непрошеные выводы. Партии советует, как себя вести! Долорес, объявив себя «Пассионарией», лично решает, кто мне друг, кто враг! А я, к слову, гораздо большую симпатию испытывал к Буэновентуре Дурутти. Анархист, зато прекрасный мужик, отважный и красивый. Махно тоже был анархист, а как воевал! Убили! Зачем убили? Чтобы не мешал коммунистам с социалистами интриги крутить? С этим тоже разберемся.
А уж немцы, итальянцы и прочие англичане! – тут Сталин вообще с трудом сдерживал эмоции.
– Вы совершенно правы, товарищ Шестаков. Если мы там, в Испании, сумеем поставить наших врагов на место, на восточноевропейском театре им долго не захочется проявлять свою агрессивность. Так что любые затраты и потери окупятся сторицей. Может быть, мы вас тоже маршалом после этого сделаем. Хотите стать маршалом? – пытливо прищурил глаза вождь.
– Честно говоря – совершенно об этом не думал. Да и какой из меня маршал? Я вам признаюсь, товарищ Сталин, море до сих пор снится. Я ведь в восемнадцать лет добровольно на флот пошел. А плавать по-настоящему всего два года довелось…
– Понял вас, товарищ Шестаков. Так, может, – наркомом ВМФ?
– Тоже не совсем то. – Сашке показалось, что сейчас наступил очередной решающий момент. Сталин, с одной стороны, его прощупывает на предмет уяснения амбиций, а с другой, возможно, от души старается понять, чего на самом деле хочет человек, которому он вверяет громадные полномочия.
– Я бы, если возможно, Тихоокеанским флотом попробовал поруководить.
– Таким маленьким? И так далеко? Откуда такая скромность?
– Цусиму забыть не могу. Я тогда уже в довольно разумном возрасте был, когда она случилась, отчего через десять лет морскую службу избрал, а не любую другую.
Здесь Сашка по известному принципу использовал слова Сталина, произнесенные по случаю начала войны с Японией в сорок пятом.
И не ошибся.
– Да, да, товарищ Шестаков. Мы, люди старшего поколения, тоже помним, и, наверное, получше, чем вы… И в душе мечтаем о реванше. – Это было произнесено неподдельно, без фальши. А почему бы и нет?
Шульгин не стал спрашивать, естественно, как эти слова сочетаются с неприкрытой радостью Ленина по поводу поражения России в Японской войне. Впрочем, тот был сумасшедший интернационалист, а этот – державник. Ладно, слово сказано.
– Мы не забудем ваше пожелание, товарищ Шестаков. Вы же знаете нашу точку зрения: нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики. Но сначала постарайтесь взять другие крепости. Какие там у них – Толедо, Гранада, Севилья, Сарагоса…
Сталин даже на третий год войны не очень хорошо представлял истинный стратегический расклад на ТВД. Руководствовался псевдоочевидностью, которую ему навязывали информаторы и собственное, достаточно обывательское мнение, основанное на воспоминаниях о Первой мировой и Гражданской войнах.
Как раз те «ключевые» якобы пункты, сами бросающиеся в глаза при взгляде на карту, названные Сталиным, ни в коем случае нельзя делать целью глубоких операций, тем более – учинять новые вердены и ржевы. Единственное, что позволит достичь победы, – тактика немецкого блицкрига, помноженная на опыт «шестидневной войны» шестьдесят седьмого года.
Но сейчас об этом говорить абсолютно неуместно.
– Я бы прибавил Эль-Ферроль, Кадис и Альхесирас, – осторожно сказал Шульгин. – Тогда мы лишим мятежников основных путей подвоза и военно-морских баз…
– Вам виднее. Я вижу, вы хорошо подготовлены. Теперь к конкретному. Что вам потребуется сверх того, что мы уже отправили в Испанию?
– Как я уже говорил, диктаторские полномочия в отношении наших военных советников и добровольцев, сотрудников НКВД и ГРУ со всей их агентурой, нашего посла, естественно, подчинение мне всех структур Коминтерна, включая лично товарища Андре Марти, право руководства интербригадами. Это – организационно. Кроме этого, следует незамедлительно сформировать конвой на Барселону под прикрытием крейсеров «Червона Украйна» и «Красный Кавказ», трех-четырех эсминцев. Этим конвоем перебросить полностью укомплектованную танковую бригаду «БТ-7» с лучшими экипажами и командирами, положенными средствами усиления. Использование танков поштучно и повзводно уже показало свою крайне низкую эффективность. Республиканцы и мятежники пока еще используют танки в качестве сил непосредственной поддержки пехоты, а мы применим их массированно, на всю глубину вражеских позиций с выходом на оперативный простор…
– А говорите – не стратег, – усмехнулся Сталин. Видно было, что хотя бы теоретически планы Шестакова ему нравятся. – Но вот насчет посылки крейсеров… Испытываю большие сомнения. Вы представляете себе мощь итальянского флота?
– Отлично представляю. Только Муссолини ни за что не рискнет вступить с нашими кораблями в открытый бой, по чисто политическим, а также экономическим причинам. Мы с итальянцами давно переговоры ведем насчет закупки готовых кораблей и проектной документации. Очень они заинтересованы, с деньгами у них сейчас плохо, а с безработицей как раз «хорошо». Давайте сделаем им совершенно сумасшедшее предложение, вроде заказа на четыре новейших линкора. В сумме их годового бюджета. Задаток отвалим щедрейший. Полгода поторгуемся, потом сойдемся на двух легких крейсерах или лидерах. Они нам и вправду нужны.
Вообще этот рейд можно дипломатически замотивировать как обеспечение эвакуации из Испании советских граждан, транспортировка в черноморские госпитали и санатории пострадавших мирных жителей и детей-сирот… Раскрутить предварительно пропагандистскую кампанию европейского уровня о новых жестокостях мятежников и немцев с итальянцами, о нападении их кораблей на коммерческие суда. Примеры есть. Для того и крейсерское прикрытие. На Западе проглотят, они там падки на всякие гуманитарные идеи, особенно если им это ничего не стоит. В конце концов, Литвинов со своей командой зря, что ли, народный хлеб едят? Пусть устроят громкую разборку в Лиге Наций, с шумом, скандалами, стуком кулаками по трибунам. Тоже внимание отвлечет и покажет нашу решительность.
– Вы – страшный человек, Григорий Петрович. – Впервые Сталин назвал его по имени-отчеству. – Я слушаю вас и удивляюсь: у вас мгновенно находится ответ на любой вопрос, причем такой, знаете, неожиданный, иезуитский. Прямо как у кардинала Ришелье. С вами действительно интересно будет работать, а то все мои соратники… – Он замолчал, подбирая слово. – Они такие… пресные. Исполнительные, да, но совершенно лишены полета фантазии. Вот Каганович, к примеру, поручи я ему заняться Испанией, ничего бы неожиданного не придумал.
Лицо вождя изобразило разочарованность и печаль.
– Что поделать, товарищ Сталин. Не каждому дано. Потому, наверное, тифлисский «экс» ВЫ разработали и провели, а не Каганович и не Молотов.
– А, – пренебрежительно махнул рукой вождь. – Чугунная задница. Какие эксы?! Совсем не тот характер. Зато на своем месте он очень на месте. Порученное исполняет без задора, но тщательно, с гарантированным результатом. На него я могу положиться, а на вас? Допустим, войну вы выиграете, а потом? Вдруг захотите стать королем Испании?
– Тогда вы получите очень приличного вице-короля очередной республики в составе Советской державы, – счел возможным пошутить Шульгин.
Сталин поднял указательный палец.
– Тоже – интересная мысль. Зачем вам Тихоокеанский флот? Средиземноморский и Атлантический плюс все остальное – гораздо интереснее. Мне кажется, мы с вами очень плодотворно поговорили. Завтра я попрошу товарища Апанасенко заняться вопросом о танковой бригаде. Одновременно поручу Главморштабу проработать возможность и срок направления эскадры. Линкор «Парижская коммуна», надеюсь, вам не потребуется?
– Пока нет, товарищ Сталин.
– Нет так нет. А вы чем собираетесь заняться?
– Если считать, что главное в принципе решено, начну комплектовать рабочую группу, которую возьму с собой. Человек пятнадцать-двадцать. Потом, естественно, представлю на согласование и утверждение. Я думаю, тех военсоветников, что сейчас уже там, с места трогать не нужно: обстановку они знают, связи наладили. Просто опустим ступенькой ниже, а над ними сформируем настоящий штаб, который не «советовать» будет, а операции планировать и в масштабе всей республиканской армии ими руководить. Есть у меня люди на примете.
– Занимайтесь. Полномочия у вас достаточные. Недели за две управитесь?
– За две недели нам нужно уже до Испании добраться. Боюсь, что времени совсем нет. По некоторым данным в феврале-марте франкисты могут начать решительное наступление…
– Даже так?
– Увы, товарищ Сталин. Мы сильно запаздываем.
– Значит, не позднее пятого февраля вы должны быть в Барселоне, допустим, десятого туда придет конвой. Посмотрим – умеют наши товарищи играть в цейтноте или действительно зря мы их кормим. Тут у нас возник очередной вопрос. Товарищ Викторов своей должности соответствует или пора его отстранить? Я имел в виду поставить на его место товарища Ежова, тот отказался. Тогда мне предложили назначить Смирнова. Что скажете?
Опять вопросик на засыпку, но лучше продолжать начатую линию, чем вилять. Глядишь, наткнешься лбом на непредусмотренное дерево.
– Безусловно, Викторова нужно оставить. Человек с младых ногтей только этим и занимается. На сторону советской власти добровольно перешел, в приличном чине царского флота. Мог бы и к белым, однако с нами остался. Хорошо проявил себя в Гражданскую, морскими силами на всех морях покомандовал, считаю, что успешно. Конкретно в роли наркома чем-нибудь себя запятнал?
Сталин долго и внимательно смотрел на Шестакова, отведет глаза или нет. Тот не отвел.
Да какого черта? Раз начали, так будем идти до конца. Только и сталинскому гонору потрафить можно, аккуратненько так.
– А если я ему не верю? – угрожающе сказал Сталин.
– Ваша воля. Только наморси, хоть троцкист он будь, хоть монархист, по своей должности навредить не в силах. Политически. Комиссаров у нас от трюмного отсека до штаба флота – немерено. И добровольных помощников тоже. Он что – решающее сражение вроде Ютландского или Трафальгарского имеет возможность проиграть в пользу неприятеля? Линкор «Марат» продать финнам или шведам? Хозяйственник он на сегодняшний день, и, пока с этой работой справляется, лично мне абсолютно безразличны его политические пристрастия, если бы таковые и были. Вот не справится с отправкой эскадры за две недели – гоните поганой метлой и его, и Юмашева. А пока…
– Я понял вашу позицию, товарищ Шестаков, – сказал Сталин, вновь вернувшись к обращению по фамилии. – Давайте отвлечемся от политики. Посмотрим, что получится, оставаясь на позициях чистого прагматизма. Только не воображайте, что неучастие в политике уберегает от ее последствий.

 

Шульгин вышел из Боровицких ворот со сложным чувством. Вроде бы и добился всего, чего хотел, а осадочек остался. Не туда пошел разговор в конце. Где-то он зацепил Сталина за больную точку. Обо всем договорились, а подкорка вождя желала получить ритуальную жертву, как компенсацию за все остальные уступки чужой воле. Сдал бы он Викторова, который в реальности был арестован и расстрелян совершенно ни за что (в здешней системе координат), вождь бы обрадовался, а тут вдруг… Слишком часто за последние дни ему приходилось поступать вопреки самым глубинным слоям своей личности. Снять раньше времени Ежова, притормозить террор, который был распланирован по пунктам на год вперед, вместо раболепного, заведомо на все согласного Ворошилова получить волевого, грубого, почти неуправляемого Апанасенко. Да и к резкому обострению на европейской шахматной доске он внутренне не готов. Привык действовать исподтишка, больше используя противоречия и трения между партнерами, нежели лобовые атаки и встречный бой.
Нельзя было ради собственных амбиций ставить под вопрос «Большой проект». Что, если вождю все-таки «сорвет башню» и он вернется к прежней политике по всем азимутам? Не для пользы дела, а чтоб «по ндраву». С другой стороны – ни сам Шульгин, ни Шестаков по характеру не должны были подыгрывать прихотям «сюзерена», оставаясь самими собой. Офицерская честь и так далее. И чистый прагматизм тоже имеет место: посадят Викторова, месяца два-три структуры флота будут недееспособны в центре и на местах. А нас сейчас может спасти только быстрота, натиск, почти безрассудная отвага.
Что ж, посмотрим, какой вывод сделает Иосиф Виссарионович. Прагматический или эмоциональный.
Шульгин нащупал в кармане шинели рубчатые щечки пистолета, теперь уже своей, привычной «беретты», прихваченной в Форте. Проверил пальцем, в каком положении находится флажок предохранителя. Мало ли, вдруг вновь появятся любители «окончательных» решений? Другое дело, что в этом случае пистолет вряд ли поможет, после неудачной попытки в тесный контакт никто с ним входить не станет. Разве что из снайперской «СВТ» достать попробуют или грузовик из подворотни выскочит… Тут уж вся надежда на интуицию.
Несмотря на определенный риск пешего хождения, для наркома, теперь уже зампреда, дело почти неслыханное, персональной машиной он до сих пор не пользовался. С ними риск еще больший. Шофера сам себе не выберешь, неизвестно кого назначат, и неизвестно, куда он тебя в случае чего доставит. Не одного «большого человека» завозили вместо домашнего адреса прямо во двор «госужаса».
Что еще казалось интересным – к нему до сих пор не прикрепили телохранителей, которые по должности непременно положены. Надо будет Валентина спросить: халатность это или как?
Но это все мысли второстепенные, можно сказать, праздные, вот относительно семейства Шестакова он вдруг испытал острую тревогу. Как бы и не с чего… Все та же интуиция, которой он давно доверял больше, чем холодному рассудку, сверхчувственное восприятие, само собой.
На углу Моховой взмахом руки остановил такси, черную «эмку» первого выпуска.
– К Курскому вокзалу, и побыстрее. Опаздываю, плачу вдвое!
Шофер покосился на странного пассажира без вещей. Но человек солидный, наверное, чемоданы в камере хранения. Или – встречает кого. Придавил, насколько мотор позволил. Примчались вмиг, минут за двадцать.
– Спасибо, товарищ, выручил. – Шульгин расплатился, как обещано, подождал, пока машина затеряется среди других ждущих пассажиров с очередного поезда, потом, осмотревшись, направился к своему дому.
Теперь, пожалуй, стоит поспешить всерьез.

 

В этот раз на Валгаллу он перескочил вообще без всяких усилий, канал перехода слушался его, как домашний лифт. Хорошо это или плохо, нет ли здесь очередной ловушки? Подумать надо при случае.
Но, ступив на единственную теперь для него «родную» землю, вздохнул облегченно. Пока все идет хорошо. Присел на ступеньки, потрепал по мощному загривку пса, который успел подбежать к нему первым и теперь оглядывался на прочих родственников с тем самым видом: «Господин признал МЕНЯ главным любимцем, а вы, шелупонь, знайте свое место!»
Свора, помахивая хвостами, слегка отступила и легла вокруг крыльца надежным барьером от любой опасности. Погибнут, если придется, до последнего, но не сдадут. Какие же удивительные звери! Чем мы, люди, заслужили столь бескорыстную любовь?
Здесь уже можно не торопиться. Сашка переоделся в тот же костюм, в котором воевал на «Леопарде», – обтягивающие брюки и куртка серо-стального цвета, теплые и прочные, с поверхностью, которая не зацепится за выступающие детали, а соскользнет с любого крючка и даже колючей проволоки. Зашнуровал высокие ботинки, на голову – кевларовый шлем, внешне похожий на стандартный танковый, только с карбоновой пуленепробиваемой прокладкой.
Он не знал, с кем придется воевать. Но знал, что придется. Для чего же ему дадено специальное знание? И организм, независимо от хозяина, уже настраивался на предстоящее.
С чем-нибудь потусторонним ему, скорее всего, не справиться. Разве исключительно силой духа. А вот с материальными объектами…
Вывел из бокса БРДМ-2. Эта машина все же больше похожа на нормальный для предвоенных лет броневик, чем другие. Что не слишком технически грамотные аборигены смогут описать в случае чего? Железный угловатый ящик зеленого цвета, четыре колеса, башня с пулеметом. Фоторобот вряд ли кто надумает составлять.
Он упорно не хотел вводить в мир слишком уж новые сущности, плодить легенды и домыслы. Хватит, с простым «ПКМ» едва не прокололись. В двадцать четвертом году обычный (ну, не совсем обычный, Сидней Рейли все-таки) английский разведчик докумекал, что машинки на дубликаторе штампуются. Сравнил несколько попавших ему в руки образцов и убедился, что детали имеют абсолютно одинаковые заусенцы, следы от штампов и резцов. Сути-то он, конечно, не понял, но вопрос поставил верно. Как дон Рэба подловил Румату на синтезированном золоте.
В башенный «КПВТ» Сашка заправил тяжелую ленту. Рядом с водительским сиденьем поставил в зажимы «СВД-2» с глушителем и «АКМС». Если придется бегать и прыгать, удобнее, чем «томпсон». На поясной ремень повесил «стечкин» в кожаной открытой кобуре, во внутренний карман куртки сунул верную «беретту». Для усиления огневой мощи положенное место заняла гранатная сумка с восьмью «Ф-1» и «РГ-42».

 

В сорок первом Воронцов, куда хуже оснащенный, со взводом немецких панцергренадеров спокойно разобрался. А вдвоем на этой технике они и роту бы разогнали. Только не позвал его тогда Антон в напарники к товарищу. Да и не был еще в тот момент Дмитрий их товарищем, и Антона никакого не было.
А сейчас кто его на бой посылает?
Сосредоточился Шульгин. Сам он перемещаться между мирами научился, а с шестью тоннами броневого железа выйдет?
Вышло!
БРДМ приземлился на все четыре колеса аккуратненько, почти без толчка. Заранее заведенный мотор рокотал почти бесшумно, и Сашка сразу же услышал крики и выстрелы. Совсем неподалеку.
До кордона Власьева было метров триста. Шульгин специально выбрал точку десантирования с тыла, на краю распадка, прямо на тропе, где его совсем недавно, будто вчера, вел Власьев показывать свое тайное убежище. Утверждал, что там в случае чего не найдет целый армейский батальон. Очень может быть, исходя из рельефа местности и общей неподготовленности строевой пехоты к рейнджерским операциям. Только сейчас противник подошел тем же путем, что и сам Шестаков прошлый раз, с озера.
По характеру и темпу огня Сашка примерно представил себе диспозицию и двинул машину вперед на первой скорости. Серьезная, полярного типа пурга, как и предсказывал Власьев, на днях поутихла, но снега успела нанести немерено, как во времена Сусанина или наполеоновского нашествия. Только для БРДМ это пустяк, мягкие сугробы он легко раздвигал скошенным носом и приминал широкими колесами.
Через открытый лобовой люк Шульгин слышал, как неторопливо, расчетливо бьет трехлинейка, а ей в ответ сыплется беспорядочная дробь выстрелов, по преимуществу пистолетных, и моментами вступают в дело один или два автомата.
Кондовый, мачтовый лес мешал свободному маневру, но Сашка как-то исхитрился, протиснул броневик между стволами, давя подлесок, именно туда, куда требовалось.
И увидел Власьева. Старший лейтенант, в своем обычном домодельном свитере, без шапки, стрелял с колена из-за поваленного дерева по пробирающимся через сугробы фигурам в синих шинелях и коротких полушубках. Числом около десятка, они наступали растянутым фронтом, постепенно загибая фланги. Палили непрерывно, отчаянно, но наугад, в белый свет, не видя противника, на звук, стараясь прижать его к земле или хотя бы помешать целиться. Однако все равно после каждого хлопка винтовки непременно кто-то валился в снег и замирал. Да и странно было бы, если б иначе. Власьев, из спортивного интереса, на уток с «драгункой» охотился, что ему в человека попасть?
Только шансов у лейтенанта все равно не так уж много. Если, конечно, наступающие вдруг не дрогнут, не побегут. А так им достаточно еще больше рассредоточиться, укрыться за деревьями и лишить его свободы маневра. Долго раздетый человек на пятнадцатиградусном морозе в сугробах не высидит. Даже в своей секретной избушке егерь не спрячется. По следам найдут.
«Черт, как же я сумел успеть?! – мельком подумал Шульгин. – Последний парад наступает для старого моряка, как он давно сам себе наметил. В бою, не в тюремной камере петроградской чека, не с камнем на шее в полынье Маркизовой лужи. И все же на семнадцать лет позже, чем судьба хотела распорядиться. Жаль, что нет у меня магнитофона с динамиками. Сейчас бы врубить «Варяга» на полный звук – и в атаку!»
О Зое с детьми мысль в голову не пришла. Правильно – им скорее всего ничего фатального не угрожало, операция была явно направлена на их захват живьем, никак не на убийство. Разве только случайно.
Сашка отработанным движением, оттолкнувшись ногами, скользнул через спинку водительского сиденья в боевое отделение, ухватился за ручки «КПВТ» и повел стволом слева направо, на полметра выше снегового покрова, вдоль фронта наступающих.
Он даже не собирался специально целиться. Сам по себе оглушительный грохот тяжелого пулемета, бьющего почти в упор, клубок оранжевого дульного пламени, удары пуль по деревьям, верещание рикошетов, вид товарищей, которым совсем не повезло (калибр 14,5 шансов на выживание не оставляет), – достаточное основание, чтобы атакующие потеряли весь кураж, уткнулись носами в снег.
– Власьев, ко мне! – во всю свою мощную глотку закричал Шульгин, подавая БРДМ так, чтобы прикрыть лейтенанта от внезапного, как чаще всего бывает – шального выстрела. Дал еще одну очередь в направлении дома и забора, но повыше, чтобы своих не задеть.
– Куда? – запаленно прохрипел Власьев, уперевшись ладонью в броню, держа наотлет винтовку. Глаза у него были ошарашенные и вообще не совсем нормальные: снова попал в сюжет приключенческого романа. Только что собрался достойно умереть, без всяких романтических глупостей, а тут тебе вылетает из-за холмов, из леса (как когда) подмога на белых конях, размахивая мечами или шашками.
– Нагнись, люк там…
Старший лейтенант неловко протиснулся в боевое отделение, ушиб что-то, зашипел, выматерился. Отвык командир от общения с броней.
– Это кто там упражняется? – спросил Шульгин, перебираясь обратно на водительское место – стрелять больше вряд ли придется. Если что – колесами или через лобовой люк из автомата, пару гранат можно кинуть, для шума и шороха.
– НКВД. Час назад появились. На трех машинах, с озера. Вы им дорожку проторили…
– И что?
Сашка пока не трогал броневик с места. Успеется, главное – в обстановку вникнуть.
– Что-что?! Начали кулаками и прикладами в ворота колотить. Начальник райотдела с ними был, кричит – выходи, Александрыч, поговорить надо. Зоя Федоровна и ребята не одеты были, обедать собирались. Я сразу понял: взяли вас все-таки, тот самый «порученец» и сдал. Вы не выдержали, признались, теперь они за нами приехали. Зоя за пистолет, умру, мол, но не сдамся… Я ей – брось, о детях подумай, куда теперь геройствовать? Сдавайтесь, а я в лес побегу, может, еще и выручу вас. Здесь не Москва, здесь Берендеево царство. Винтовку схватил, подсумки, и через забор…
– Остальное потом. Всего их сколько?
– Три «эмки» и «черный ворон» «ЗИС-5»…
– Значит, человек пятнадцать было. Ну, поехали…
Шульгин воткнул первую скорость, тут же вторую, дал газ до пола. Чтобы страшнее выглядела «танковая атака».
С грохотом, вздымая, словно торпедный катер, снеговой бурун, пронесся через боевой порядок чекистов, мимо забора, к воротам кордона, перед которыми стоял тюремный фургон с распахнутой задней дверью. В нем, кроме водителя, никого не было. Сидит, курит, подняв воротник и надвинув на глаза шапку. Мотор гоняет, чтобы не застыл, на выстрелы в лесу ему как бы и наплевать. Не его работа. Ниже, вдоль спуска на лед, выстроились все три легковушки. Пустые.
Он с яростным азартом развернулся, будто не на тяжелом броневике, а на раллийном «Лендровере», с хрустом ударил заднюю «эмку» в багажник, смял, отбросил в сторону, так же беспощадно изуродовал остальные. В завершение врубился носом в борт «воронка». Тот опрокинулся под откос, неприлично задрав к мутному небу колеса. Шофер, услышав рев чужого мотора, каким-то чудом успел вывалиться из кабины и на четвереньках понесся за кусты. Будто его воспитала не советская власть, а стая волка Акелы.
– Николай Александрович, нажмите вон ту гашетку. Только стволом поверху, поверху, зачем дом портить…
Власьев с удовольствием провел над крышей трассирующей очередью. Посыпался снег с еловых крон и срубленные ветки. Вовремя прекратил стрельбу, сберегая ствол от перегрева. Специалист все-таки.
Шульгин, не высовываясь из-за крышки десантного люка, чтобы не подставиться, мало ли какие дураки в доме засели, закричал настоящим командирским голосом:
– Внимание! Здесь спецотряд госбезопасности. Всем выйти без оружия, с поднятыми руками, иначе открываем огонь на поражение. Срок – минута. Отсчет пошел!
Секунд через сорок на крыльце появился человек в черной милицейской шинели, худой и длинный, за ним еще один, в кожаной куртке с меховым воротником. Перед собой он выставил Зою. Левой рукой держал ее за плечо, правой упирал в голову ствол «ТТ».
– Товарищи, – закричал худой, – я начальник Осташковского райотдела милиции. Лесник, если он с вами, может подтвердить. У меня приказ – произвести проверку документов.
– А я – капитан Главного управления госбезопасности Трайчук. Выполняю приказ руководства. Старший отряда с документами – ко мне. Остальные – на месте. Иначе стреляю. Вы меня поняли? – продолжил тот, что с пистолетом.
«Вот идиот, – подумал Шульгин. – Американских боевиков насмотрелся? Так у нас не боевик…»
– Николай Алексаныч, кричите ему что угодно, любую херню, мне десять секунд надо…
– Эй, капитан, не валяй дурака, отпусти женщину, у нас тоже приказ, потом жалеть будешь… – привыкшим повелевать на штормовой палубе голосом заорал Власьев и за неимением времени на изобретение других доводов продолжил виртуозным флотским матом.
Сашке этого было достаточно. Вскинуть «СВД», одновременно снимая с предохранителя, поймать в прицел переносицу капитана и нажать спуск – делать нечего. У «ТТ» пружина тугая, с выбитыми мозгами не выстрелишь, невзирая на приказ.
Конечно. С тридцати метров Шульгин в него и плевком бы попал. Пистолет полетел вправо, чекист назад, ударился спиной о стену и сполз по ней. Милицейский шагнул вбок, высоко подняв руки. А Зоя бросилась отнюдь не вперед, как было бы правильно, а обратно в дом, к детям.
Тут уж и Шестаков, на мгновение возобладав над «драйвером», метнулся следом, с винтовкой наперевес.
К счастью, четверо стороживших мальчишек и занимавшихся обыском сотрудников никакой склонности к агрессии не проявили. Жизнь, понятное дело, дороже, тем более слова о «спецотряде» они тоже слышали.
Спокойно побросали на стол «наганы» и уселись рядком, где указал им Власьев, затолкавший в комнату начальника райотдела. Теперь ему пришлось принять на себя командование. На некоторое время Шестаков стал небоеспособен, успокаивая и оттесняя в соседние помещения жену и детей. Как-то Шульгин, непривычный к роли семейного человека, упустил из виду такую возможность, что кинутся к нему с ревом двое пацанов да вдобавок потерявшая прежнее самообладание женщина. Отцовский инстинкт оказался сильнее давления чужой матрицы.
Будь он здесь один, да противник окажись порешительнее, – плохо могло бы закончится.
Николай Александрович, подобрав на веранде пистолет Трайчука, наводил должный, «флотский» порядок.
Начал с многолетнего знакомца, милиционера.
– Расскажи, Яков Максимович, чего вы эту кордебаталию затеяли? Или мы с тобой не дружили десять лет? Да ты не бойся, видишь, здесь товарищи такого уровня приехали, что твой капитан – тьфу! Смотри, что с ним случилось. А почему – не поверил предупреждению. Поверил бы – сидел бы сейчас рядом с тобой, я бы вам даже и налил. Хочешь – налью. Ты мой продукт знаешь…
Власьев тоже великолепно умел актерствовать, пусть и не знал пока, во что вся эта история выльется.
Указал пистолетом одному из московских чекистов:
– Подойди к тому шкафчику без резких движений, возьми посуду. На всех.
Четверть с прозрачным напитком и граненые двухсотграммовые стаканы настроили пленников на оптимистический лад.
Все выпили, закусили солеными огурцами, снова смирно сложили руки на коленях, как было указано.
– Что же я тебе скажу, Алексаныч? Приехали ко мне товарищи утром, спросили, знаю ли я тебя, велели сопроводить. Враги народа, значить, на кордоне скрываются, надо их взять, обязательно живыми. Доедем, вызовешь егеря, там и поговорим. Поехали, куда мне деться? Не думал, правду сказать, что ты стрелять начнешь. Власть все-таки…
– На всякую власть другая найдется, – туманно ответил Власьев.
Тут из задней комнаты вышел Шульгин, успокоивший Зою и велевший ей собираться для очередного переезда.
Расстегнутая кобура «стечкина», висящая на ремне слева, у самой пряжки, выглядела посолиднее, чем, скажем, нагановская.
– К вам, товарищ начальник милиции, у нас претензий нет. Взгляните на мое удостоверение, после этого продолжайте начатое дело, – и поднес ему к глазам свою сафьяновую книжку. Не раскрывая, впрочем. Таких районный товарищ и не видел никогда, одной обложки ему хватит. – А из вас, орлы ежовские, кто сейчас самый старший?
Один приподнялся:
– Сержант госбезопасности Исаев…
– Вот давай, Исаев, пошли кого на улицу, покричать вашим, по лесу разбежавшимся, чтоб возвращались. Оружие на всякий случай пусть за оградой оставят, потом подберете. Подставили вас, не знаю, сам ли Трайчук или кто повыше, но влезли не в свое дело. Ох, не в свое… Да ладно, тем, кто живые остались, считай, повезло. Сам знаешь, как у нас бывает. Потом вынесешь им для сугрева… А теперь рассказывай, с самого начала.
Ничего особенного сержант рассказать не смог. Утром капитан поднял по тревоге свое подразделение, приказал погрузиться в машины и следовать в Осташков. Там, уже после приезда в райотдел милиции, уточнил задачу: форсировать по льду озеро, окружить кордон и задержать всех там находящихся. Прежде всего – женщину с детьми. Остальные, сколько бы их ни оказалось, оперативного интереса не представляют. В случае сопротивления – разрешается огонь на поражение. Так они и поступили. Остальное – известно…
– Вы – из какого отдела? – спросил Шульгин.
– Третьего спецотдела.
– Это которым старший майор Шадрин руководил?
– Так точно, только он сейчас арестован. За него исполняющий – как раз Трайчук был.
– Интересный у вас отдел, – усмехнулся Шульгин. – Лейтенанта Сляднева с группой на задержании убили, Чмуров застрелился, Шадрина посадили, теперь вот новый начальник пулю схватил по собственной глупости. Может, не тем делом вы, ребята, занимаетесь? Шли бы лучше воров на Тишинском рынке ловить…
Все имена и факты, имеющие непосредственное отношение к его эпопее, Шульгин приводил, вспоминая подробный разговор с Буданцевым.
– А кто Трайчуку приказ отдал, не знаете? – на всякий случай спросил он.
– Откуда нам знать…
Действительно.
– Николай Александрович, я вас еще раз попрошу – отведите эту команду в подходящий сарайчик, тех, что на улице, – тоже. И заприте до выяснения. Вместе с начальником милиции.
– Так я-то при чем? – неожиданно жалким голосом заговорил тот. Абсолютно таким, как с ним, наверное, разговаривали задержанные за драку или мелкую кражу местные мужики. – Я к московским делам – никакого отношения. У меня работа стоит, а эти сказали – садись, поехали… Алексаныч, ты ж меня сколько знаешь, я разве когда чего?
Власьев с сомнением посмотрел на Шульгина.
– Может, и правда, Григорий Петрович? Он здесь кто? А в Осташкове у него и служба, и семья, и хозяйство…
Сашке это было совершенно безразлично. Как Воланду московские дела.
– Сами решайте. Только как он тридцать километров пешком пройдет в шинелишке своей? Замерзнет, а мы отвечай?
– Да дойду я, дойду. Тут всего ничего до ближней деревни, а там мужички довезут, свободно.
– Тогда иди. Верните ему «наган», все же казенное имущество. Хотите, даже с патронами. Дурака валять не будешь, Яков Максимович?
От надежды на скорую свободу милиционер даже перекрестился, забыв о партийности.
– Да разве я… Да ни в жисть… – Нормальный тверской крестьянин, случайно властью облеченный.
– Хватит, надоел, – махнул рукой Шульгин, – а домой доберешься – сиди тихо. Ничего не видел, ничего не знаешь, а если случаем из Москвы настойчиво спросят, ответишь, что комиссар госбезопасности под подписку молчать велел. Вплоть до высшей меры – к нему и обращайтесь.
Милиционер так стремился поскорее исчезнуть, что даже не попытался выяснить, какой именно комиссар, какая у него фамилия и должность. Не задумался, кто еще из Москвы может спросить, если Москва, считай, вот она – в лице без раздумья стреляющего «комиссара». Да ну их! Хорошо бы еще по дороге телефонный провод оборвать, чтоб не надоедали больше…

 

Закончили неотложные дела. Власьев запер девятерых уцелевших чекистов в том же сарае, где под кучей сена была спрятана слядневская «эмка», вернулся в комнату.
Зоя торопливо заканчивала сборы.
– А теперь куда, Гриша? Ты, смотрю, всерьез развоевался. Не тебя теперь ловят, ты ловишь? И броневик где-то нашел. Из самой Москвы за нами приехал, или?..
– Или, Зоя, или… Сейчас доберемся до места, там и поговорим. Разговор долгий будет. Парни-то как, не скучали?
– Нет, все хорошо. Первые дни мы все волновались, конечно, а когда Николай Александрович вернулся, сказал, что твои дела нормально решились и скоро ты за нами приедешь, обрадовались, успокоились. И вдруг снова… Я думала, теперь окончательно конец, и тебе, и нам. Особенно когда этот… меня поволок и пистолет к голове приставил. А ты его так…
– Не умеешь – не берись, есть такая поговорка. Ну ладно, ладно, все, – торопливо сказал он, увидев, что глаза женщины наполнились слезами, и руки дрожат, и губы прыгают.
Власьев, понимая ее состояние, но так пока и не сориентировавшись в обстановке, сделал единственно бесспорное в его положении – разлил по стаканам свой первач.
– За нас, за всех. Еще раз вывернулись, спасибо Григорию Петровичу. Какой-то он удивительный ангел-хранитель. Я первый раз так подумал, когда он меня из тюремной камеры вывел, а потом на «Кобчике» до Питера довез. Ну, чтоб не последнюю.
Шульгин отпил едва треть.
– Не последнюю. Еще полчаса, и будем по-настоящему отдыхать…
Смысла его слов Зоя не поняла, но, ощутив ударивший в голову крепкий хмель, неожиданно для самой себя успокоилась.
– А вы, ребятки, пойдите на улицу, броневик посмотрите, пока мы будем собираться. Только чтоб к оружию – ни-ни… – сказал он «сыновьям».
– Николай Александрович, – обратился он к Власьеву. – В ближайший год вам сюда точно не вернуться. Потому соберите все, что вам нужно и дорого, и несите в транспортер. Оружие не берите. Я вам такое представлю, что вы зайдетесь радостным смехом. Одежду – тоже. Исключительно лично ценные и памятные предметы… А также то, что может вызвать у посторонних ненужные вопросы.
Больше он ничего не стал пояснять. Боялся запутаться в своих и шестаковских манерах и привычках.
Назад: Глава одиннадцатая
Дальше: Глава тринадцатая