«Второй фронт»

К середине 1942 г. советское партизанское движение, почти полностью неэффективное в первые месяцы войны, достигло масштабов внушительной силы и включало в себя более 100 тысяч человек. Она стала, как выразился Сталин, «вторым фронтом» в тылу врага. Поразительная метаморфоза от раннего провала до внезапного роста была обусловлена тремя факторами: введением систематической советской помощи, руководства, поставок и поддержки с воздуха начиная с зимы 1941/42 г.; относительной нехваткой немецких войск, особенно в суровой местности; и притоком персонала в сохранившиеся или вновь созданные подпольные центры на оккупированной земле. Сначала отрезанные от Красной армии в ходе немецкого наступления в огромных котлах советские подразделения, а затем все чаще и обычное крестьянское население стекались к партизанам – одни чтобы избежать насильственной вербовки на работы в Германию; другие под принуждением; третьи потому, что больше не верили в победу Германии и хотели искупить свою вину в глазах советских властей. Поначалу советская пропаганда не находила отклика, но после зимы 1941/42 г., когда продвижение германских войск застопорилось, многие из коренных жителей оказались на грани голодной смерти, далеко разошлись вести о зверствах со стороны Германии. Многие люди были готовы признать свою первоначальную «ошибку» – когда надеялись на лучшую, более свободную, более обильную жизнь при «новом порядке», а теперь осознали, что это за «порядок». Медленно, но верно баланс смещался против немцев.

Количество и качество немецких сил безопасности за линией фронта было критически недостаточным. В районах, где местность – особенно леса и болота – предоставляла много возможностей для маскировки, появлялись партизанские отряды, иногда целые полки и бригады; территорией их действий были Белоруссия и прилегающие тылы группы армий «Центр», вплоть до брянских лесов и низин Полесья. Сосредоточившись на систематическом подрыве немецких линий снабжения, срыве немецких поставок продовольствия и рабочей силы, парализации действий немецкой администрации и акциях возмездия по отношению к коллаборационистам, группы партизан, которые поначалу считались не более чем досадной помехой, быстро стали объектом особого внимания Германии.

Внешние свидетельства этого проявились в реорганизации, проведенной в августе 1942 г. Антипартизанская война перешла под юрисдикцию оперативных отделов штабов, включая Верховное командование. Был издан указ о централизованном планировании разведки и действий в отношении партизан. Директивой № 46 Гитлер лично взял на себя ответственность за территории под управлением военной администрации; в тылу и особенно в зонах гражданской администрации полную власть и ответственность за истребление партизан получили СС.

Хотя и предпринимались попытки «заручиться помощью местного населения» для борьбы с партизанским движением, официальным предписанием было искоренение партизан и их сторонников, а не переманивание гражданского населения на сторону Германии новой и позитивной программой. В октябре 1942 г. Гитлер подтвердил необходимость беспощадности. «Антипартизанская война увенчивается успехом лишь в тех случаях, когда она проводится с беспощадной жестокостью… Борьба с партизанами на всем Востоке – это смертельная схватка, в которой одна из сторон должна быть истреблена».

В самом деле, операции против партизан отличались поразительной жестокостью. Сжигались целые деревни, подозреваемые в укрывательстве сочувствующих партизанам; в иных случаях немцы вывозили все мужское население. Факты свидетельствуют о том, что гражданские лица, зачастую совершенно не связанные с партизанами, чаще становились жертвами немецких рейдов, чем быстро передвигавшиеся и хорошо скрытые группировки партизан. Это «отсутствие изощренности» (как говорилось в одном из немецких докладов), проявившееся в беспорядочной резне в сельской местности, стало особенно очевидным, когда СС получили контроль над антипартизанскими операциями.

Вслед за приказом Гитлера в августе 1942 г. генерал полиции и войск СС в тылу группы армий «Центр» Эрих фон дем Бах-Зелевски, уже имевший некоторый опыт в «разделывании» с партизанами, без лишней скромности предложил Гиммлеру свою кандидатуру на должность инспектора всей антипартизанской войны на Востоке. В конце октября он действительно был назначен полномочным представителем СС для этой цели, а в декабре с одобрения ОКВ был создан специальный штаб под его руководством.

Кейтель передал приказ, что «в этой борьбе солдатам можно и нужно использовать любые средства для достижения цели, даже против женщин и детей». Этот приказ соответствовал взглядам самого Гитлера. Он высоко ценил Баха-Зелевски, «одного из самых умных своих людей», которого он использовал только «для выполнения самых сложных задач», и он санкционировал любые действия в борьбе с советскими партизанами, даже если это было «не совсем в соответствии с правилами».

Применение таких инструкций больше сказалось на гражданском населении, нежели на партизанах. Крестьяне, сами зачастую оказывавшиеся жертвами партизанских набегов и грабежей и с нетерпением ожидавшие конца советских колхозов, теперь подвергались жестокому обращению и истреблению со стороны немцев и коллаборационистов.

Жалобы на подобные методы были широко распространены в администрации. Помимо того что представители коренного населения выдвигали многочисленные меморандумы на этот счет, различные немецкие чиновники и офицеры подчеркивали губительные результаты политики абсолютного террора. Сельскохозяйственные чиновники жаловались на то, что крестьяне не достигали своих квот; персонал по найму рабочей силы сообщал, что местные жители предпочитали присоединяться к партизанам в лесах, чтобы избежать призыва на службу в Германии; пропагандистские команды признавали, что сладкозвучными словами не перекрыть трагичные переживания населения, которые широко использовались в советской психологической войне. Даже высшие эшелоны как военного, так и гражданского правительства были вынуждены возражать. В начале 1943 г. Розенберг лично выразил Гиммлеру свой протест против беспорядочного сжигания украинских и белорусских селений в ходе немецких антипартизанских операций (любопытно, но против сжигания великорусских деревень он возражений не высказывал); по его словам, больше всего его беспокоило то, что подобная деятельность предоставляла отличный материал для вражеской пропаганды. Комментируя крупную охоту на партизан, организованную СС в сотрудничестве с армией и местной полицией и повлекшую гибель тысяч людей (в том числе 5 тысяч «подозреваемых» в оказании помощи партизанам), Кубе, со своей стороны, с жаром пожаловался: «Политический эффект этой инициативы для мирного населения стал катастрофическим из-за расстрела множества женщин и детей». Даже Лозе согласился, что из-за деятельности СС стало практически невозможно различать своих и чужих. Более того, добавил он, «этот метод недостоин Германии и наносит колоссальный вред нашему престижу».

Как раз в это время фон дем Бах-Зелевски был назначен начальником антипартизанских сил, и Гитлер снова заявил, что «партизанский вопрос может быть разрешен только силой». По словам Бормана, «было установлено, что именно в тех местах, где командуют «политически толковые» генералы, население больше всего страдает от деятельности партизан». В ставке фюрера не собирались менять курс действий.

Однако помощники Кубе продолжали протестовать. Один из них попросил Берлин отложить следующую запланированную антипартизанскую операцию хотя бы до конца сезона сбора урожая. Если прежние аргументы о «психологической войне» не смогли произвести впечатление на политиков, он надеялся, что в Берлине окажутся более восприимчивы к аргументам о том, что запланированная охота на партизан приведет к потере большей части урожая. Шаг за шагом конфликт между генеральным комиссариатом в Минске и СС достигал масштабов вражды между Розенбергом и Кохом. Это было очередное противостояние на почве тактики. Оба ведомства имели одни и те же цели и предпосылки. Но Кубе и его люди выступали против беспорядочного возмездия путем террора. В этом и заключалась существенная разница между его подходом и подходом Коха. Однако к лету 1943 г., когда конфликт достиг своего апогея, было уже слишком поздно. С объективной точки зрения ни та ни другая политика уже не могла спасти положение.