Грайффенберг, 22 апреля 1945 года

В воскресенье после обеда, два дня спустя после парада в честь дня рождения фюрера, мы с командирами взводов взобрались на холм, где возвышалась стометровая громадина развалин крепости Грайффенберг. Усевшись как на троне на обломок базальтовой скалы, я с любопытством стал разглядывать лежавший в долине городок с аналогичным названием, что и крепость. Отсюда хорошо просматривались церковные купола, безмятежно поблескивавшие в лучах весеннего солнца, и крыши домов. С этой высоты птичьего полета открывался также вид на Квисскую плотину, начинавшуюся на западной окраине города.

– Наш дивизион уже три недели нежится в кроватях, – заметил лейтенант Цитен. – Неужели про нас забыли?

– Нежится – слишком громко сказано, Ганс. За это время мы привели наши самоходки в порядок и превратили молодое пополнение в более-менее сносных солдат, – напомнил я своему другу и надежному командиру взвода Цитену.

– Все равно большинство из них никуда не годится, – вмешался лейтенант Гладе. – Более недисциплинированных солдат видеть мне еще не доводилось. Призвали на войну одних не прошедших армейскую школу желторотиков.

– Вы судите о них слишком строго, – решил взять под защиту недавно прибывшее пополнение фельдфебель Воятский. – Страна находится в состоянии войны уже шесть лет, и молодые парни ничего, кроме войны, не знают. Многих из них начинают использовать в качестве помощников ПВО люфтваффе уже с шестнадцати лет. Что они могут вспомнить о годах своей юности?

– А у нас разве лучше было? – возмутился лейтенант Гладе. – Моя молодость тоже пошла коту под хвост – почти шесть лет в сапогах, по уши в дерьме и грязи, лицом к лицу со смертью. Во имя чего? Разве войну все еще можно выиграть?

– Одного такого, кто не верит в нашу победу, я знаю, – закашлялся фельдфебель Боргман.

Все с удивлением посмотрели на него, а лейтенант Гладе спросил:

– Чтоб меня черти взяли, кого вы имеете в виду?

– Своего наводчика обер-ефрейтора Оссига. Он пропал с позавчерашнего вечера.

Фельдфебель виновато пожал плечами и извиняющимся тоном добавил:

– Я еще вчера вечером хотел доложить вам, господин обер-лейтенант, но понадеялся на то, что он одумается.

– Так-так, Карл Оссиг, значит, – задумчиво проговорил я. – Парню выпала тяжелая судьба, и в последние годы он находился в определенном разладе с самим собой – его отец был членом компартии и в тридцать третьем штурмовики бросили его на «перевоспитание» в концентрационный лагерь. Через несколько месяцев отца выпустили, но он был уже полностью сломленным человеком. Карл тоже вплоть до прихода Гитлера к власти состоял в молодежной коммунистической организации. Он сам как-то рассказал мне об этом. Теперь, значит, решил сбежать и сейчас, скорее всего, скрывается дома. Это где-то в районе Лигница.

– Вы собираетесь подать рапорт? – озабоченно спросил фельдфебель Боргман.

– Конечно! При всем понимании мотива его поступка я не могу сделать для него исключения, да в интересах всех наших боевых товарищей, выполняющих свой долг до горького конца, и не хочу. Для меня дезертиры больше не товарищи, а дерьмо.

– Не могли бы вы подождать еще денек, может быть, он все же вернется, – попросил фельдфебель.

Я немного помедлил, а потом решил:

– Хорошо, даю ему срок до утра. Завтра будет трое суток, как он самовольно оставил часть, а нам, возможно, предстоит бой. 20-я танковая дивизия уже с утра на марше. По опыту знаю, что там, где она остановится, вскоре появится и наш 88-й истребительно-противотанковый дивизион. Эта игра продолжается уже четыре месяца.

Мы замолчали и стали глядеть на бесконечные колонны, двигавшиеся по дороге из города в северном направлении навстречу русским. Нам было ясно, что передышка для нас закончилась, и при мысли о предстоящих боях с танками превосходящего по силам противника всех невольно охватывал озноб. Неужели это будет наш последний бой?

Оттендорф, 23 апреля 1945 года

Вечером следующего дня деревня Оттендорф походила на разворошенное осиное гнездо – повсюду можно было видеть носившихся солдат, надрывавшихся от тяжести сумок и мешков. Они взбирались на мощные самоходки типа «Носорог», называвшиеся нами по старой привычке «Хорниссами», чтобы разместить в них свои нехитрые пожитки. За три недели отдыха самоходчики привыкли к удобствам и домашнему уюту, который многие поддерживали с большой любовью, мастеря всякие безделушки. Теперь все это в спешном порядке собиралось и рассовывалось по различным коробкам. Естественно, что с наибольшей заботой на боевые машины крепились ящики с продуктами.

Тем временем жители, собравшись группами возле домов, возбужденно обменивались всевозможными слухами и предположениями. Они считали, что наконец предстоит долгожданное большое контрнаступление немецких войск по всему силезскому фронту, в результате которого русские армии, прорвавшие германскую оборону на Одере и стоявшие возле Берлина, получат удар с тыла и будут уничтожены. Союзники же, по их мнению, должны были молчаливо дожидаться результатов этого контрнаступления. Так говорили жители, приходя в настоящий восторг от мерного рева мощных двигателей самоходок при пробном их запуске.

– Оссиг все еще не объявился, а вы, господин обер-лейтенант, рапорт так и не подали, – осуждающе заметил гауптфельдфебель Штраус. – Боргману срочно требуется заменить наводчика. Кого вы наметили?

– Проклятье! Об Оссиге я совсем забыл и могу оказаться в неприятном положении.

Однако времени на обдумывание сложившейся ситуации у меня уже не было – в дверях появился посыльный ефрейтор Шустер и доложил:

– Приказ из штаба дивизиона. Второй роте предписано немедленно двинуться маршем через Любань к месту сосредоточения – городу Таухритц!

Довольный тем, что меня отвлекли от неприятного разговора, я с облегчением обернулся к фельдфебелю Воятскому:

– Вы слышали? Немедленно бегите во взводы и пошевелите парней. Выдвигаемся самое позднее в двадцать один час. И пришлите мне старшего стрелка Веллера со всеми его вещами – он будет новым посыльным роты.

– Слушаюсь, господин обер-лейтенант! – рявкнул командир отделения управления роты и ринулся выполнять мое указание.

Шустер, услышав про Веллера, побледнел, лицо его вытянулось, и он, запинаясь, спросил:

– А как же я? Я разве больше не посыльный роты?

– А вы, Шустер, собирайте свои манатки и отправляйтесь к командиру самоходки номер 221. Вы назначаетесь новым наводчиком, – ответил ему гауптфельдфебель Штраус, сразу же разгадавший мое намерение.

Шустер постарался скрыть, что думает по поводу своего перевода. Конечно, он понимал, что ему оказана большая честь и что с назначением наводчиком для него, как кандидата в офицеры, открываются дополнительные шансы быть отозванным на учебу в училище. С другой стороны, находясь в составе отделения управления роты, он чувствовал себя совсем неплохо, катаясь словно сыр в масле.

Все это невольно отразилось на его лице, и в конце концов разочарование по поводу этого назначения взяло верх.

– Слушаюсь, господин гауптфельдфебель, – ответил он и, посмотрев на меня взглядом побитой собаки, уже не скрывая своего разочарования, добавил: – Почему мне нельзя остаться со своими друзьями, господин обер-лейтенант? У нас сложился такой спаянный коллектив.

– Ты останешься на довольствии в отделении управления роты, – успокоил я Шустера. – Это ненадолго. К сожалению, Оссиг нас здорово подвел, но даю слово – если тебе на новом месте не понравится, то ты вернешься назад. Ну как, доволен?

– Благодарю, господин обер-лейтенант. Пару дней мои ребята без меня как-нибудь обойдутся.

Я не смог сдержать улыбки и протянул ему руку:

– Вот видишь, все будет хорошо, а сейчас уложи свои вещи в мой плавающий бронетранспортер. Ты поедешь со мной.

Спустя полчаса в Оттендорфе раздался рев моторов и самоходки стали выезжать из сараев и дворов на деревенскую улицу, строясь в походную колонну. Сзади них, нагруженные под завязку горючим и боеприпасами, пристраивались машины на гусеничном ходу, а затем следовали автомобили канцелярии роты, грузовики вещевой службы, службы вооружения, повозки с приборами, санитарный автомобиль, полевая кухня и ремонтное отделение. В общем, рота являла собой довольно внушительную картину и была примерно в таком же составе, как и четыре месяца назад перед отправлением в Восточную Галицию. Конечно, жителей деревни не мог не поразить этот бронированный кулак, когда, громко лязгая гусеницами и ревя моторами, наши стальные гиганты двинулись в путь.

Наконец мимо командного пункта роты проследовал последний автомобиль, и Веллер, пристроившись рядом со мной на утолщенном краю кузова плавающего бронетранспортера, провожал взглядом колонну, растворявшуюся в ночной темноте. Затем я перебрался на свое кресло и скомандовал водителю:

– Поехали в Лаутербах в дивизион!

Войдя во второй половине дня в жилую комнату своего нового места постоя, я застал на диване недавно назначенного посыльного в объятиях какой-то девицы. Они настолько жарко целовались, что даже не заметили моего прихода и отпрянули друг от друга только тогда, когда я довольно громко откашлялся. Веллер, который не мог похвастаться своим ростом, вскочил и вытянулся в струнку.

– Ну и дела! – воскликнул я. – Мне всегда казалось, что наш Вениамин не способен даже воды замутить, а он, оказывается, настоящий Казанова! Не успели мы занять жилье, как этот «малыш» зажал в углу самую прекрасную девушку на селе и тискает ее в покоях своего ротного!

Молоденькая девица тоже испуганно вскочила, но, услышав, что я назвал ее «самой прекрасной девушкой на селе», задорно улыбнулась и взяла коротышку старшего стрелка под руку, который от этого смутился еще больше.

– Не подумайте плохого, господин обер-лейтенант! – заикаясь, залепетал Веллер. – У нас все честь по чести! Инга – дочка хозяина нашей квартиры, а мы… только что обручились. Не так ли, Инга?

Девушка энергично кивнула, но я только весело рассмеялся:

– Черт побери! Не ожидал от вас такой «скорострельности»!

С этими словами я пожал им руки и произнес:

– Желаю вам всяческих благ! Инга, ты отхватила замечательного парня. Это я тебе говорю, его ротный.

В этот момент открылась дверь, и в комнату вошел гауптфельдфебель Штраус.

– Разрешите доложить, господин обер-лейтенант? Гауптфельдфебель Штраус из отпуска в Герлиц прибыл! А это с наилучшими пожеланиями от моего отца!

С этими словами Штраус поставил на стол небольшую коробку с двумя бутылками шампанского.

– Отлично, Штраус! Рад видеть вас живым и здоровым, только вот что-то не припомню, что я предоставлял вам краткосрочный отпуск. Однако шампанское весьма кстати. Давайте вспрыснем помолвку нашего Вениамина!

Два часа спустя герой этого вечера был не только окончательно счастлив, но и изрядно навеселе.

– Какой прекрасной может быть жизнь, – изумлялся он. – Раньше мне ничего подобного испытывать не доводилось. Все время война. А теперь? Четыре дня назад меня наградили Железным крестом, а сегодня я обручился с самой прекрасной девушкой на свете!

Мы вместе с гауптфельдфебелем вышли из дома и не спеша пошли вдоль улицы.

– Хорошо, что в такое страшное время находится место для любви, – заметил я. – Иначе скоро бы мы начали сомневаться в жизни. Однако завтра нам снова предстоит бой. Какое короткое счастье у Веллера. Будем надеяться, что он переживет эту проклятую войну.

К себе в комнату я вернулся уже поздно вечером, но молодоженов в ней не обнаружил.

«Что ж, займу место Веллера, раз он вместе со своей возлюбленной покинул «пост», – улыбнувшись, подумал я, ложась на диван.

Около полуночи дверь в комнату открылась, и в нее шмыгнула какая-то тень. Я схватился за пистолет.

– Не стреляйте, господин обер-лейтенант. Это я – обер-ефрейтор Оссиг, – проговорил незваный гость, заметив мое движение в бледном свете луны.

– Включите свет. Выключатель позади вас!

Когда вспыхнул свет, я внимательно оглядел фигуру пропавшего без вести солдата, застывшего по стойке «смирно» возле двери. Форма на нем была вся в грязи и местами порвана.

– Мы уже и не рассчитывали на ваше возвращение, Оссиг, – удивился я. – Почему вы сбежали, мне было ясно. Но что заставило вас передумать?

«Дезертир», запинаясь, начал говорить таким тихим голосом, что я порой не понимал, о чем он говорит.

– Я многого насмотрелся в России, а также здесь, в Силезии, что лишило меня некоторых иллюзий. Прочитал я и воззвание Ильи Эренбурга. Все это не имеет к идее коммунизма никакого отношения и только лишний раз подчеркивает, каким несовершенным является человек. Нет, господин обер-лейтенант. – Голос говорившего окреп. – Я и сегодня являюсь коммунистом, а вернулся потому, что ненавижу построенную русскими политическую систему и люблю свою родину. Кроме того, мой долг заключается в том, чтобы не оставлять своих боевых товарищей в беде, – во мне слишком сильно развито чувство войскового товарищества. При таких обстоятельствах, можете ли вы, господин обер-лейтенант, по-прежнему доверять мне?

Проговорив это, обер-ефрейтор Оссиг прислонился к стене, и слезы градом побежали по его грязным, обросшим щетиной щекам. Я протянул ему правую руку, а другую положил на плечо.

– Давайте не будем больше говорить об этом, Оссиг, – довольно резко проговорил я, чтобы скрыть свою симпатию к этому несчастному человеку. – Ваше мировоззрение мне чуждо и непонятно, но ваш образ мыслей – безупречен. Меня впечатлили ваши слова о приоритете любви к родине и чувства товарищества над вашими убеждениями. Отправляйтесь к своему экипажу и передайте обер-фельдфебелю Боргману, что я вновь назначил вас наводчиком.

Пусть пришлет Шустера назад. Однако прежде всего приведите себя в порядок – сходите на вещевой склад и возьмите себе новую униформу.

Оссиг молодцевато вскинул руку, что ранее ему не было свойственно, и вышел из комнаты, а я еще долго смотрел на то место, где совсем недавно стоял «дезертир».

«Какие же странные повороты судьбы можно встретить на этой войне», – пронеслось у меня в голове.