Глава 29

На краю бездны

Розенберг: бессилие и изоляция

Министерство оккупированных восточных территорий разбомбили, и большая часть его архивов сгорела. Многих из сотрудников перевели в вооруженные силы. Тем не менее война без правил продолжалась. Сразу после Праги Розенберг проинструктировал своих сотрудников, что, независимо от всех остальных проектов, работа с сепаратистскими комитетами должна продолжаться, чтобы сделать их – как перефразировал его директивы помощник рейхсминистра – «необходимым противовесом имперским поползновениям, исходящим от Власова».

Если в антивласовской позиции Розенберга и имелась некоторая нерешительность, то сепаратисты оперативно ее исправили. 18 ноября, в ответ на манифест КОНР, Михаил Кедия – по инициативе Менде – убедил различные комитеты подать Розенбергу коллективный протест. Называя себя «полномочными представителями» своих народов, девять человек настаивали на том, что деятельность Власова «должна быть ограничена Россией в этнографическом смысле этого слова». Отказываясь признавать Власова или сотрудничающих с ним нерусских представителей, они завершали свой протест официальным требованием, адресованным правительству Германии:

1) пресечь все требования генерала Власова на лидерство над нашими народами;

2) незамедлительно признать право наших народов на независимую государственность и гарантировать безоговорочное признание наших национальных представительств;

3) разрешить формирование наших национальных подразделений и частей для борьбы с большевизмом под единым командованием наших офицеров, с оперативным подчинением вермахту, но оставляя политическое руководство в этих формированиях нашим национальным представительствам.

Письмо Розенбергу от 18 ноября 1944 г. подписали Шафи Алмас (от волжских татар), Джамалян (от Армении), Алибеков (от Азербайджана), Кедия (от Грузии), Кантемир (от Северного Кавказа), Кирималь (от крымских татар), Шарими (от Туркестана) и Островский (от Белоруссии); украинское участие было заверено подписью Мельника «от имени украинских национальных политических групп».

Одновременно комитеты создали координационный центр для «представления общих интересов наших угнетенных народов и в знак солидарности с внешним миром».

Розенберг больше не мог контролировать комитеты, которые он предполагал использовать в качестве привлекательных марионеток. Не имея поддержки, он позволял Менде и Арльту заниматься обращениями, советами и объединениями, а сам забаррикадировался за стеной меморандумов, игнорируя усилия тех, кто хотел, чтобы он искал хоть какую-то область общих интересов с поддерживавшими КОНР силами или СС. Розенберг искал поддержки в других кругах. По словам Бергера, с 1 по 20 декабря рейхсминистр встречался с Ламмерсом восемь раз. 29 ноября он представил Ламмерсу проект предполагаемого нового указа фюрера, направленного на «упорядочение» политики в отношении Востока. Вместо того чтобы передать его Гитлеру, Ламмерс направил его Гиммлеру и Риббентропу, призвав Розенберга отныне урегулировать подобные проблемы с этими двумя коллегами, которые, разумеется, всегда могли забаллотировать его. Затем рейхсминистр попытался добиться поддержки своей национальной концепции Леем, руководителем «Германского трудового фронта», который опасался, что в вооруженные силы КОНР могли привлечь в качестве добровольцев слишком много «остарбайтеров», а также Геббельсом, который, как предполагал Розенберг, поддерживал «проукраинскую» линию Тауберта.

Эти неумные поиски поддержки не могли удержать на плаву разваливающееся министерство оккупированных восточных территорий. Бройтигам, подвергшийся нападкам со стороны СС – среди всего прочего, и за свою позицию по национальному вопросу, – оставил министерство Розенберга. Затем пришла очередь Бергера. Он покинул министерство в январе 1945 г. после серии резких обменов претензиями с Розенбергом, который потребовал от него безраздельной «лояльности» и настаивал на том, чтобы ССХА держалось подальше от восточной политики. Оставив министерство, Бергер мог игнорировать подобные требования. И действительно, действуя через отдел IYD 4-го управления РСХА (гестапо), войска СС и другие службы СС, Бергер теперь воображал себя арбитром восточных дел. А венцом всех унижений Розенберга должно было стать начало краткого доклада Бергера Гиммлеру: «Тема: Имперское министерство более не оккупированных восточных территорий».

В то же время Розенберга стимулировало собственное эго, которое отказывалось признавать поражение, а также подстегивали его немецкие подчиненные, не желавшие бросать свои интриги, и его же политиканы с Востока, которые отказывались быть марионетками. Рейхсминистру следовало приложить некоторые усилия, дабы драматизировать свой конфликт с поддерживаемым СС движением Власова и хотя бы попытаться восстановить баланс. Все более безрассудный в своих обвинениях и злясь из-за растаскивания последних остатков своей призрачной «империи», Розенберг открыто обвинил Власова в подрывной деятельности и, в частности, в том, что он «подготавливает великорусскую диктатуру при помощи неизвестных подставных лиц», выдающих себя за представителей других национальностей СССР. Если КОНР настаивал на том, что борьба против сталинизма должна вестись под единым руководством, то «комитет Власова не придает значения тому факту, что такое единство может быть обеспечено только посредством германского командования». Разнообразные усилия КОНР по созданию национальных секций и по «вторжению» в такие сферы, как социальная и молодежная политика, которые министерство Розенберга считало своей прерогативой, являлись для Розенберга настоящей «преднамеренной провокацией» со стороны Власова. Ранее в споре с Бергером Розенберг подверг критике «три требования» Власова по «остарбайтерам»: равный статус, ликвидацию «восточных» опознавательных знаков и свободу передвижения. «Разумеется, – добавлял Розенберг, – эти требования были отклонены».

На своем последнем серьезном совещании с Бергером Розенберг обвинил СС в санкционировании фатального курса, за который он отказался нести всяческую ответственность. «Власов, вместо того чтобы использоваться в целях внешней пропаганды, фактически ничего не делает, кроме как создает на германской земле организации, имеющие своей целью создание великорусской державы». СС не показывали ему проект «Пражского манифеста» до самого его утверждения. Он так и не смог раздобыть копию протокола встречи Гиммлера с Власовым в сентябре 1944 г. Гитлер, наивно и ошибочно добавлял Розенберг, наверняка запретил бы весь этот власовский абсурд, если бы только кто-нибудь сказал ему об этом: он, Розенберг, больше не мог пробиться к фюреру – ни лично, ни посредством письма. А раз никто не поставил фюрера в известность, добавлял рейхсминистр (в тот момент, когда союзные войска уже находились на немецкой земле), то «в течение ближайших тридцати лет после победы Германии нашим детям придется столкнуться с централизованной Россией» и воцарением Власова в качестве великорусского правителя – и это только потому, что «некоторые ведомства (т. е. С С) не разбирались в ходе развития событий».

Но кто еще слушал Розенберга? Не способному порвать с целями нацизма, о которых он по-прежнему заявлял как о своем личном деле, не обладавшему достаточной отвагой, чтобы добиться окончательного решения проблемы, Розенбергу оставалось только идти до конца. У него не было другого выбора.