21 апреля 1945 года

В течение ночи 20 апреля большинство нацистских лидеров подготовилось к бегству. Длинные процессии рейхсфюреров, рейхсминистров и фельдмаршалов потянулись на север и на юг на больших сверкающих автомобилях. За высшим руководством следовала основная масса государственного и партийного аппарата.

Тем временем в Ванзе, в ожидании дальнейших приказов Гитлера, прибыл табор из Цоссена. Будущие командиры южной группы армий прекрасно осознавали, что до того, как русские перережут их последнюю связь с Баварией, оставались считаные часы.

Также стало ясно, что 9-я армия полностью окружена.

Теперь, когда Геринг оставил свой лесной замок Каринхалле, его телохранители (численностью в дивизию) остались без командира. Это была десантная дивизия, обеспеченная двойным комплектом вооружения из «личной» оружейной Геринга, тогда как дивизии на Одере имели едва ли половину необходимого оружия. По прямому приказу Гитлера охрана Геринга перешла в подчинение генерала СС Штайнера, то же самое произошло с чрезмерно раздутым (12 000–15 000 человек) наземным составом люфтваффе. У многих из последних не было ни винтовок, ни пистолетов.

С этого момента все надежды Гитлера сосредоточились на грядущей наступательной операции Штайнера. Читателям следует помнить, что Штайнер получил приказ на наступление 20 апреля, когда северный фланг русских все еще представлял наиболее значительную и наиболее непосредственную угрозу для города. Однако к полудню 21 апреля Конев завершил окружение 9-й немецкой армии, тем самым изменив всю ситуацию. Самая непосредственная угроза Берлину исходила с юго-востока.

Впервые магазины начали продавать продукты не по продовольственным карточкам. Повсюду в городе образовались длинные очереди. Геббельс провел последнюю пресс-конференцию в полуразрушенном здании министерства пропаганды. Во время ее он позволил себе целый поток злобных нападок на офицерский корпус, который, согласно его высказываниям, воткнул нож в спину фюрера. И добавил, что, если нацисты будут вытеснены, весь мир содрогнется до самого основания.

А русские уже входили в сам город.

Верховное командование люфтваффе в заповеднике Вердер разбежалось. Гитлер заявил начальнику Генерального штаба люфтваффе, что «все командование ВВС следует вздернуть на месте».

Еще больше солдат и гражданских повесили как по приговору военно-полевого суда, так и без него. Не у всех из них висели на шее таблички с указанием их вины. Мирные жители не выказывали ни малейших признаков симпатии или антипатии ни к палачам, ни к жертвам; однако они устроили Герингу настоящие овации, когда тот в последний раз проезжал через Берлин, – по пути от бункера фюрера в заповедник Вердер. Все были крайне приветливы с ним, когда он, время от времени, укрывался в различных общественных бомбоубежищах. Геринг отпустил несколько шуток и пояснил, что вполне мог бы сменить фамилию на Майер, над чем все от души посмеялись.

Вечером Гитлер снова позвонил начальнику штаба люфтваффе, который остался в заповеднике, чтобы узнать, присоединились ли личное воинство Геринга к Штайнеру. Он все еще отчаянно цеплялся за иллюзию, будто Штайнер мог кардинально переломить ситуацию.

Два часа спустя Гитлер опять наводил справки по телефону о шансах Штайнера на успех. Он кричал в трубку, что хочет, чтобы каждый солдат люфтваффе всего северного региона немедленно встал под командование Штайнера. «Каждый офицер, который уклоняется от этого, будет расстрелян в течение пяти часов».

Часом позже настойчивость Гитлера в том, что Штайнер должен наступать, уступила место уверенности, что он будет наступать – и победит. «Вот увидите, русские потерпят величайшее поражение, самое кровавое в их истории, перед вратами Берлина».

Полковник Рудель, командир Ю-87 «Штука», вместе с последними уцелевшими самолетами своей эскадрильи, обрушился на советские танки. В своем дневнике он записал: «В то время, когда мы отчаянно сражаемся ради спасения Запада, весь остальной мир продолжает свои триумфальные пляски животной тупости и упрямства. И если мир когда-либо заслуживал Вселенского потопа, то это именно сейчас. Но мир пока еще не понимает, что на самом деле означает красный потоп».

Глава СС Гиммлер не обременял себя надеждами на чудо; ему хотелось сделать что-то более конкретное. В санатории Хоэнлюхен, примерно в 200 км севернее бункера, где его фюрер ожидал неотвратимого разгрома Красной армии, Гиммлер заседал вместе с самым молодым из генералов СС, Вальтером Шелленбергом, и шведским графом Бернадотом. Шелленберг являлся движущей силой этой встречи. Он позаботился – при посредничестве графа – о том, чтобы связаться с Эйзенхауэром и оговорить условия односторонней капитуляции. Однако Гиммлер колебался и говорил о клятве верности, так что Бернадот начал недоумевать, для чего эта встреча – не первая с участием Гиммлера – вообще была устроена. Гиммлер уже встречался с Бернадотом 12 февраля и 2 апреля, с ведома Риббентропа, но не Гитлера. Ни в одном из этих случаев не было достигнуто никаких соглашений. И на этот раз их тоже не последовало, и единственной причиной, по которой Гиммлер согласился присутствовать на встрече, была настойчивость его массажиста и астролога Керстена. Керстен напророчил, что Гитлер «наверняка» не доживет до 7 мая – несомненно, дабы ослабить решимость Гиммлера до последнего хранить верность фюреру. Феликс Керстен – личный массажист Генриха Гиммлера до и во время Второй мировой войны; Керстен использовал свое положение, чтобы помочь людям, преследуемым нацистами, благодаря чему были спасены десятки тысяч людей – главным образом в последние недели войны; в 1949 году эта его деятельность была проверена специальной комиссией, созданной голландским правительством – с участием историка и сотрудников МИДа, – в результате чего он стал гросс-офицером ордена Ораниен-Нассау; также его деятельность обсуждалась на дебатах в шведском риксдаге, в итоге чего в октябре 1953 года он получил шведское гражданство; в 1956 году выдвигался на Нобелевскую премию мира; позже, уже после смерти, исследователи обнаружили, что часть документов Керстена была сфабрикована.

В тот раз Эйзенхауэру не отправили никаких сообщений. Провожая графа к автомобилю, Шелленберг сказал ему: «Еще не все потеряно. Рейхсфюрер в процессе принятия решения». Бернадот согласился на еще одну встречу.

Весь день лил дождь. Неделями Гитлер не мог определить сам, светит ли на улице солнце, – он практически не покидал своего бункера. Все, что ему было известно о погоде, он узнавал во время совещаний по военному положению.

21 апреля пришлось на субботу. Вечерние газеты не вышли. Несмотря на запрет, беженцы продолжали наводнять Берлин тысячами. Не русские солдаты, а селяне из Восточной Пруссии оказались первыми, кто гнал через столицу Третьего рейха табуны лошадей и стада коров. В центре города полиция оттесняла беженцев на юг. Все выглядело практически так, будто они хотели оградить богатые западные районы от нежелательных элементов.

Одновременно сами берлинцы принялись переселяться в западные пригороды, которые быстро заполнились «мигрантами» из окрестностей озера Руммельсбургер и Карлсхорста.

Следующие отчеты взяты из Deutsche Allgemeine Zeitung за 21 и 22 апреля:

«Жесткие ограничения на использование газа и электричества. Гражданскому населению запрещено пользоваться газом и электроэнергией.

Движение общественного транспорта в Берлине позволено только для обладателей специальных разрешений.

Почтовым отделениям разрешено выплачивать до 1000 рейхсмарок накоплений без предварительного уведомления.

Продовольственные пайки за 75-ю и 76-ю неделю будут выдаваться авансом.

17:30: Оперные сольные концерты в театре на Жандарменмаркт. Маргарете Клозе, Вилли Домграф-Фассбендер, Йозеф Грайндль, Яро Прохазка и Хельге Розвенге исполнят арии из «Волшебной флейты» и «Аиды».

«После напряжения последних дней все мы, то есть те двадцать – или около того – человек, до которых уменьшился мой штаб, заснули прямо в грузовике. Очевидно, выставленная нами охрана сделала то же самое, поскольку мы были поражены и неприятно удивлены, когда около 4:00 утра примчался наш курьер с известием, что весь штаб корпуса ушел в неизвестном направлении… Их внезапный «побег» был вызван появлением советских танков, которые, прорвавшись через горящий Альтландберг, теперь поливали пулями и снарядами местность вокруг отеля «Элизенхоф». Так что мы моментально вскочили на ноги. Поскольку было неизвестно, сможем ли мы вернуться той же дорогой, по которой ехали прошлой ночью, первым делом я отправился осмотреть местность вместе с капитаном Герхардтом… Как только мы получили донесение, что противник прорывается к центру Берлина, что грозило нам окружением с юга, весь корпус ушел по дороге Кёпеникк – Бисдорф. Всякая связь с 9-й армией была потеряна… Незадолго до того, как мы добрались до Южного Бисдорфа, русские накрыли дорогу огнем дальнобойной артиллерии… Штаб корпуса обосновался в подвале старинного дома. Я провел ночь в великолепном маленьком сельском коттедже находящегося на фронте СС-фюрера. Его жена и ее подруга предложили нам остановиться в нем, в то время как сами они перебрались в ближайший бункер».

«Тем временем Каульсдорф сам стал линией фронта. В нем было полно полицейских нарядов, чья работа заключалась в том, чтобы поддерживать в наших так называемых добровольцах с оккупированных территорий и в голландских и датских подразделениях СС бодрость духа. Полицейские офицеры вели себя крайне жестоко, видимо, потому, что до сих пор верили, что легендарная армия Венка в нужный момент освободит Берлин. Твердолобые нацисты писали мелом на стенах лозунги: «Берлин – это крепость! Каждый дом – крепость!» Я сказал им: «Если Берлин крепость, то здесь не должно находиться детей и больных. Если они остались, то сражаться просто преступно». Один из этих неисправимых энтузиастов ответил мне, что фюрер наверняка найдет какой-нибудь выход. Ранее я сделал приготовления для ночевки в церкви – на тот случай, если мне не удалось бы добраться до дома после исполнения своих приходских обязанностей. Ночью ко мне пришла дрожащая всем телом пожилая женщина, сообщившая мне, что она подслушала совещание «Вервольфа» у себя дома. Вервольфовцы решили повесить меня и взорвать водопроводную станцию Каульсдорфа. Я заверил ее, что, хотя эти юнцы, а некоторые из них получили от меня первое причастие, знали, где я ночую, им также было известно, что со мной шутки плохи. Несколько профсоюзных активистов, которых я привлек к делу, вооружились дубинками, и когда появились юнцы со своими бомбами, с громкими криками выскочили из кустов. Так была спасена водопроводная станция, и после освобождения район Лихтенберг оказался единственным, который никогда не испытывал недостатка воды» (доктор Хейнрих Грубер. Настоятель Берлина – Probst zu Berlin).

«А в Рейхсканцелярии все еще, очевидно, держались за ложные надежды, в той или иной степени упуская из виду реальную ситуацию. Иначе как еще можно объяснить ряд приказов, полученных по телефону от генерала Кребса, первый из которых поступил вечером 19 апреля и звучал примерно так: «Дивизия «Фридрих Людвиг Ян» немедленно поступает в распоряжение берлинского оборонительного района. Дальнейшее русское продвижение вглубь Берлина будет остановлено». Не было возможности узнать что-либо ни о численности этой дивизии, ни о месте нахождения ее командного пункта, ни о чем-нибудь еще. Когда я спросил об этом Кребса, он лишь ответил: «Выясните сами». Что было не так-то просто сделать, поскольку большая часть линий связи оказалась повреждена. Той же ночью мы отправили посыльных на поиски командного пункта дивизии. Утром нам позвонил офицер разведки дивизии и сообщил, что командный пункт находится в маленькой деревушке севернее Треббина. Тут же генерал Рейман лично отправился в дивизию и вечером 20 апреля вернулся с плохими новостями. Пока дивизия все еще формировалась на площадке для парадов в Йютербоге и вокруг нее, русские танки неожиданно атаковали ее. Только с величайшими усилиями удалось собрать вместе часть людей. Большинство орудий оказалось захвачено. Связь с одним из трех полков была потеряна. Чтобы восстановить ее, командир дивизии, полковник Кляйн, направился в сторону фронта, где был захвачен группой русских танков. Так что, учитывая всю эту неразбериху, от дивизии никому не было особой пользы. Позднее, ночью 20 апреля, генерал Кребс снова позвонил нам со следующим приказом: «Вместе с дивизией «Фридрих Людвиг Ян», при поддержке танковой группы «Вюнсдорф» (группа из 6–8 танков танкового училища в Вюнсдорфе, которые были быстро выведены из строя огнем противника или просто сломались), вам следует атаковать передовые танковые части противника и отбросить их на юг». От нашего доклада, сообщавшего, что дивизия не в состоянии участвовать в активных боевых действиях, решительно отмахнулись, и то же самое произошло и со всеми дальнейшими возражениями. «Передовые танковые части противника» оказались «всего» двумя русскими танковыми армиями, одна из которых (3-я гв. ТА) рвалась в Берлин кратчайшим путем через Барут и Цоссен, тогда как другая (4-я гв. ТА) шла обходным путем на Бранденбург на реке Хафель через Луккенвальде и Белиц. Само развитие событий освободило нас от исполнения приказов Кребса» (Рефиор, цитата из работы).

«Близ Франкфурта-на-Одере наши части отразили все атаки противника. Здесь, восточнее Берлина, на рубеже Фюрстенвальде – Штраусберг – Бернау, произошло жестокое сражение. Атаки на эти города были отражены с тяжелыми для противника потерями». (Коммюнике немецкого Верховного командования от 24 апреля 1945 г.)