Обиды и раны

«Национальные комитеты» стали последними творениями министерства оккупированных восточных территорий. Строго говоря, к осени 1944 г. самих «оккупированных восточных территорий», которыми требовалось управлять, уже не существовало, и Геббельс саркастически заметил, что Розенберг напоминал ему «некоторых европейских монархов без стран и подданных». Как и в более ранние кризисные моменты, Розенберг стал еще больше ревниво относиться к своему авторитету, судорожно вцепившись в «последние остатки власти». Он потерял всякую поддержку и сочувствие. Гитлер окончательно унизил его, когда – в основном по предложению Бормана и Гиммлера – передал ту крошечную часть территории Украины, что еще оставалась в руках Германии, не Розенбергу, а управляемой СС военной администрации Белоруссии, фактически поставив Эриха Коха во главе рейхс-комиссариата «Остланд». Вслед за яростной перепалкой между Розенбергом и Лозе, в которой последний, несмотря на собственные ошибки и проступки, безжалостно разнес рейхсминистра в пух и прах. А Кох, уже отвечавший за оборонительные сооружения в «своей» Восточной Пруссии, добавил от себя то, что из-за своей болезни и последующей отставки не доделал Лозе. С человеком, который официально все еще оставался министром оккупированного Востока, не считались до такой степени, что даже не консультировались по восточным вопросам. Ранее Розенберг в своем 21-страничном обзоре немецкой военной администрации, который он собирался представить Гитлеру, предложил упразднить рейхскомиссариаты (что отражало его проблемы с Кохом и Лозе) и назначить его немецким «вице-королем» или наместником Востока.

Розенберг пребывал в ярости. Новое назначение, дававшее Коху еще большую власть, раздражало рейхсминистра в достаточной степени, чтобы составить меморандум для Гитлера. Розенберг жаловался, что «по всем этим вопросам с назначенным лично фюрером рейхсминистром оккупированных восточных территорий не консультировались, а, в нарушение директив фюрера, просто информировали задним числом». По-видимому, страх Розенберга перед конфликтом с Гитлером оказался все же сильнее гордости. Судя по имеющимся данным, меморандум так и не был отправлен.

Розенберг оказался в изоляции. Еще более критичной, чем эти арьергардные стычки, стала потеря его единственной связи с СС. В своей деятельности от имени Власова Бергер, колеблющийся подхалим с претензией на диктаторство, на взгляды которого повлияли его коллеги из министерства оккупированных восточных территорий, теперь принял сторону д’Алкена. Розенберг больше не мог на него рассчитывать. Он тщетно пытался пробиться к Гитлеру напрямую, но после 20 июля фюрера держали подальше даже от его собственных министров. Каждая попытка Розенберга сталкивалась с противодействием Бормана и Ламмерса, которые теперь представляли партию и государство в качестве наместников больного фюрера. Смирив гордыню, 7 сентября Розенберг отправил новое письмо Борману. После длительного обзора своей политики – патетического и нелепого – он умолял: «Я полагаю, уважаемый партайгеноссе Борман, что, вследствие своего вмешательства, вы приняли на себя определенную долю ответственности за события, поскольку неоднократно занимали официальную позицию в отношении проблем Востока. Поэтому я прошу вас принять этот вопрос близко к сердцу и вновь попросить фюрера назначить дату моего доклада ему…»

Когда прошла неделя и Розенберг не получил ответа, он передал копию своего запроса Ламмерсу, которому на ответ потребовалась еще неделя: «Вчера мы с рейхслейтером Борманом обсудили содержание вашего письма от 7 сентября… Мы согласились твердо настоять, чтобы фюрер как можно скорей встретился с вами – вместе с рейхсфюрером СС».

Словно невзначай, Ламмерс навязал Розенбергу в качестве партнера Гиммлера и тянул с ответом до встречи Гиммлера с Власовым. Но это было еще не все. Всего через несколько часов Ламмерс отправил в министерство оккупированных восточных территорий еще одну телеграмму: «…С сожалением сообщаю вам, что в течение следующих нескольких недель у фюрера не будет возможности принять вас для устного доклада… Поэтому я рекомендую вам прежде всего достичь с рейхсфюрером СС согласия по соответствующим правилам и инструкциям…»

Такого оскорбления Розенберг не мог забыть. Он больше не увидит Гитлера. Восточную политику исподтишка похитили из его министерства и передали злейшему конкуренту. Тем не менее он проигнорировал совет Ламмерса и других сторонников «мира на внутреннем фронте» сгладить свои проблемы с СС. Розенберга неоднократно призывали к личной встрече с Гиммлером, но он неизменно отказывался, укрывшись вместо этого за бумажной стеной «делегированных полномочий».

«Герр рейхсминистр, – записал несколько недель спустя один из его подчиненных, – написал ему [Гиммлеру] письмо, в основном касающееся вопросов компетенции, особенно со ссылкой на указ фюрера от июля 1942 г., который касался разделения юрисдикций между министерством оккупированных восточных территорий и министерством иностранных дел [чтобы продемонстрировать, сколько полномочий он должен был иметь]… Ответ так и не был получен».

Одновременно Розенберг продолжал свой спор с Ламмерсом. «Что касается правил и инструкций по политическому руководству восточными национальностями, – писал он, – то они всегда разрабатывались мной… Посредничество министерства оккупированных восточных территорий всегда шло на пользу».

Поскольку Гитлер отказался встретиться с ним, Розенберг направил пространный «отчет фюреру», в котором подытожил достижения своего министерства за последние три года. Почти с покорностью он отметил конфликт между собственной настойчивостью на политической войне и курсом, проводимым самим Гитлером и СС. Странным образом путая проблему политической войны с национальной концепцией, которую он лелеял, рейхсминистр встал на дыбы – и тут же признал ошибку: «Поскольку фюрер в настоящее время не желает давать заверений [восточным народам] относительно их политического будущего, становится тяжело поддерживать сколь-нибудь успешную общую политику. Согласно пожеланиям фюрера, политических обещаний не будет сделано. Я продолжу переговоры с ведомствами СС [РСХА и ССХА]».

Соглашение между Гиммлером и Власовым предусматривало формирование как военного, так и политического крыла русского освободительного движения. Первое должно было состоять из войск, набранных из числа существующих Osttruppen, рабочих, вывезенных с оккупированной территории СССР в рейх, и военнопленных; последнее представляло из себя новый орган, о создании которого следовало провозгласить с максимальной помпой. Кроме того, искренне одобрявшие дело Власова и заинтересованные в пропаганде спонсоры настаивали на том, чтобы создание Комитета освобождения народов России (известного по своей русской аббревиатуре как КОНР) сопровождалось бы новым программным заявлением.

К октябрю 1944 г. был распространен проект будущего «манифеста» Власова. Когда копия дошла до министерства оккупированных восточных территорий, его текст – что неудивительно – подтолкнул «пронационалистов» к действию. В министерстве восточных территорий разработали формулировку, которая, как там надеялись, позволяла «красиво уйти». Она приветствовала власовскую инициативу, если – и только если – она ограничена лишь великорусской нацией. В этом случае министерство восточных территорий «признает» его на основе паритета со всеми другими национальными комитетами, тем самым фактически санкционируя разделение СССР на ряд составных частей, одной из которых являлась «власовская Россия». Эта идея уже обсуждалась весной 1943 г., когда начиналось первое власовское предприятие. Спустя полтора года она не изменилась и стала более или менее официальной линией, которую теперь министерство восточных территорий противопоставляло проекту Власова.

Как, оглядываясь назад, несколько недель спустя написал чиновник министерства Розенберга, «…в последний момент вмешалось министерство оккупированных восточных территорий, указав во время дискуссии, которую вел рейхсминистр Розенберг, что цель немецкой восточной политики до сих пор состояла в стремлении к разобщению восточных территорий и их народов. Теперь СС вздумали идти противоположным курсом и практически продолжать дело царских и большевистских имперских целевых установок. Поэтому восточное министерство просто обязано высказаться против такого рода применения Власова и предложить использовать его в качестве представителя только русского народа».

Враждебность к проекту КОНР была особенно заметна среди сепаратистов. В частности, Михаил Кедия, грузинский «выдающийся ум», собрал – не без помощи Менде – свое «кавказское соцветие» (Кедия от грузин, Кантемир от выходцев с Северного Кавказа, Джамалян от армян и Алибеков от азербайджанцев), чтобы составить множество протестов от имени национальных комитетов. В основе концепции Кедии лежало требование о том, чтобы рейх признал сепаратистов «равноценными партнерами и союзниками». Пока это не сделано, утверждал Кедия, «мы не можем больше нести какую-либо ответственность перед нашими народами или Германией». 6 октября кавказские комитеты направили Розенбергу еще один ультиматум (заранее согласованный с Менде): если их признают, то они «продолжат борьбу с большевизмом вместе со всеми остальными народами»; приветствуя участие в ней русских, они отвергли любое предприятие под русским руководством, и их обещание о сотрудничестве могло быть выполнено только в том случае, если [общая] борьба останется под руководством Германии, а не Власова.

Розенберг пришел в отчаяние. Он годами пытался бороться за свою марку политической войны. И эта борьба принесла ему только непреклонную враждебность Бормана, Геринга и Коха; Геббельс и Гиммлер презирали его; Гитлер игнорировал. Теперь, когда политическая война наконец получила признание, ее вели его враги, активно подрывавшие излюбленные концепции рейхсминистра. Одновременно бенефициары его неудачной политики раздела СССР набрасывались на рейхсминистра, обвиняя в слабости и компромиссах. 12 октября 1944 г. Розенберг подал Гитлеру прошение об отставке.

Можно задаться вопросом, почему Розенберг не ушел в отставку раньше. Действительно, только его верность Гитлеру и чрезмерная тяга к власти позволяли ему в течение трех с половиной лет смиряться с бесконечными разочарованиями и поражениями. Насколько силен был шок, вызванный власовским движением, если теперь, когда все было потеряно, Розенберг просил освободить его от занимаемой должности.

Патетично, стараясь донести свою точку зрения до Гитлера, Розенберг процитировал протесты своих эмигрантов, за влияние которых на рейхсминистра Гитлер неоднократно ему выговаривал. Ключом к его жалобе стало принятие СС в качестве официальной концепции термина «народы России». Эта фраза, утверждал Розенберг, «означает признание всей старой территории в качестве русской собственности и включение в эту концепцию всех нерусских».

«Закономерным результатом такого требования к военнополитическому руководству [генералом Власовым] всеми нерусскими народами и их подчинению его командованию стала единодушная враждебность. Я позволю себе, мой фюрер, – продолжал Розенберг, – приложить копии протеста председателя Национального комитета туркестанского единства [Вели Каюма]; аналогичные заявления сделали Белорусский центральный совет, комитеты кавказских народов, а также украинские группы…»

Альтернативой, которую он поддерживал, являлось создание сепаратистских центров: «…Я создал в Восточном министерстве отделы управления для всех народов Востока, которые теперь могут считаться хорошо себя зарекомендовавшими… и они готовы для того, чтобы признать их в качестве национальных комитетов, если таковые соответствуют целям немецкой политики».

Сам Розенберг знал, что это не так. Он чувствовал себя куда в большей безопасности, излагая свои излюбленные жалобы на вмешательство со стороны: «Я столкнулся с ситуацией, когда самые разные правительственные ведомства считают себя способными самостоятельно справиться с проблемами Востока, и я должен отметить, что их первые публичные усилия представляют собой такую угрозу для восточной политики, что я чувствую себя обязанным донести свое беспокойство до вас, мой фюрер».

Словно избалованный и несправедливо обиженный ребенок, Розенберг канючил: «Прошу вас, мой фюрер, сообщить мне, желаете ли вы, чтобы я продолжал свою работу в этой области… В свете последних событий я вынужден предполагать, что вы более не считаете мою деятельность необходимой».

Нет никаких свидетельств тому, что Гитлер когда-либо ответил или что Борман и Ламмерс вообще передавали ему это письмо. Розенберга переиграли, и он это знал. Тем не менее, не получив никаких противоположных указаний, он остался на своем посту.

И словно в довершение всех обид, на сцену вновь вышла другая немецкая жертва восточной политики – единственная, над которой Розенберг когда-то одержал победу, – Риббентроп и его министерство иностранных дел. Проблема Власова позволила последнему без особых усилий возместить некоторую часть своего былого влияния. В то самое время, когда фюрер отказался видеться с Розенбергом, Гиммлер и Риббентроп встретились с Гитлером и, по-видимому, получили одобрение на договоренность, в соответствии с которой СС будут заниматься с внутренними аспектами проблемы Власова, тогда как министерство иностранных дел разбиралось бы с международными последствиями. Инициативная группа приветствовала такое развитие событий, как дальнейшее «привлечение» Гиммлера на сторону политической войны. Ни Власов, ни его помощники не возражали против такой схемы: потеряв Штрик-Штрикфельдта, выброшенного за борт из-за его враждебного отношения к СС, они были рады приобрести нового и менее нежелательного в нравственном отношении «союзника», чем СС. Кроме того, участие министерства иностранных дел вызвало в их умах смутную и наивную надежду на обретение Власовым «дипломатического признания» рейха. Ради соблюдения баланса МИД поддержало сбивающий с толку и бесплодный союз с СС в плане помощи КОНР, сковав таким образом еще одно звено цепи, опутавшей фантомную сферу Розенберга.

Между тем приготовления СС и их соратников дошли до того момента, когда можно было определиться с местом и датой провозглашения нового комитета Власова. Вопреки отчаянному сопротивлению Розенберга, в качестве места провозглашения выбрали символ панславизма – Прагу, а персонал «Комитета освобождения народов России» подвергся тщательному отбору.

Перед лицом настойчивых требований своих помощников и лидеров эмиграции Розенберг вновь попросил о личной встрече с Гитлером – до 14 ноября, дня провозглашения КОНР. В письмах к Борману и Ламмерсу Розенберг выражал опасение, что предстоящая пражская церемония могла «способствовать продвижению панславянских идей». Он все еще ждал ответа, когда утром 14 ноября – именно тогда, когда мероприятие в Праге должно было вот-вот начаться, – он получил телеграмму от Ламмерса: «…Обергруппенфюрер Шауб (адъютант Гитлера) сообщил мне сегодня по телефону, что по причинам, которые я не могу здесь пояснять, у него нет возможности подать ваш запрос о личной беседе с фюрером до 16 ноября. Поэтому вы не можете рассчитывать на то, что в ближайшем будущем фюрер примет вас. В этой связи обер-группенфюрер Шауб подтверждает, что фюрер передал конкретные решения по делу Власова на усмотрение министра иностранных дел рейха и рейхсфюрера СС. В сложившихся обстоятельствах считаю необходимым посоветовать вам: в том, что касается ваших оговорок относительно планируемого дальнейшего ведения дела Власова, надо напрямую связаться с министром иностранных дел рейха и рейхсфюрером СС».

Розенберг проиграл.