И снова национальности

Запоздалая смена тактики не могла не столкнуться с оппозицией внутри самой широко раскинувшейся империи СС. Личная и ведомственная вражда неизбежно наложила свой отпечаток на дело Власова. И д’Алкен, и Бергер находились вне юрисдикции РСХА Кальтенбруннера и, следовательно, имели прямой доступ к Гиммлеру или, по крайней мере, к его сотрудникам. Сам Кальтенбруннер по отношению к Власову поначалу занимал нейтральную позицию. Он передал Гиммлеру доклады гестапо, предупреждавшие против эксперимента Власова, а также отчеты СД, в которых подчеркивалась необходимость политической войны. На этой ранней фазе, весной 1944 г., борьба в пределах РСХА происходила между 3-м управлением (внутренняя СД) и 4-м управлением (гестапо), причем первая организация, то есть внутренняя СД, имела сильное влияние на провласовских инициаторов, а вторая, гестапо, упорно выступала против них. Несмотря на значительное давление со стороны гестапо, внутренняя СД отказалась передать документы по личному составу организации Власова. Ведомственный эгоизм все ближе и ближе подталкивал 3-е управление РСХА на сторону Власова. Тем временем Кальтенбруннер прозрел насчет потенциала этого оружия в бюрократической войне без правил, которая продолжалась в СС, и решил использовать его против Готтлоба Бергера, своего давнего врага. На втором этапе этой борьбы внутри СС двумя столпами конфликта стали Кальтенбруннер и Бергер.

Проблема, по которой высказывались мнения за и против Власова, в очередной раз оказалась вопросом о национальности. Бергер встал на сторону министерства оккупированных восточных территорий (и его протеже-сепаратистов), к которому он был прикреплен, а Кальтенбруннер склонялся на сторону Власова и его последователей. Гиммлер, хотя и испытывал личные симпатии к Бергеру, больше доверял суждениям РСХА, особенно после того, как Кальтенбруннер заручился против Бергера поддержкой Шелленберга, «передового» молодого бригадефюрера СС, возглавлявшего 6-е управление РСХА (внешнее СД – Amt VI). Бергер оказался в изоляции. Изначально Шелленберг не имел политической «концепции» для Востока, так как его 6-е управление должно было работать с кем угодно, лишь бы это оказалось полезным для дела разведки. Он поддерживал как «Великоросскую дружину», так и грузинских националистов-экстремистов, таких как Михаил Кедия. Только после неудачи операции «Цеппелин» по работе с нерусскими эмигрантами из Советского Союза Шелленберг обратился к несепаратистской позиции. К тому времени, когда д’Алкен убедил Гиммлера рискнуть с проектом Власова, Кальтенбруннер, вместе с внутренней и внешней СД, был готов его одобрить, тогда как гестапо продолжало придерживаться своей крайне антирусской позиции.

Как для немецкой политики военного времени, так и для характера советской эмиграции симптоматично, что национальная вражда разразилась с такой яростью именно на этом посмертном этапе немецкой восточной политики – после того как были оставлены оккупированные регионы. Нет никаких доказательств того, что сам Гиммлер когда-либо понимал эту проблему. Несмотря на стремление использовать любые уязвимые места в рядах врага, включая межнациональную напряженность, он ни в коем случае не был, в отличие от Розенберга, приверженцем сепаратизма. Напротив, только санкционировав деятельность движения Власова, как главную панацею дня, рейхсфюрер СС совершенно естественным для себя образом стал возлагать на него все надежды и искать простые монистические решения, которые согласовывались бы с принципами фюрера. Таким образом, Гиммлер предпочел не рациональную, а скорее интуитивную позицию Власова, которая противостояла многообещающей раздельной государственности каких-либо из составных частей Советского Союза, а именно сепаратистам, настаивавшим на независимости для своей собственной национальной группы, как обязательной и главной цели общей борьбы с «Московией».

Позиция Власова по национальному вопросу несколько изменилась с тех первых дней после его пленения, когда он был сбит с толку и пребывал в неведении. Его эволюция сочетала в себе советское искусство мимикрии и аккомодации с элементами оппортунизма, которые, наряду с учетом принципов и идеализма, наложили свой отпечаток на его новый курс. В глубине души он, по-видимому, оставался твердым противником различных проектов распада советской (или постсоветской) России. Будучи достаточно патриотичным, Власов желал сохранить целостность своей родины. Он не рассматривал нерусские национальности в качестве враждебных элементов и был уверен, что свободный опрос выявит в нерусских республиках подавляющее большинство федералистских, а не сепаратистских элементов. Отчасти по этой причине, а отчасти на основе его прежнего советского опыта «самоопределение» являлось для Власова аксиомой.

Однако с тактической точки зрения Власов быстро обнаружил, что в атмосфере Берлина 1943 г., чтобы заручиться их поддержкой его движения, было необходимо (или желательно) успокоить определенные группы и их лидеров. Главным из них был Розенберг, который, разумеется, опасался именно «великорусского империализма» Власова. Стремление Власова добиться успеха выглядело столь явным, что под давлением своих немецких наставников и русских помощников он фактически пошел на далеко идущие компромиссы – в меморандуме, представленном Розенбергу, который в мае 1943 г., когда в ставке фюрера разразился кризис, незамедлительно направил его Гитлеру. Будучи предметом долгих и яростных споров, этот меморандум фактически имел своей целью продемонстрировать, что Россия без Сталина не будет представлять собой опасности ни для Германии, ни для национальных меньшинств. Стремясь расположить к себе фракцию Розенберга, Власов подчеркивал раскол между собой и русскими «правыми», которые отказывались от самоопределения в пользу централизованной «неделимой» России. Разумным выходом из дилеммы, вероятно предложенным Власову одним из его немецких друзей, стала «Единая Европа». «Великороссы, – писал он, – придерживаются мнения, что Россия никогда не сможет отказаться от Украины и Кавказа. Однако это верно лишь до тех пор, пока сохраняется устаревшая точка зрения прошлых столетий – а именно будто Европа является случайной конгломерацией государств, каждое из которых должно заботиться о самом себе, а не о естественной семье народов…»

Если «плодотворная идея» «Единой Европы» была бы принята, «еще большая идея европейской семьи народов сменила бы русский централизм и империализм». Деля Украину и Кавказ с остальной Европой, Россия оказалась бы в выигрыше за счет всей европейской культуры и экономики. Будучи «ценным и независимым членом» такой европейской федерации, «национальная Россия, обладающая теми же правами», что и другие государства-участники, не имела бы никаких оснований выдвигать какие-либо возражения.

Розенберг на какой-то момент был впечатлен и, как уже отмечалось, предпринял слабые усилия для поддержки Власова – вместе со своими сепаратистскими комитетами, чье будущее теперь стало определенней. Тем временем эти комитеты робко подрастали в благотворной тени министерства восточных территорий. Только после Сталинграда сам Розенберг стал работать с ними увереннее. В 1943 г. комитеты подверглись реорганизации. Поскольку армия оказывала некоторую поддержку пропагандистской работе среди личного состава восточных (и других) легионов, больший акцент был сделан на последних перебежчиках, которые значительно эффективней могли бы обратиться с призывом к своим согражданам. Наконец, была разработана удовлетворительная формула, призванная смягчить опасения немецких скептиков: вместо «национальных комитетов» каждая этническая группа должна была иметь в министерстве Розенберга свой отдел связи – Mittelstelle. Таким образом, беженцы стали служащими министерства, но неофициально им позволили назвать себя представителями национальных комитетов. Позднее эти отделы переименовали в Leitstellen – отделы управления, поскольку большее внимание уделялось «руководящим» функциям, которые они должны исполнять среди своих соотечественников, находившихся под властью Германии. Шаг за шагом, почти аналогично первому этапу кампании Власова, комитеты стали полуавтономными. В ноябре 1943 г., в попытке преодолеть трения между министерством восточных территорий и ОКВ, они получили полномочия назначать специальных сотрудников по связи в воинские части, в которых их соотечественники служили вместе с вермахтом. Благодаря усилиям Менде, некоторым из национальных групп – азербайджанцам, волжским татарам и выходцам из Туркестана – разрешили проводить «конгрессы», дабы создать больше «представительных» комитетов или, в некоторых случаях, чтобы тем самым передать лидерство лицам, более сговорчивым по отношению к министерству оккупированных восточных территорий.

Большая часть этой лихорадочной деятельности представляла собой «бой с тенью». Тем не менее другие немецкие ведомства практически незаметно стали «иметь дела» с комитетами и их представителями. Сфера их деятельности расширилась. Некоторые из их членов отправились работать в пропагандистские агентства, тогда как другие совершали поездки в Osttruppen, в которых – и вполне справедливо – часто рассматривали этих политиканов как некомпетентных бездельников.

Общая тенденция – также и в некоторых других аспектах восточной политики – была направлена на постепенное ослабление немецкой непримиримости. Поначалу ссылка на национальную «независимость» находилась под запретом. Но по мере того, как борьба между Розенбергом и ориентированными на Россию группами становилась все более ожесточенной, и по мере роста потребности в более действенных пропагандистских экспериментах в 1944 г. санкционировали даже лицемерную «независимость» – не как формальное обязательство или обещание, а в качестве пассивной уступки со стороны «блюстителей ортодоксальной морали». Некоторые группы, такие как калмыки, крымские татары и «Идель-Урал», считались приемлемыми, но не пользовались особой поддержкой. Они выглядели слишком незначительными, слишком неестественными или слишком отдаленными, чтобы иметь какое-то значение. И наоборот, двумя группами, которым оказывалось явное предпочтение, стали представители Туркестана и Кавказа.

Как уже говорилось, «туркестанский комитет» пользовался поддержкой отчасти из-за географической удаленности его собственной родной территории и, соответственно, меньшей заинтересованности Германии в предотвращении там роста самостоятельных движений. В основном по тем же причинам министерство восточных территорий поддержало объединенный «туркестанский комитет», утверждая, будто он представляет все пять национальностей советской Средней Азии, несмотря на их языковые, культурные и политические различия. Личная поддержка Менде помогла Вели Каюму стать его руководителем. Придерживаясь крайне антироссийской линии, последний держался относительно в стороне от других национальных представителей и от их борьбы с группировками Власова. Однако фракция так называемого Национального комитета объединения Туркестана, после конфликта с Каюмом, работала и на другие ведомства – такие как СС, – что способствовало серьезному расколу в рядах комитета, в котором уже и без того наблюдался разлад между узбекской и казахской фракциями. Менде, несмотря на оппозицию Бергера, организовал в Вене в июне 1944 г. туркестанский конгресс, который был проведен с максимальными помпой и церемониями.

Кавказские комитеты были тесно связаны со своими немецкими спонсорами. По мере хода войны их руководство – под управлением Менде – перешло к Михаилу Кедии, грузинскому эмигранту из Парижа, компетентному политику с крайними прогерманскими и антироссийскими взглядами, имевшему многочисленные контакты как в абвере, так и в СС. Он и его отобранные коллеги из трех других кавказских комитетов представили антитезу концепции Власова. Их формула звучала так: «Никакой единой борьбы с большевизмом, а только совместная борьба всех нерусских против русских».

На завершающих этапах войны «кавказская триада» могла оказывать заметное влияние внутри министерства оккупированных восточных территорий.

Таким образом, для того, чтобы противостоять маневрам Власова и продвинуть собственные политические планы, министерство восточных территорий создавало потенциальные правительства в изгнании для нерусских регионов СССР. И хотя к ним часто относились с цинизмом и пренебрежением, они являлись полезными пешками в борьбе Розенберга против своих внутренних врагов. В то же время они, со своей стороны, стремились использовать Розенберга в своих целях. Возникал классический вопрос – кто должен быть хозяином в доме.

СС сами поднесли спичку к запалу бомбы национального вопроса. Вполне вероятно, что поначалу Бергер не ощущал всего размаха назревавшего конфликта. Пытаясь защититься от врагов из РСХА и находясь под влиянием своих сослуживцев по министерству Розенберга, он все больше приближался к позиции сторонников сепаратизма. Кроме того, Бергер отдавал предпочтение нерусским группам из-за их преобладания в войсках СС. И именно для того, чтобы избавиться от путаницы и множественности групп (и получить формальную юрисдикцию над ними), в июле 1944 г. Гиммлер одобрил создание внутри ССХА Бергера специального ведомства для руководства «восточными СС».

Человеком, которого Бергер выбрал для руководства этим Freiwilligen-Leitstelle – отделом командования добровольцами, – стал доктор Фриц Арльт, молодой офицер СС из Силезии, который изучал Восточную Европу и руководил отделом национальностей в «генерал-губернаторстве Польша». Вскоре между ведомством Арльта и национальными комитетами, действовавшими под эгидой Менде, была создана новая ось. Наконец-то искавшие союзников люди Розенберга обрели еще и некоторую поддержку в СС.

Узнав летом 1944 г. о новом шаге Власова, национальные комитеты и их защитники из министерства восточных территорий встревожились. Для противодействия ему было найдено военное обоснование: «Мы возражали, – вспоминал немецкий поручитель, – против слишком быстрого развития армии Власова, поскольку, на наш взгляд, это было бы сопряжено с большой опасностью проникновения советских агентов и огромными трудностями военной реорганизации в такой критический момент».

Теперь картина выглядела еще более сложной. В июле 1944 г., с благословения Бергера, Арльт назначил доктора Эрхарда Крюгера главой русского бюро своего отдела управления, в котором должны были иметься подотделы для каждой из советских национальностей. Оберфюрер Крюгер, прибалтийский немец, после активного участия в нацистском молодежном движении в Латвии в 1939 г. был репатриирован в рейх. Чего Арльт не знал, так это то, что Крюгер также являлся чиновником СД – злейшего врага Арльта – и фактически принадлежал к провласовской фракции. Крюгер одновременно возглавил созданную СД зондеркоманду «Ост» и мог напрямую, через Олендорфа и без ведома своего номинального начальника, Арльта, отчитываться перед Гиммлером – точно так же, как Кох, минуя Розенберга, мог через Бормана обращаться к Гитлеру. Отныне на национальный аспект власовского вопроса жизненно важное влияние оказывала непримиримая дуэль между Арльтом и Крюгером, выразителями двух диаметрально противоположных ориентаций внутри СС.

Нет никаких сомнений в том, что Власов никогда не становился «сепаратистом», как с надеждой сделал допущение Розенберг исходя из меморандума генерала от мая 1943 г. – документа, забытого или проигнорированного всеми, кроме рейхсминистра. Какой бы тактической гибкостью ни обладал Розенберг, к концу лета 1944 г. она сошла на нет. Учитывая, что экстремисты в национальном вопросе буквально вынуждали более умеренные элементы присоединяться к той или иной стороне спора, все усилия по достижению компромисса оказались тщетными. Линии раздела были прочерчены. Ориентация Власова была нацелена на то, чтобы представлять «общероссийскую» позицию, принимавшую самоопределение «в принципе», но откладывавшую любое решение проблемы «до победы». Сепаратистские комитеты твердо стояли на освобождении своей родины от ига Москвы и на обещании суверенитета как предварительных условиях сотрудничества и с немцами, и с власовцами.

Возможно, именно потому, что реальные перспективы успеха уже выглядели столь призрачными, а значимость всей проблемы чисто символической, обе стороны, действуя в интересах истории, более свободно предавались непозволительному упрямству, чем делали бы это при других обстоятельствах. Вслед за ними остальные заинтересованные немецкие ведомства заняли свои позиции – или с Гиммлером, возглавлявшим теперь один лагерь, усиленный такими людьми, как д’Алкен и Крюгер, действовавшими от лица Власова; или с Розенбергом в противоположном лагере, усиленном Менде и Арльтом в качестве главных пропагандистов сепаратистских комитетов. Сцена была подготовлена к заключительному акту.