Легионы и их состав

Еще в 1941 г. Берлин официально санкционировал создание двух групп военных коллаборационистов: казачьих войск и неславянских «национальных легионов». На основе сочетания целесообразности с расплывчатыми историческими стереотипами, внешним блеском и антибольшевистским прошлым, казакам разрешили организовывать сотни (традиционные казачьи отряды в буквальном смысле) и кавалерийские эскадроны. (Изначально приказ приписывал к каждой немецкой охранной дивизии одну казачью сотню, состоявшую из освобожденных военнопленных. Также он санкционировал набор не только казаков, но и белорусов и украинцев.) Гитлеру, который с середины 1920-х гг. поддерживал связь с казачьими эмигрантами-фашистами и другими приверженцами нацизма, которые периодически получали меморандумы, стремившиеся продемонстрировать, что казаки, должно быть, и были исчезнувшими восточными готами, казалось как-то менее нежелательно легализовать соратников-казаков, чем допускать существование других славян в униформе. Помимо военных целей, для которых могли быть использованы казаки, некоторые немцы, похоже, воспользовались этой возможностью для продвижения «временного политического решения». В условиях официальной неуступчивости по отношению к более крупным восточным формированиям и их политическому использованию казачья кавалерия стала средством объединения русских в особые воинские части и освобождения тысяч пленных путем поглощения их новыми формированиями. (Определенные политические намерения в этой деятельности приписывают Фрейтаг-Лорингофену, офицеру разведки, в свое время сотрудничавшему с фон Тресковом, а позднее участвовавшему в антигитлеровском заговоре. К концу 1941 г. казачьи части уже приступили к несению службы и вскоре сыграли важную роль в антипартизанских операциях.) Хотя мотивы инициаторов создания казачьих формирований ни в коей мере не совпадали с мотивами группы «Свободная Россия», тем не менее последняя приветствовала это начинание, как шаг в правильном направлении.

Легкость, с которой Верховное командование разрешило казачьи подразделения и части, отражала превалирующее состояние путаницы в отношении вооружения восточного личного состава: не существовало рационального основания или какого-либо влиятельного покровителя для столь серьезного исключения из правил. Напротив, создание «национальных легионов» для неславянских национальностей СССР привело к крупной победе министерства восточных территорий. Министерство Розенберга выступало против интеграции представителей нерусских национальностей в общие коллаборационистские формирования, но в то же время способствовало созданию отдельных воинских подразделений и частей для каждой отдельной национальности. На практике создание украинских и белорусских формирований сталкивалось с различными препятствиями. Многих военнопленных из этих районов освободили еще в 1941 г. Кох и Лозе с явной враждебностью смотрели на любой проект, призванный вооружить «их подданных». И антиукраинская политика, принятая осенью 1941 г., препятствовала высочайшему одобрению подобного шага. А те, кто оставался, – различные национальности Кавказа, Средней Азии, а также татары и калмыки – были не-славянами. Более того, когда дело дошло до неславянских военнопленных, возражения ортодоксальных нацистов оказались слабее, потому что Германия проявляла к их районам меньший интерес и потому что некоторые с готовностью считали неславян «особенно антибольшевистскими», а также из-за того, что иные фанатики накапливали свой яд расовой ненависти именно к славянам, а не к другим «арийским» и мусульманским народам.

Хотя первоначально Гитлер запрещал несение военной службы любыми восточными народами, независимо от национальности, два относительно незначительных события побудили его начиная с осени 1941 г. отступить от этой политики. Одним из них стал визит турецкого генерала Эркилета, который взаимодействовал с фюрером по поводу тюрок-военнопленных. Другим было письмо, адресованное Гитлеру майором советского Генерального штаба, азербайджанцем, который, попав в руки к немцам на ранней стадии войны, поспешил заверить их в том, что у него всегда были пронацистские и антибольшевистские настроения и он только искал возможности сражаться за свою родину.

Если этих двух событий оказалось достаточно, чтобы отношение Гитлера изменилось, можно предположить, что его взгляды – хотя и с помпой провозглашенные – были не такими уж незыблемыми, как те, которых он придерживался по другим вопросам. Учитывая его общее представление о том, что «чистые мусульмане, то есть настоящие тюркские народы» являлись единственными советскими национальностями, способными предоставить лояльные и надежные войска, вряд ли удивительно, что первым официальным нарушением запрета на восточные войска должна была стать вербовка в ряды «тюркского легиона», санкционированная Гитлером в середине ноября 1941 г. До конца года ОКБ, при полном одобрении министерства восточных территорий, приказало создать четыре отдельных легиона выходцев из Туркестана, кавказских мусульман, грузин и армян. (Очевидно, Розенберг убедил Гитлера в том, что создание отдельных национальных легионов для каждой этнической группы позволило бы одновременно внедрить антироссийские идеи и нейтрализовать «опасность пантюркистского движения». Однако, в соответствии с точкой зрения министерства восточных территорий, в легионах были сосредоточены различные национальности Средней Азии, и даже мусульмане Северного Кавказа стояли в одном строю с азербайджанцами.) Их незамедлительно сформировали из новобранцев, отобранных в лагерях для военнопленных, а затем подвергнутых обучению, перевоспитанию и идеологической обработке в духе строго прогерманских и сепаратистских настроений.

На практике ограничение Гитлером легионов лишь тюркскими народами имело весьма незначительные последствия. По какому-то недоразумению к ним с самого начала причисляли грузин и армян. Армия, при активной и порой раздраженной помощи различных ведомств, тайно способствовала формированию других легионов. Фактически эти «легионы» – как и последующие – составляли отдельные роты и батальоны, объединенные только по названию, дислоцированные в разных районах или даже странах и подчиненные различным немецким оперативным командованиям. Однако, в отличие от своих российских коллег, некоторые из них были направлены на боевую службу – на Кавказ, а затем на Запад; другие были собраны в более крупные контингенты. Они являлись законной, официальной частью немецких вооруженных сил, время от времени упоминаемой в военных сводках и официальных сообщениях о ходе кампании.

Численность этих подразделений трудно определить. По наиболее достоверным оценкам, на весну 1943 г. число солдат – тюрок, кавказцев и казаков – на стороне Германии составляло около 153 тысяч человек, по сравнению с примерно 80 тысячами в русских и этнически смешанных восточных батальонах. Самым крупным и, пожалуй, самым известным формированием являлась 162-я (тюркская) пехотная дивизия, состоявшая из туркестанского и азербайджанского контингентов. Сначала ею командовал фон Нидермайер, а затем полковник (позднее генерал-майора) Ральф фон Хейгендорф, политически «пустое место». Это дивизия, по всей видимости, оказалась единственной неудачей. Воинской частью другого типа был 450-й пехотный полк, которым командовал старый знаток Китая Мейер-Мадер, искусный в обращении с азиатами человек; позднее он (как и фон Паннвиц со своим казачьим корпусом) «перенес свою лояльность» с армии на СС – не из-за идеологических соображений, а дабы получить оружие – побольше и получше. Другие подразделения состояли из волжских татар, грузин, армян и выходцев с Северного Кавказа. В дополнение к основным легионам имелись также калмыцкий кавалерийский корпус, организованный после отступления Германии в начале 1943 г.; крупное строительное формирование, известное по имени его командира – «Бойлер»; и множество небольших национальных или этнически смешанных подразделений.

В течение некоторого времени легионы оставались как бы в стороне. Точная последовательность событий, которые привели к легализации других Osttruppen, была и остается запутанной. 10 февраля 1942 г. Гитлер, сообщив о росте количества местных батальонов, сформированных на Востоке, внезапно запретил организацию дополнительного числа таких формирований. Тем не менее они продолжали увеличиваться в количестве под прикрытием своего рода сумрака незаконности. В немецкой униформе, но дискриминируемые немцами, поощряемые к сотрудничеству, но скрытые от высших эшелонов власти, туземные войска, как выразился один офицер, «имели перспективу стать «низшей расой» с Железными крестами». (Приказ Гитлера от 10 февраля недоступен. Самое близкое к этому (и, возможно, преднамеренно более сдержанное толкование ведомства Штауффенберга, имевшего желание содействовать военному коллаборационизму) – это телеграмма общего отдела ОКХ: «Фюрер принял решение, что от создания дополнительных украинских и балтийских боевых подразделений – как используемых в полевых условиях единиц – для задач безопасности или на фронте следует воздержаться».)

По-видимому, в июне 1942 г. внимание Гитлера снова привлекла «угроза» наращивания Osttruppen, и он в очередной раз запретил формирование новых подразделений, добавив, что коллаборационистов следует использовать только в тыловых, а не фронтовых районах. Однако общий отдел ОКХ нашел две лазейки, которые существенно снизили влияние этого запрета: полевым армиям заранее намекнули о приказе Гитлера, и, таким образом, они смогли сформировать новые подразделения и увеличить личный состав коллаборационистов до установленного предельного срока 1 августа; кроме того, привлечение «хиви» и прочие отдельные замены в регулярных немецких частях и соединениях не были явным образом запрещены. По сути дела, ОКХ смогло предложить своим полевым командирам, чтобы каждая дивизия на Востоке имела волонтеров из бывших советских граждан до 10–15 процентов от своей общей численности. (Оригинальная директива недоступна. Остается неясным, было ли включение местных вспомогательных сил специально санкционировано Гитлером; во всяком случае, те, кто призывал увеличить их использование, настаивали на том, что, «согласно приказам фюрера, каждая дивизия должна иметь около 3 тысяч местных мужчин в качестве вспомогательных сил». По всей вероятности, эта ссылка на мифические пожелания фюрера являлась уловкой, дабы предвосхитить возможную критику.)

Пережив очередной кризис, немецкие сторонники военного коллаборационизма почувствовали большое облегчение, когда личная позиция Гитлера вскоре несколько изменилась в их пользу. Стимулом послужила необходимость кардинального пересмотра тактики антипартизанской войны. В своей основополагающей директиве № 46 от 18 августа 1942 г. Гитлер признавал существование и участие местных формирований и предусматривал их «поддержку и расширение» в той мере, в какой они были надежны и готовы к усердному несению службы. В то время как их использование в боевых действиях оставалось под запретом, Гитлер разрешил ОКХ издать то, чего в течение некоторого времени добивались сторонники «восточных войск», – предписания по ношению униформы, о присвоении званий, жалованья, наградам и отношениям с немецким личным составом. Соответствующие директивы последовали с небольшой задержкой. В августе появился основной приказ-инструкция № 8000 «О вспомогательных силах коренных народов на Востоке» за подписью Гальдера, в котором подчеркивалось, что размеры Ostraum – восточных территорий и нехватка немецких войск обусловливают необходимость оптимального использования местных гражданских лиц и военнопленных. (Он дополнялся отдельным приказом № 9000/42 от 4 сентября 1942 г. о тыловых тюркских подразделениях. Наконец, 29 апреля 1943 г. появилась 35-страничная директива по «хиви», известная как приказ № 5000/43, включавший их в число полноценных восточных «освободительных» войск. Ранее, 14 июля 1942 г., был утвержден специальный набор наград за доблесть и заслуги для жителей Востока.)

Этот ряд директив лишь упорядочил существование не признанных ранее подразделений. Они не создавали «русскую освободительную армию» и не представляли собой прямую уступку политическим требованиям на местах или немецкому давлению за ведение политической войны. Они фактически предоставляли военным коллаборационистам статус, формально почти равный статусу немецких солдат, вместе с которыми они служили. Для Гитлера и его преданных последователей это являлось лишь небольшим тактическим отступлением от доктрины «низшей расы». Для ярых политиков это был первый шаг в направлении улучшения обращения и отношений с местным населением, хотя и крайне недостаточный с точки зрения тех амбициозных перемен, которые они считали необходимыми. Для «реалистов», прагматичных офицеров, в этом было примерно столько же политической дальновидности, сколько они были готовы привнести в цепь военных обоснований. Многие из офицеров обладали лишь минимальным политическим интересом и прекрасно понимали, что действовали в рамках жесткой диктатуры. Более того (как позднее вспоминал один из них), «если бы политика была искусством возможного, мы действительно не могли бы надеяться на большее, чем это (в качестве политических уступок жителям Востока). Улучшение состояния войск, равно как и лобовой подход, не являлся политическим путем решения проблем восточной политики, но, как мы видели, он был тем единственным, что могло дать результат».

«Реалистам» в армии посчастливилось иметь на своей стороне и на ключевой позиции человека такого калибра и порядочности, как фон Штауффенберг, чей организационный (общий) отдел ОКХ руководил назначениями отдельных офицеров и достаточно умело формировал подразделения, чтобы поставить на ключевые позиции лучших (по мнению его персонала) людей. Многие из назначений на Кавказ в 1942 г. успешно проводились именно таким образом; гибкое толкование некоторых директив Гитлера по поводу Osttruppen было обязано тому же самому штату; и 15 декабря 1942 г. Штауффенберг получил согласие своего начальства на создание нового отдельного ведомства для местных формирований. Отдельный генерал der Osttruppen (позднее переименованный в генерала «добровольческих формирований») отныне действовал под эгидой отдела Штауффенберга. Будучи в первую очередь административным шагом, такая реорганизация укрепила «легитимность» жителей Востока в германских вооруженных силах. (Первый командующий Osttruppen, генерал Хайнц Хельмих, оказался некомпетентен, и через год его возвратили на службу в войска. Тогда его место занял генерал Кёстринг, разделявший точку зрения Шуленбурга, но менее политически ориентированный, со своим проницательным адъютантом, фон Хервартом, и Герре в должности начальника штаба. Ранее, во время отступления с Кавказа, Штауффенбергу и Херварту удалось назначить Кёстринга «инспектором тюркских войск».)

Стержнем этих и других организационных изменений, весьма полезных для поборников более «реалистичной» восточной политики, был Штауффенберг. Если он и не разделял столь тщательно разработанную политическую концепцию будущего России или не обладал таким же опытом, как Шуленбург, Хильгер или Штрик-Штрикфельдт, то его собственные взгляды были не менее четкими и, вероятно, более возвышенными. Похоже, обширную полемику по поводу его отношения к России лучше всего разрешило краткое описание профессора Уилера-Беннета.

«Несомненно, Штауффенберг отвергал абсолютно все формы силового правления и любые проявления тоталитаризма. Он мечтал и фактически предпринял некоторые шаги к практической реализации своей мечты о том, чтобы свержение авторитарной тирании в Германии совпало или, по крайней мере, близко предшествовало подобному освобождению мысли и гражданской свободе в России».

Именно в этом духе Штауффенберг сочетал свою антигитлеровскую деятельность с той незначительной практической помощью, которую мог оказать подающему надежды антисталинистскому движению на Востоке.

Мировоззрение Штауффенберга являлось исключением, и большая часть военных продолжала думать (используя фразу Хасселя), «держа руки по швам». Не менее верно и то, что в восточной политике были созданы условия для новых и более интенсивных усилий армейских «реалистов». Сталинград подтолкнул многих колеблющихся на сторону немецкой оппозиции и обеспечил ее дополнительными наглядными доказательствами в поддержку нового целенаправленного отступления на Востоке.