Oни, местные аборигены социализма вчера или коммунизма завтра, не разрешили, не позволили ему подготовить ее заранее. А в принципе, кто ему мешал поговорить с ней раньше – захватывающие истории о пограничниках? И не делись никуда его навыки – выплеснулись, взорвались накатанным знанием, когда потребовалось.

Панин насторожился, еще когда до них было, как до Луны – четыре этажа лестниц с перилами. Но они предпочли лифт – старую скрипучую железяку с вручную отпирающимися дверями.

Панин находился в полудреме после ночного похода к знакомому «пеньку». Этот поход убедил его окончательно, что дело завершено. На сей раз он не сменил кассетный блок для записей, только вынул и привычно спрятал в буханку тот, что имелся. Что бы это значило? Окончательный приговор – вот что.

Но сейчас что-то сдуло с него сон начисто. Может, громко зашуршал снег под колесами их машины, а может, какой-то самоуверенный лейтенантик-пижон чрезмерно рьяно хлопнул дверцей, только сон Панина упорхнул и сменился тиканьем хронометра в голове. Он осторожно, хотя это было совсем лишнее, снял придавивший грудную клетку томик справочника для туристов столицы СССР, невесомым клубком скатился с дивана и боком, из-за шторины, глянул на улицу. Машина была обычная – «Волга-41» темного цвета, без мигалок, но, может, у них съемная, на магните? А кроме того – машин было две. Здесь вам была не наполненная бандитами и «мерседесами» Москва пятнадцатого года капитализма, здесь личный автомобиль до сих пор считался не только роскошью, но еще и невидалью, так что одно присутствие двух легковушек одинакового темно-синего цвета за раз вызывало известное беспокойство. Панин быстро отступил в глубину комнаты. Не зажигая света, мгновенно переоделся в удобный для любого случая спортивно-туристский костюмчик местного производства, вскрыл тайник, извлек оттуда кассеты с записями, блокнот со своими пометками, пистолет «ПСМ» калибра 5,45 миллиметров, зашнуровал ботинки и напялил шапочку. Теперь он был готов к труду и обороне. Что еще осталось? Ясно что – Аврора. Да, ее не было сейчас в квартире, но вот-вот она должна была явиться со своего ежедневного трудового подвига.

Панин скользнул на кухню, на мгновение замер, не решаясь открыть газ, – это был все же жилой дом, хоть и обреченного мира, но то, грядущее решение было не в его власти и не на его совести; не открыл все же, лишь бросил на пол кучу мятых «правд», «комсомольских» и прочих, добавил, не глядя, книг (специально не смотрел, дабы не было жалко), затем бесшумно приоткрыл входную дверь и протиснулся в подъезд – там, позади, уже занялось пламя.

Они были еще и ленивы, оказывается. Ожирели душами, погрязли во всесилии, давно отшумели повальные чистки – обрюзгли, одеревенели щупальца-присоски властей предержащих. Они решили прокатиться лифтом. Или он понапрасну встревожился и не за ним они явились? Как теперь объяснить Авроре аутодафе на кухне? Но это было бы счастьем, такой мелочью по сравнению с тем, что сейчас предстояло. Он проскочил полтора пролета, когда старый скрипучий развалина-лифт замер на его этаже. Панин заморозил время и сердце. Лязгнула дверь лифта. Это были они – представители социалистической законности и порядка, и пришли они по его душу. Контрразведки всех стран, объединяйтесь! Грядут новые бои с пришельцами из вселенной буржуинов!

И они уже звонили в дверь, а он не умирал от страха и напряжения, совсем нет. Он радовался жизни, радовался их приходу, тому, как они разрешили его сомнения, свалили и выбросили ношу будущего решения и предстоящего разговора. Ему нельзя было больше здесь оставаться, но и ей тоже нельзя. И в этом было дело.

И Панин покатился вниз, с легкостью ветра пожирая ступеньки. И внизу какой-то сержант, на стреме, хотел что-то сказать или произвести досмотр-задержание по закону, но он уже вдавил ему в грудь подошву удобного зашнурованного ботинка, и тот опрокинулся, и Панин добавил еще. Не знал этот мир дальнодействующего боя ногами – карате, остался он локальным японским казусом, не вспыхнул Брюсами Ли и Чаками Норисами с голубых экранов, потому как не взял его заокеанский бизнес в долларовый оборот.

А потом Панин стянул с бойца «невидимого фронта» шинель, шапку, кобуру с портупеей и стал милицией столицы, зато время, целую эпоху, потерял, а ведь там, наверху, уже выломали дверь и дышали дымом, осматривая комнаты. Он не стал тратить еще один геологический период на форменные ботинки, благо его, удобные, были темного цвета и хоть издали напоминали что-то. Да, господа коммунисты, не тех вы прислали. Шли вы арестовывать какого-нибудь бандита, безработного, не прописанного мальца, не здоровающегося с соседями по подъезду, дабы акцентом не привлечь к себе дополнительное внимание, так? А надо было бы профессиональных контрразведчиков, поднаторевших на акциях в мексиках и аргентинах. И следовательно, те, кто готовят сейчас по вас окончательный удар, выбирают молот поувесистей, рассчитали удачно – не ждете вы этого удара по затылку, когда буржуи все загнаны на далекий материк, не ведаете вы о других вселенных, и даже фантасты ваши, пишущие больше о стремительном прогрессе в городе и деревне, о их слиянии в радужном далеке, о несмелых подножках буржуинов да об отрубании этих лапок-ножек многонациональными жилистыми руками.

А потом была стрельба по машинам и людям, и не хотелось, чтобы были убитые, но тяжелораненые появились наверняка, а одного из них пришлось выбрасывать на снег в крови и агонии и гнать машину вперед. А под сиденьем и правда была мигалка на магните, но не стоило ею пользоваться. Одно плохо, нельзя было быстро ехать, так можно было проскочить мимо Авроры – все здесь шлялись по улицам в такой однообразной одежде.

И он ехал и смотрел, потому что проглядеть ее или разминуться – значило вынести ей приговор.

Итак, захватываем австралийские пустыни. Мало нам песков Муюнкума, Бетпак-Дала, Кызылкума, Каракумов, Такла-Макана, Гоби и, понятно, Сахары. Может, и мало, ведь в далекой безоблачной перспективе коммунизма даже на Марсе будут яблони цвести, а уж собственные земные пески тем паче будут радовать уставшие от трансгалактических перелетов взоры сплошной зеленью шелковиц и слив. Предлагаете начать с малого, например с карагандинских степей? Успеется. Скоро-скоро мир выпучится от удивления, любуясь распашкой целины. А пустоши Джезказгана и Семипалатинска покуда требуются для другого – не все еще спокойно в мире, не везде эксплуатация человека человеком сведена до нуля.

А вообще-то военным людям нечего вникать в будущий праздник освобожденного труда, где грани между городом и деревней перестанут существовать, а рабочая интеллигенция подопрет жилистыми плечами крестьянские серпы и молотилки, разве что замполиты на политзанятиях пропоют об этом песни. Поставлена задача – отвоевать Австралию, и по возможности до Большого Водораздельного хребта, вот и «вперед и прямо», «броня крепка и танки наши быстры». Однако, как водится, представители эксплуататорского класса даром хлеб с ананасами не жуют, и их подлые наймиты множат танковые армии в южной части материка. А своих танков, как известно, Австралия не производит. Уже по этому показателю ясно проглядывается отсталость отдаленных регионов капитализма. Идут танки по морю непрерывными группировками конвоев из сияющей долларовым миражом Калифорнии. А почему идут они медлительными конвоями, а не отдельными быстроходными транспортами? Сами догадались? Правильно, подводные лодки Краснознаменного Тихоокеанского флота с развернутыми знаменами и с торпедами на взводе. Самый большой океан Земли для наших новых лодок серии «Б» (что значит «больших») теперь что родное море Лаптевых, настажировались в тайном сотрудничестве с японскими феодалами. Пара-тройка удачных торпед, калибра 553 мм – и нет мотопехотной дивизии, смелое нападение группы субмарин – и танковый корпус в Центральной котловине, под давлением пятьсот атмосфер, и даже ракушками не зарастает и песочком не заносится – скудно там, на глубине, с жизненными формами и с бурными течениями – спокойствие и тишь.

А потому капиталистические конвои с эсминцами, крейсерами и глубинными бомбами в вечных рейдах от Берингова до Кораллового моря. И тяжко нашим подводникам, кладут головы зазря в желобе Тонга. Но ладно подводники, хотя, конечно, каждый человек нам по-своему ценен, а каждый герой безымянный сердцу мил. Ладно лодки – пыжатся заводы Комсомольска-на-Амуре, Николаева на Днепре и Ленинграда на Неве в три смены, не покладая рук, и прут со стапелей новейшие субмарины «Б» без всякой помпы и битых бутылок шампанского. Главный ужас – танковые орды «Першингов» беспрепятственно доходят. И ведь подлый капитализм столько сухогрузов зафрахтовал у частных предпринимателей, что не может пока мирный СССР за ним угнаться. Представляете, не может, хотя изъял в качестве репараций все корабли у германского фашизма и японского милитаризма, и все равно отстаем в грузоперевозках, и отстаем чудовищно. Что делать?

Есть против конвоев одно действенное средство, и, может, никого оно и не утопит, но уже своим присутствием в регионе внесет такую панику, что собьются графики и накроются сроки грузополучения. Дорогое это средство, но будущие плодоносные сады Большой Пустыни Виктории еще дороже, а свобода любимых народом метателей бумеранга вообще не поддается измерению денежным эквивалентом. И средство это – рейд в район Аделаиды, Мельбурна и Сиднея новейшего линейного корабля «Советский Союз».

И уже стелется дым из труб, и ревут согласованно сто пятьдесят четыре тысячи лошадиных сил котлотурбинных установок. Он делает маневр-уклонение и заходит в Тасманово море с юга, отделяясь от стаи попутных айсбергов. Не зря, ой не зря размещены на ледовом континенте советские научные станции «Восток» и «Мирный», и, наверное, с дальним прицелом плавали туда когда-то Лазарев и Беллинсгаузен: нам нужна хотя бы приблизительная сводка погоды.

А она все еще не могла вникнуть в происходящее, да и кто бы смог, если еще не было ни одной словесной подсказки с его стороны. А он не давал никаких, потому как отделаться простыми фразами было невозможно, а начинать лекцию не время. Против них был целый город или страна, а может, вся планета, и казус был еще в том, что он нарушал теперь не только законы этой страны – мечты Сталина в реальности, кроме того, он хотел, и теперь не имел другой альтернативы, нарушить правила пославшей его планеты, а это ставило его одного один на один не против Вселенной, а против команды из двух метагалактик. Похоже было на то, что Роман Владимирович Панин действительно влип. На что он надеялся? Но был ли другой путь? Ведь игра уже шла.

Он подобрал Аврору на перекрестке, тормознув прямо на нем. Выдернул ее из толпы, и только его милицейская форма остановила маты жмущих на сигналы водителей позади. А потом они помчались, только пришлось отвлечься и снизить скорость, застегивая ее ремень безопасности, – сто лет она не ездила в легковой машине, не умела пользоваться – двадцать первый век от рождества Христова, канун победы мирового коммунизма.

Им надо было закопаться в песок всего лишь на трое суток, до открытия подпространственного туннеля. Если закопаются хорошо, будет время обсудить детали и целесообразность путешествия туда. А пока, гражданка столицы мировой революции Аврора, умирай от неизвестности, пристегнутая к креслу.

И еще есть один толк от вторжения «Советского Союза» в Тасманово море помимо запугивания караванов из Северной Америки – его существование отвлекало на себя авианосные и линейные силы из средней части Тихого океана. Теперь каждый уважающий себя конвой имел не только эсминцы, но еще и тяжелые крейсера, а лучше корабли класса «Миссури».

А «Советский Союз», обладая огромной автономностью, пугал своим контуром то Новую Зеландию, то Новую Каледонию, а его гидросамолеты выслеживали добычу. Все, что двигалось по морю или пускало дым, сразу вызывало на мостике живейший интерес. И росли на дне акватории, спорной между Индийским и Тихим океанами, залежи простреленных навылет корабельных корпусов.

Не всегда, безусловно, судно топилось, как только его корпус – точка на горизонте – оказывался в пределах поражения главных или второстепенных калибров. Бывало, когда оно замрет, натолкнувшись на пристрелочные выстрелы, линкор летит к нему на всех парах, одновременно передавая флажками программу действий, а гидроплан его кружит над жертвой, производя предварительную проверку на предмет запрещенного товара. Затем, как положено, подходит к борту спущенная моторная лодка с призовой командой, а иногда, когда время поджимает, – есть сведения, что поблизости резвится в волнах парочка охотников-линкоров с эскортом, «КОР-1» сам на воду спускается и уже с него второй пилот передает на судно, попавшееся в лапы, нужное распоряжение. Обычно комплекс распоряжений простой: запрет на пользование радиоприборами, покуда «Советский Союз» свое, партией данное предназначение не выполнит – это раз; экипажу и пассажирам, если таковые имеются, покинуть судно в течение минут пятнадцати-шестнадцати – это два. Бывало ли по-другому? Да, два случая из семнадцати. В одном, после беглого контроля трюмов, сухогруз дружественной, вставшей на социалистический путь развития Индонезии был отпущен с пожеланиями доброго пути. В другом небольшое пассажирское судно под панамским флагом оказалось доверху набито мирными туземцами с островов Океании. Не было у тех туземцев с собой ничего, кроме набедренных повязок, кокосов, неразумных детей и таких же, не ведающих русского языка и трудов Карла Маркса, женщин. А судьба тех туземцев была трагична до слез, выселила их с исторической родины проникнутая милитаристским угаром Америка, дабы на их родном атолле взрывать и совершенствовать свое варварское оружие массового поражения. Вам еще повезло, сказал океанийцам растроганный замполит Скрипов, не помню уж кого точно, то ли Хиросиму, то ли Мацуяму, они вообще ни о чем не предупредили и нисколечко не выселили, а сразу опустили на голову свою подлую атомную бомбу. Наша родина, первая исторически завоеванная социализмом, досказал он напоследок, никогда не будет использовать столь варварское средство разрушения на мирных атоллах и в прочих населенных джунглях. Затем экипаж «Советского Союза» подарил жертвам империализма четыре ящика засоленной таранки, чем, безусловно, вдохнул в изгнанников дух борьбы за свои человеческие права, а также веру в Краснознаменный Тихоокеанский и, может, даже Средиземноморский флот. После теплого прощания под корабельный оркестр с братьями и сестрами по планете советские моряки преисполнились такого негодования к буржуазии, что те, кто еще недовступил в комсомол и партию, довступили, а те, кто в момент спешно собранных ячейковых собраний находился у любимых пушек или же котлов, подали заявления о вступлении прямо из боевых постов.

Конечно, к большому сожалению экипажа, досматривать все проходящие суда иногда не хватало времени и приходилось принимать решение и открывать огонь, руководствуясь лишь национальной принадлежностью. А часто остановленные сами провоцировали применение жестких методов воспитательного воздействия, типа калибр сто пятьдесят два, так как, вопреки указаниям или не дослушав оные, пытались вторгнуться в радиоэфир со всякими сигналами «SOS», маскирующими сговор с авианосными группировками англо-американского флота. И знаете, тяжело было в некоторых случаях принимать роковое решение.

Поэтому рядом с командиром корабля всегда находился заместитель по политической части, и часто капитан – контр-адмирал Пронь – советовался с ним насчет применяемых калибров либо по более бытовым вопросам. Думаете, пока боевые моряки с ног сбивались в поисках контрабандных грузов, обшаривая море Фиджи, море Тасманово и море Коралловое, у политотдела не было других забот, как собрания проводить и капитана судна морально поддерживать? Ошибаетесь. Например, освобожденному комсомольскому работнику Баженову было отдано приказание изъять из библиотеки корабельной, до особого распоряжения, книгу «Одиссея капитана Блада» и все ее продолжения, так как в народе подпалубном вызвать могла она неправильные ассоциации с текущим моментом истории, а кроме того, поручили Баженову выявить и также изолировать романы сходного содержания.

Баженов отнесся к заданию ревностно, и после нескольких дней поисков обнаружил еще один компромат – «Красный корсар», американского, конечно же, автора Фенимора Купера. Безусловно, особо настораживало первое слово данного названия. Прочитав его на обложке, старший корабельный замполит Евгений Ильич Скрипов весьма побледнел и спешно вызвал на собеседование корабельного библиотекаря – мичмана Цибулю. Конечно, Цибуля попал под горячую руку, но нельзя же было наказывать весь советский наркомат книгопродажи и книгопечатания? А еще, вместе с мичманом Цибулей, под горячую руку угодили «Последний из могикан» со «Следопытом». Тираж сей потенциально крамольной литературы в сто тысяч единиц, к тому же неоднократный, поражал.

Пожалуй, его тирада произвела на нее не слишком великое впечатление. Ошарашивать тоже нужно в подходящий момент. Больше всего Аврору, кажется, расстроило то, что нельзя вернуться в родное гнездо, до сего дня успешно ограждавшее ее от окружающей действительности. Не к месту сейчас были объяснения о черно-белых дырах, красных смещениях и гравитационных линзах, как-то искусственно все это выглядело на фоне украденной милицейской формы, угнанной служебной машины и сожженного жилища. А если бы она еще знала о перестрелке? Пришлось благоразумно смолчать о сильно раненных или немножечко убитых защитниках закона. Да и нет особой доблести в стрельбе по людям, не ожидающим и не ждущим сопротивления. Не было у него на подвернувшихся под пули зла, так же, как на их легковую машину. Однако вряд ли его действия будут трактоваться этой атакованной им вселенной как самозащита. И вряд ли действия Авроры будут расцениваться иначе, чем соучастие. Другой вопрос, в чем? Вполне подходит шпионаж в пользу американского империализма, хотя судьи и подсудимый вольют в сосуд понимания несколько разный смысл.

Так что самое интересное – о парадоксах параллельных вселенных и роковых точках разветвления истории – Аврора как-то пропустила мимо уха, но как без этого можно было обойтись? Иначе его действия вообще трактовались как уголовщина – мокряк. Пятнадцать лет строгого режима, в везучем варианте. Шпионаж пах, конечно, двадцатью пятью, но выглядел несколько более пристойно.

И только когда они обрели наконец некоторый покой, забросив машину в какой-то подворотне и ухватив у привокзальной бабульки ключи от коммунальной комнатушки: «Сдаю только на ночь; оплата вперед; не шуметь; заходить по одному, а то менты загребут (форму он давно припрятал в прихваченную складную сумку); ванной не пользоваться и т. д.»

Только сотенная купюра с профилем Ленина перевесила «т. д.» и особенно «сдаю на ночь». «У нас на Севере, маманя, – со значением сказал ей Панин, – сейчас ночь, знаешь какая? Полярная, мамуля. И спим мы, как белые медведи, и так же, как они, любим купаться. Вот денек-два отоспимся, а потом уж пойдем столицу золотоглавую смотреть. И чайку нам, мамуля, пожалуйста, за отдельную плату. А в других комнатах у тебя, мамка, кто проживает? Студентки? Ладно, раз уж живут. В тесноте, да не в обиде. Да, я же сказал, с Севера мы, мать, с Полярного круга. Ты книгу „Изгнание владыки-пять“ читала? Вот те на, а я думал, тут в столице все ученые».

…И вот тогда, наконец – нет, еще осмотр комнаты на предмет подслушивающих устройств, – снова наступила очередь лекций по связям истории со структурой Вселенной. Тяжко ему пришлось, здесь до сих пор верили в бесконечность по Ильичу, в то, что электрон так же неисчерпаем, как и атом, а о теории Большого взрыва не слыхивали вовсе. Пришлось начать с нуля, но не жалко, Аврора была благодарным слушателем.

– Я начну издалека, милая, – произнес он, обнимая ее за плечи и разглаживая волосы, – и то, что я буду говорить, будет очень непривычно и дико. Вот послушай. Представь себе, что Великая Освободительная война началась совсем не так и несколько раньше. Не тринадцатого июля, а двадцать второго июня ровно в четыре часа…

И захлопнулись челюсти. Не зря, не зря офицеров корабельных томило предчувствие, не зря морячки перед сном страшными историями психику к ужасу приручали. И, как водится, захлопнулись те челюсти, когда до конца рейда максимум денька три-четыре оставалось. Жестки стали сроки возвращения, потому как предварительно супостаты поганые спугнули авианосцами суда обеспечения, везущие «Советскому Союзу» мазут для котлов, снаряды для калибров башенных да бензин для гидропланов, в ангаре на корме помещенных. А еще те мирные русские корабли везли для команды линкора тушенку китайскую, шоколад французкий, бананы индонезийские и письма из страны радости и безоблачного неба. В письмах тех, цензурой с зеванием прочитанных, родственники неисчислимые, ведать не ведающие о том, где их сыночки, внучики либо мужья-романтики яркостью и незабываемостью службы наслаждаются, значились призывы беречь мирное солнце над головой, а еще писалось о том, что неважно, на каком меридиане и на какой широте то мирное солнце беречь и приумножать – одно оно у нас, и верить необходимо, что растопит оно своими лучами империализм и южноафриканский расизм.

Однако и без писем недополученных вся команда от мала до велика верила в светлое завтра и руководящую силу марксизма-ленинизма-сталинизма. Вот только заперли их линкор родимый в Тасмановом море. И вроде велико оно, не меньше родимого Черного, на коем стажировку половина командного состава проходила, но как-то неуютно и вроде даже не со всех сторон заперто, а только с юга и севера, но ведь с запада подпирает море вражеская оконечность Австралии, а на восток – далеко больно обходить вокруг Новой Зеландии. А потому история, как всегда, вопрос поставила жестко: или принять бой неравный с превосходящими силами, или голодной смертью, без тушенки и горючего, помереть. Вот и стоит линкор советский посреди Тасманова моря, думает, рыбу летающую и плавающую крючками ловит, холодильники и сковородки набивая, эфир англоязычный прослушивает, разведывательные сводки пополняя, трубы его не дымят, гидропланы весла сушат, летчики-чкаловцы работы Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича конспектируют, ручки перьевые в чернильницы макая, а капитан с помощником, штурманом и замполитом на карту глядят, и кофе их кукурузный стынет без использования. Думают они думу. Далеко «Советскому Союзу» до незамерзающего порта Мурманска, и до Севастополя далеко, даже до Дарвина отвоеванного не близко. И можно обойтись без тушенки, рыбой сушеной довольствуясь, но ведь не океанографическая у них экспедиция – боевой поход, похлеще древнеказачьего налета на султана, как воевать без подвоза снарядов четыресташестимиллиметрового калибра? Как без авиаразведки поддерживать строительство социализма в отдельно взятом полушарии? Как кровь портить империалистам, если нет вволю любимых народом даже по сухопутной войне стапятидесятидвухмиллиметровых? И как биться на равных за милую сердцу, уже живую в мыслях Австралийскую Советскую Республику, когда согнал агрессор заокеанский в акваторию десять линкоров типа «Миссури» и «Алабама», да еще – шесть авианосцев. Легко, конечно, на сердце от уважения такого, чувствуется растерянность последней стадии капитализма, но ведь тем более нужно напоследок лицом в грязь не упасть. Была надежда на бомбардировщики дальние, которые, вместо транспортных, с неба сбросят грузы жизненно важные, но не могут они спустить на парашютах снаряды крупнокалиберные – тонет подлое железо. Есть еще слабое упование на подводные лодки, но много ли нагрузишь в дизельную малютку? Вот и думает думу линкор, а челюсти буржуев сжимаются вокруг него, как будто он ананас какой-нибудь или рябчик.

– Бред какой-то, – сказала она не сдержавшись, когда он пересказал несколько абзацев из учебника истории. – Как фашисты могли дойти до Москвы, да еще взять в кольцо Ленинград, ты что? Да их собственный пролетариат поднял бы восстание и ударил им в спину.

– А кроме того, – прошептал он ей на ушко, прижимая к себе сильнее, – они чуть не захватили Кавказ, оккупировали всю Украину и только на Волге, под Сталинградом, получили первый раз по мордасам. А выгнали их с нашей территории только в сорок четвертом.

– Это что – анекдот? Или ты решил писать фантастику?

– Таланта нет и терпения маловато. Но я тебе больше скажу. Американцы высадились в Италии, гораздо позже в Нормандии, и поэтому там не создалось условий для коммунизма. И Германия разделилась на две части, Восточную и Западную… Знаешь, я несколько забежал вперед. Вернемся. И вот…

Эх, жалко погибать только в начале славного пути освобождения народов малых островов. Ведь какие перспективы раскроются, когда вздохнет привольно австралийский абориген, когда оседлают харьковские трактора целину центра континента. Поймут все народы окружающие, начиная от Новой Зеландии и кончая островом Пасхи, что нет смысла больше спину гнуть на милитаристов заокеанских. Возьмут они в руки мотыгу или ножик кремневый и обрушат на пробковые шлемы последних колонизаторов, и взовьются красные знамена над Фиджи, Тонга и даже над Гонолулу, а там, глядишь, и метнется огонь революции в западное побережье Южной Америки, да и затопит ее вместе с Северной. Возьмутся все негры, индейцы и испаноязычные граждане за руки и взойдут разом на баррикаду, вокруг Белого дома возведенную. И пойдет гулять освобожденный труд от лесов Канады до снегов Огненной Земли, и, подумать только, даже на льды двухкилометровые гренландские перекинется (или, может, через родину викингов – Норвегию ближе будет? Надо бы по карте и течениям океанским сопоставить). В общем, воцарится победа социализма всюду, где она исторически созрела. И наступит долгожданный мир во всем мире. И вздохнет Вселенная с облегчением. И пойдут тогда все линкоры мира, даже те, что еще на стапелях в настоящее время не завершены, строем кильватерным на последний военный парад. Пройдут они вдоль берегов всех континентов и островов Земли, заходя во все порты на чашку чая или кокосового сока. И кому где из экипажа захочется остаться на вечное поселение, тот там и сойдет на берег. И будут те линкоры идти, пока не останется на мостике последний капитан, а в машинном отделении последний механик. И конечным пунктом того похода будет какой-нибудь мелководный мыс, допустим, мыс Игольный, что в Южной Африке. И там, вблизи берега, сядут на дно притопленные линкоры, десятки, а может, сотни штук, сядут навечно последним памятником борьбе за свободу. А может, пустят те линкоры на переплавку и сделают из них великанский обелиск, заметный с орбиты Юпитера. Но до этого эпилога будет далеко, ведь сколько островов и полуостровов нужно будет обойти, дабы всем жителям планеты показаться. И только будет в том строю победителей и трофеев одно пустующее место, для самого большого железного героя – шестидесятипятитысячетонного «Советского Союза».

Вот так примерно размышлял капитан-лейтенант Баженов, освобожденный секретарь комсомольской организации самого могучего линейного корабля СССР в южном полушарии Земли, накануне последнего решительного боя, заполняя ведомости уплаты взносов. Он был одним из бесчисленных работников партии, направленных в вооруженные силы для контроля и управления Великой Освободительной войной. В отличие от нашей родимой, неизвестной в этом Мире-2, Отечественной, где на фронтах замполитов хватало, но было отнюдь не чрезмерно, здесь, где страна победившего социализма не испытала тяжелый демографический удар немецкого вторжения, офицеров доставало на все. На корабле был целый штат политических работников во главе с капитаном первого ранга, и если посчитать не только офицеров, но и всех занятых в работе политотделов писарей, то набралась бы плотная пехотная рота. Вот так в самом боевом флоте мира заботились о нравственном духе личного состава.

И снова в шикарном помещении присутствовали только четверо: президент сверхдержавы, президент бывшей сверхдержавы и два переводчика.

– Теперь, господин президент, мне хочется поговорить о том, что нам обоим следует предпринять по данной проблеме в практическом плане, – сказал президент сверхдержавы.

Президент экс-сверхдержавы заметно оживился.

– Позвольте, господин президент, перед обдумыванием этих задач уточнить в нашей приватной беседе одну деталь.

– Я весь внимание, – американец был явно раздражен, что его перебили, но на лице это почти не отразилось.

– Вы уже приняли решение о сворачивании секретных работ на обитаемом спутнике «Альфа», относящихся к данной проблеме?

– Да. Но это лишь предварительное решение. Свернуть их можно будет только после, правда?

– Однако, господин президент, нам доподлинно известно, что работы продолжаются, и не только в рамках предстоящего плана «Задвижка», а в более широком спектре.

– А что вас и ваших экспертов так волнует, мы ведь держим все под контролем? Ведь наука развивается по своим законам, правда? – По тону было ясно, что под «экспертами» американец разумеет «шпионов».

– Господин президент, – продолжил бесстрастно русский, – эти эксперименты уже привели ко всем неприятностям, в которые мы сейчас влипли. Наша страна настаивает, чтобы проводились лишь работы, связанные с «Задвижкой» и нашей с вами агентурой, уже заброшенной туда, а все остальные, касающиеся переходов между мирами, должны быть остановлены буквально сегодня.

– Хорошо, господин президент, если вы настаиваете, я сразу же после этой встречи распоряжусь, а мои консультанты придумают для сворачивания работы убедительные доводы.

– Мне очень нравится, что у нас не возникает разногласий по проблеме.

– Можно теперь приступать к изложению предварительного плана?

– Я весь внимание.

– Наша и ваша стороны запускают одновременно по тысяче баллистических ракет наземного базирования, это практически все, что у нас осталось на сегодня из самого дешевого компонента ядерной триады. Учитывая среднюю наполняемость боеголовками, получится, что территории, контролируемые «террористическими группировками», получат примерно по три тысячи боевых зарядов. Наши эксперты считают, что этого вполне достаточно даже для варианта, когда «террористы» не поддадутся на нашу…

– Провокацию, – дополнил русский на хорошем английском.

– Да, – кивнул его собеседник.

– Но ведь первоначальный план, доведенный до меня вами, включал сто ракет, как мне помнится.

– Нам лучше перестраховаться. Вы сами настаиваете на прекращении, более того, на запрете работ в этом направлении. А потому нам надо покончить с проблемой однозначно.

– Да, план «Задвижка» обязан закрыть проблему насовсем. Особенно в свете того, что некоторые из высокопоставленных чиновников в вашей стране, имеющие представление о проблеме в целом, но, скорее, не понимающие ее серьезности, высказывают мысли по поводу некоего товарного обмена, новых рынков сбыта и т. д.

– Но вы же представляете, какие чудовищные затраты энергии влечет за собой пересылка товаров из одной вселенной в другую.

– Можно обмениваться технологиями…

– Безусловно. Но не хватало еще выдать «террористам» те немногие области, по которым мы покуда оставляем их позади. Спасибо за информацию, но мы, конечно, в курсе происходящего в кулуарах Белого дома. Все это тем более заставляет отнестись к «Задвижке» еще более внимательно.

– Однако – снова о том же – первоначальный план включал применение ста новейших ракет каждой из сторон, что в результате давало приблизительно тысячу попаданий на выходе. Вы считаете, этого мало и нужно нарастить усилие до трех – трех с половиной тысяч, то есть, грубо, до шестисот-восьмисот мегатонн?

– Почему нет? Заодно выполнение «Задвижки» по новому сценарию еще более снизит напряженность между нашими странами.

– Вы знаете, наши эксперты тоже просчитывали проблему. И, к сожалению, хочу заявить, что Россия не может в настоящий момент использовать более пятисот боевых изделий.

– Скажите честно, их техническая надежность не допускает применения? – американец не мог скрыть в голосе некоего торжества.

– Просто не стоит рисковать, – пояснил русский и переменил тему. – Здесь нет никакого злого умысла. Снижение напряженности и уменьшение вероятности атомного конфликта в наших интересах. Наша великая держава крайне заинтересована в мире и сотрудничестве с западными странами, а в условиях появления такого враждебного фактора, как «террористы», мы считаем – не стоит раздувать еще и местные пожары, необходимы объединенные усилия под флагом единого человечества, перед лицом опасного окружения Вселенной.

– Мы также рады, что наши страны понимают проблемы и сложности друг друга. – Американец даже привстал в кресле, выражая свою признательность. – И вот еще, мой русский друг, о чем хотелось бы поговорить.

– Я весь внимание.

– Уже сейчас, до выполнения «Задвижки», нам следует договориться о последующем засекречивании проблемы, и не просто засекречивании, а уничтожении документов начисто. Уже сейчас следует разработать приемлемую версию для запуска огромного количества ракет. Кроме того, учитывая большое число используемой сложнейшей техники, следует обговорить детали того, что предпринимать в случае, если какая-либо из боеголовок не проникнет за «зеркало», так сказать…

– Упадет и сработает по одному из наших городов?

– Вот именно.

– Или ваших, – дополнил российский президент.

– Да.

– Это щекотливая проблема. Но, надеюсь, контроль специалистов каждой из сторон снимает возможность подозрений о предварительной задумке такого случая, или это не так?

– И все же следует это обговорить особо. Допустим, группе спецов, дня через два?

– По поводу полного засекречивания проблемы. Еще раз подчеркнем. Мы настаиваем, чтобы после проведения акции сразу же уничтожить аппаратуру на станции «Альфа» под контролем нашего и вашего космонавта. Кроме того, не пытаться снова проводить засылку агентов либо спутников разведки за «зеркало» ни по какому поводу. Хотя, наверное, найдется масса «ученых», которым до смерти хочется посмотреть, что собой представляет «ядерная зима» и всеобщая войнушка в действительности. Пусть умерят свое любопытство. Наша с вами задача – ликвидировать любую утечку информации, так? Возможно, для этого придется кое-где ограничить демократию, но мы должны пойти на это ради стабильности.

– Вы, коллега, прямо мои мысли читаете, – заулыбался американец, хотя был несколько ошарашен красноречием русского президента.

– Впоследствии, даже если что-то и всплывет, без опоры на документы все произошедшее будет представлять из себя бред параноика. Согласны?

– Да, конечно. Тем более что после одновременного уничтожения такого количества боеголовок мы войдем в историю как самые большие борцы за мир – первые президенты, сделавшие великанский шаг к разоружению.

Оба заулыбались, и улыбки их были искренними.

А почему, скажите на милость, не может Краснознаменный Тихоокеанский или орденоносный Балтийский прийти на помощь запертому в чужестранном море кораблю? Почему самая многочисленная фронтовая авиация мира не хочет распугать авианосцы и эсминцы, стянутые заокеанскими супостатами к Тасмании? Надо сказать, что хочет, но действительно не может. Так сложилась жизнь, и поскольку мы материалисты, то нечего на судьбу сетовать, сами законы природы, времени и пространства против нас в данном случае работают. Растянулись наши коммуникации до невозможности, распылилась наша силища на тысячи направлений, и десятки из тех направлений важные, и если упустить их даже временно, может опрокинуться вся постройка. Попробуй ослабь мирно стоящую группировку в Северной Японии, тут же Штаты перебросят с Алеутов дополнительный контингент, и не только Хоккайдо – Сахалина лишишься. Рискни новых коммунистов Египта без танковой солярки оставить, вмиг английские «черчилли» из Судана на север попрут – и плакал очищенный от мин Суэцкий канал. Поставь на кон материально-техническую помощь крепнущей армии Мао Цзэдуна – рухнут все достижения освободительных походов по Азии. Так что хочется, конечно, линейному кораблю, в угол загнанному, помочь, но занята авиация по уши снабжением танковых клиньев Малиновского и Катукова, вздымающих пыль в пустыне Симпсона и в Большом Артезианском Бассейне. А флот торпедоносный, и малый и большой, по уши завяз в сопровождении собственных транспортов, идущих в очищенный от агрессоров Дарвин. И хоть и плохо, что гибнет мощнейший и дорогущий линкор, а есть и в его гибели толк – отвлекает он на себя силы немереные, десятикратно превышающие собственные, да и мешает, пока жив, нормальному судоходству буржуазному. Так что, может, и не удастся «Советскому Союзу» прорваться сквозь Коралловое или Тасманово моря, но если в Мельбурн или Сидней доберутся мотопехотинцы аборигенов освободить, тогда воздвигнут на берегу океана достойный памяти команды линейного корабля обелиск. И будут на нем высечены имена-отчества неизвестных покуда миру героев, всех трех тысяч человек команды «Советского Союза». «Спите спокойно, – будет гласить надпись на постаменте, – Австралия наша и враг не пройдет!»

Никуда они полутора суток не выходили и успели несколько облениться и наговориться всласть. И кажется, поверила Аврора в его истории, и снова Панин удивился, как она со своей неугасимой верой в лучшее до сих пор существует на этом свете, не обманутая и не растоптанная каким-нибудь мимо проскользнувшим подонком. И все было хорошо, и даже как-то не верилось в то, что очень скоро им надо будет осуществить рывок, вначале через милицейские кордоны, потом через леса-поля, а уж напоследок – через пространство-время. А однажды Панин даже решился пройтись в ближайший гастроном прикупить продовольствия, и взял слово с Авроры, что она никуда не высунет нос и не позвонит подругам или еще кому попрощаться. И хозяюшка, получая очередную крупную купюру, была улыбчива, как стюардесса «Аэрофлота» на плакате в кассовом зале. И Панин в конце-то концов так успокоился, что отважился еще и на вылазку в «Промтовары», хотя с каждым походом вероятность привлечь внимание каких-нибудь новых соседей возрастала.

Не относитесь к своим соседям как к пустому месту, ведь кто мог навести на квартиру Авроры правосудие, как не они? Это им, людям, волею судеб менее обремененным работой, чем остальные, пропитанным, как промокашка, классовой бдительностью, читающим от скуки на дверях подъездов правила социалистического общежития, а в трамваях правила поведения на транспорте, любящим субботники и собрания из-за массовых сборищ и возможности послушать вытащенную наружу, на обозрение, чужую личность, это им он был обязан необходимостью применения оружия и кухонному аутодафе.

Панин нашел ближайшую «Галантерею» всего в одном квартале. Вот здесь, выйдя наружу с новой курткой для Авроры, он и остановился у доски объявлений. Красная свежая листовка «Их разыскивает…» сразу же привлекала внимание. Себя он не обнаружил, а вот юная Аврора – увеличенный снимок с комсомольского билета – имелась. То, что у них нет его фотографии, конечно, радовало, но превращение скромной Авроры в здешний аналог кинозвезды… И ведь, действительно, есть еще телевидение.

Перед знакомой дверью он сквозь дерево расслышал, как хозяйка беседует с кем-то по телефону. Прислушался: все равно ничего не разобрать – и дело не только в двери – намеренное снижение тембра, это в квартире, где ты не просто хозяйка – царь и бог. Он нажал звонок, уже включив в голове хронометр. Засиделись они здесь, явно засиделись. Но какова была альтернатива? Заранее разместиться на опушке – туристов изображая? Ни палатки, ни черта, а если даже купить, попробуй с такой поклажей пробраться по вокзалам незаметными – зима на улице. Спрятаться где-нибудь в пригороде? По поводу нападения на милицию всесоюзный, а может, и всемирный – Москва все же – розыск гарантирован. А в маленьком городишке, ближнем к месту «прибытия», ой как тяжело затеряться, там все на виду.

Когда ему открыла, натянуто выжимая приветливую улыбочку – скажите «чиз» – хозяюшка, он, защелкивая ногой дверь и опуская на пол огромный пакет, глянул ей в глаза. Ее зрачки заметались, разыскивая бомбоубежище. Он с видимым спокойствием шагнул мимо. Он еще не успел отойти от вешалки, когда она попыталась упорхнуть, протягивая руку за шубой. «В магазин!» – взвизгнула она, как будто должна была ему докладывать либо просить разрешения. Значит, «в магазин» – это в тапочках на босу ногу и без шапки! На улице минус восемь! «К соседке!» – поправилась она, уже протягивая руку к замку.

Он мог убить ее одним-двумя резкими ударами, даже через шубу. Догадывалась ли она об этом? Может, и да. Ее пальцы еще скреблись по металлу, а душа, наверное, рвалась к соседке, в магазин или к черту на кулички, когда он рывком развернул ее к себе, одновременно накидывая на дверь цепочку. Наверное, она хотела закричать, завизжать, как резаное порося: однако ее горло, да и вся ее пульсирующая жизнь, находилось между пальцами его правой руки.

Он провел ее на кухню – маленькое неудобное достижение развитого социализма. Она двигалась, как заводной манекен, действительно сама: в ее организме еще имелся запас кислорода – эдакий кашалот, нырнувший к основанию подводного вулкана. Панин усадил ее напротив себя и чуть ослабил давление – приоткрыл краник надежды.

– Кому звонила, тетка?

Глаза ее уже лезли из орбит, распихивая бельмами паршивую тушь для ресниц местного производства. Никуда ей более не хотелось, ни в магазин, ни в коридор пообщаться с лифтом – просто дышать. И вопросы его как-то тоже, от радости, отдалились в глубины космоса.

– Куда звонила? – Он снова стал сжимать ее горло.

– Туда… – уже кашляла. – Они сами позвонили.

– Кто?

– Жора. Жора – участковый, – краснющие глаза бегали по округе – никак, никак не мог этот кашалот добраться до солнечного, воздушного далека.

– Он сказал дать сведения о проживающих, а то, говорит, «прикроем твою лавочку». Ну и…

– Что сказал потом?

– Сейчас приедут, наверное. Я решила лучше от греха…

– Заткнись, – ледяным тоном остановил ее Панин, не было времени выслушивать лишнее.

– Аврора! – позвал он, обрывая корневище телефона.

Она появилась тут же. Рукава подняты до локтя, видимо, готовила на стол то, что он принес до этого. Увидев хозяйку – обмерла. В этом момент он вязал старушенцию телефонным проводом.

– Пора в путь-дорогу, – сказал он.

Когда девушка выпорхнула, он вновь наклонился над связанной:

– Где твои деньжата, бабуля?

Вот здесь она попыталась изобразить Зою Космодемьянскую, которая, наверное, в этом мире спокойно дожила до пенсии и воспитала внучат, если только в комсомольском задоре не упорхнула в какой-нибудь Заир – делать революцию и освобождать народы от колониального ига.

"Долго, в течение приблизительно часа, движемся вдоль величавой ледяной стены. Это развернутая к нам сторона огромного айсберга. Скользкая, вывернутая наизнанку пропасть нависает над нашими задранными вверх головами. Не верится, что внизу, под черной маской воды, скрывается основная часть ледяной горы, а уж совсем невероятным кажется то, что раскинутая перед нами махина сама плавает. По сравнению с этим айсбергом-великаном, наш огромный, самый большой и современный в мире корабль кажется игрушечным.

Идти в такой близости от толкаемого океанскими течениями осколка самого холодного континента нашей планеты небезопасно, поэтому капитан корабля Иван Иванович Пронь, напоминающий своими габаритами старинных русских богатырей, дает команду увеличить дистанцию. Однако и слишком сильно отдаляться от айсберга мы тоже не намерены, его гигантское тело маскирует нас от возможных радиолучей вражеских локаторов. Сама природа помогает нам в нашем справедливом деле – войне за свободу и независимость Австралии. Да, наш путь лежит туда, к теплому материку, остается за спиной так и не увиденная нами Антарктида. Пока не наступил ее черед. Но все мы верим, что наши не очень далекие потомки освоят и этот совершенно не пригодный для жизни край. Они растопят льды искусственными солнцами над полюсами, а последние айсберги отбуксируют в осваиваемую объединенным человечеством Сахару. Сейчас все это лишь мечты, и не о них сегодня речь.

Конечно, мы не ждем милостей от природы. Впереди, в сотнях километров, по намеченному капитаном Пронем маршруту летят самолеты-разведчики. Они исследуют трассу и передают сюда, на командный мостик, все свои впечатления об увиденном. Когда у очередного самолета кончается горючее, он возвращается к нам, а на смену ему с кормовой катапульты стартует свежий, отдохнувший пилот. Вернувшиеся с полета летчики бодрятся, но видно, как они устали. Механики помогают им подняться на палубу, а бортовой кран поднимает их машину с поверхности воды. Затем летчики сдают личное оружие, карты и документацию и отправляются пить приготовленный для них коком горячий чай с шоколадом. А мы, сидя здесь в удобном теплом помещении, изучаем их донесения. Я наблюдаю, как хмурится наш доблестный капитан Иван Иванович, когда из-за низкой облачности или еще по каким-то причинам самолеты-разведчики не могут подробно доложить обстановку.

Наш славный капитан не спит уже третьи сутки и на все уговоры заместителя по политической части – Евгения Ильича Скрипова – спокойно отвечает, что он не сможет отдыхать, покуда вверенное ему партией судно следует в столь опасных, неведомых ранее нашему Военно-Морскому Флоту водах.

Хочется более подробно осветить биографию и судьбу нашего славного замполита – великолепного человека, души нашего боевого коллектива, насчитывающего…"

Капитан-лейтенант Баженов замер, опуская ручку в закрепленную на столе чернильницу. Нет, подумал он, об этом нельзя, еще не хватало загреметь под фанфары к особистам за разглашение численности экипажа. Он старательно вычеркнул последнюю строчку. С ручки капнуло, образовалось мерзкое, некрасивое пятно. Освобожденный секретарь поморщился – он любил аккуратность. Ладно, решил он с облегчением, это ведь черновик, а не стенгазета. Но он все равно осторожно обработал кляксу промокашкой. Снова перечитал написанное. Вроде бы ничего, вот только насчет «недалеких потомков»?.. Не проглядывается ли здесь некий сатирический намек? Все-таки лучше заменить на нечто другое. «Неблизких», например? Однако тут уж совсем ясно видно упадническое настроение. Можно понять, что все это произойдет очень-очень нескоро. Кто-то решит, что до освоения Антарктиды так же далеко, как до Луны или даже до не так давно открытой новой планеты Плутон. Лучше поместить нейтральное прилагательное, вроде «славных». Правда, у нас почти все славное, и капитан Пронь, и заместитель. Но зато к «славным потомкам» не придерешься. Баженов задумался над пришедшим в голову каламбуром. Да, не придерешься, ни в прямом, ни в переносном смысле. Попробуй к ним придраться, их ведь еще нет. Он снова взялся за перо и аккуратно ликвидировал «не очень далекие», затем, макнув ручку в чернила, уже собирался вписать «славные», когда заметил на кончике пера неаппетитный остаток промокательной бумаги. Пришлось почистить перо. Господи, подумал политработник, когда же наша славная наука изобретет что-нибудь удобное для письма. Как с такими канцелярскими принадлежностями Антарктиду осваивать, ведь замерзнут же чернила для репортажей. А вообще-то корабельные крысы – энкавэдэшники рассказывали, что есть такая штука, которая записывает голос прямо на магнитную пленку. Вот бы нам для нужд политического воспитания такую выдали. А то, кроме радио и кино, никаких средств пропаганды.

Как хорошо, что на свете еще встречаются активные, самоуверенные, напыщенные дураки, желающие не просто выполнять свой долг, а еще проявлять при этом ненужную, бестолковую инициативу. Может, они, проживя на свете двадцать – двадцать пять лет, так и не поняли, что вокруг процветает век специализации и негоже совать нос в амбразуру, когда есть гранатомет? Может быть.

Насчет участкового лейтенанта Жоры им как раз и повезло в этом смысле. Ведь сообщили, наверное, всей милиции столицы, что преступник крайне опасен и вооружен, нет же, захотелось личной славы – не разделить благодарность с коллективом, а медаль «За личное мужество» на грудь. Взял лейтенант Жора с собой лишь одного сержанта, да и то – младшего. Когда Панин увидел это горе-воинство, он не стал дырявить их старинный «ГАЗ-31». Он их встретил в лестничном пролете, разбив единственную на три этажа лампочку. Социализм на дворе – все вокруг колхозное, все вокруг мое. Был ли у них штатный фонарик? Возможно, и был, только не успели они им воспользоваться. Много чего они не успели: не успели освоиться с темнотой после снежного полдня; не успели снять предохранители у своих древних «макаровых»; не успели хорошенько ухватиться за перила, скатываясь вниз; может быть, даже не успели сильно удивиться, когда получили по нескольку увечий. Допустимо, что Жора был неплохой самбист, но против дальнобойных ударов ногами он не выстоял. А недозрелый сержант вообще произвел впечатление балласта.

И, слава богу, путь Панина с Авророй не пролег по их трупам, просто просвистел по ним вскользь, далее в неизвестность, в новую борьбу с трудностями. Бег с препятствиями заказывали? Распишитесь в получении.

По непроверенным данным разведки, на восток из моря Фиджи двигались три американских линейных корабля, прикрывающих еще один скоростной ударный авианосец. Это дополнительно к дежурящим вблизи Тасмании четырем линкорам и паре тяжелых авианосцев. Кроме того, между Новой Зеландией и Большим Водораздельным хребтом материка Австралия шастало несколько десятков крейсеров, обеспеченных группами миноносцев. Предположительно, вся эта свора имела своей целью не только прорывающиеся с севера, снабженные шноркелями лодки «Б», но, в первую очередь, разумеется, наводящий страх «Советский Союз».

В коридорах его царила деловая суматоха, многие орудийные расчеты спали тут же, вблизи мест, предписанных боевым расписанием. Летчики «КОРов» ходили полусонные, а их «ястребы» вообще летали почти непрерывно, лишь дублируя экипажи. Теперь самолеты заправляли прямо в воде, не поднимая на палубу, дабы не терять времени и не напрягать лишний раз конструкцию, летающие машины стали на вес золота, ведь из четырех их осталось всего две. Первая пара была потеряна в течение последних трех суток. Скорее всего, их сбили авианосные истребители, хотя, конечно, могло случиться всякое, и тот и другой «КОР» давно прикончили ресурс надежности.

Однако среди всей окружающей суеты и трудолюбивой неуверенности в завтрашнем дне в бронированных внутренностях «Советского Союза» существовал оазис оптимизма и спокойной деловитости. В Ленинской комнате номер восемь два работника политотдела оживленно спорили. Точнее, не спорили, а обсуждали насущную проблему. К тому же младший по должности и званию Баженов больше кивал и безропотно соглашался, лишь иногда осмеливаясь по-коммунистически прямо возразить. Они с верховным корабельным партийцем обсуждали состряпанный накануне Баженовым отрывок репортажа. Репортаж тот должен был лечь в основу заметок о героическом советском флоте в «Красной Звезде». Заметки должны были идти под фамилией капитана первого ранга Скрипова, поскольку он являлся внештатным корреспондентом названного издания. Фамилии трудящегося в поте лица Баженова значиться там было не положено, не вышел он покуда званием, а может быть, и рылом.

– Так, – сказал капитан первого ранга, жуя нижнюю губу, была у него такая шокирующая привычка, – в общем, сойдет. Только вот что это за «славные потомки»? Как, лейтенант, они могут быть «славными», когда еще не родились? Сами подумайте. Славу надо, понимаешь, лейтенант, заслужить, – главный корабельный политрук непроизвольно покосился на собственную орденскую планку. – Наверное, будет лучше употребить словосочетание «недалекие потомки».

Баженов решился на возражение:

– Товарищ капитан первого ранга, понимаете, словосочетание «недалекие» можно понять двояко.

– Это как так?

– Ну, «недалекие» в смысле «недалекие умом».

– Что? И это кто же так поймет? Какой такой космополит? Наш славный моряк должен все понимать однозначно. Недооцениваете вы собственных людей, лейтенант, превратно о них думаете. С людьми надо работать, товарищ Баженов, а вы зарылись в своих бумагах и делаете фикцию, а не настоящую партийную работу. Вот сколько людей вы сагитировали за текущий отчетный период вступить в комсомол?

Баженов ответил.

– А сколько офицеров вы уговорили подписаться на государственный заем помимо положенного минимума? О стране надо думать, товарищ лейтенант, а не о бумагах.

Вообще-то Баженов давно не был лейтенантом, и даже не старшим, как истинный политработник, он получал положенные по сроку звания день в день. Традиция эта в политуправлении армии и флота была налажена. Однако Евгений Ильич Скрипов упорно именовал Баженова «товарищем лейтенантом», видно, такое было у него кредо.

– Ладно, – наконец согласился линкорный замполит, – пусть будут «славные потомки», а то правда, если они будут какими-нибудь серыми мышами, для кого мы тогда тут с вами кровь проливаем?

– Конечно, товарищ капитан первого ранга, обидно воевать за каких-то будущих мещан.

– Верно мыслите, лейтенант, верно. Ладно, что у нас далее? – Скрипов вчитывался в текст, шевеля губами.

В отношении именно этого старшего начальника Баженов испытывал неизгладимый комплекс неполноценности. Комплекс возник в первый день знакомства, когда замполит корабля допытывался у вновь прибывшего офицера о его пристрастиях и душевных интересах. Для начала Скрипов исполнил перед подчиненным начальную фразу некой арии и с интересом воззрился на Баженова, ожидая, что тот браво и с выражением ее подхватит. Баженов тупо смотрел перед собой, стремительно обшаривая мозговые кладовые. Он чувствовал, что сейчас последует вопрос об авторе и персонажах представленного произведения, но ни о том, ни о другом он не имел никакого понятия. Кроме всего, он никогда не отличался музыкальностью, а о нотах ведал только то, что их семь. Это стало катастрофой – в глазах Скрипова он навсегда заимел репутацию плохо образованного, находящегося не на своем месте человека.

– Теперь вот что, – продолжал рецензирование Скрипов. – Смотрите, тут у вас сказано, что командир корабля не спит уже трое суток, так?

– Что, уменьшить до двух?

– Нет, зачем, чем больше, тем лучше. Героизм не должен иметь границ. Но все-таки кое-что здесь у вас не так, – хитро сощурился замполит. – Кое-что не сопутствует реалистичности. Правде жизни не способствует. Так что это, лейтенант?

– Увеличить? В смысле пусть бодрствует четверо или даже пятеро суток?

– Ну что вы, лейтенант, – скривился капитан первого ранга. – Мы же не побасенки какие-то пишем – саму правду жизни, нелегкие тяготы флота.

– Можно? – Баженов взял в руки листок и пробежал обсуждаемый абзац глазами.

– Ну? – с неподдельной печалью поинтересовался Скрипов.

– Поподробнее про капитана написать? Но ведь в предыдущем репортаже мы даем его краткую биографию.

– Нет, с нашим капитаном все нормально. Ну так?

Баженов даже вспотел от мозгового накала. Мысли не возникали. Он прибег к испытанному методу – добровольно признать свое поражение и доставить Скрипову наслаждение личного умственного превосходства.

– Так вот сомнения гложут, товарищ политрук, – произнес он, краснея как рак. – Я же и пришел к вам совета испросить.

Обращение «товарищ политрук» Скрипов любил еще более, чем «капитан первого ранга», и даже больше, чем «Ильич» – последнее, конечно, для старше-офицерского персонала.

– Ну как же вы не заметили, товарищ Баженов, – по-отечески мягко произнес Скрипов. – Капитан, значит, у вас не спит трое суток, так?

Баженов подобострастно кивнул.

– А заместитель по политической части как же? Только вот уговаривает его, значит, отдохнуть, так? А сам, значит, спит положенное, что ли? У народа создастся неверное, превратное представление о руководящей роли, ведь так?

– Но ведь, товарищ политрук, если мы напишем, что и вы не спите, то у нас получится какое-то масло масляное. Об этом можно в другой раз упомянуть, на следующей странице.

– Во-первых, лейтенант, – погрустнел замполит, – при чем здесь сплю конкретно я или не сплю. Неважно, что у нас в статье фамилии указаны, ведь даже корабль точно не обозначен, поэтому образ, можно сказать, собирательный. Нельзя позорить собирательный образ, тем более замполита. Так?

– Ага, понял. Значит, напишем «капитан корабля вместе с заместителем по политической части не спали уже третьи сутки».

– Во-во, это, конечно, более жизненно. Просто чувствуется сама жизнь, да?

– Что бы я без вас делал, товарищ политрук.

– Ничего, товарищ Баженов, опыт приходит с возрастом, с новым опытом. Работайте, дерзайте, все у вас впереди.

Евгений Ильич Скрипов ошибался, кольцо вокруг «Советского Союза» продолжало сжиматься. Недолго им оставалось куролесить и выдавать репортажи из Тасманова моря.

Трудно ли заблокировать город с пятнадцатью миллионами людей внутри? Это смотря для каких целей. Если нужно полностью отсечь от окружающего человеческого мира, тогда пожалуйста – хоть на месяц, хоть на год. Если нужно квартал-два с одного места переселить куда-нибудь в другое за пять тысяч верст, это тоже много раз разрешаемая задача. Даже если пару десятков крупных заводов разобрать и на материальном отображении флажка, в глобус впившегося, слепить, чуть медленней, чем это делает джинн из волшебной лампы, то и это – по силам. И сто заводов – по силам. И десять миллионов людей – маленьких придатков к механизмам – перебросить тоже по силам. Хоть и не проверялось в этом мире, на этой земле, но на другой-то видели. Видели, как из фабрик и электростанций, перед попаданием туда фрицев, выгребали все станки, а турбины динамитом обвязывали и шнурочек бикфордов приторачивали поверху. Словом, вычистить город от кого бы то ни было задача вполне возможная. Но…

А если нужно просто кого-то конкретного изловить, а не лиц какой-нибудь одной национальности подвергнуть срочной обструкции, тогда как? Если птица очень важная, тогда, конечно. Но…

Кто в этом мире знал, что Панин не какой-нибудь уголовник, а агент параллельного мира? Кто догадывался, что он не просто человек, испачкавший руки милицейской кровью и совративший с пути истинного комсомолку Аврору, а шпион, посланный для выслеживания целей баллистических ракет? Он сам о последнем мало чего знал и лишь чуть-чуть догадывался, ловя ноздрями предчувствия запашок далеких ядерных пожарищ. Если бы органы безопасности ведали хоть что-нибудь, но…

Мало ли опасных типов в государстве развитого социализма? Вовсе не мало. Мало ли людей в розыске – всяких фашистов немецко-американского происхождения? Пруд пруди. Да и нет фотографии последнего стрелка-пистолетчика, есть только устное описание – очередное известное решение неразрешимой задачи совмещения воедино образности и логики. А потому, как знаем, есть только фото одного соучастника – бывшей пионерки Авроры. Вот ее и будем искать. Молодую девушку приятной наружности. Много ли таких по Москве? Пруд пруди. А если с помощью макияжа и обученного маскировке разведчика Панина преобразовать ее лицо в несколько более старое, если документики малость подчистить? Сделать из Авроры некую бодро-стройную старушку Шапокляк? Тогда сложность для органов, на людей любящих охотиться, возрастет еще на порядок. Да, конечно, если бы ребятки из неувянувшего КГБ догадывались, что Панину нужно не всю дальнейшую жизнь от Комитета скрываться, а только сутки-двое, и уйдет он после этого в пространства недостижимые, в которые лишь атомные крейсера иногда проскальзывают, да и то когда бог на душу положит, тогда да. А так, чего свору-то на него напускать, когда любой человек рано или поздно где-нибудь всплывает. Вот гитлеровцы недобитые или троцкисты – свежий, неустаревающий пример. А потому общемировой и общесоциалистический розыск и будничная бюрократическая работа, вон, милиционер Жора допустил служебную незрелость, халатностью приправленную, – где теперь офицерские погоны Жоры? В мусорном ведре, вот где. Медленно сжимающееся кольцо лучше стрельбы наудачу, все знают. Кто из местных мог ведать, что Панину нужно пройти только первое маленькое колечко вокруг столицы, а большое – общемирового уровня – его вовсе не касается? Параллельные миры – это вам для фантастов, да и то в тех мирах должна торжествовать революционная перспектива.

Итак, ваш ход, товарищ Панин! Все вокруг играют в шахматы – вы в теннис! Попробуйте королевами и конями перехватить прыгающий по доске шарик. Настольные игры всех стран, объединяйтесь!

Капитан-лейтенант Баженов пробирался по внутренностям «Советского Союза». Его сопровождали два морячка-писаря, точнее, он их сопровождал, поскольку они были с грузом – двумя большими опечатанными мешками с бумагами. Писаря были недовольны, что-то ворчали, поругивались, спускаясь по крутым трапам, не любили они простую физическую работу, и Баженов отрешенно размышлял о том, как же в счастливом будущем далеке произойдет слияние физического и умственного труда. Нет, думал он, наше поколение еще к такому подвигу не готово, к любому готово, а вот к этому – нет.

Путь команды Баженова лежал вниз, в самые недра линкора, в его сердце – «пламенный мотор», к топкам котлов, а может, турбин – капитан-лейтенант не слишком разбирался в технических тонкостях. Сейчас его назначили ответственным за уничтожение некоторой части партийно-корабельных документов. Поскольку линейный корабль готовился к последнему и решительному бою с превосходящими силами загнивающего строя, было рационально избавиться заблаговременно от кое-каких секретных бумаг. Никто, конечно, не собирался сдаваться, даже при абордажных боях с каким-нибудь «Миссури», но все же мало ли какие научные казусы изобрели заокеанские агрессоры за то время, пока СССР очищал от буржуев другие материки, может, они научились проникать в затопленные не слишком глубоко корабли, а мало ли на какой глубине придется открыть кингстоны, вдруг не будет времени с эхолотом возиться. А что для колонизаторов важнее всего? Неужели не комсомольские характеристики и сведения о добросовестной уплате взносов? Нельзя было подставлять под удар истинных ленинцев. Благо на корабле не имелось беспартийных, все, как водится, состояли хотя бы в ВЛКСМ, а то бы, кто знает, может, следовало бы заранее избавиться от пятой колонны? Как заблаговременно выявить предателей и нестойких элементов? Баженов этого не знал, для этой проблемы предусмотрительно существовала специальная организация – НКВД.

Мимо неспешно бредущего отряда Баженова – он приноравливался к многоразово отдыхающим писарям – часто мелькали встречно-поперечные военные люди, иногда слабо, а чаще хорошо знакомые лица. Рядовой и младший командный состав вяло отдавал капитан-лейтенанту честь, а младший офицерский либо вовсе игнорировал, либо подмаргивал или, того хуже, увесисто хлопал по плечу, что означало примерно: «Привет, комсомол!», и этим страшно позорил его в глазах презрительно шагающих писарей. Баженов краснел, но не знал, как ответить подобным же наглым образом. С момента выхода из училища, когда его перестали окружать плотные плечи братишек-курсантов, он испытывал болезненное чувство отверженности от сложного окружающего мира, он почти ничего в этом мире не понимал – им владели офицеры-техники: штурманы, пилоты, локаторщики и механики. Он оказался за бортом. Военные вокруг него несли какие-то дежурства, что-то чинили, носились на корабельный склад ЗИПа с китайскими грамотами таинственных списков, радовались успешно проведенным учебным стрельбам. Он тоже, конечно, радовался, но все же в душе ощущал некую пустоту, все эти праздники, а тем более будни, мелькали где-то за кадром. В чью работу еще можно было врубиться, это в дела коков и снабженцев, но у последних только до уровня портянок, в дела тех офицеров из снабжения, которые именовались «группой технического обеспечения», он даже не пытался заглянуть, и не только потому, что они были секретными, – не стоило усугублять свою собственную неполноценность.

Как назло возле финишного участка маршрута – оставшегося для прохода трапа – Баженов натолкнулся на сухощавую фигуру старшего лейтенанта Горбатова.

– Салют комсомольцам! – приветствовал он Баженова вместо положенного по уставу приложения руки к головному убору перед вышестоящим званием. – Как дела? Взносы все собрал напоследок?

Ничуть не вспотевшие за время перехода писаря позади уже скалились.

– Некогда мне, – принимая обеспокоенную делами позу, произнес Баженов, – дай-ка пройдем.

– Не торопись, комсомол-добровол, – одернул его Горбатов. – Ты, небось, вниз, в машинное, ведомости свои сжигать?

Что было тут отвечать?

– Да уж. Все тебе, товарищ Валера, надо знать. Только я в котельную, а не в машинное.

– Какая, к чертям, разница. Не суетись, говорю, Подросшая Пионерия, будешь крайним.

– А что, очередь? – удивился Баженов.

– А то. Надо было своих канцелярских крыс гнать побыстрее, зажрались они у вас. Ты же знаешь, что дело туго, зажали нас янки крепко. Думаешь, у одних политотдельцев есть лишние бумаги? Там впереди человек пятьдесят.

– Да ты что? – еще раз удивился Баженов. Он стал быстро размышлять над новой проблемой: долго дежурить внизу, в жаре котельной, не улыбалось, но ведь он не мог оставить без присмотра опечатанные мешки, чтобы спуститься вниз и занять очередь к пылающим топкам.

– Пошли туда какого-нибудь из своих олухов, – одним махом разрешил сомнения Баженова старший лейтенант. – Если, конечно, ты сам не хочешь провести там комсомольское собрание без отрыва от производства.

В словах Горбатова, правда, был резон, сказывалась незакомплексованность офицера-практика.

– Товарищ Булкин, – обратился к одному из писарей Баженов, – вот тебе внеплановое поручение от имени ВЛКСМ, сходи-ка вниз и найди там крайнего.

– Всегда так, – негромко, но так, дабы его расслышал начальник, проворчал старший матрос, – всегда крайний Булкин, – но все же стал неторопливо спускаться. Когда он приподнял люк, оттуда пыхнуло жаром.

– Курить будешь, Смена Партии? – спросил Баженова Горбатов.

– Ты что, здесь же нельзя.

– Не смеши, Комсомол, чему здесь гореть. Вот на корме, где гидропланы, там да. – Он уже самостоятельно сделал затяжку. – Знаешь, Молодость Партии, я бы на твоем месте отвел бы этого твоего Булкина в тихий закуток внизу и произвел маленький несчастный случай с его телом и лицом, дабы уважал старших по званию. Не бойся, там так шумно, что его голос, взывающий к твоей партийной совести, услышан не будет.

– Так нельзя же, неуставщина.

– Ты сколько служишь, Пионерия – Дети Рабочих? Вот именно – уставщина. Ты оторвись от своих «Задач Союза» и открой устав. В боевой обстановке все методы, вплоть до применения оружия. А уж у нас сейчас боевая что ни на есть.

– Что, совсем плохо дело? – спросил Баженов, тоже закуривая, но без затяжки – эдакая имитация процесса для вливания в незаботящиеся о здоровье массы.

– Еще бы, – понизил голос Горбатов, насколько это позволяли окружающие корабельные шумы. Как всякий человек, допущенный к секретной информации, он страсть как желал ею поделиться с первым встречным знакомым. – Против нас приблизительно семь линкоров и два авианосца, и это только со стороны американцев.

– Да, а еще кто?

– Англичане подогнали «Вангуард» и авианосец «Херкьюлиз».

– А «Вангуард» – это что?

– Ну, ты даешь, Воспитатель Молодежи. «Вангуард» – это линкор. Калибры орудий триста восемьдесят один миллиметр. Правда, сомневаюсь, что они им пригодятся.

– Это почему?

– Как только разветрится погодка, они пустят в дело аэроразведку. Потом – торпедоносцы. Разделают нас под орех.

– У нас сто пятьдесят зенитных пулеметов, ты что, забыл? – завуалированно похвастался своими технологическими познаниями Баженов

– Ни хрена, ты, Племя Молодое, не секёшь. Без истребителей противовоздушная оборона, даже соединения кораблей, неэффективна. А у нас – далеко не соединение.

Баженов был поражен.

– И что наши будут делать? – ошарашенно спросил он.

– Жги свои бумаги старательно, Синие Ночи Дети Рабочих. "Врагу не сдается наш гордый «Варяг» – вот что будет.

– Да ты что, Валера. Ты хоть бы потише, не пугай личный состав.

– Сегодня командование попытается проскочить под штормовой завесой. Будем надеяться.

– Вот это другое дело. Как они нас в непогоду увидят?

– Так же, как и мы их, – радиолокатором.

– А…

– Ладно, хватит о печальном, Комсомол. Я бы тебе действительно советовал спешно заняться воспитанием своих писарей, – Горбатов кивнул в сторону уже задремавшего, развалившегося на секретных мешках матросика. – Если надо, я подпрягусь. По-моему, они один другого стоят, так что можно начинать с любого края. Давай начнем с этого?

– Да нехорошо это, бить подчиненного по мордасам, Валера.

– Не будь чистоплюем, если будешь все время подтирать им задницы и придерживать штанишки, быть тебе в дерьме по уши. Если не хочешь дружески-наставительного применения кулака, тогда надо пустить под трибунал одного-двух, а лучше трех. Говорят, тоже помогает. Те, кто остаются, ходят потом на задних лапках и в рот заглядывают, а главное, по-настоящему уважают, от всей души, ей-богу.

– Ты что, верующий, Валера?

– Дурь не говори.

– А чего же все время то бога, то черта поминаешь? – Баженов наконец-то нашел, чем можно прижучить Горбатова.

– Да я бы сейчас поминал кого ни попадя, если бы еще кого знал. Вот сам скоро познакомишься с Нептуном вблизи, тогда запоешь.

– Опять ты панику распускаешь, товарищ Горбатов. Что нам торпеды янки, у нас ведь противоторпедная защита – лучшая в мире.

– Слушай, Партийная Совесть, наш линкор в каком году на воду спущен?

– В сорок третьем, забыл, что ли?

– Нет, не забыл. А ты думаешь, все эти годы прогресс военный стоял на месте? Ладно, заболтался я, пойду проверю, как моя очередь движется.

– И правда медленно, чего так? – поинтересовался напоследок Баженов. – Всего делов-то, вытряхнул мешок в печь и отряхнул ручки о брючки.

– А протокол? А подписи свидетелей? А пересчитывание уничтожаемых листов?

– Да, действительно.

На том они расстались, потому как очередь Горбатова действительно уже подходила.

В окружающем мире царила ночь. Хуже, там царствовал полный мрак непроглядного липкого тумана. Море штормило, гоняя высокую волну во все стороны одновременно. Как все эти несуразности могли сочетаться между собой, было вовсе непонятно. Торопливые, хаотичные валы вдребезги бились о железную стену «Советского Союза», стараясь в последнем угасающем усилии забраться на палубу и утащить во мрак какого-нибудь зазевавшегося матросика. А внутри титанической, вяло качающейся громадины – тишь и благодать. Здесь срезались, гасились бронированным корпусом звуки природного хаоса. С потолка лился не слишком резкий свет, а в воздухе зависали, надежно впечатываясь в мозг, спокойные команды и доклады.

Глава местного комсомола Баженов занимался ответственнейшей, поставленной верховным замполитом Скриповым задачей – фиксацией на бумагу всего происходящего в святая святых – боевой рубке. В основном Баженов просто стенографировал, он знал, что всякие возникающие в глубине организма ощущения, а также выражения лиц, состояние погоды и прочие нюансы гораздо достовернее можно будет досочинять впоследствии в милой сердцу двухместной каюте или в одной из многочисленных Ленинских комнат.

В бронированной боевой рубке дежурила целая команда офицеров. Главным, как положено, был, судя по будущим газетным вырезкам, абсолютно не нуждающийся во сне и отдыхе контр-адмирал Пронь. Вообще-то на кораблях даже такого класса для командования хватало капитана первого ранга, но первенец советского линкоростроения был особым случаем, а его текущее задание – очень даже особым. Конечно, проглядывалась некоторая аналогия с рейдами немецких супердредноутов в Атлантику, но они все же не забирались в такие дали от родных берегов. Кроме этого, с тех, вроде бы недавних, времен сменились не только принципы морского боя – ушла в историю целая эпоха. Тактические изменения были вызваны не только участием людей и кораблей в реальных боях, но еще и скачком в развитии новой техники. Радиолокатор и авианосец, вот что теперь определяло главенство на театре военных действий. Давало ли наличие на борту «Советского Союза» контр-адмирала дополнительные преимущества по сравнению с превосходящим его количественно западным флотом? Может быть, и давало, но не слишком значительное, парочка торпедных катеров пригодилась бы больше, хотя даже она не решила бы ситуацию радикально.

Общее соотношение сил в Тасмановом море было один к двадцати и, конечно, не в пользу «Советского Союза». Его спасало то, что ни американский, ни английский, ни австралийский флоты не ведали его точного местоположения и сильно распыляли силы по широкой акватории. Еще на его стороне была разница в ставящейся задаче. Армады противника надеялись постепенно сомкнуть вокруг него капкан, а при обнаружении наброситься скопом. При удаче им бы даже не пришлось рисковать своими кораблями, штук сорок штурмовиков и торпедоносцев, действующие согласованно и смело, не дали бы русскому линкору никаких шансов. Сам советский дредноут ставил перед собой куда более простую цель – убраться восвояси. Только если совсем припрут, он намеревался погибать как полагается – с «музыкой».

И еще, на сей раз силы, находящиеся не во власти человека, имели склонность помогать авантюре СССР – практически над всей акваторией к востоку от Австралии свирепствовала непогода. Она загнала в порты мелкие суда, могущие принять участие в поисках, и заставила палубную авиацию сбиться вплотную, без признаков жизни, кучу. А значит, у «Советского Союза» все же имелся шанс.

Нужно было действовать быстро, но, разумеется, не теряя осторожности. И большущий линкор понесся к югу, желая выскочить в холодные антарктические воды.

Итак. Ясное небо, заходящее солнце – чудо-погода для зимы. Нетоптаная, снежная лесная тропка, компас наперевес, сбитое дыхание и ветки по щекам, и мокрая, пропитанная потом и снегом одежда, потерянная шапка, полуживая от усталости девушка, и он в распахнутой милицейской шинели, «ПСМ» с отщелкнутым предохранителем, и лай собак, где-то на грани слышимости, может, идущих по следу, а может, просто брешущих от скуки в демонстрации преданности хозяевам, а в конце пути – оцепленная войсками полянка с пулеметами ПКС, и тогда наконец-то нужный для настоящего дела пистолет, ясно, не против врагов неисчислимых – для собственных нужд, выяснения отношений с самими собой. Хоть и не самураи мы, но если другого пути не остается…

Но нет! Многое из перечисленного в конце – изобретение нашего пессимистического правого мозгового полушария. Это оно предсказывает и накликает гадости, а может, просто не дает расслабиться и распустить радостные слюни левому. Но вот бег по снегу действительно был, и где-то был оглушенный, но наверняка давно очнувшийся вагоновожатый, и были ветви по лицу, и сбитое дыхание, и едва шатающаяся с непривычки к походам Аврора – следствие несданных норм ГТО, и действительно было опасение, что вдруг они уже знают – вдруг их наука уже раскусила орешек и как-нибудь своими умными штучками-дрючками улавливает зоны пространственной дисгармонии более или менее точно, и им действительно готовят встречу, только не самонадеянные Жоры, а настоящие чекисты-пограничники в белых, под цвет зимы, маскировочных халатах. А еще их поджимало время, когда-то его было некуда девать, а сейчас оно сорвалось с поводка и летело молнией.

Освобожденный работник военного комсомола Баженов записывал как мог быстро.

– Иван Иванович, – весело подбадривает командира корабля старший помощник – капитан второго ранга Спода, – ведь, согласитесь, здесь все же легче, чем тогда, в Средиземном, три года назад. Помните, нужно было блокировать англичан на Мальте, но при этом стрелять совершенно не разрешалось. Жуть просто.

– Да уж, Алексей, славные были времена. Ты тогда командовал правобортовой батареей, кажется. Признайся, чесались руки пальнуть по буржуям? – В голосе командира корабля чувствуется маскируемое напряжение.

– Еще как чесались, Иван Иванович. А когда их эсминцы на дистанцию прямой торпедной атаки подошли, клянусь, единственное, что удержало – это будущий трибунал. – Спода улыбается, выставляя напоказ черные зубы заядлого курильщика. – Представляю, как тогда наложили в штаны команды этих самых миноносцев.

Капитан линкора едва заметно улыбается. Этому старому морскому волку тоже, видимо, доставляют радость столь славные воспоминания.

– Да и вообще, обделался тогда хваленый королевский флот, – веселится Спода, – ведь не решился на нас напасть, хотя, сравнительно с сегодняшней мощью, у нас тогда был ерунда, а не флот.

– Да не такая уж ерунда, Алексей. Один трофейный, отобранный у «макаронников», чего стоил.

– Но ведь не в деле он был еще, Иван Иванович, ведь еще толком не освоился нашими морячками, для серьезного боя он начисто не годился.

Ветераны уже не в шутку разошлись. Те офицеры, что помоложе, с некоторой завистью вслушиваются в их диалог. Кто знает, не осуществляется ли эта вроде бы спонтанная дискуссия с предварительным намерением, дабы вдохнуть боевой дух в окружающую «морскую поросль».

– Нет, Алексей, флот у нас на то время и для тех целей был о-го-го. По подводным лодкам мы тогда, как и сейчас, были впереди планеты всей, так что не надо мне о нашей слабости.

– Но, Иван Иванович, ведь у англичан надводный флот был все равно мощнее, разве не так? И все же они не решились нас тогда атаковать.

– Ты прекрасно знаешь, Алексей, почему. Не прикидывайся.

– И все же прикинусь, – смеется сквозь пышные усы Спода.

– Их пугал наш новейший аэродром на самом краешке итальянского «сапога». Если бы они рыпнулись, быть Мальте битой. Не тянула их авианосная, да и вся прочая авиация против нашей по количеству. Сам знаешь, Средиземное море небольшое, там авианосцы не играют такую роль, как здесь.

– Все равно, было бы интересно тогда померяться силами.

– Нет, Верховный Главком правильно рассчитал, тогда было еще рано тягаться с англосаксами – против Америки мы бы тогда не потянули.

– Да, Иван Иванович, сейчас совсем другой расклад.

Дискуссия постепенно затухает. Баженов смотрит на свою стенографию и с тоской осознает, что практически ничего из диалога военные цензоры не дадут напечатать в заметке. Хоть статьи и выйдут совсем не под его фамилией, Баженову все равно обидно. Он тихонько, неслышно вздыхает.

Но пока где-то умирает линкор, танки идут вперед. Не какие-нибудь танки из анекдота, распущенного КГБ о китайской армии, когда генерал спрашивает, будет ли танковая поддержка, а ему отвечают: да, вся наличная техника – оба танка. Здесь по пустыне идут тысячи танков. Да не простых танков, а лучших в мире. Лучших по броне, лучших по подвижности и, конечно, лучших по огневой мощи. А внутри в них – где по три, где по четыре, а где и по пять человек экипажа, и тоже лучшего в мире, прошедшего Европу, Африку и Азию вдоль и поперек. Что им мелкая Австралия, без снегов, Гималаев и линии Маннергейма? Лишь бы тылы не подводили: солярку да снаряды подавали вдогон без перебоев. Эх, жаль «БТ-7» уже поизносились, заглотнули ресурс в Маньчжурии, Гоби и горной Персии, вот бы ставить им сейчас рекорды скорости на гусеницах и без – куда там гонкам «Париж – Дакар», никакого сравнения. Жаль, нет прямой общемировой трансляции, не созрела еще цивилизация для всемирной телевизионной сети. Только в громкоговорителях метро, парков и домов отдыха: «От советского информбюро: выполняя интернациональный долг, наши войска с боями движутся по Большому Артезианскому бассейну. Отступающий в суматохе враг применяет тактику выжженной земли, оставляя без пропитания неисчислимые стада кенгуру, собак динго и прочих редких животных. Уцелевшие от истребления аборигены встречают нашу армию как свою родную освободительницу. Обнаруживший доселе неизвестное науке племя генерал Иванов Иван Иванович, командующий Н-ской воинской частью, был встречен с преподнесением хлеба-соли и почетного охотничьего бумеранга. Слава нашим воинам – освободителям и исследователям! Слава народу-победителю!..На почтах продолжают работать в три смены пункты приема посылок в пользу Красной армии. Еще раз напоминаем радиослушателям: теплые вещи отправлять армии не нужно, в Южном полушарии сейчас наступило лето. Температура окружающего воздуха в пустыне Симсона – плюс пятьдесят выше нуля. Спасем наших воинов от перегрева!»