Глава 8

Германия и Украина: пожиная бурю

Политики и пропагандисты

Геббельс был одним из первых нацистских лидеров, которые трезво оценили неудачи на Востоке. Уже в декабре 1941 г. он отказался от своего прежнего одобрения подхода «унтерменша» и выражал все большее беспокойство по поводу того, насколько оккупационные власти ущемляют население. С одной стороны, он встал на сторону противников Розенберга, поскольку считал министра оккупированных восточных территорий «ходячей катастрофой»; в то же время, ввиду самой природы пропаганды, которая была его занятием, Геббельс не мог не возражать против подхода Коха. «У русских полно скрытых способностей», – отмечал он в начале 1942 г. «Если бы они были по-настоящему организованы как единый народ, они, несомненно, представляли бы самую грозную опасность для Европы». В попытках запрячь советское население в немецкую колесницу Геббельс с удовольствием занялся бы любой формой интенсивной и неортодоксальной психологической войны. Однако в этом он намного опережал своих подчиненных. Это было хорошо проиллюстрировано в отчете, представленном после длительной поездки по оккупированной территории доктором Таубертом, начальником его восточного отдела, и Ойгеном Хадамовски, начальником радио «Берлин».

В отчете проявлялась откровенная враждебность к завоеванному населению. Восточные народы, гласил отчет, «обманывают нас всеми возможными способами, всякий раз, когда [немецкому] политическому лидеру не хватает инстинкта и отсутствует сеть осведомителей». По аналогии с «любимой мозолью» Гитлера, в отчете был выражен протест против выходок немецких юристов. «Местное население приговаривается к денежным штрафам в размере восьмидесяти марок вместо того, чтобы подвергаться тщательному избиению СД». Не задумываясь о том, насколько сильное влияние оказывали телесные наказания на отношение коренного населения, в этих проявлениях «дурацкой сентиментальности» оба гостя обвинили Розенберга: «OMi пока так и не удалось остановить эти и подобные тенденции берлинского административного централизма, которые в колониальных районах чреваты». Хадамовски и Тауберт одобрительно отозвались о постоянных заявлениях Коха о том, что 80 процентов украинского труда должно идти на благо рейха. «Мужчины, женщины и дети должны помогать. Если они будут препятствовать работе верхнего слоя интеллигенции, то рано или поздно он исчезнет…» Услышав, как Кох без обиняков говорит о том, что он считал «проукраинскими» взглядами своих начальников в Берлине, пропагандисты пришли к выводу, что он «славится своей резкой манерой выражения своего мнения», но в основном разделял «наши» взгляды.

Однако Хадамовски и Тауберт действовали не так открыто, как Кох. Хоть они и не одобряли деятельность людей Розенберга, они не могли смириться с «суицидальным» изложением целей Коха. У них была своя позиция: «Восточным народам должна быть предоставлена программа, ни одно из обещаний которой не может быть выполнено до достижения победы. Вместо этого эта программа должна стать для восточных народов целью, ради которой они захотят трудиться и рисковать здоровьем».

Эта часть странным образом напоминала «пересмотренные» цели Розенберга. Но пропагандисты продолжали: «[Эта программа] не должна включать никаких обещаний о государственности, как того желает OMi, потому что таким образом мы спровоцируем зарождение националистических движений во всех народах, движений, которые в данный момент существуют лишь в головах горстки представителей интеллигенции…Посему было бы безумием вводить корсеты, которые их лишь поддержат».

Таким образом, цели пропаганды сводились к призыву к «труду и обороне» для немцев, позиция, схожая с выраженной Кохом, но представленная с большим изяществом и неоднозначностью. Осуждая «плохое ощущение общественных отношений» Коха, Тауберт и Хадамовски настаивали (к чему был склонен и Розенберг) на необходимости сокрытия истинных стремлений Германии: «Если наш собственный народ не будет понимать этой теории, но будет продолжать цинично говорить о «туземцах», «полуобезьянах», «колониальной политике», «эксплуатации», «ликвидации интеллигенции», ограничении образования, закрытии университетов, подавлении художественной и культурной жизни, саботаже церквей и т. д. – тогда наша пропаганда в конечном счете будет казаться циничной и выстрелит нам в лицо».

Отчет заканчивался словами: «Мы должны говорить на двух языках».

Их предупреждения были весьма кстати: к концу 1942 г. немецкая пропаганда действительно «казалась циничной и работала против немцев» из-за разительного контраста между сладкозвучными словами, издаваемыми немецкими громкоговорителями, листовками и газетами, и суровой реальностью политики айнзацгрупп и Коха.

И таких меморандумов, выражавших разные взгляды, но в целом не одобряющих политику Коха, становилось все больше. Специалисты по сельскому хозяйству, работавшие на Востоке, офицеры армии, даже сотрудники СС отправляли домой письма, в которых была не только непрямая критика, но и самые что ни на есть сигналы SOS. На практике, однако, борьба с Кохом оставалась сосредоточенной в OMi: только его формальный начальник мог законно попытаться поставить Коха на место. Однако, по мнению многих своих подчиненных, Розенберг был слишком робок, чтобы действовать. Как бы сильно он ни ненавидел Коха, его склонность идти на компромисс каждый раз, когда Гитлер или Борман повышали на него голос, усложняла работу тем, кто хотел добиться улучшения политики на оккупированных территориях.

Кроткий ответ Розенберга на директиву Бормана от 23 июля вызвал бурю негодования в рядах его собственных сотрудников. Один из помощников Лейббрандта, доктор Маркулл, составил меморандум, который с молчаливого согласия Лейббрандта был представлен министру в начале сентября 1942 г. По существу, этот меморандум был попыткой персонала Розенберга заставить его действовать. Он начинался с критики высказываний Коха и некоторых его верных последователей. Весной 1942 г. Кох заявил, что восточные народы стоят «намного ниже нас и должны быть благодарны Богу за то, что мы позволили им остаться в живых. Мы освободили их; в свою очередь, их единственной целью теперь должна быть работа на нас. Никаких товарищеских отношений быть не может…». Затем последовали отрывки из обычных разговоров его сотрудников:

«Строго говоря, мы здесь среди негров» (собрание отдела культуры, апрель 1942 г.);

«Местное население просто грязное и ленивое…»;

«Любой, кто проявит признаки интеллекта в моем районе, будет расстрелян» (районный комиссар [крайслейтер] Беккер);

«Мы всегда должны поощрять вражду между разными группами населения…»;

«В любой неприятной ситуации мишенью для публичной ненависти должны становиться главы украинских отделов».

Маркулл продолжал критиковать уступчивое поведение Розенберга, проявившееся в его ответе Борману. «Необходимо, – писал он, – еще раз указать на очевидное сходство между мнениями, высказанными Кохом, и инструкциями, приведенными в письме Бормана. Не рассматривая сейчас вопрос о том, случайно ли это сходство, мнение Коха, во всяком случае, возобладало над мнением министра».

Сотрудники Розенберга знали о его чувствительности к посягательствам на его авторитет и о его тщеславном наслаждении престижем. «Почти все начальники отделов… [и] большинство административных чиновников, – продолжал Маркулл, – возлагают на министра больше надежды. Если бы он выпустил указ, удовлетворявший предъявленным в письме Бормана требованиям, они бы сочли это свидетельством полной смены политики, которая привела бы к глубокой депрессии и утрате доверия…»

В то время как Розенберг, видимо, не знал, что делать в ситуации, в которую он сам себя завел, его сотрудники упорно представляли новые отчеты и предложения. Наиболее подробное обличение политики Коха было сделано в 13-страничном меморандуме, представленном доктором Отто Бройтигамом 25 октября 1942 г. Этот меморандум заслуживает пристального внимания, поскольку он олицетворяет растущую тенденцию мысли. Бройтигам говорил от лица тех, кто был в той или иной степени убежден в необходимости ликвидации большевизма; кто приветствовал бы крах Русской империи (в обличье СССР); кто также в достаточно мягкой форме верил в целесообразность поощрения национализма нерусских; кто искренне дорожил величием рейха; но кто в разных формах и степенях выступал против нацистских методов и целей. Таких людей можно было найти практически во всех ветвях немецкого государственного аппарата. Пожалуй, одним из их самых красноречивых представителей был Бройтигам.

Его меморандум начался с краткого изложения официальных целей войны Германии на Востоке: [1] война с целью ликвидации большевизма, [2] война с целью разрушения Великой Русской империи и, наконец, [3] война за обретение колониальных владений с целью заселения и экономической эксплуатации.

«Следствием этой тройной цели стало колоссальное сопротивление восточных народов. Если бы война велась только ради ликвидации большевизма, она бы уже давно закончилась в нашу пользу». Во втором пункте Бройтигам также не видел причину сопротивления Советского Союза. Утверждая, что «в наибольшей степени масштаб сопротивления Красной армии связан с третьей целью кампании», он прямо заявил: «С инстинктом, свойственным Ostvolker, даже у недалеких людей очень скоро возникло чувство, что для Германии лозунг «освобождения от большевизма» является лишь предлогом для порабощения славянского Ostvolker».

При описании поведения Коха Бройтигам тоже за словом в карман не лез: «С непревзойденным высокомерием мы пренебрегаем всеми политическими истинами и, к приятному удивлению всего «цветного» мира, относимся к народам оккупированного Востока как к «второсортным белым», которым сам Бог велел быть рабами для Германии и Европы».

В то же время рекомендации Бройтигама страдали от несоответствий, характерных для группы, которую он представлял. Сначала он говорил об особых политических целях на Украине (в полном соответствии с концепцией Розенберга); а потом сразу же заявлял, что причислил бы украинцев к общей «русской» массе, для которой он требовал лучшего обращения. Поэтому он рекомендовал следующее:

«1) Что касается Украины, то здесь во всех отношениях должна проводиться абсолютно позитивная политика. Для нас Украина должна быть не просто объектом эксплуатации – население должно действительно чувствовать, что Германия является их другом и освободителем… Обращение с украинцами и другими восточными народами в рейхе должно быть порядочным и полным человеческого достоинства. На публике, в печати и в устных разговорах не должно быть ничего, что могло бы как-то указывать на то, что мы рассматриваем эти регионы как объекты эксплуатации. Русскому народу должно быть сказано что-то конкретное о его будущем…

2) Рейхскомиссариат на Украине в целом признан показателем вышеописанной политики, которая не только не признала роль Украины на мировой арене, но и умудрилась разрушить дружбу с сорокамиллионным украинским народом».

Поэтому Бройтигам предложил заменить Эриха Коха личностью, «обладающей достаточными политическими способностями».

Представленная здесь точка зрения отличалась тем, что она продвигала программу, которая основывалась на поддержке советского населения. На деле же ее результатом стал лишь ряд полумер. Даже если ее сторонники и понимали это, они не учли, что официальные политические цели и поведение, вытекавшее из них, являются неотъемлемой частью нацистского мировоззрения. Более того, эти предложения поступили в то время, когда большая часть населения на оккупированной земле уже сформировала свое мнение о захватчиках. Однако настойчивость и частота, с которой такие взгляды высказывались, подчеркнули необходимость в пересмотре нацистской политики.