Глава 11

Все пути ведут к свиданью.

Стефан лежал, глядя на Большую Медведицу; Эльфрида изучала взглядом скучный параллелограмм наглухо задернутых штор окна. Никто не спал в эту ночь.

На следующий день, рано утром – скажем так, часа через четыре после их секретного разговора и как только самый первый «жаворонок»-слуга начал уборку в доме, – Стефан Смит сошел вниз, неся свой чемодан в руке. Пока длилась ночь, он еще лелеял надежду снова переговорить с мистером Суонкортом, однако воспоминание о том резком отпоре, который он получил от него прошлым вечером, сделало неприятной саму мысль о таком разговоре. Возможно, у него была другая и менее честная причина. Он решил повременить с этим разговором. Какая бы душевная робость или недомолвка ни стояли за подобным решением, ни одно из таившихся в нем чувств не обладало достаточной силою, чтобы его отменить. В своей комнате он написал записку, где попросту говорилось, что он более не чувствует себя счастливым в их доме после того, как мистер Суонкорт вдруг наложил запрет на то, что сам же поощрял несколькими часами ранее, но он надеется на то, что наступит время, и наступит оно весьма скоро, когда его прежняя радость от пребывания в гостях у мистера Суонкорта вновь воскреснет.

Он ожидал увидеть комнаты в сером и безрадостном виде, который придает всем раннее утро, когда солнце еще не взошло. В столовой он нашел накрытый завтрак на несколько персон, и видно было, что кто-то уже успел позавтракать.

Стефан передал служанке свою прощальную записку. Та сказала, что мистер Суонкорт поднялся до зари и потребовал ранний завтрак. Он никуда не уходил, насколько ей известно.

Стефан выпил чашку кофе, покинул дом, где жила его любовь, и направился в сторону дороги. Было так рано, что те места, где лежала тень, все еще пахли ночными запахами, а пятна солнечного света едва ли ощущались, как тепло солнца. Его горизонтальные лучи заставили каждую отмель стать ниже к земле и казаться хорошо прорисованной ложбиной. Даже края дороги были достаточно высокими, чтобы отбрасывать тени, и даже сами ее камни вытягивались конусообразными тенями на запад, такими же длинными, как колья шатра Иаили.

В месте, что находилось не более чем в ста ярдах от резиденции священника, малая дорога, ведущая оттуда, пересекалась с главной дорогой. Стефан дошел до этого перекрестка, остановился и прислушался. Ничего не было слышно, кроме непрестанного рокота морского прибоя, где волны бились о прибрежные скалы. Он взглянул на свои часы и затем вскарабкался на ворота, где уселся в ожидании прибытия дилижанса.

Пока он там сидел, он услышал шум колес двух экипажей, кои ехали в разных направлениях.

В экипаже, что приближался к нему с правой стороны, он вскоре узнал дилижанс. Его появление сопровождалось окриками кучера и свистом его хлыста, ясно различимым в царящем утреннем безмолвии, коим он понукал лошадей взобраться на холм.

Шум колес другого экипажа раздавался со стороны малой дороги, которую Стефан не так давно покинул. Прислушавшись повнимательнее, он понял, что тот выехал с тех земель, на которых стоял древний поместный особняк, что граничил с землями священника. Между тем экипаж выехал из ворот усадьбы и покатил по дороге, будучи теперь виден весь целиком. То была обыкновенная дорожная карета, с малым количеством багажа, определенно принадлежащего некой леди. Карета подъехала к развилке, где расходились четыре пути, достигнув ее на полминуты раньше, чем дилижанс, пересекла развилку перед самым носом дилижанса и продолжала свой путь по дороге, что шла в другую сторону.

Внутри кареты Стефан успел рассмотреть пожилую леди вместе с моложавой женщиной, коя, видимо, была ее служанка. Дорога, что они избрали, вела в Стратли, небольшой морской курорт, находившийся в шестнадцати милях на севере.

Он услышал, что ворота старинной усадьбы распахнулись вновь, и, взглянув вверх, увидел еще одну человеческую фигуру, что оттуда вышла и зашагала по направлению к пасторскому дому. «Ах, как бы мне хотелось, чтоб это я шел туда!» – подумалось ему мимоходом. Джентльмен был высок и напоминал мистера Суонкорта статью и платьем. Он открыл ворота пасторского дома и вошел внутрь. Получается, то и впрямь был мистер Суонкорт. Вместо того чтоб этим утром оставаться в постели, мистеру Суонкорту взбрело на ум непременно проводить в путешествие свою новую соседку. Должно быть, он заинтересован в этой соседке необыкновенно, раз совершил ради нее такой небывалый поступок.

Дилижанс подъехал и остановился, и Стефан, держа в одной руке чемодан, а другой взявшись за оглоблю, взобрался в экипаж.

– Кто эта леди в экипаже? – равнодушно спросил он у Ликпена, кучера.

– То, сэр, была миссис Тройтон, вдовушка, у которой, сказывают, деньжат видимо-невидимо. Она владеет всей той частью Энделстоу, что не принадлежит лорду Люкселлиану. Только поселилась она тут совсем недавно, вступила в свои права по закону. Владелец-то прежний больно таинственный был человек, никогда не живал тут, можно сказать, его, почитай, здесь и не видели, кроме как в сентябре.

Лошади снова тронули, и из-за поднимаемого ими шума любое продолжение разговора потребовало бы слишком большого напряжения сил. Стефан забрался под полог дилижанса и вскоре погрузился в свои мечты.

Три с половиной часа дилижанс то взбирался на холмы, то тряско съезжал вниз, и вот они наконец достигли Сент-Лансеса, торгового городка и железнодорожной станции, что была ближе всех к Энделстоу, а также местом, где Стефан закончил свое тряское путешествие по ухабам в тот памятный для него зимний вечер в начале того же года. Прибытие дилижанса в Сент-Лансес было приурочено к отправлению от этой станции самого раннего поезда, на который и успел Стефан. Два-три часа езды по железной дороге, что вела через вертикальные проходы, прорубленные в метаморфическом скальном массиве, через рощи роскошных и зеленых дубов; по дороге, что тянулась по склонам холмов и, ныряя вниз, шла через очаровательные лощины, долины и яры, где сверкали ручьи, как на горе Ида, – и вот он уже смешался с толпой, оказавшись в числе тех ста пятидесяти тысяч человек, что составляют население города Плимут.

У него еще оставалось немного свободного времени, поэтому он оставил свой багаж в камере хранения и отправился пешком по Бедфорд-стрит в сторону ближайшей церкви. Здесь Стефан стал блуждать среди множества могильных камней и заглянул в окно церкви, мечтая о том событии, что, скорее всего, состоится здесь, у алтаря, в будущем месяце. Он повернул прочь и поднялся на Хоу, созерцая величественную морскую гладь и огромный мыс, но не различая ни одной особенности удивительного вида, что открывался его глазам. Перед его взором все еще стояла внутренняя перспектива – событие, которое, как он надеялся, произойдет в той самой церкви. Ширь бухты Саунд, Волнорез, маяк на далеких Эддистоунских скалах, темный поток кораблей, бригов, барок и шхун, которые или плыли спокойно, или скользили по волнам, совершая едва уловимые движения, – все это тогда казалось ему сном, а воображаемое событие было реальностью.

Вскоре Стефан спустился вниз с холма Хоу и вернулся на железнодорожную станцию. Он взял в кассе свой билет и сел в поезд, идущий до Лондона.

В тот день в энделстоунском пасторском доме утомительно долго тянулось время. Ни отец, ни дочь не перемолвились и словом между собою касательно отъезда Стефана. В обращении мистера Суонкорта с нею явно чувствовалась доброта, вызванная виной и происходившая от дурных опасений, что его обвиняли справедливо за некие поступки прежних лет.

Возможно, оттого, что им недостает способности сразу оценить ситуацию в целом, или же благодаря их природному дару к некоторым видам стоицизма, но в критических ситуациях голова у женщины остается холоднее, чем у мужчины, однако проявляется это в пассивной форме. Возможно, если говорить о положении Эльфриды, по крайней мере, то была слепота по отношению к более значительным и непредвиденным обстоятельствам будущего, которое она сама же себе уготовила, и это позволило ей спокойным голосом спросить отца, даст ли он ей выходной в ближайшее время, чтобы совершить путешествие до Сент-Лансеса, а оттуда – в Плимут.

До этого она одна ездила в Плимут всего единожды, и это ей дозволили, поскольку в противном случае вышло бы неминуемое затруднение. Ей же самой, так как она выросла в деревне и была хорошей, если не сказать – отчаянной, наездницей, доставило подлинное удовольствие ехать легким галопом, когда рядом с нею не было и намека на сопровождающего, более четырнадцати – шестнадцати миль по трудной дороге, пролегающей между ее домом и Сент-Лансесом, а потом поставить лошадь в конюшню и ехать оставшуюся часть пути на поезде, и после тем же манером возвращаться домой в тот же вечер. Тогда же было решено, что, хотя однажды она совершила это путешествие успешно, в следующий раз она отправится в путь только с сопровождающим.

Но не стоит путать Эльфриду с другими, обыкновенными девушками, что увлекаются верховой ездой. Обстоятельства ее уединенной и ограниченной жизни сделали необходимостью понимание, что разъезжать по окрестностям на лошади она должна в одиночку или вовсе не садиться в седло. Привычка вскоре сделала это для нее совершенно естественным. Ее отец, который прежде жил по-иному, не очень-то одобрял идею, что одна из Суонкортов, чья родословная прослеживается так же далеко, как нить из мотка шелковой пряжи, скачет по холмам, точно дочь простого фермера, даже несмотря на то, что у него вошло в обычай не следить за нею. Но поскольку он не мог себе позволить доставить ей постоянного сопровождающего, а обладал закоснелой привычкой перекладывать все проблемы на плечи других людей, с тем чтобы только не решать их самому, то это стало в порядке вещей. И посему в умах жителей их деревни прочно засело представление о том, что все леди ездят без сопровождающих, вот как мисс Суонкорт, за исключением тех немногих, кто время от времени приезжает с визитом к лорду Люкселлиану.

– Мне не нравится, что ты едешь в Плимут в одиночестве, а в особенности то, что ты едешь до Сент-Лансеса верхом. Почему бы не поехать в экипаже и не взять с собой слугу?

– В такой помпезности нет ничего приятного.

Присутствие Уорма не нанесло бы серьезного вреда ее планам, но она уже загорелась мыслью поехать без него.

– Когда ты собираешься ехать? – спросил у нее отец.

Она просто ответила:

– Скоро.

– Я подумаю, – сказал он.

Всего несколько дней пролетело, и Эльфрида спросила его снова. Она получила письмо от Стефана. Меж ними было условлено, что оно придет в тот день по секретному их соглашенью. В этом письме он назначал самый ранний утренний час, когда встретит ее в Плимуте. Тем временем ее отец предпринял поездку в Стратли и вернулся оттуда в невиданно жизнерадостном расположении духа. То был отличный шанс, ибо с тех пор как ее отец дал Стефану отставку, он, как правило, соглашался на маленькие уступки, чтобы избежать огромных уступок, связанных с ее отверженным возлюбленным.

– В четверг на следующей неделе я совершу поездку в необычном направлении, – сказал ее отец. – По правде говоря, я покину дом ночью раньше. Ты можешь выбрать для поездки ту же дату, поскольку слуги, полагаю, собираются свернуть и убрать ковры или что-то в этом духе. И, как я тебе уже говорил, мне не нравится, что в городе увидят тебя верхом и без сопровождающего, но поезжай, раз тебе так хочется.

Четверг следующей недели. Отец Эльфриды выбрал тот же день, что назначил Стефан как утро их свидания; и получалось, что их встреча будет примерно через пятнадцать дней после того, как он покинул Энделстоу. Пятнадцать дней – за такой короткий временной промежуток он должен был ознакомиться со всеми любопытными особенностями английского закона о бракосочетаниях.

Она невольно устремила на отца такой странный взгляд, что, когда к ней пришло осознание того, что в нем отражалось, она побледнела от стыда. Ее отец тоже выглядел смущенным. О чем же думал он сам?

То, что мистер Суонкорт заявил о намерении уехать из дому в ночь, предшествующую желанному для нее дню, казалось уникальной возможностью, словно ниспосланной высшими силами. Ее отец редко пускался в далекие путешествия, редко ночевал вне дома, исключая те случаи, когда, быть может, за ночью в дороге следовал визит в дальние края. Ну что же, она не захотела проявлять чрезмерное любопытство и не стала допытываться о причинах предоставленной ей возможности, так же как и он, что выглядело вполне естественно, не собирался давать объяснений по поводу своей поездки. Стало быть, на самом деле они не скрытничали друг с другом, хотя у них никогда не было и доверительных отношений в полном смысле этого слова. Однако дисгармония в чувствах, которые оба испытывали к Стефану, повлекла за собой отчужденность, коя на данный момент достигла такой степени, что она проявляла скрытность даже при обсуждении самых обыденных домашних тем.

Эльфрида испытала почти бессознательное облегчение, убедив себя в том, что отцовская скрытность в его задумке обеляет ее саму – оправдывает то, что она хранит тайну, признав это необходимостью задолго до наступления назначенного дня. Вот в каком беспокойстве пребывает ум юного существа, пока не отыщется какое-то смягчающее обстоятельство, чтобы ех post facto уже не имело ни малейшего значения то, что суть побудительной причины сначала не включала в себя данное обстоятельство.

Следующие две недели она тратила свое время главным образом на то, чтобы гулять в одиночестве среди деревьев и кустарников, время от времени предаваясь радостным мечтам, однако часто, слишком часто – мрачным опасениям. Все цветы, за которыми она ухаживала, как будто потеряли свои краски; все ее питомцы, казалось, заглядывали ей в глаза с ожиданием, словно более не были с нею на короткой дружеской ноге.

Она печально надевала свои украшения, подолгу смотрела на закаты и вступала в беседы с пожилыми людьми. Впервые у нее возник внутренний и тайный мир, обособленный от видимого мира, в котором она жила. Она желала, чтоб ее отец, который в последнее время пренебрегал присмотром за нею даже больше, чем обычно, сделал бы первый шаг – вымолвил хоть слово; и тогда она открылась бы ему во всем, рискуя потерять расположение Стефана. Тогда в ее мыслях возникал образ молодого человека, и в мечтах она вновь видела его стоящим перед нею, и он ласково к ней прикасался, а его глаза смотрели на нее с печальной любовью, так как она отказывалась от своей; и Эльфрида снова чувствовала, что не может отступить.

В среду ей пришло еще одно письмо. Она чуть было не решила подстроить все так, чтоб отец видел прибытие этого послания, предоставив событиям идти своим чередом, но страх потерять возлюбленного из-за честного поступка не дал ей осуществить задуманное. За пять минут до ожидаемого прибытия почтальона она ускользнула из дому и бросилась бежать вниз по тропинке, чтобы встретить его. Она сразу же его повстречала, завернув за острый угол одной пристройки, стоя за которой оставалась невидимой для наблюдателей из пасторского дома. Почтальон, улыбаясь, нес в руке одно послание и уже собирался достать другое – рекламное письмо от агента какой-то фирмы.

– Нет, – сказала она, – несите-ка все это в дом.

– Ба, мисс, да вы взялись ровным счетом за то же самое, что проделывает ваш батюшка вот уже две недели.

Она его не поняла.

– Ну как же, выходит он ко мне каждое утро на этот самый угол, берет из моих рук письмо – и подписано-то оно все одним и тем же почерком – да оставляет без внимания прочие письма и сказывает, чтоб их несли в дом.

И с этими словами почтальон зашагал дальше.

Стоило ему повернуть за угол за ее спиной, и Эльфрида услышала, как ее отец встретился с ним и обратился к нему. Она спрятала свое письмо за две минуты. Ее отец проделывал тот же самый фокус, в котором она только что упрекала себя.

Вот перед вами пылкая, непоследовательная девушка, внутренняя жизнь которой никогда не интересовала ее единственного родителя, и теперь неведомые силы пробудились в ее сердце, чтобы все привело к следующим результатам: первая любовь, что действовала по указке смертельного страха разлучиться с возлюбленным; неопытность, что вела за собою неистовое желание предотвратить расставание, и мрачные опасения нарушить пристойность встречались с надеждой на полное оправдание; возмущение противоречивостью родителя – сперва ее всячески поощряли, а затем вдруг все запретили; леденящая мысль о неповиновении, которую побеждала сознательная неспособность перенести разрыв помолвки, что была основана на взаимном доверии, и отказ от молодого человека, который не менялся с самого начала; благословенная надежда на то, что отец признает ошибкой свои резкие возражения; неиссякаемая вера в то, что таким путем ситуация исправится и все закончится хорошо.

Возможно, она бы в конце концов не рискнула осуществить эту затею, если б однажды за завтраком не прозвучало несколько следующих замечаний.

Ее отец был в своем прежнем благодушном настроении. Он снова улыбался себе самому, думая об анекдотах, которые слишком неприличны, чтобы рассказывать их вслух, и назвал Эльфриду маленькой плутовкой, когда обнаружил, что та спасла тайком, не дав их утопить, еще слепых, новорожденных котят. После этого она вдруг ему сказала:

– А если бы мистер Смит уже был членом нашей семьи, ты бы устроил скандал, обнаружив, что его родные занимают столь низкое общественное положение?

– Ты имеешь в виду: вошел бы он в нашу семью через заключение брака? – отвечал он небрежно и продолжал очищать вареное яйцо.

Сильный румянец, которым она вся вдруг залилась, сказал ему, что именно это она и имела в виду, сказал так же ясно, как положительный ответ.

– Я бы примирился с этим, без сомнений, – заметил мистер Суонкорт.

– Так ты не погрузился бы от этого в безнадежную меланхолию и постарался бы увидеть в нем все хорошее?

Эльфрида обладала хаотическим складом ума и с юных лет привыкла озадачивать своего отца гипотетическими вопросами, основанными на глупейших допущениях. Нынешний вопрос показался ему столь точно отлитым по форме предыдущих, что он, не трудясь над тем, чтобы сложить воедино все факты, отвечал с обычным благодушием:

– Если бы он породнился с нами, то конечно же, как и любой другой разумный человек, я принял бы такое положение дел, которое нельзя изменить, и, определенно, не впал бы из-за этого в безнадежную меланхолию. Я не верю, что хоть что-то в мире способно погрузить меня в безнадежную меланхолию. И не позволю ничему подобному коснуться тебя.

– Я не стану грустить, папа, – воскликнула она с такой беззаботной радостью, что он остался очень доволен ее ответом.

Конечно же мистер Суонкорт был бесконечно далек от мысли, что эта радость исходит от намерения, только что получившего невольное поощрение: более не откладывать совершение запланированного ею безнадежного поступка.

Вечером он уехал в Стратли в полном одиночестве. Это было очень на него непохоже. Провожая его до дверей, Эльфрида вновь испытала искушение поведать ему обо всем и открыть свой замысел.

– Почему ты едешь в Стратли, папа? – спросила она и посмотрела на него так, словно очень хотела передать ему взглядом какую-то мысль.

– Я расскажу тебе завтра, когда вернусь обратно, – ответил он бодро. – Не раньше, Эльфрида. Я категорически против, чтоб ты болтала до времени о том, чего не можешь знать, и, моя милая Эльфрида, ровно настолько у меня к тебе доверия.

Она была угнетена и ранена в самое сердце.

– Тогда и я расскажу тебе о моей поездке в Плимут только по возвращении, – едва слышно сказала она.

Он уехал. Его шутки наводили на мысль, что он посмотрит на ее затею сквозь пальцы, а его равнодушие укрепляло в ней решимость поступить так, как ей хочется.

Догорал обычный сентябрьский закат, темно-синие клочья облаков виднелись на оранжево-желтом небе. Такие закаты раньше манили ее прогуляться в сторону уходящего солнца, поскольку любое красивое явление вызывает желание подойти к нему поближе. Она прошла через поле к изгороди из бирючины, забралась в самую середину ее и прилегла в густом сплетении ветвей. После того как Эльфрида долгое время неотрывно смотрела на небо в западном направлении, она упрекнула себя в том, что не поглядела на восток, туда, где находился Стефан, и обернулась. В конце концов, вышло так, что она вдруг взглянула себе под ноги.

Прямо под собою она заметила кое-что необычное. Зеленое поле раскинулось по обе стороны изгороди, одна часть принадлежала церкви, а другая – тем землям, что относились к соседним владениям, где стоял поместный особняк. Со стороны пасторского дома она увидела маленькую тропинку, протоптанную ногами человека, отличительной и вместе с тем необычной чертой которой было то, что ее длина составляла где-то около десяти ярдов, и она резко обрывалась с обоих концов.

Эльфрида никогда прежде не видела такой тропинки, чтобы та неожиданно начиналась и неожиданно заканчивалась, шла из ниоткуда и вела в никуда.

Да нет, я уже видела подобное, решила она по зрелом размышлении. Она как-то раз видела в точности такую тропинку, которую протоптали перед казармами часовые на посту.

И это воспоминание объясняло появление такой тропинки здесь. Ее отец протоптал ее, расхаживая взад и вперед, как она однажды это уже видела.

Сидя посередине изгороди в том положении, в каком она сидела, Эльфрида видела поле с обеих его сторон. И спустя несколько минут она взглянула в сторону соседнего особняка.

Там она увидала другую тропинку караульного. Та была такой же по длине, как и первая, а ее начало и конец полностью совпадали с соседней тропой, однако вторая казалась более узкой и менее различимой.

Всего две причины могли объяснить это различие. Вторую тропинку протоптал человек такой же комплекции, только ходил он по ней гораздо реже, либо ходили там столь же часто, но ступала более легкая ножка.

Возможно, джентльмен из Скотленд-Ярда, проходи он мимо в это время, выбрал бы второй вариант как наиболее вероятный. Эльфрида думала совсем иначе – настолько, насколько вообще об этом задумывалась. На нее неотвратимо надвигалось ее собственное великое Завтра; и потому все мысли, вызванные обыкновенными зрелищами, получали от нее дозволение крутиться в далеких уголках ее сознания, когда их полностью вытесняли думы о насущном.

Эльфрида принудила себя детально продумать свою затею с практической точки зрения. Вслед за тем, когда улеглись эмоции, что сопровождали обдумывание, все ее дельные соображения свелись попросту к следующему:

– примерно час и три четверти, чтобы доехать верхом до Сент-Лансеса;

– примерно полчаса на то, чтобы переменить платье в гостинице «Сокол»;

– примерно два часа на то, чтобы дождаться какого-то поезда и добраться до Плимута;

– примерно час в запасе до наступления двенадцати;

– всего по времени это займет пять часов, считая с момента отъезда из Энделстоу до возвращения обратно к двенадцати дня;

– таким образом, она должна выехать из дому в семь утра.

Ни удивление, ни мысль о том, что происходит что-то необычное, – ничто не смутило спокойствия слуг, когда они узнали о раннем часе ее поездки. Монотонное течение жизни, какой привыкли мы рисовать ее у людей с маленьким доходом, проживающих в тех краях, куда не долетают свистки поездов железной дороги, нарушается лишь одним событием, неведомым жителям огромных населенных пунктов, – нуждой отправиться в путешествие и волнением, кое при этом испытывается. Любая поездка здесь становится большим или маленьким приключением; и необычное время непременно выбирается для самых обыкновенных путешествий. Мисс Эльфрида намерена выехать рано – вот и все.

Не было случая, чтобы Эльфрида выехала верхом на прогулку и не привезла домой что-нибудь – нечто такое, что она нашла или купила. Если она ездила в город или какую-то деревеньку, то ее грузом были книги. Если то была поездка по холмам, лесам или к берегу моря, то это были удивительные мхи, диковинные коряги, мокрый носовой платок, полный ракушек или морских водорослей.

Как-то раз в дивный ясный день, когда кругом была грязь после дождя, она шла, ведя Пэнси в поводу, вниз по улице Касл-Ботереля, и пакет, что она держала перед собою, вместе с другим, который несла в руке, по непостижимой причине, по какой падают все пакеты, вдруг выскользнул у нее из рук и упал наземь. Слева от нее три томика романа шлепнулись прямо в лужу; справа – рассыпалось множество мотков разноцветной шерсти для вязания, впитывая в себя грязь. Неопрятные женщины заулыбались, глазея в окна на такое невезение, все мужчины обернулись, чтобы на это поглядеть, а мальчишка, который глаз не спускал с раззолоченного имбирного пряника, выставленного на прилавке, поджидая, пока владелец лавки отлучится, чтобы где-нибудь пропустить стаканчик, расхохотался во все горло. Синие глаза вспыхнули, как сапфиры, а ее щеки стали пунцовыми от негодования.

После этого несчастного случая она пустила в ход всю свою смекалку, и ее изобретательности достало на то, чтобы смастерить комбинацию из небольших ремней, что крепились к седлу, и теперь она могла много всякой всячины перевозить безопасно, при условии, что вещи будут не слишком большими. Сюда-то она теперь и увязала, закрепив его, простое темное повседневное платье да несколько других пустяков, предметов одежды. Уорм отворил для нее ворота, и она растаяла вдали.

Один из ярчайших рассветов уходящего лета сиял над нею. Вереск был самым пурпурным, дрок – самым желтым, кузнечики стрекотали настолько громко, что могли поспорить с птичьим щебетанием, змеи свистели, словно маленькие моторчики, и Эльфрида сперва чувствовала оживление. Непринужденно сидя на Пэнси, в своей обычной амазонке и неописуемой шляпке, она выглядела чудесно, да и чувствовала себя так же.

Однако в такие дни настроение совершает удивительные скачки и способно портиться без всякой причины. Грустные мысли сперва приходили к ней лишь на один краткий миг из десяти. А потом огромное облако, которое повисло на севере черной овечьей шкурой, двинулось вперед и заслонило от нее солнце. Это повлекло за собою перемену настроения, которая и так уже была неизбежна, и она погрузилась в однообразную печаль.

Эльфрида повернулась в седле и взглянула назад. Она выехала в открытую степь, ровную, как столешница, чья высота над уровнем моря все еще давала возможность полюбоваться морским прибоем у берегов Энделстоу. Она с тоской взглянула туда.

В течение этой небольшой перемены в ее чувствах Пэнси продолжала скакать вперед, и Эльфриде подумалось, что нелепо было бы поворачивать своего пони обратно. «И все-таки, – промелькнуло у нее в уме, – если бы дома меня ждала мама, я бы ВЕРНУЛАСЬ назад!».

И вот, сделав одно из тех тайных движений, с помощью которых женщины позволяют сердцам обманывать свой разум, она, словно бессознательно, и впрямь повернула назад и легким галопом проскакала в сторону дома больше мили. Но всегда таков человеческий характер: стоит нам выбрать одно из двух, как то, от чего мы отказались, сразу обретает для нас привлекательность, – и, когда Эльфрида представила себе покинутого ею Стефана, она тем же легким галопом поскакала обратно в Сент-Лансес.

Этот мучительный раздор в мыслях начал во всю мощь бушевать в ее душе. Перевозбужденная и дрожащая, она бросила поводья Пэнси и дала зарок, что поедет туда, куда ее повезет пони.

Пэнси сбавила свою рысь до шага и три-четыре минуты так и шла вместе со своей нервничающей ношей. В конце концов они добрались до узкой проселочной дороги, коя вела направо, вниз по склону, к озерцу. Пони остановился, взглянул в сторону озерца, затем подошел к нему и принялся пить.

Эльфрида посмотрела на часы и поняла, что, если она собирается добраться до Сент-Лансеса достаточно рано, чтобы успеть переменить платье и сесть на поезд до Плимута – а их было всего два, идущих в удобное время, – ей необходимо немедленно продолжить путь.

Она изнывала в ожидании. Казалось, Пэнси никогда не напьется; а спокойствие озерца, неторопливо летающие над ним насекомые и мухи, мирно колышущиеся заросли камыша, истлевшие листья, похожие на генуэзскую филигрань, безмятежно дремавшие на его дне, – все это никак не вязалось с тем смятением, что царило в ее душе, и лишь увеличивало ее нетерпение.

Наконец Пэнси отвернулась от воды и стала вновь подниматься по откосу к большой дороге. Пони взобрался наверх и остановился на перекрестке, глядя то туда, то сюда. Сердце Эльфриды затрепетало от волнения, и она подумала: «Лошади, если их предоставить самим себе, поворачивают туда, где, как они знают, их лучше покормят. Пэнси отправится домой».

Пэнси развернулась и направилась шагом в сторону Сент-Лансеса.

Дома Пэнси все лето получала в качестве корма ту траву, что росла перед пасторским домом. Однако после каждой поездки в Сент-Лансес ей задавали пшеницу, чтоб поддержать ее силы для обратной дороги домой. Таким образом, пройдя больше половины пути до Сент-Лансеса, она предпочла Сент-Лансес.

Но сейчас Эльфрида об этом не помнила. Все, что ее заботило, – что таким образом исполнилась ее необъяснимая прихоть: как бы признание того, что сегодняшнее безрассудство совершается не по ее вине. Приступ дурного настроения обессилил ее, и казалось невозможным, чтобы она могла и дальше придерживаться намеченного плана. И совершенно непонятными оставались мотивы, что повлияли на ее решение: они пересилили обещание, данное ею Стефану, пересилили саму любовь к нему и пробудили в ней сильнейшее желание сдержать данное самой себе слово, пусть даже это был такой ребяческий зарок, что прозвучал десять минут назад.

Она больше не колебалась. Пэнси скакала, как боевой конь Адониса, словно тот направлял ее бег. И вот уж показались пестрые крыши и причудливые фронтоны великого множества домов Сент-Лансеса, который раскинулся в низине, а ее тропинка пролегала выше, и, спустившись с холма, она въехала во двор гостиницы «Сокол». Миссис Бакль, хозяйка гостиницы, вышла из дверей, чтобы встретить ее.

Суонкортов здесь хорошо знали. Отец и дочь не единожды останавливались в этой гостинице, чтобы переменить костюмы для верховой езды на привычную одежду путешествующих по железной дороге.

Не прошло и четверти часа, как Эльфрида опять появилась в дверях, одетая в повседневное платье, и отправилась на железнодорожную станцию. Она ничего не говорила миссис Бакль о своих планах, и предполагалось, что она вышла в город за покупками.

Спустя час и сорок минут она оказалась в объятиях Стефана на железнодорожной станции в Плимуте. Они обнялись не на платформе – в тайном убежище дальнего зала ожидания.

Выражение лица Стефана предвещало дурные новости. Он был бледен и уныл.

– Что случилось? – спросила она.

– Мы не можем пожениться здесь сегодня, моя Эльфи! Я должен был знать это и задержаться тут подольше. В своем невежестве я этого не сделал. Я получил лицензию на заключение брака, но она действительна лишь в моем лондонском приходе. Как ты знаешь, я приехал сюда только вчера вечером.

– Что же нам делать? – спросила она беспомощно.

– Остается единственное, что мы можем сделать, любимая.

– Что же это?

– Уехать в Лондон на поезде, который сейчас отходит, и пожениться там завтра.

– Пассажиры поезда, который отправляется в 11:50 в Лондон, просьба занять свои места! – послышался голос кондуктора на платформе.

– Ты едешь, Эльфрида?

– Я еду.

Спустя три минуты поезд отправился, унося с собою Стефана и Эльфриду.