Глава 16

Рисую образы в уме я.

В один из дней, около трех недель спустя, трио Суонкортов спокойно сидело в гостиной особняка Скалы, что находился в Энделстоу и принадлежал миссис Суонкорт, ведя непринужденную беседу да делая праздный обзор последнего месяца-двух, что они провели в городе, кои обернулись ощутимой скукой даже для людей, чьих родовитых знакомых можно было перечесть по пальцам.

Обычный сезон в Лондоне, где компанию ей составила ее многоопытная мачеха, так развил чувства Эльфриды, что ухаживание за ней Стефана стало ей казаться эмоционально бедным и в ее памяти неизбежно отодвинулось на несколько лет назад – оно отошло на периферию ее мыслей, в детское прошлое. Когда речь заходит о нашем умственном опыте, таком, как зрительные наблюдения, наш собственный опыт начинает казаться нам истощением того, от чего мы прогрессировали.

Эльфрида сидела в низком кресле, листая свой роман с меланхолическим интересом, – она в первый раз взяла его в руки с тех пор, как познакомилась с замечаниями, что легли в основу статьи для «Презента».

– Все еще думаешь об этом рецензенте, Эльфи?

– Не о нем лично, однако я думаю о его мнении. Право слово, просматривая мою книгу после того, как прошло уже столько времени, я нахожу, что, с одной стороны, он оценил ее достаточно правдиво.

– Нет, нет, я бы не стала теперь показывать ему белый флаг! Представь только: из всех читателей на свете сам автор переходит на сторону неприятеля. Как же станут сражаться солдаты Монмута, если сам Монмут бросился наутек?

– Я не собиралась переходить на его сторону. Но я думаю, что он прав, приводя некоторые свои доводы, хотя у него есть и неправильные. И поскольку он обладает определенным правом на мое уважение, я еще больше сожалею о том, что в одном-двух случаях он так ошибочно оценил мои побуждения. Мне больше досадно оттого, что меня не поняли, чем оттого, что выставили в ложном свете; а он понял меня неверно. Я не могу быть спокойна, пока где-то есть человек, который день за днем продолжает приписывать мне намерения, коих я никогда не питала.

– Он не знает твоего имени, и у него явно не было о тебе ни малейших сведений. А уж к этому-то времени он, вне всяких сомнений, и думать забыл о том, что такая книга существует на свете.

– А вот я был бы определенно рад, если б ты ему указала, где именно он ошибся в одном-двух случаях, – сказал священник, который до этого времени хранил молчание. – Видите ли, критики продолжают писать, и их никогда не поправляют, и с ними никогда не спорят, и поэтому они никогда не становятся лучше.

– Папа! – воскликнула Эльфрида, вся просияв. – Напиши ему!

– По правде говоря, лучше я ему напишу, когда выпадет случай увидеться с ним, – отвечал мистер Суонкорт.

– Сделай это! И объясни ему, что молодая особа, которая написала эту книгу, взяла мужской псевдоним не из тщеславия или самонадеянности, а оттого только, что боялась, что это сочтут дерзким, если она опубликует книгу под своим именем, и что она не предназначала ее для таких знатоков, как он, а адресовала свое творение, как подсластитель истории, молодым людям, чтоб те могли приобрести вкус к тому, что происходило в их родной стране сотни лет назад, да чтобы пробудить в них желание глубже погрузиться в сей предмет. Ох, здесь столько всего нужно объяснить; как я хотела бы написать ему это сама!

– Что же, Эльфи, я скажу тебе, как мы сделаем, – отвечала миссис Суонкорт, которая находила своеобразный буколический юмор в идее раскритиковать самого критика. – Ты напишешь ясный отзыв о том, в чем именно он ошибся, а я перепишу это и отошлю как свое собственное письмо.

– Да, вот, именно так! – воскликнула Эльфрида, подпрыгнув на месте. – Когда же ты пошлешь это письмо, папа?

– Ох, спустя день-два, я полагаю, – отвечал он.

После этого священник замолчал, слегка зевнул да проговорил в манере людей в зрелых летах, у которых уже начал остывать пыл, призывающий немедленно бросаться исполнять что-либо, как дело доходит до дела:

– Но, честное слово, оно едва ли стоит того.

– О папа! – вскричала Эльфрида с большим разочарованием. – Ты сказал, что согласен, а теперь ты отказываешь. Так нечестно!

– Но как же мы это пошлем, если мы не знаем, кому его адресовать?

– Если вы и впрямь хотите послать такое письмо, это можно легко устроить, – сказала миссис Суонкорт, приходя на выручку своей падчерице. – На конверте надо указать: «Критику романа „При дворе замка Келлийон“, на имя редактора „Презент“», и письмо попадет к нему в руки.

– Да, я полагаю, так оно и будет.

– Почему бы тебе не написать свой ответ самостоятельно, Эльфрида? – спросила миссис Суонкорт.

– Я могла бы, – сказала она нерешительно, – и тогда пошлю ему это анонимно: буду третировать его так же, как он меня.

– Самая бессмысленная вещь на свете!

– Но мне не по душе, чтоб он узнал мое настоящее имя. Быть может, я укажу только мои инициалы? Чем меньше мы знаем, тем больше мы размышляем об этом.

– Да, ты можешь сделать так.

Эльфрида села за работу над письмом, но сочиняла его урывками. Ее самое жгучее желание последних двух недель, казалось, вот-вот осуществится. Как это часто бывает у впечатлительных и долгое время живших в уединении натур, то, что она постоянно носилась с этим предметом, раздуло его до колоссальных размеров в ее воображении и увеличило то место, что она предполагала отвести в своем распорядке дня для написания этого письма, да заодно и то пространство, что она, по ее мнению, занимала в мыслях неведомого ей критика. День и ночь она изводила себя, пытаясь разобраться да определить, каково его мнение о ней как о женщине, взятое отдельно от его мнения о ней как об авторе: презирает ли он ее на самом деле, думает ли он о ней больше или меньше, чем о прочих молодых женщинах, которые никогда не оказывались под огнем критики? Отныне она будет чувствовать удовлетворение при мысли, что, по крайней мере, он узнает об ее истинных намерениях, с коими она нечаянно перешла ему дорогу, да так рассердила его своим произведением, что он, возможно, научится презирать ее немного меньше.

Спустя четыре дня конверт, адресованный мисс Суонкорт, был передан ей незнакомой рукою, появившись на свет из почтовой сумки.

– Ох, – молвила Эльфрида, и сердце ее упало. – Может ли оно быть от того человека… что это, нравоучение мне за дерзость? А вот и еще одно письмо для миссис Суонкорт, подписанное тем же почерком! – Она боялась открыть адресованное ей послание. – И все-таки как он узнал мое имя? Нет, это кто-то другой.

– Вздор! – сказал ее отец бескомпромиссно. – Ты указала свои инициалы, а справочник был у него под рукой. Хотя ему не пришлось бы брать на себя беспокойство и заглядывать туда, если бы он не обошелся с тобой так жестоко. Я думал, что ты написала ему с гораздо большей резкостью, чем это предполагает простая литературная дискуссия.

Это своевременное замечание приводится здесь с тем, чтоб показать, какова была отличительная черта суждения священника по любому вопросу.

– Ну, я открываю, – сказала Эльфрида, с отчаянием разрывая конверт.

– Конечно, безусловно! – воскликнула миссис Суонкорт и взглянула на всех поверх своего письма. – Кристофер, я совсем забыла тебе сказать, что, когда я упомянула, что видела своего дальнего родственника, Генри Найта, я тогда же пригласила его погостить у нас столько времени, сколько ему захочется. И теперь он пишет, что может приехать в любой день в августе.

– Напиши ему да скажи: первого числа, – отвечал, отмахнувшись, священник.

Она продолжала читать.

– Боже мой… и это не все. Он, оказывается, был рецензентом, написавшим тот отзыв на книгу Эльфриды. Безусловно, это удивительная нелепость! У меня и в мыслях не было, что он пишет рецензии на романы или имеет какое-то отношение к «Презенту». Он же барристер, и я думала, что если он где и пишет, то для «Квотерли». Ба, Эльфрида, ты стала причиной удивительно затруднительного положения! Что же он пишет тебе?

Раздосадованная Эльфрида с румянцем в лице опустила свое письмо.

– Я не знаю. Сама мысль о том, что он знает мое имя и все обо мне!.. Что ж, он не пишет ничего определенного, только вот это:

МОЯ ДОРОГАЯ МАДАМ!

Хотя я сожалею, что мои замечания показались вам суровыми, для меня было удовольствием обнаружить, что они привели к тому, что вы дали мне на них такой остроумно-спорный ответ. К сожалению, так много времени прошло с тех пор, как я написал свою статью, что моя память не приходит мне на помощь, чтобы я мог молвить хоть одно слово в свою защиту, даже если предположить, что здесь осталось что-то для обсуждения, что весьма сомнительно. Вы узнаете из письма, которое я написал миссис Суонкорт, что мы не такие уж чужие друг другу люди, как мы с вами полагали. Возможно, я буду иметь удовольствие вскоре вас увидеть, и тогда любой аргумент, который вы изберете для беседы, будет встречен со всем вниманием, которого заслуживает.

– Здесь есть смутный сарказм – я знаю, что есть.

– Ох нет, Эльфрида.

– И потом, его ремарки вовсе не показались мне суровыми – я имею в виду, что я этого не писала.

– Он думает, что у тебя ужасный нрав, – сказала миссис Суонкорт с легким смешком.

– И он приедет, и увидит меня, и найдет, что писательница ведет столь же низкие речи, сколь она дерзка в своих манерах. Я от всего сердца желаю, чтобы я никогда не посылала ему ни строчки!

– Не имеет значения, – сказала миссис Суонкорт, издавая низкие, спокойные смешки. – Это делает встречу такой забавной и составит блестящую немую сцену, где твой отец и я будем наблюдателями. Сама мысль о том, что все это время мы напрягали свои извилины, да еще все вместе, против Генри Найта! Я не могу этого постичь.

Священник немедленно вспомнил имя того, кто был наставником Стефана Смита и его другом; но, уняв свое беспокойство по этому предмету, он не промолвил ни слова, опасаясь ссылаться на то, что могло бы воскресить воспоминания о неприятной (для него) ошибке насчет знатного происхождения бедняги Стефана и его положения в свете. Эльфрида, конечно, вспомнила то же самое, что прибавило к и без того сложным взаимоотношениям между нею и эссеистом еще одну зацепку, о которой ничего не знала ее мачеха.

То, что она вспомнила, кто это, едва ли увеличило теперь ее симпатию к Найту, хотя двенадцать месяцев назад Эльфрида хотела бы видеть его лишь затем, что он интересовал ее как друг Стефана. К счастью для будущего визита Найта, она и сама стала чувствовать, что эта причина ее приветливости будет не ко времени, поскольку, благодаря интересу, который он в ней пробудил к своей особе, написав ту статью, первая причина исчезла сама по себе.

Такие совпадения, наряду со всем прочим, что к нему относилось, держали ум Эльфриды в сплошном напряжении, стоило завести речь о Найте. Когда она оказывалась перед лицом дилеммы, у нее вошло в привычку в одиночестве уходить в лавровые кусты, и вот теперь, стоя там неподвижно да разрывая лист лавра, не отрывая его от стебля, она попыталась вспомнить вечные похвалы Стефана своему другу, и горько пожалела о том, что в те времена слушала его вполуха. Затем, когда она все еще мучила лист, ее бросило в краску при мысли о некоем воображаемом унижении, кое может выпасть ей на долю из-за каких-нибудь слов, которые он ей скажет при встрече о ее навязчивости, как она это называла, мстя ей за то, что она написала ему письмо.

Следующим витком в ее размышлениях была мысль о том, как выглядит этот человек – высокий он или низкорослый, темноволосый или светлокудрый, веселый или мрачный? Она бы спросила об этом миссис Суонкорт, но тогда подверглась бы риску услышать какую-нибудь игривую ремарку в ответ.

В конце концов Эльфриде захотелось воскликнуть:

– Ох, этот рецензент для меня – сущее наказание! – и повернуть голову в ту сторону, где, как она воображала, находится Индия, да прошептать про себя: «Ах, мой милый муж, что ты сейчас поделываешь? Дай-ка подумать, где же ты сейчас – на юге, на востоке, где? Позади того холма, очень, очень далеко позади!»