Пустословие

История Osttruppen полна трагических парадоксов. Германия могла бы иметь в своем распоряжении самое большое число советских граждан призывного возраста, когда-либо выходивших из-под контроля своего правительства; однако из миллионов пленных дали возможность выжить лишь малой части. Каково бы ни было их отношение к советской власти, после пребывания в немецком плену лишь относительно немногие из них могли продолжить борьбу на стороне своих захватчиков. Многие, если не большинство, местных коллаборационистов вызвались добровольно сотрудничать в первую очередь по материальным причинам – чаще всего ради выживания и средств к существованию. И тем не менее они вскоре прониклись подлинным чувством миссии и благородного дела, стали весомым, пусть и мифическим, инструментом пропаганды в качестве «национальных легионов» и «освободительной армии» и столь же сильным средством давления во имя политических перемен в поведении Германии. Несомненно, реальный военный вклад Osttruppen оказался не таким большим, каким мог бы быть, ни даже таким серьезным, как ожидало немецкое командование. Исторически их главная роль заключалась в том, чтобы стать центром и катализатором активного сотрудничества коренных народов с немцами и для перехода Германии в «реалистический» лагерь.

Не менее парадоксален тот факт, что, хотя различные шаги армейского командования укрепили статус русских, как солдат под немецким командованием, большинство немецких офицеров на ключевых позициях оставались не заинтересованными или даже подозрительными в отношении проектов «политической войны» ради любых пропагандистских целей. Тем не менее официальное признание «восточных солдат» в качестве равных немецким представляло собой определенный шаг из тупика, в котором оказалась Германия к середине 1942 г.: политическим и психологическим факторам теперь придавалось большее признание и значение. Кроме того, ожидалось, что все более ощутимый вклад жителей Востока в немецкие военные усилия обеспечит их неотразимым аргументом в пользу большего самоуправления и свободы, а также вознаградит немцев неизменной преданностью и моральным духом, во имя которых можно было бы принести жертвы. В конечном итоге военные аргументы оказались более убедительными, чем меморандумы. Меч был сильнее пера.

И тем не менее, учитывая энтузиазм, порожденный смелыми меморандумами и прозаичными увещеваниями, как явными, так и секретными директивами, скрытым вызовом на Востоке традиционному нацистскому мировоззрению, и учитывая количество участвовавших в этом людей, эта огромная гора родила всего лишь мышь. Основная масса населения оккупированных регионов не достигла серьезных успехов; большинство из них утратило веру в Германию и в лучшее будущее под ее эгидой. Как бы население ни приветствовало частичные меры в сфере военного администрирования, введенные в результате политики «нового духа примирения», на одном лишь этом основании оно вряд ли пересмотрело бы свое суждение в отношении оккупантов.

К концу 1942 г. коренное население, которое поначалу было глубоко поглощено местными и личными проблемами, все больше стали занимать вопросы политического будущего страны. Во всех эшелонах германского гражданского и военного аппарата на Востоке множились сообщения о том, что патриотизм никоим образом не ограничивался советской стороной линии фронта. Как сообщал один немецкий офицер, даже в «наемнических» коллаборационистских подразделениях самой важной темой обсуждения было «Что станет с Россией в будущем? За что мы сражаемся на самом деле?». Эта проблема указывала на пределы продвижения политической борьбы. В настоящее время весь ее фокус сместился с широкого спектра мер и стимулов ради сотрудничества на конкретные вопросы правительства в изгнании, политического «признания» и национального суверенитета. В апреле 1943 г. генерал-лейтенант Кинцель вполне уместно написал в ОКХ, что различные новые правила по обращению с «хиви» и другими «…полностью упускают главный вопрос. Основной вопрос состоит в следующем: «Что станет с нашей Родиной после войны?» Это вопрос, который перевешивает все остальное. Мысли о том, что житель Востока в долгосрочной перспективе сражается или работает на стороне Германии из благодарности за освобождение от большевизма, абсолютно несостоятельны. Для жителя Востока вопрос таков: «Не переходим ли мы из большевистского рабства в рабство немецкое, или же мы сражаемся за свободу и независимость нашей Родины?».

Глава 26

Движение Власова: первая фаза

Андрей Власов

Из всех событий немецкой восточной политики и нарушения воинского долга советских солдат во время войны движение Власова привлекло наибольшее внимание. Его история и страсти, которые оно вызвало, то, что оно сделало, и, более того, что могло бы сделать, – все это было подробно прокомментировано как друзьями, так и врагами. В качестве фона для борьбы, спровоцированной среди немецких властей, достаточно будет и краткого обзора.

Андрей Андреевич Власов, известный советский генерал, был профессиональным командиром Красной армии крестьянского происхождения, членом ВКП(б) (Коммунистической партии) с 1930 г., которого в 1938 г. назначили военным советником Чан Кайши. Власов начало войны встретил на Украине, затем командовал 20-й армией в зимнем сражении за Москву, прославился как один из ее защитников, а после присвоения ему звания генерал-лейтенанта в начале 1942 г. был переведен на Волховский фронт, где в апреле принял на себя командование 2-й ударной армией.

Именно после разгрома ударной армии Власов, скрывавшийся несколько недель, был захвачен в плен немцами 12 июля 1942 г. Он сразу же произвел впечатление на своих следователей, как человек, которого можно было «максимально использовать». В течение трех недель после пленения его перевели в Винницу, где он сотрудничал с бывшим командиром 41-й стрелковой дивизии, полковником Владимиром Боярским (Баерским), в составлении своего первого меморандума немцам – на самом деле единственного документа за подписью Власова, несомненно являвшегося плодом его собственного творчества. Меморандум начинался с утверждения, что «сталинский режим» потерял поддержку народа и армии в результате поражений и провалов на родине. Важные сегменты в армии и среди гражданского населения, как заявлялось в меморандуме, «были убеждены в тщетности дальнейших военных действий, которые могли лишь обречь на гибель миллионы людей». Следовательно: «Перед командованием советских армий, а особенно командирами, которые в плену могут свободно обмениваться мнениями, встает вопрос о том, как свергнуть сталинское правительство и как должна быть обустроена новая Россия. Все они объединены целью свержения режима Сталина и изменения формы правления. Существует только один вопрос: следует ли это делать, опираясь на Германию, или на Англию и Соединенные Штаты».

То, что Власов изложил в письменном виде подобные альтернативы, находясь в немецком плену, характеризовало его как человека, который не мог быть «простым искателем политической славы и, соответственно, никогда не стал бы продажным наемником и не пожелал бы возглавить наемников». Действительно, такое впечатление о Власове неизменно подтверждалось даже его самыми яростными политическими оппонентами.

На сторону Германии Власова склонял тот факт, что, в отличие от западных союзников, рейх в данный момент занимался активным уничтожением советского режима – стремился именно к той цели, к которой обратился он сам. Власов с Боярским недвусмысленно предупредили, что их поддержка обусловливалась переменами в политике Германии: «Однако вопрос о будущем России остается неясен. Если Германия не внесет определенности в этот вопрос, это может привести к ориентации на Соединенные Штаты и Англию».

Далее Власов подчеркивал природный патриотизм русского народа и веру в то, что Сталин будет бороться до трагического конца в условиях, которые сделают восстание народа невозможным. По мнению Власова и Боярского, именно советские массы – как военные, так и гражданские – должны стать «ядром внутренней (т. е. коренной) силы противостояния Сталину». Их предложение заключалось в том, чтобы «учредить центр создания русской армии и приступить к ее формированию». Помимо своего военного вклада, добавлял Власов, армия была бы желанной для немцев, поскольку это снимало бы клеймо измены, связанное со службой врагу. (В том же документе содержится докладная записка полковника Михаила Шаповалова, командира советского 1-го Отдельного стрелкового корпуса, захваченного в плен под Майкопом 13 августа. Шаповалов призвал к созданию российского временного правительства «с новыми идеями», формированию антибольшевистской российской армии и разработке политической программы, которая включала бы в себя сельское хозяйство без коллективизации и частное экономическое предпринимательство и собственность.)

По сути, Власов высказал те мысли, которые немецкие сторонники политической войны стали выдвигать после года сражений и разочарований. Его основное мировоззрение, проявившееся в этом первом меморандуме, не было навязано немецкой идеологией, поскольку до сих пор он встречался с немногими – если вообще с кем-либо встречался – из «политиков». Но теперь они моментально объявились. К Власову прикрепили Штрик-Штрикфельдта; Рённе с энтузиазмом поставил в известность органы пропаганды вермахта; 7 августа на допрос Власова отправили Хильгера. Выводы, сделанные из всей этой деятельности, оказались поразительно единодушными: советский режим будет бороться до конца; его ресурсы намного значительнее, чем предполагал рейх; пока еще не слишком поздно для создания политического «центра» за границей, нельзя терять времени.

Сторонники «Свободной России» приветствовали такое открытие, а пропагандисты были довольны тем, что нашли в Власове подходящий и громкий «рупор». С другой стороны, экстремисты чувствовали опасность в его требованиях и самом существовании. Власов не был марионеткой, в чем и состояла – с немецкой точки зрения – его потенциальная ценность и его вызов. Относительно «самостоятельная» фигура, еще не запятнанная связью с немецкими бесчинствами и жестокостями, он мог бы с большим успехом, чем немцы, взывать к советскому народу. Но, как волевой лидер, имеющий приверженцев, он и его движение могли бы также развивать свою собственную деятельность и – именно потому, что им мог сопутствовать успех, – стать потенциально не совпадающими во взглядах или даже враждебными интересам немецкого руководства.

Учитывая ситуацию в Берлине, вполне естественно, что пропаганде вермахта было поручено взять на себя инициативу в «продвижении» Власова. Начальная фаза движения Власова – примерно первый год после его захвата – находилась в руках таких людей, как Гроте и Штрик-Штрикфельдт (которого теперь перевели в 4-й отдел пропаганды в ОКВ). К началу сентября 1942 г. Власова убедили выпустить листовку, в которой он обращался к своим бывшим соратникам: после обзора всех трудностей, пережитых при советском режиме, он призывал к «почетному миру с Германией». Утверждая, что Сталин ведет бесплодную войну в интересах Англии и Америки, он открывал перспективу лучшего будущего и «нового антисталинистского правительства». Вероятно, не все в этой брошюре пришлось по душе Власову; в значительной степени ее писали немецкие пропагандисты; тем не менее он связал себя морально и должен был принять все последствия своего решения.

Характерно, что для немецких покровителей движения Власова – Wlassow-Aktion, как его стали называть, даже первые листовки представляли собой симбиоз идей ориентированных на пропаганду тактиков, готовых пойти на целесообразные уступки, и настоящих сторонников нынешнего «русского де Голля» и будущей «свободной России». Несмотря на численное преобладание, прагматики в целом были достаточно тактичны, чтобы оставить сомнения относительно своих долгосрочных намерений. На самом деле различия между двумя группами становилось все труднее понимать: Власов оказался той притягательной силой, которая быстро объединила их.

Результат воздействия винницкой листовки отмечался как умеренно обнадеживающий. Несмотря на то что подобную статистику было легко сфабриковать, количество советских перебежчиков, по-видимому, возросло. (Фактическое значение листовки не поддается окончательной оценке, так как ее использование совпало с наступлением Германии на Северном Кавказе и на Сталинград, где количество советских дезертиров увеличилось по сугубо военным причинам.) Этот успех или, по крайней мере, заявления об успехе, распространенные пропагандой вермахта, помогли преуменьшить значение того факта, что листовки распространялись без одобрения Кейтеля, Йодля или даже Веделя, главы отдела пропаганды вермахта. Что также поощряло их авторов пойти на следующий шаг. Власова перевели в структуру отдела пропаганды вермахта в Берлине, где он встретился с другими российскими коллаборационистами и активистами – такими как Зыков, который стал лидером левого крыла; Казанцев, тогдашний выразитель мнения НТС, который представлял правых, и другие плененные советские генералы, как, например, генерал-майор Василий Федорович Малышкин. В результате ежедневных дискуссий у этих русских [предателей] постепенно складывалось более системное мировоззрение, в то время как работавшие с ними немецкие офицеры одновременно пытались перестроить свои взгляды и ценности.

Именно Гроте предложил разработать конкретную политическую программу будущего «Комитета освобождения народов России» (КОНР). Еще в сентябре одна из листовок отдела пропаганды вермахта была направлена на то, чтобы начать всеобщую дискуссию о возможностях заключения мира и тем самым парализовать волю Красной армии к сопротивлению. С этой целью поднимался ряд вопросов в виде программы, которая могла стать основой для представления россиян о будущем.

В соответствии с просьбой Власова не включать прямой призыв к дезертирству, Гроте и его сподвижники сформулировали «13 пунктов», которые, в дополнение к прекращению войны, требовали отмены террора и коллективизации сельского хозяйства, увеличения производства товаров народного потребления, «социальной справедливости и защиты от эксплуатации», а также экономических и культурных контактов с остальной Европой. По сравнению с некоторой ранней пропагандой это, безусловно, явилось более приемлемым подходом; в то же время его использование помогло развеять некоторые сомнения Власова по поводу его немецких покровителей.

Однако в долгосрочной перспективе для систематического проведения операций по ведению политической войны с использованием имени Власова требовалось хотя бы молчаливое согласие высших эшелонов власти. Поэтому сотрудники отдела пропаганды вермахта и их сторонники провели две следующие недели, рекламируя Власова среди своих руководителей и сослуживцев. И неизменно их докладные записки, направленные на самый верх, возвращались с отрицательными комментариями, написанными фиолетовым карандашом Кейтеля. Наконец в середине ноября Кейтель недвусмысленно ответил, что не только отвергает план Wlassow-Aktion, но и «окончательно и бесповоротно» запрещает подобные меморандумы. Первая попытка запустить Власова в ход провалилась.

Небольшой круг единомышленников-власовцев внутри и вне отдела пропаганды вермахта вел себя достаточно осторожно, чтобы не форсировать окончательное решение проблемы. Как вспоминает Гроте, «провласовская инициативная группа действовала гибко, поддерживая Власова всякий раз, когда это было необходимо, поскольку считали, что лучше на время отступить, чем позволить ему оказаться «побежденным» другими немецкими ведомствами». Поскольку было невозможным получить разрешение на создание «комитета освобождения» или «правительства в изгнании», следующим шагом стало ведение пропаганды так, как если бы такой комитет существовал. Политически это могло произвести на советское население тот же эффект; с точки зрения пропаганды удовлетворило бы поборников двойных стандартов; тактически успех подобного начинания мог впоследствии использоваться в качестве аргумента для фактического создания такого комитета. Именно таким образом в декабре 1942 г. родился так называемый Смоленский комитет.

Комитет задумывался как фикция, хотя его русские члены, по сути изолированные в представительстве на Виктория-штрассе, и не подозревали об этом. В рамках подготовки к торжественному открытию Русского комитета были составлены воззвание и новая программа, основанная в основном на обращении Гроте в сентябре 1942 г., но также учитывавшая некоторые излюбленные идеи Власова, радикализм Зыкова и солидаризм Казанцева. Обращение завершилось перечислением трех целей: уничтожение сталинизма, заключение «почетного мира» и партнерство России с новой Европой «без большевиков и капиталистов» – удобная формулировка, которая в равной степени устраивала бы нацистов, солидаристов и коммунистов-антисталинистов. Какая бы переоценка ценностей ни предшествовала принятию этого «Смоленского воззвания», Власова и его коллег в конце концов убедили подписать документ, и 27 декабря 1942 г. он появился без всяких фанфар, подписи поставили не в Смоленске, а в Берлине и ожидаемое торжество заменили кружками пива в банальной таверне. Однако всей этой подоплеки внешний мир не знал. Для всех практических замыслов теперь мог начаться новый этап политической войны.